почему-де она не открывает, что утаивает и прописана ли она в этом доме. Она вдруг почувствовала себя виноватой; оторвав взгляд от потолка, торопливо стала искать брошенное где-то платье. Но стук был таким настойчивым, что она впопыхах не нашла ничего, кроме моего плаща-болоньи. Надев его, открыла дверь.
Но за дверью вместо злобного, пронырливого лица увидела лишь маленького человечка, поклонившегося ей. "Пан ассистент дома?" - "Нет, его нет дома..." "Жаль, - сказал человечек и извинился за вторжение. - Дело в том, что пан ассистент должен написать на меня рецензию. Он обещал, а дело больше не терпит. Если позволите, я хотя бы оставлю ему записку".
Клара дала человечку бумагу и ручку, и вечером я прочел, что судьба статьи о Миколаше Алеше исключительно в моих руках, что пан Затурецкий с глубоким почтением ожидает моей рецензии и что постарается снова найти меня на факультете.
6
На другой день пани Мария поведала мне о том, как пан Затурецкий угрожал ей, как, накричав на нее, пошел жаловаться; голос у нее дрожал, она чуть не плакала; во мне закипела злость. Я прекрасно понимал, что секретарша, до сих пор смеявшаяся над моей игрой в прятки (хотя голову даю на отсечение, что смеялась она скорее из симпатии ко мне, чем если бы это действительно ее забавляло), чувствует себя теперь оскорбленной и причину своих неприятностей, естественно, видит во мне. А когда к этому прибавились еще и раскрытая тайна моей мансарды, нескончаемый стук в дверь и тревога Клары, моя злость переросла в сущую ярость.
Но именно в ту минуту, когда я, разъяренный, метался по канцелярии пани Марии, кусая губы, орал и помышлял о мщении, распахнулacь дверь и на пороге возник пан Затурецкий. Когда он увидел меня, лицо его осветилось счастьем. Он поклонился, поздоровался.
Да, он явился преждевременно, явился чуть раньше, чем я успел продумать свою месть.
Он спросил меня, получил ли я вчера его записку.
Я молчал.
Он повторил вопрос.
- Получил, - сказал я.
- И вы, надеюсь, напишете эту рецензию?
Передо мной стоял хилый, упрямый, просящий человечек; я видел поперечную морщину, прочертившую на его лбу линию одной-единственной страсти; вглядываясь в эту незамысловатую прямую, я понял, что эта линия определяется двумя точками: моей рецензией и его статьей; что в его жизни, кроме этой маниакальной прямой, нет иного прегрешения, все остальное - сплошная аскеза святого. И тут меня осенила спасительная злонамеренная мысль.
- Думается, вам должно быть ясно, что после вчерашнего происшествия мне не о чем с вами разговаривать, - сказал я.
- Не понимаю вас.
- Не ломайте комедию. Она рассказала мне все. Вы напрасно отпираетесь.
- Не понимаю вас, - проговорил недоросток снова, но на этот раз уже решительнее.
Я перешел на добродушный, можно сказать, дружеский тон: - Послушайте, пан Затурецкий, я не стану вас ни в чем упрекать. Я ведь тоже любитель женщин и вполне понимаю вас. На вашем месте и я бы стал домогаться такой красивой девушки, окажись я с ней наедине в квартире, да еще при том, что под болоньей она была совершенно голой.
- Это оскорбление, - побледнев, проговорил недоросток.
- Нет, это правда, пан Затурецкий.
- Это вам сказала та дама?
- У нее нет от меня секретов.
- Товарищ ассистент, это оскорбление. Я женатый человек! У меня жена! У меня дети! - Человечек сделал шаг вперед, под его натиском мне даже пришлось отступить.
- Тем хуже, пан Затурецкий.
- Что значит это ваше "тем хуже"?
- А то, что если вы человек женатый, ваше женолюбие - отягчающее обстоятельство.
- Возьмите свои слова обратно! - угрожающе произнес пан Затурецкий.
- Что ж, ладно, - допустил я. - Брак не всегда отягчающее обстоятельство для женолюба. Иной раз, напротив, он может быть и оправданием. Но не в этом суть. Я же вам уже сказал, что вовсе не сержусь на вас и даже вполне вас понимаю. Не понимаю вас лишь в одном: как можно от человека, чьей жены вы домогаетесь, требовать еще и рецензию.
- Товарищ ассистент! Эту рецензию просит у вас доктор Калоусек, редактор журнала Академии наук "Изобразительная мысль". И эту рецензию вы должны написать!
- Рецензия или жена. И то и другое вы не посмеете требовать.
- Что вы себе позволяете, товарищ! - крикнул мне охваченный гневом пан Затурецкий.
Невероятное дело: у меня вдруг возникло ощущение, что пан Затурецкий и вправду хотел соблазнить мою Клару. Я вскипел и сказал: - И вы осмеливаетесь так разговаривать со мной? Вы, кто обязан был бы здесь, в присутствии пани секретарши, передо мной извиниться?
Я повернулся к пану Затурецкому спиной, и он, вконец выведенный из себя, нетвердым шагом вышел из канцелярии.
- Вот так, - сказал я, переведя дух, точно после тяжелого победного боя. Уж теперь он не станет требовать от меня рецензию, - уверил я пани Марию.
Она улыбнулась, а чуть погодя спросила: - А почему, собственно, вы так не хотите написать для него эту рецензию?
- А потому, Марженка, что его работа сплошная белиберда.
- Тогда почему бы вам в этой рецензии так и не написать, что это сплошная белиберда?
- А зачем мне это писать? Зачем наживать себе врагов?
Пани Мария посмотрела на меня со снисходительной улыбкой; в эту минуту открылась дверь и вошел пан Затурецкий со вскинутой рукой:
- Не я! Вы должны будете передо мной извиниться!
Выкрикнув это дрожащим голосом, он снова исчез.
7
Не помню точно, в тот день или двумя-тремя днями позже, мы нашли в нашем почтовом ящике конверт без адреса. Письмо, написанное тяжелым, корявым почерком, гласило: "Уважаемая! Приходите ко мне в воскресенье по поводу оскорбления, нанесенного моему мужу. Весь день буду дома. Если вы не явитесь, мне придется принять необходимые меры. Анна Затурецкая, Прага 3, Далимилова, 14".
Клара пришла в ужас, стала что-то говорить о моей вине. Махнув рукой, я заявил, что смысл жизни в том, чтобы увеселяться ею, и если жизнь для этого слишком ленива, нам ничего не остается, как немного подтолкнуть ее. Человеку приходится неустанно оседлывать свои приключения, этих быстроногих кобылок, без которых он ползал бы в пыли, точно усталый пехотинец. Когда Клара заявила мне, что лично она никаких приключений оседлывать не собирается, я уверил ее, что ни с пани За-турецкой, да и ни с паном Затурецким она больше не встретится, а приключение, в седло которого я вскочил, осилю играючи сам.
Утром, когда мы выходили из дому, нас остановил дворник. Дворник не враг мне. Когда-то я ловко подмазал его полсотней и с тех пор пребывал в приятном убеждении, что он приучился закрывать на все глаза и не подливать масла в огонь, который разжигают против меня мои недруги.
- Вчерась тут вас спрашивали двое, - доложил он.
- Какие двое?
- Такой махонький да с теткой.
- А как выглядела эта тетка?
- На две головы выше его. Страсть до чего прыткая. Строгая баба. Про все выспрашивала. - Дворник обратился к Кларе. - Особливо про вас. Кто такая и как, мол, зовут.
- Господи, и что же вы ей сказали?
- Что мне говорить! Нешто я знаю, кто к пану ассистенту ходит? Сказал, что к нему кажный вечер разные ходют.
- Молодец, - сказал я, вытягивая из кармана десятку. - Только так держать!
- Не волнуйся, - сказал я Кларе чуть погодя. - В воскресенье никуда не пойдешь. И никто тебя искать не станет.
И настало воскресенье, после него - понедельник, вторник, среда; ничего, полная тишина. "Вот видишь", - сказал я Кларе.
Потом наступил четверг. На очередной подпольной лекции я рассказывал студентам, как молодые фовисты горячо и в бескорыстном единодушии освобождали цвет от прежней импрессионистской описательности, когда в дверь вдруг просунулась пани Мария и шепотом доложила мне: "Пришла жена этого Затурецкого".- "Но меня же нет здесь, - говорю я,- покажите ей расписание!" Но пани Мария покачала головой: "Я так и сказала ей, но она заглянула к вам в кабинет и на вешалке увидела ваш плащ-болонью. Теперь сидит в коридоре и ждет".
Тупиковое положение для меня - источник самых ярких вспышек вдохновения. Я обратился к своему любимому студенту:
- Будьте любезны, окажите мне небольшую услугу. Пойдите в мой кабинет, наденьте мой плащ и выйдите в нем из института. Одна дама попытается вам доказать, что вы - это я. Но ваша задача - любой ценой разубедить ее в этом.
Студент ушел и, вернувшись примерно через четверть часа, сообщил мне, что задача выполнена, воздух чист, а дамы и след простыл.
На этот раз победа осталась за мной.
Но затем наступила пятница, и Клара вернулась после обеда с работы в жутком волнении.
Оказалось, что в этот день заведующий, человек весьма вежливый, обслуживая в уютном салоне мод своих заказчиц, вдруг приоткрыл заднюю дверь, ведущую в мастерскую, где за швейными машинами вместе с моей Кларой трудились еще пятнадцать портних, и крикнул: - Кто-нибудь проживает на Замецкой, пять?
Клара прекрасно поняла, о ком идет речь: Замецкая, 5, - мой адрес. Однако хорошо усвоенные уроки осторожности удержали ее от признания: да, правда, она живет у меня незаконно, но кому до этого дело? "О том ей и толкую", - сказал вежливый заведующий, когда ни одна из портних не откликнулась, и вышел. Позже Клара узнала, что какой-то строгий женский голос по телефону потребовал от него просмотреть адреса всех мастериц и минут пятнадцать уверял, что на фабрике должна работать женщина, проживающая на Замецкой, пять.
Тень пани Затурецкой легла на нашу идиллическую мансарду.
- Но как она могла разнюхать, где ты работаешь? Ведь здесь в доме никто о тебе ничего не знает! - восклицал я.
Да, в самом деле я считал, что никто ничего не знает про нас. Я был тем чудаком, кто думает, будто живет неприметно за высокой стеной, но при этом совершенно упускает из виду одну маленькую деталь: эта стена из прозрачного стекла.
Я подкупал дворника, лишь бы он не болтал, что у меня живет Клара, мучил ее, требуя вести себя неприметно и не высовываться, тогда как о ней знал весь дом. Достаточно было ей как-то раз завязать с жиличкой с третьего этажа неосмотрительный разговор, и уже стало известно, где она работает.
Даже не осознавая того, мы давно жили у всех на виду. Потаенным для наших преследователей оставалось лишь Кларино имя. Эта тайна была единственным и последним прикрытием, пока еще защищавшим нас от пани Затурецкой, вступившей в бой с такой последовательностью и методичностью, что меня охватил ужас.
Я понял, что дело принимает серьезный оборот, что конь моего приключения оседлан дьявольски круто.
8
Это случилось в пятницу. А в субботу Клара пришла с работы и вовсе дрожа от страха. Произошло вот что:
Пани Затурецкая отправилась со своим мужем на предприятие, куда звонила днем раньше, и потребовала от товарища заведующего разрешить ей с мужем пройти в мастерскую и осмотреть лица всех присутствующих портних. Хотя просьба и удивила заведующего, но у пани Затурецкой был такой вид, что отказать ей представилось ему невозможным. Она говорила что-то туманное об оскорблении, о загубленной жизни и о суде. Пан Затурецкий стоял рядом и хмуро молчал.
Итак, их ввели в мастерскую. Модистки равнодушно подняли головы, а Клара, узнав маленького человечка, побледнела и с принужденной непринужденностью продолжала работать.
"Милости прошу", - насмешливо кивнул вежливый заведующий супружеской чете. Пани Затурецкая, поняв, что должна взять дело в свои руки, подтолкнула мужа: "Так смотри же!" Пан Затурецкий, подняв угрюмый взгляд, обвел им мастерскую. "Какая же из них?" - шепотом спросила пани Затурецкая.
Пан Затурецкий, по всей вероятности, даже в очечках видел не настолько остро, чтобы осмотреть большое помещение, которое к тому же плохо поддавалось обозрению: горы набросанного хлама, платья, свисающие с длинных горизонтальных перекладин, неугомонные мастерицы, сидевшие не лицом к двери, а бог весть в каких позах: они то вертелись на стульях, то, на минуту присев, снова вставали и невольно отворачивали лица. Ему пришлось обойти всех, чтобы не пропустить ни одной.
Женщины, заметив, что их разглядывает какой-то тип, причем весьма неказистый и непривлекательный, ощутили в глубине своих чутких душ что-то вроде унижения: начался тихий ропот, посыпались насмешки. А одна из них, молодая крепкая девушка, не сдержавшись, и вовсе выпалила: - Он по всей Праге ищет ту стерву, что его обрюхатила!
На супругов обрушился громкий, грубоватый женский хохот, под его шквалом они стояли робкие и неприступные, с каким-то поразительным достоинством.
- Пани мамаша, - снова подала голос развязная девушка, - вы плохо следите за своим сыночком! Такого очаровашку я бы на вашем месте вообще не выпускала из дому!
- Смотри в оба, - шепнула пани Затурецкая мужу, и он угрюмо и испуганно двинулся дальше, шаг за шагом, словно шел узкой улочкой под градом оскорблений и ударов, но все же шел твердо, не пропуская ни одного женского лица.
Заведующий не переставал безучастно улыбаться; он знал своих женщин и понимал, что с ними каши не сваришь; делая вид, что не слышит их гвалта, спросил пана Затурецкого: - А как, собственно, та женщина выглядела?
Пан Затурецкий, повернувшись к заведующему, медленно и серьезно сказал: Она была красивой... была очень красивой...
Клара тем временем, склонив голову, жалась в уголке мастерской, выделяясь среди расшалившихся женщин своей взволнованностью и усердной работой. Ах, как скверно она изображала неприметность и невзрачность! И пан Затурецкий, находясь уже в двух шагах от нее, вот-вот должен был заглянуть ей в лицо.
- Если вы только и помните, что она была красива, этого мало, - сказал пану Затурецкому вежливый заведующий. - Красивых женщин полно. Она была маленькая или высокая?
- Высокая, - сказал пан Затурецкий.
- Брюнетка или блондинка?
- Блондинка! - чуть подумав, сказал пан Затурецкий.
Эта часть рассказа может служить притчей о силе красоты. Пан Затурецкий, впервые увидев у меня Клару, был так ослеплен, что по сути даже не видел ее. Клара сотворила перед его взором некую непроницаемую завесу. Завесу света, за которой она была скрыта, словно за вуалью.
А ведь Клара не была ни высокой, ни блондинкой. Это лишь внутреннее величие красоты наделило ее в глазах пана Затурецкого видимостью физического величия. А свет, излучаемый красотой, наделил ее волосы видимостью золотистости.
И вот, когда маленький человечек дошел наконец до угла мастерской, где в своем коричневом рабочем балахоне сидела, судорожно склонясь над какой-то раскроенной юбкой, Клара, он ее не узнал. Не узнал потому, что никогда ее не видел.
9
Когда Клара несвязно и без должной внятности поведала мне о случившемся, я воскликнул: - Нам повезло!
Но она, всхлипывая, накинулась на меня: - Как это повезло? Не раскрыли меня сегодня, раскроют завтра.
- Хотел бы я знать - как.
- Придут за мной сюда, к тебе.
- Я никого сюда не впущу.
- А если на меня наведут полицию? Или прижмут тебя и вытянут, кто я? Она говорила что-то о суде, обвиняла меня в оскорблении мужа.
- Господи, да там посмеются над ними: ведь все это была шутка, розыгрыш.
- Сейчас не время для шуток, сейчас все принимается всерьез; скажут, что я преднамеренно хотела его опорочить. Разве кто-нибудь поверит, взглянув на него, что он действительно мог приставать к женщине?
- Ты права, Клара, - сказал я, - кто знает, может, тебя и посадят. Но подумай, Карел Гавличек-Боровский тоже сидел в тюрьме, а как высоко взлетел: тебе даже в школе пришлось его проходить.
- Не болтай чушь, - сказала Клара, - ты же знаешь, что я и так вишу на волоске, а если предстану перед уголовной комиссией и это просочится в характеристику - мне уж никогда не выбраться из мастерской. А кстати, хотелось бы знать, как обстоят дела с обещанным местом манекенщицы? Ведь теперь я и спать у тебя не могу, буду бояться, что придут за мной, сегодня же поеду в Челаковице... - Вот таким был один разговор.
А другой состоялся днем после заседания кафедры.
Заведующий кафедрой, убеленный сединами искусствовед и умный человек, пригласил меня в свой кабинет.
- Публикация работы не принесла вам особой пользы, это вы, надеюсь, знаете? - сказал он мне.
- Да, знаю, - ответил я.
- Только ленивый не принимает ее на свой счет. А ректор и вовсе думает, что это прямой выпад против него.
- Что тут поделаешь! - сказал я.
- Ничего, - сказал профессор, - но у вас истек трехлетний срок ассистентской должности, и на нее объявлен конкурс. Конечно, обычно принято отдавать предпочтение тому, кто уже преподает в институте, но уверены ли вы, что комиссия в данном случае этой традиции не нарушит? Однако не об этом я собирался говорить. До сих пор считалось, что вы добросовестный преподаватель, пользующийся любовью студентов и кое-чему их научивший. Но даже на эту свою репутацию вы не можете теперь опереться. Ректор сообщил мне, что три месяца вы вообще не читали лекций. Причем без уважительных на то причин. Ведь одного этого было бы достаточно, чтобы вас незамедлительно уволить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20