Включение института в число военизированных учебных заведений обеспечивало ему крепкую по тому времени материальную базу. Он получил в свое распоряжение огромный дом, некогда принадлежавший смоленскому купцу-мануфактурщику Павлову. В просторных помещениях, на стенах которых еще сохранились надписи – «Шелка», «Сукна», «Ситцы», разместились электротехнический, строительный, мелиоративный, сельскохозяйственный, промышленно-экономическии факультеты и рабфак.
Название «милитаризованный» имело относительное значение; военные дисциплины в учебных программах института занимали весьма скромное место. Кадры военных специалистов были представлены в нем лишь заместителем ректора, бывшим генералом артиллерии Е. 3. Барсуковым, и еще двумя-тремя персонами. При этом помнится, что бывший генерал В. А. Пыхачев читал здесь курс самой мирной дисциплины – гражданской архитектуры.
Тем не менее считалось, что все студенты института состоят на действительной военной службе. Благодаря этому они получали красноармейское обмундирование и продовольственный паек по фронтовой норме. Впрочем, многие из них и впрямь были красноармейцами.
Для укомплектования института штатской молодежи не хватало. Большая часть молодых людей со средним образованием находилась в действующей Красной Армии. Чтобы обеспечить институт достаточным количеством студентов, М. Н. Тухачевский издал приказ по фронту, обязывавший всех командиров и начальников беспрепятственно откомандировывать в СПИ молодых военнослужащих, имеющих необходимое образование и изъявляющих желание учиться дальше. Но лично мне удалось стать студентом этого учебного заведения при несколько большем содействии со стороны Михаила Николаевича.
Я служил делопроизводителем в Управлении инженерного снабжения Западного фронта. Размещались мы в Минске. Там же находился тогда и штаб Запфронта. Поэтому о приказе М. Н. Тухачевского в отношении набора в СПИ мне удалось узнать одним из первых, и с согласия комиссара Управления я тотчас же послал заявление в институт. Однако начальник Управления военный инженер А. Э. Лилиенфельд неожиданно заупрямился и категорически отказался отпустить меня на учебу.
Настроение сразу упало. Подавленный, бродил я вечерами по улицам Минска и однажды совершенно случайно встретился с командующим фронтом.
Решение созрело мгновенно.
Одернув потрепанную кожанку, поправив на голове «громоотвод» (так мы называли иногда свои островерхие шлемы), четким, как на параде, шагом я направился к М. Н. Тухачевскому:
– Товарищ командующий, разрешите обратиться?
М. Н. Тухачевский оглядел меня с головы до ног, обутых в рваные ботинки, чему-то улыбнулся и ответил:
– Пожалуйста.
Я, как мне в ту пору казалось, очень обстоятельно и толково поведал о своем горе и попросил помощи.
Тухачевский расспросил, сколько мне лет, какое у меня образование, и затем сказал:
– Напишите на мое имя письмо, приложите к нему запрос института и являйтесь ко мне на службу во вторник к двенадцати часам.
Поблагодарив командующего, я, окрыленный, помчался в Управление и уселся за письмо. Начал привычно:
«Командующему Западным фронтом товарищу Тухачевскому…»
Нет, не годится. Похоже на рапорт, а рапорт через голову непосредственного начальника подавать нельзя.
«Глубокоуважаемый Михаил Николаевич…»
Несколько раз я составлял и переделывал свое послание. Наконец переписал начисто, каллиграфически выводя буквы, и бережно уложил в папку.
Настал вторник. В половине двенадцатого отправляюсь в гостиницу «Европа», занятую штабом Запфронта, предъявляю часовому пропуск и уверенно вхожу в приемную командующего. Вслед за мной туда же забегает секретарша члена Реввоенсовета Запфронта И. С. Уншлихта и с порога спрашивает адъютанта:
– Кто на докладе у Михаила Николаевича?
– Лилиенфельд, – ответил адъютант.
У меня даже испарина выступила на лбу: а ну, как увидит меня здесь?
Немедленно покинув приемную, я притаился в коридоре и стал ждать, пока мой шеф уйдет. На мое счастье, он не слишком долго задержался у командующего и торопливо прошагал к выходу.
Я вновь переступаю порог приемной. Почти торжественно вручаю адъютанту свою папку и прошу доложить обо мне М. Н. Тухачевскому. Через несколько минут адъютант возвращается и отдает мне обратно запрос института с резолюцией командующего:
«Начинжснабзапу. Разрешается. Тухачевский».
Кубарем скатываюсь по мраморной лестнице, выбегаю на тротуар. Льет дождь, но мне кажется, что никогда в жизни не было лучшей погоды.
Лилиенфельд несколько омрачил мою радость. За обращение к командующему через его голову пришлось отсидеть десять суток на гауптвахте. Отправился я туда, захватив алгебру Киселева и тригонометрию Рыбкина. Знал твердо: после отсидки меня все же откомандируют в институт.
Так оно и случилось в действительности.

Возглавляя Западный фронт, М. Н. Тухачевский не часто имел возможность бывать в нашем институте. Но незримый контакт между ним и студентами не нарушался, кажется, ни на минуту.
В истории СПИ был один такой печальный случай, когда часть студенчества при подготовке к выборам депутатов в Смоленский горсовет попала под влияние меньшевистской агитации, поверила краснобаям и демагогам. Узнав об этом, М. Н. Тухачевский явился на предвыборный митинг студентов. Выступление его здесь запомнилось мне своей лаконичностью и, если можно так выразиться, суровой лиричностью:
– Я воевал на Восточном фронте с Колчаком и… меньшевиками. Я дрался на Кавказе с бандами Деникина и… меньшевиками. Здесь, на Западном фронте, рядом с польскими панами и иезуитами я встретил опять-таки все тех же меньшевиков…
М. Н. Тухачевский призвал нас всех отдать свои голоса за большевистский избирательный список. Призыв этот дошел до молодых сердец: меньшевики провалились на выборах в горсовет.
Вспоминается и еще одна встреча студентов СПИ с М. Н. Тухачевским. Дело было в 1921 году, после разгрома контрреволюционного Кронштадтского мятежа. 23 марта институт облетела весть: сегодня прибывает эшелон Смоленских пехотных курсов, участвовавших в штурме Кронштадта, а вместе с курсантами ожидается и М. Н. Тухачевский, командовавший взятием крепости.
На перроне вокзала выстроились шпалерами войска Смоленского гарнизона. К ним присоединились и студенты СПИ. Явились мы сюда прямо с занятий, с книгами под мышками и за поясами, с рейсшинами и свертками ватмана. С точки зрения даже самого снисходительного строевика студенческие ряды выглядели, прямо скажу, не блестяще. На большинстве студентов красноармейские шинели висели, как юбки.
Показался украшенный зеленью и флагами паровоз. Грянул оркестр. Высадившихся из теплушек курсантов встретило громовое «ура!». Под звуки марша они направились к выходу. Впереди шли особо отличившиеся при штурме Кронштадта с приколотыми к шинелям новенькими орденами Красного Знамени. Во главе колонны – М. Н. Тухачевский.
Он окинул веселым взглядом нестройные ряды СПИ и довольно громко спросил:
– Что за шотландские стрелки?
С тех пор это прозвище так и прилипло к нам…
С течением времени Смоленский государственный милитаризованный политехнический институт Западного фронта был ликвидирован. Студенты получили перевод в высшие учебные заведения Москвы и Петрограда. Но на каникулы мы все обычно съезжались в Смоленск и были, пожалуй, самыми усердными посетителями Дома Красной Армии. Однажды мне в числе других студентов довелось присутствовать там на собрании Военно-научного общества, где М. Н. Тухачевский выступил с интереснейшим докладом о возможности новой войны. Михаил Николаевич поразил всех нас своей глубокой эрудицией и самостоятельностью мышления. С удивительной осведомленностью он обрисовал сложившуюся в те времена международную обстановку, дал четкий анализ политического, экономического и военного положения капиталистических стран, показал рост внутренних и внешних противоречий в Европе, Азии и Америке.
Я не помню всего, что говорил М. Н. Тухачевский. Запомнился только его вывод о том, что при создавшейся обстановке ни одна из великих европейских держав в течение полутора – двух десятилетий не будет в в состоянии начать войну против Советской России. Но вместе с тем Тухачевский напоминал, что капиталисты не примирились навсегда с существованием первого в мире государства рабочих и крестьян. В дальнейшем обстановка может измениться, и это обязывает нас постоянно совершенствовать Красную Армию, укреплять ее ряды, повышать ее боеспособность.
Слушая этот доклад, я думал: «Хорошо, что среди руководителей нашей молодой Красной Армии есть такие проницательные люди, как М. Н. Тухачевский!»
Во время одного из своих съездов на каникулы смоленская молодежь, обучавшаяся в вузах Москвы, решила устроить бал. Начальник Дома Красной Армии, к которому мы обратились с просьбой предоставить для этого зал, встретил студенческую делегацию не очень доброжелательно и заломил огромную арендную плату. А под конец, желая, как видно, совсем отделаться от нас, заявил, что без санкции командующего округом М. Н. Тухачевского он вообще не может распорядиться помещением.
Однако ссылка на Тухачевского не только не обескуражила нас, а, наоборот, окрылила надеждой. Мы знали, что командующий – друг молодежи.
И вот я отправляюсь на квартиру к Михаилу Николаевичу. Поднимаясь по лестнице, повторяю про себя заранее подготовленные слова обращения.
Дверь открыл какой-то военный и, спросив, как доложить командующему, ушел. А через минуту появился М. Н. Тухачевский. Он радушно поздоровался со мной, и я как-то сразу забыл свою заученную речь. Просьба студентов была понята сразу. Наше приглашение на бал Михаил Николаевич принял с готовностью и тут же позвонил начальнику Дома Красной Армии. Особенно меня обрадовали последние слова, брошенные Тухачевским в телефонную трубку:
– Конечно бесплатно. Это же студенты…
Через несколько дней бал состоялся. Да еще какой бал! Начальник Дома Красной Армии расщедрился и предоставил в наше распоряжение не только зал, но и великолепный военный оркестр.
В разгар бала несколько неожиданно загремели аплодисменты. Молодежь, прервав танцы, окружила почетного гостя – М. Н. Тухачевского.
Ни одеждой, ни поведением своим Михаил Николаевич не выделялся из толпы. Он носил такую же гимнастерку, как и многие из присутствовавших, держался непринужденно, просто, весело. А когда грянула мазурка, пригласил одну из студенток и закружил ее в танце…
Сколько воды утекло с той поры! А из памяти моей не идет озаренное улыбкой лицо Михаила Николаевича – доброго друга нашей юности.

ОРЕЛ МОЛОДОЙ
Н. В. КРАСНОПОЛЬСКИЙ

В ночь на 14 ноября 1919 года 27-я стрелковая дивизия освободила Омск от колчаковцев, и уже к утру в Куломзине появился Реввоенсовет 5-й армии во главе с М. Н. Тухачевским.
Я впервые увидел тогда командарма, победно проведшего нас от Волги до Иртыша. Это был красивый молодой человек в ладном барнаульском полушубке, валенках и белой сибирской заячьей шапке с длиннющими ушами, которыми при нужде можно было закрыть и шею.
Направившиеся поить коней ездовые нашей батареи останавливались рядом со мной и тоже во все глаза глядели на М. Н. Тухачевского. Общее впечатление о командире выразил «батя», как почтительно величали у нас самого старшего из красноармейцев коммуниста Куликовского.
Куликовский был человеком примечательным. Еще в 1905 году он участвовал в баррикадных боях рабочих польского города Лодзи. Потом ему пришлось эмигрировать за границу. Побывал в Австралии и США, участвовал и там в рабочем движении, лично знал Юджина Дебса. Батарейцы к нему прислушивались. Его мнение было важно и для меня – комиссара батареи, «Батя» сказал, будто припечатал:
– Орел молодой!
Молодость М. Н. Тухачевского – первое, что бросалось в глаза всем и каждому. На этой почве происходили многие забавные недоразумения. Не обошлось без них и в Омске.
Утром 14 ноября, когда в городе хозяйничали уже наши, распахнулись двери одного из добротных особняков, и в них появился… колчаковский генерал Римский-Корсаков. Почтенный начальник омских артиллерийских складов намеревался идти к себе на службу. Но его моментально окружили красноармейцы и препроводили к только что вступившему в должность коменданта города комиссару артиллерии В. А. Бюлеру.
О поимке такой крупной птицы было, конечно, тотчас доложено М. Н. Тухачевскому, и он приказал доставить генерала в штаб армии. Бюлер сам повез туда пленного, а на обратном пути заехал к нам на батарею и, давясь смехом, рассказал следующее:
– Вошли мы в помещение. Вижу, у самого края стола сидит Тухачевский в валенках и стеганке. Рядом с ним – командиры постарше. Генерал пошарил по застолице глазами и сразу же потянулся к самому великовозрастному. Начался обычный в таких случаях разговор: как зовут-величают, какую должность занимал у Колчака, при каких обстоятельствах попал в плен. Вопросы задавал тот, что постарше, и генерал охотно отвечал ему. Но вот спросил что-то Тухачевский. Пленный колчаковец и ухом не повел. Я ему подсказываю: «Генерал, вас командарм спрашивает». А он опять к тому же пожилому командиру тянется. Я ему снова: «Командарм вас спрашивает» – и указываю на Тухачевского. Генерала чуть родимчик не хватил. Надо было слышать, с каким недоумением он выдавил из себя: «Вы командарм? Да сколько же вам лет?.. Простите, я вас принял за адъютанта»…
К слову замечу, что Римский-Корсаков оказался порядочным человеком: сдал подведомственные ему склады в полном порядке, ввел в курс дела своих преемников и добросовестно выполнил многие другие поручения М. Н. Тухачевского. Затем он был отправлен в Москву, попросился там в Красную Армию и до конца дней своих честно служил Советской власти.
Но тогда, в первый день своего пленения, многое из наших порядков казалось ему странным, противоестественным. Он явно не понимал, что молодая Красная Армия не могла обойтись без молодых командных кадров на самых высоких постах. Ведь даже наиболее прогрессивные из царских генералов и полковников, искренне перешедшие на сторону Октября, такие, например, как М. Д. Бонч-Бруевич, А. А. Самойло, И. И. Вацетис, допускали подчас серьезные ошибки, так как находились в плену привычных тактических схем и не могли сразу освоиться с новым для них характером революционной гражданской войны. Великая Октябрьская социалистическая революция, создав новый государственный и общественный строй, создавала и новое революционное военное искусство, выковывала новых военачальников ленинской школы.
Именно таким и был Михаил Николаевич Тухачевский. Его твердое и умное руководство мы почувствовали с первых же дней вступления в командование нашей 5-й армией. Я был тогда еще командиром отделения разведчиков-наблюдателей. Часто случалось наведываться в штабы полков и бригады. Там от писарей и связистов по-приятельски узнавал о многих фронтовых новостях. Это были всезнающие люди. Нового командующего они характеризовали так: смел, пригож собой, на Восточном фронте не новичок, в прошлом командовал 1-й армией, освобождавшей Самару и родину Ленина – Симбирск. Для нас, «старых восточников», воевавших от самой Казани, такая аттестация кое-что значила.
Полководческий талант М. Н. Тухачевского в полном блеске раскрылся уже в Златоустовской операции, осуществленной в первой половине июля 1919 года. В основе ее лежала идея нанесения белым удара с неожиданного для них направления. Главные силы армии сосредоточивались на ее левом крыле – у Бирского тракта и в долине реки Юрюзань. А тем временем кавбригада И. Д. Каширина и одна из стрелковых бригад 26-й дивизии, развернувшись на широком фронте, повели наступление вдоль железной дороги на Уфу. Противник решил, что главный удар наносится именно здесь, и жестоко поплатился за это. 13 июля мы взяли Златоуст, а 24 были уже в Челябинске. Хотя некоторые колчаковские генералы (в частности, Болдырев) и называли эту операцию «незамысловатой», «шитой белыми нитками», однако же разобраться в цвете «ниток» они сумели лишь после того, как потерпели поражение.
Так же интересно была задумана и столь же блестяще осуществлена М. Н. Тухачевским Омская операция. Она основывалась главным образом на быстроте действий. Наша 27-я стрелковая дивизия, погрузившись на подводы, за сутки совершила бросок в 105 верст. Мы ворвались в город, обгоняя колчаковские обозы. Генерал Римский-Корсаков, о пленении которого я уже рассказывал, только разводил руками:
– Позвольте, господа, как же так? По всем расчетам, вы должны быть еще в Мариановке…
В ноябре Михаил Николаевич уехал от нас на юг добивать Деникина. Не надолго осталась в Сибири и наша дивизия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27