- Лида! Шире шаг! Давай сюда, к нам!
Не успел я опомниться, как Лида очутилась между мной и Борисом.
- Да возьмитесь вы, истуканы! - сказал Борис весело и отодвинулся, приотстал, оставляя нас впереди шагающими.
Как будто деревянный, я взял Лиду под руку и сквозь болонью почувствовал, какая она горячая.
Чего я тогда так стеснялся? Но мы шли впереди, впервые в жизни у всех на виду под руку, и теперь, как бы там ни было, все знали, кто ей я, кто мне она.
- Мам, - промолвил я, начиная смелеть, - познакомься, это Лида.
Мать улыбнулась глазами, как-то понимающе и ободряюще кивнула.
- Мама, - ласково сказала она и учтиво добавила: - Татьяна Сергеевна.
"А, что там! - подумал я, окончательно поборов робость. - Кого стесняться? Все равно война!" - и, взяв Лиду за талию, привлек к себе.
Подставив острый локоток, Лида отпрянула.
- Не надо, - жестко сказала она. - Убери руку. Я тебя только провожаю, и, пожалуйста, без претензий.
Все-таки наглец я. И надо же было испортить такую хорошую песню. До платформы не проронил ни слова.
На переходном мосту, перекинутом через железнодорожные пути, я приостановился. Пока что в Апрелевке это самая высокая точка обозрения. С моста город весь как на ладони. Наверное, многие, кто не был в Апрелевке даже лет пять, не узнали бы ее. Разрослась, раздалась многоэтажными домами вширь до самого леса. И правда, город не только по названию. За силуэтами башенных кранов я не сразу нашел крышу родного дома. Да и не увидел ее, а, скорее, угадал по телевизионной антенне. Вместе с отцом когда-то мастерили и поднимали - стройную, высокую. Отсюда, с моста, она и показалась мне сейчас мачтой корабля. Корабля детства, уплывающего в безвозвратный рейс от пожелтевших берез, от разлапистых лип, от яблонь, под которыми сиренево дымятся осенние костры. Дом оставался на месте, это я уплывал от пирса, от пристани, от порта с весенним названием Апрелевка.
Пятнадцать минут до электрички с надписью: "Москва - Нара", если тебя провожают в армию, меньше чем пятнадцать секунд. Гармонист еще что есть силы тормошит мехи, выдавливая из них задорные звуки плясовой. Каблуки и каблучки так стучат по платформе, что она осела еще сантиметров на пять (говорят, с каждыми проводами в армию платформа после "Барыни" становится ниже), и снова песня, и снова пляс! Но от станции "Победа" уже отправлен поезд. Машинист переводит ручку на "Полный вперед", и вот уже мимо поля, мимо депо, мимо завода мчится к тебе твой "состав сорок вагонов". И с последним аккордом гармони сливается торжествующий, зовущий в дорогу крик электрички.
До свидания! Мокрая, соленая щека матери, жесткая щека отца. Сестренки ткнулись в щеку. До свидания, до свидания! Нащупал среди других руку Бориса. Пока, пока! Стой! А где Лида? Была не была... Подбегаю к ней, обнимаю и целую в губы. На виду у всех. Она прячет лицо, в глазах изумление:
- С ума сошел! Ты что, как тогда?
"Как тогда? как тогда? как тогда?.." Это уже колеса электрички стучат по рельсам. И хотя мимо окон проносится лес, все, кто минуту назад остался на платформе, как в замершем кинокадре. Мама, отец, сестренки смотрят на Лиду. Смотрят так, словно она свалилась с неба. Мама с улыбкой вытирает слезы, лукаво перехватывает мой взгляд отец, озорная озадаченность на лицах сестренок. И только один человек невозмутим Борис. Он подходит к Лиде и что-то ей говорит. Что именно? Я не мог расслышать. Хлопнули двери, отсекая меня от Апрелевки. Техника - даже не выглянуть, не помахать.
"Как тогда? как тогда? как тогда?.." Что она этим хотела сказать?
- Да, брат, любовь не картошка, - произносит кто-то рядом.
Сбоку на меня смотрит серое, в оспинках лицо. От глаз - смешинками морщинки. Я замечаю под ногами пустую корзину. Московский грибник. Наверное, едет в Рассудово на заветные места. Человек на вид солидный, а лезет в чужие дела. Небось глаз не отвел от окна, пока мы прощались на остановке.
Я отвернулся, ничего не ответив. Но сидевшая напротив женщина с двумя мешками, из которых проглядывали бидоны, не дав угаснуть первой фразе, неторопливо изрекла:
- Какая у них, у нонешних, к шутам, любовь? Напялют эти, как их там... шорты-форты, и не поймешь, где парень, где девка. Ходят в обнимку, как эти самые... прости ты меня господи!
Теперь промолчал мужчина. Видимо, из солидарности со мной. Такой собеседнице только дай повод - профсоюзное собрание откроет в вагоне.
Ехали молча. И забыть было бы пора, но не выдержал мужчина. Сказал, ни на кого не глядя:
- Так смотря что подразумевать под любовью? Мы с супругой в субботу на танцах познакомились, в воскресенье - война. И пришлось первое свидание отложить на четыре года. Дождалась, хоть и пришел к ней не с букетом, а с пустым рукавом.
Нет, не ей он это говорил, не женщине с бидонами, а мне. Тогда я не понял, а теперь точно знаю, что мне. Бывают такие люди - встретятся на пути прохожими, так, мимо пройдут, и лица-то не запомнишь, а слово, сказанное ими на ходу, в душе останется. И запоминается оно потому, что сказано в трудную минуту.
Мужчина сошел в Рассудове. И хотя за все это время я так и не проронил ни слова, у дверей он обернулся:
- До свидания, солдат, счастливо служить!
И побрел себе, уже не оглядываясь, по тропке меж берез. "Как тогда? как тогда?.." - опять затараторили колеса.
Как тогда? Нет, совсем не так, как тогда. Я только сейчас понял, что подразумевала Лида под этими словами. Она напомнила мне день, который я и сам не могу забыть. Но как ей доказать, что тот первый поцелуй, "тогда", был совсем не то, что сейчас. Я и себе до сих пор ничего не могу объяснить.
Что такое любовь? В школе мы эту тему проходили на поучительных примерах Татьяны и Онегина, Ромео и Джульетты, Карениной и Вронского. Еще можно привести с десяток таких "пар" и все уложатся в формулу: она его любит, он ее нет, или наоборот. Удивительное однообразие! Конечно, приходится посочувствовать Татьяне Лариной, что у нее так печально получилось с Онегиным. Но и этот вертопрах тоже хорош гусь! - нагрубил девушке, ухлопал ни за что ни про что друга и потом - нате! - приехал к Татьяне извиняться. У Ромео и Джульетты, Карениной и Вронского вообще трагедия. И все из-за любви. Так что же все-таки любовь? Хоть бы раз кто-нибудь взял да и поднял руку: "Николай Григорьевич! Вот вы, как учитель, как классный руководитель, скажите, пожалуйста, прямо без ссылки на Пушкиных, Шекспиров и Толстых, что такое любовь?"
Нет, мы стеснялись задавать такие вопросы. Может быть, потому и стеснялись, что знали, в какое затруднительное положение поставим учителя, Ведь даже авторитетнейший С. И. Ожегов в "Словаре русского языка" и тот смущенно уходит от прямого ответа. Любовь, объясняет он, это чувство самоотверженной, сердечной привязанности. И приводит несколько примеров: любовь к Родине, материнская любовь, горячая любовь, взаимная любовь. "Он - моя первая любовь". Вот и вся формулировка, вот и весь ответ, в котором слово "любовь" все равно остается иксом.
Между нами и учителями существовала какая-то негласная договоренность не произносить это слово вне урока, вне литературного образа. И если уж говорить на эту тему, то официально, в открытую, скажем, на диспуте. Запомнился мне один такой диспут. Назывался он "О дружбе и любви". От урока диспут отличался тем, что выступал не учитель, а лектор, и не нужно было бояться вызова к доске и плохой отметки в журнале. К диспуту заранее подготовились наши отличницы Самойлова, Дунина и Новожилова. У них все тетради были в цитатах. А мы спокойненько сидели и слушали.
Лектор молодцеватый парень с волнистым зачесом и в модной замшевой куртке - сразу подавил нас авторитетом: оказалось, что он кандидат философских наук. И даже всезнающий Николай Григорьевич, севший на предпоследней парте, как-то сразу слинял и сник. Может, нам это показалось.
Вообще парень, видно, был с головой. Мы с Борисом сидели за партой локоть в локоть и не сводили с него глаз. Лектор сразу взял быка за рога и как гайкой привинтил наше внимание первым же научным словечком, смысл которого до сих пор, признаться, так я и не уяснил.
- В том вердикте, - сказал лектор, философски выгибая бровь, - в том вердикте, который выносят некоторые нашему современнику, утверждая, что он сух, есть своя логика. Да, да, дорогие мои, как это ни парадоксально. - Парень растянул улыбку и бросил кокетливый взгляд в сторону наших девчонок. Мы навострили уши. - Стремительная наша действительность, - продолжал он набирать высоту тона, - не позволяет собраться "в узел", происходит распыление эмоций. Сегодняшние молодые люди влюбляются и переживают, может быть, ничуть не меньше, чем шекспировские Ромео и Джульетта. Но нынешний Ромео исполняет в жизни далеко не единственную роль влюбленного...
Я покосился на девчат: слышите, Ромео и в подметки нам не годится с его "ахами"! Но девчата завороженно смотрели на лектора.
- Да, да! - Парень повел покровительственным жестом. - Кроме всего прочего, современный молодой человек учится, и учеба требует от него огромного умственного напряжения. Успех или неудача, скажем, двойка в дневнике, - при этом лектор сочувственно поджал губы, - пробуждают в Ромео определенную гамму чувств. В результате он не в состоянии, хотя это ему и хочется, всю силу эмоций сосредоточить на предмете своей любви. Поэтому он начинает определять место Джульетты в своих планах: высчитывает, когда сможет с нею встретиться, сколько ей времени уделить...
- Чепуха, - громко шепнул Борис, - чушь какая-то!
У Бориса всегда крайности - то сидел как пришитый, то, видите ли, не нравится.
- Для современного молодого человека, - лектор посмотрел в нашу сторону и, как мне показалось, столкнулся взглядом с Борисом, - девушка не какое-то таинственное существо, спрятанное подальше от его глаз на женской половине дома. Для него она прежде всего партнер по работе и учебе, человек, с которым он постоянно вступает в деловые отношения. Можно согласиться с тем, что мы потеряли и продолжаем терять некоторые из аксессуаров платонической любви: мечты, вздохи на расстоянии, романтику тайных встреч и так далее. Зато мы обрели нечто большее. Мы любим не форму, а содержание, и духовная близость стала условием, а не маловероятным следствием отношений мужчины и женщины.
При этих словах Николай Григорьевич подкашлянул - мы, конечно, поняли: ему не понравились "мужчины и женщины", в нашем школьном обиходе они почему-то старательно опускались.
После выступления лектора девчатам нашим пришлось трудновато. Но зря они старались - мы их почти не слушали: заранее знали, что скажут дежурные ораторы. И когда Николай Григорьевич для проформы спросил, есть ли еще желающие выступить, наступила традиционная пауза, благовоспитанно выждав которую, мы обычно срывались с мест.
- Ну, так есть желающие? - повторил вопрос Николай Григорьевич. И сделал он это, скорее, для гостя-лектора, чем для нас. Откуда им быть, желающим? Кто заранее готовился, тот уже выступил.
Я схватился за крышку парты и уже приготовился к прыжку к двери, как вдруг услышал голос Бориса.
- Разрешите мне!
Что такое он еще надумал? Я опасливо взглянул на друга.
Борис шагнул из-за парты в проход, чтоб прямее стоять, заложил руку за борт куртки, как бы подчеркивая основательность того, что он собирается сказать, и исподлобья взглянул на лектора. Я-то знал, спокойствие показное. Борису стоило немало усилий, чтобы собрать себя в кулак. Но делал он это мастерски.
- Я в корне с вами не согласен, товарищ лектор, - произнес Борис не своим, вдруг осевшим от волнения голосом.
Зал шевельнулся и затих.
- В век космоса и кибернетики, - Борис прищурился, что-то вспоминая, - как справедливо заметила однажды "Комсомолка", людям нужна душистая ветка сирени. Я имею в виду любовь.
"Молодец, Борис, - подумал я, - отбрил так отбрил".
А Борис развивал свою мысль дальше.
- По-вашему выходит, что аксе... - тут Борис запнулся и почти по слогам выговорил это ужасно ученое словечко, - аксессуа-ры... платонической любви утеряны. Мол, ни вздохов, ни переживаний... Я думаю, наоборот: чем больше в нашей крови логарифмов, тем поэтичнее любовь.
Я обомлел: "Во дает Борька! Откуда такие слова?"
А мой друг уже обрел свой голос и продолжал без тени робости.
- Мне кажется, - сказал Борис, - в нашей крови еще мечутся гены дуэлянтов. Оружие носить и применять запрещено, конечно. Но случись настоящая любовь... Настоящая! И каждый из нас готов вызвать на моральную дуэль любого, кто попытается оскорбить святое чувство.
Я увидел, как Николай Григорьевич привстал, но не решился перебить Бориса. А по рядам бежал шелест, как в лесу по верхушкам деревьев перед грозой. Язык у Бориса подвешен, ничего не скажешь. Слово бросит - и в классе пожар. Вот так однажды он взбудоражил нас перед уроком английского языка. И доказал, что лучший способ показать строптивой "англичанке" характер - уйти с урока. Бедные преподаватели иностранных языков почему-то им больше всех досаждают ученики.
Борис произнес тогда страстную обличительную речь. Но на другой день, когда мы по очереди ломали шапки в учительской, пытаясь загладить проступок, Бориса среди наказуемых не оказалось. Не пришел по уважительной причине. Попросили справку - представил: действительно был болен. Из чувства мальчишеской солидарности выдать "главаря" мы не посмели.
На диспуте Борис, судя по всему, опять был в ударе.
- Так что... - Борис мельком (но я-то знал, лишь один я знал, куда тоньше лазера метнулся его взгляд. Отсверком, тоже видимым только мне, ответили Борису глаза Гали Скороходовой, сидевшей позади у самого окна) взглянул назад, - так что не перевелись еще д'Артаньяны. И крепка рука на эфесе. И... - Борис помолчал, но закончил совсем прозаично: - Были ведь случаи, что люди бросали школу. Из-за любви...
- В нашей школе не было! Вы преувеличиваете, Кирьянов, - раздался в тягостной тишине голос учителя.
Но спичка была брошена. И задымился, вспыхнул спор. Говорили много, допоздна. Лектор уехал раньше, чем мы разошлись. Только Николай Григорьевич терпеливо дождался, пока мы разберем свои пальто в раздевалке. Недовольный был вид у нашего классного руководителя. Борис выбрал момент, подошел. Не надевая шапки, сказал извинительно:
- Может, я что-нибудь не так, Николай Григорьевич... А? Так я не от себя, честное слово. Для затравки...
Вот чудак! Зачем надо было извиняться - это же диспут, а не урок. Николай Григорьевич пожал плечами.
После диспута, по дороге домой, я все осаждал Бориса.
- Про Ромео вопрос вроде бы ясен, но мы другую сторону медали не рассмотрели. Где Пенелопы, - спрашивал я у него, - Дездемоны где? А Джульетты? Где те, которых, как говорил Маяковский, надо ревновать к Копернику?
Борис опять тянул мочало - начинай сначала.
- А где Одиссеи, где Отелло, где Ромео? - парировал он. - Да, в мире происходит девальвация чувства, но виноваты в этом прежде всего мы, мужчины.
Про девальвацию - это он загнул, козырнул очередным словечком, как тот лектор.
- Мы, мужчины, - повторил Борис, - слишком омужичились, потому и женщины так индифферентны. - И тут же подкрепил этот довод: - Вот, допустим, на танцах. Ты подходишь к девчонке и приглашаешь ее танцевать. Она отказывает. Что тебя в данном случае рассердило? То, что она не пошла с тобой танцевать? Ничего подобного. То, что уже все кружатся, а ты остался стоять остолопом. Но ты не стоишь. Ты тут же приглашаешь другую. И тебе все равно, и той, которая отказала, безразлично. Просто ты не пришелся ей с первого взгляда. Или совершил ошибку, когда приглашал.
Возразить трудно. Я знаю, что Борису никто никогда на танцах не отказывал. Был у него, как однажды признался, "индивидуальный подход". В пылу откровения Борис даже поделился со мной одним из секретов. Он назвал этот секрет "эффектом неожиданности".
- Как ты подходишь к девчонке на танцах? Знаешь? - спросил он загадочно. - Нет, не знаешь. А ты взгляни на себя со стороны. Ты подходишь, как будто к манекену, уверенный, что тебе не возразят. И эта твоя самоуверенность видна насквозь. А разглядел внимательно, кого приглашаешь? Нет. Ничего, кроме внешности, ты не видишь. А ты в глаза взгляни, в самую душу, понял? Если девушка грустная, задумчивая стоит, улыбнись. Если хохотушка, наоборот, изобрази на лице печаль. Вот тебе и эффект неожиданности. Срабатывает безотказно.
Может быть, Борис и прав. А при чем тут любовь?
- А любовь, - заключил Борис, - любовь - это такое чувство, что... - Он покрутил пальцем, подбирая слова, но, взглянув на меня, только вздохнул. И взгляд его и вздох были настолько красноречивы, что я понял: Борис влюбился. Я знал, в кого. И знал, кто ждет его под козырьком автобусной остановки на повороте Сентябрьской улицы Сейчас дойдем до поворота, Борис протянет руку и скажет: "Пока!"
- Пока, - сказал Борис - Дома давно ждут.
Но ждали-то его не дома - это точно.
Галка Скороходова училась в девятом, а мы в десятом Классы были напротив, и в ту самую минуту, когда кончалась перемена, но еще не начинался урок, когда все сидели на местах в ожидании учителя и коридор был пуст, я выскакивал за дверь и передавал Галке записку от Бориса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12