Сказать-то ты можешь?
- Нет, не могу. Там узнаешь.
Сергей нерешительно стал натягивать штаны.
- Куда идти?
- Давай за мной, - и тут же Пырьев добавил: - Только, смотри, осторожно, чтоб никто не заметил.
Когда миновали стан и впереди блеснула вода пруда, Сергей забеспокоился сильнее. Кто знает, что они там придумали? В одиночку он с каждым справился бы, да и двоих не страшно, а их ведь вон сколько. Сергей начал догадываться, что причиной для этого ночного путешествия послужило его сегодняшнее опоздание на работу, но он не мог понять, почему ребята собрались именно ночью и где-то вдали от стана.
Сергей остановился.
- Мы куда идем? - опять спросил он Пырьева.
- Уже недалеко осталось...
- Я дальше не пойду.
- Нет, пойдешь. Умеешь безобразничать, так умей и отвечать перед товарищами.
Вскоре за поворотом, на дне травянистого овражка, блеснул небольшой огонек.
Вокруг костра молча сидели и лежали ребята. Таня Ломова подкладывала на огонь былки бурьяна, и Сергей заметил ее еще издали.
"Зачем я пошел? - подумал он. - Что они со мной будут делать? И Таня тоже тут..."
Когда к костру подошли Ваня Пырьев и Сергей, ребята заметно оживились.
- Привел? - спросил у Пырьева Копытов, даже не взглянув на Сергея, будто его и не было здесь.
- Привел. Садись, Зотов.
Сергей не сел и ничего не ответил на приглашение. Пламя костра скупо освещало лица ребят. Всех их хорошо знал Сергей: все свои, из шестого "Б". Еще сегодня, в обеденный перерыв, они были веселы, шутили, смеялись, плескались в пруду, заводили возню. Но сейчас это были совсем другие ребята: лица серьезные, строгие, даже злые. И тревожно-тревожно стало у него на душе.
Ваня Пырьев встал у костра против Сергея.
- Ребята, вы все знаете, зачем мы собрались? - спросил он.
- Знаем, чего там, - ответил Коля Копытов.
- А Зотову ты сказал? - спросила Наташа Огородникова.
- Сейчас скажу. И вообще, чтоб всем было понятно. Мы собрались обсудить позорное поведение нашего товарища Сергея Зотова. Все знают, как он опозорил сегодня нашу бригаду. А особенно - наш класс...
Закончить своей гневной речи Ване Пырьеву не удалось. Не дослушав до конца обвинения и не проронив ни слова, Сергей тихо повернулся и шагнул прочь. Ребята повскакивали со своих мест и двинулись к Сергею. Таня преградила ему дорогу.
- Вернись... Сережка.
Таня стояла перед ним, раскрылив руки, словно собиралась силой удержать, если он пойдет дальше.
- Бежать хочешь, нечистая твоя совесть?! - выкрикнул Костя Жадов.
- Лучше вернись, - сурово посоветовал Ваня Пырьев, единственный из всех оставшийся на своем месте.
- Ну что же ты, Сережка, - снова сказала, словно выдохнула, Таня; в ее голосе слышалась и просьба, и обида.
Сергей какое-то мгновение постоял и, опустив голову, опять подошел к костру.
- Огородникова, - спокойно, будто ничего не произошло, обратился к Наташе Ваня Пырьев, - прочитай.
Наташа наклонилась поближе к огню костра, развернула небольшой листок бумаги и начала читать:
Шестиклассники из "Б"
Трудятся, стараются,
Отдыхают на косьбе,
Спят да отсыпаются.
Им нет дела до войны,
Им поспать охота,
Любят лодырей они
Вот таких, как Зотов.
- Слышал, Зотов? - заговорил Ваня Пырьев. - Вот какие частушки сочинили ребята про наш класс. Могут в "Боевом листке" напечатать. А кто виноват? Ты. Подводишь шестой "Б". Всех косарей нашей бригады подводишь. Расскажи, как ты сегодня отсыпался днем, а из-за тебя простой все машины сделали. Говори, не мнись. Мы не шутки сюда собрались шутить.
- Я тоже не шучу, - сказал Сергей и не узнал своего голоса: он стал каким-то глухим, скрипучим. - Я все рассказал Павлу Ивановичу и дедушке Дьячкову.
- А нас ты что же и за людей не признаешь? Или считаешь, что нам до тебя никакого дела нет? - возмутился Коля Копытов.
- Подожди, Колька, - остановил его Ваня Пырьев. - Павлу Ивановичу рассказывал - это одно, а мы тоже, как твои товарищи по классу, хотим все знать. Или тебе этого не нужно? Может, без нас обойдешься? Может, вообще одному лучше?
- Почему лучше? Я расскажу.
Запинаясь, он начал рассказывать, а ребята напряженно слушали, ловили каждое слово.
- Вы как хотите думайте, а я не виноват, я не нарочно это сделал, так закончил Сергей свой рассказ. Он взглянул на Таню, она сидела у костра, обхватив руками колени, и задумчиво смотрела на огонь.
- Видали? А кто же виноват? - насмешливо сказал Костя Жадов.
- Наш Бобик? - в тон ему поддакнул Колька Копытов.
- Дай я скажу, - обратилась к Пырьеву Наташа Огородникова.
Она не спеша поднялась и, не сводя взгляда с лица Сергея, подошла к нему почти вплотную. Невысокая, худенькая, стоя перед рослым и широкоплечим Сергеем, она казалась еще меньше. На лице ее было столько решимости, что Сергей невольно подался назад.
- Значит, не виноват? Да? А кто виноват? Мы? Эх, ты! Из-за тебя ребята не докосили сегодня несколько гектаров сена. А этим сеном можно всю зиму кормить три колхозные коровы. Ты, ты сам не стоишь всего этого сена.
Наташа говорила почти шепотом, но ее слова были слышны всем. Она стояла, сжав небольшие кулаки, и казалось, готова была ударить Сергея.
- Ты словно на руку фашистам стараешься. А что, разве не правда? С учителем работает, с героем войны, а сам срывает дело. Павел Иванович хромой, ему трудно, а ты... Не нужен нам такой товарищ. Не нужен. Я так думаю: не хочешь работать, как все, - уходи из бригады. Уходи и живи как нравится. И мы - никто никогда с тобой разговаривать не будет, на одну парту никто с тобой не сядет.
Наташа стремительно повернулась и села неподалеку на землю, поджав под себя худенькие ноги.
Копытов поднял руку:
- Наташа правильно все сказала. Верно, ребята? Или пускай Зотов совсем с поля уходит - мы тогда постараемся и фамилию его забыть, или пускай дает клятву, что с его штучками кончено. Вот мое предложение.
- Всем понятно предложение Копытова? - спросил Ваня Пырьев.
- Понятно!
- Или долой из бригады насовсем, или пускай работает по-честному, по-фронтовому.
- Понятно, Зотов? Теперь давай говори ты. Твое последнее слово, сказал Ваня Пырьев.
- Я Павлу Ивановичу говорил и сейчас могу дать слово... А Наташка пускай не болтает зря. "На руку фашистам"!.. Да за такие слова и подтянуть можно.
- Тоже мне подтягивальщик нашелся! - возмутился Костя Жадов. - Молчал бы, а то еще и обижается.
- Правильно, - поддержал Костю Коля Копытов. - И Наташка тоже верно сказала: тебе всыпать надо бы как следует...
- Попробуй!
- А ну, бросьте! - прикрикнул Ваня Пырьев. - Драки еще в бригаде не видали.
- Ты нам, Зотов, не слово давай, а клятву. И если нарушишь ее, с тобой будет так, как говорила Наташка.
- Какую клятву?
- Вот какую.
Пырьев достал из кармана брюк лист бумаги и строгим голосом начал читать:
- "Клятва. Я, ученик шестого "Б" класса Сергей Зотов, клянусь, что я не буду больше лодырничать и позорить свой класс. Я буду работать честно, как настоящий стахановец, и никогда не буду подводить ни Павла Ивановича, ни своих товарищей. А если я нарушу эту клятву, пускай меня все считают последним человеком, какой я есть сейчас. И пусть мне этого никогда не простят". Все! Тут внизу тебе нужно расписаться.
- Не буду, - отрезал Сергей.
- Что он сказал? А? Пырьев, чего он? - допрашивал Костя Жадов, не расслышавший ответа Зотова.
- Не хочет подписывать клятву, - ответил Пырьев. - Значит, не будешь?
- А почему я последний человек? - вдруг загорячился Сергей. - Из-за чего я последний? И лодырь тоже? Скажи. Если бы я нарочно что-нибудь...
Рывком поднялась Таня:
- Я бы тоже такую клятву не подписала.
- Почему? - спросил Пырьев.
- Потому что она оскорбляет. Я не согласна, что Зотов последний человек. И совсем он не лодырь. Хвалил его Павел Иванович? Хвалил. Значит, было за что. И на родник он пошел не для прогулки. Ради учителя. Он же сегодня на скидке работал до обеда. Сам напросился. А там легко? Да? Может, человек так устал - и не заметил, как свалился. А ему сразу клички, эпитеты обидные. И потом - вы знаете, как ему дома живется? А я знаю. У него бабка - яга, монашка зловредная. В четвертом классе он тяжело болел. Это когда отца убили. Совсем умирал. Мама принесла пенициллин для уколов, а бабка не допускает, пускай, говорит, лучше умрет. Семибратова помогла. А то не было бы Сережки. Вот. Поняли? Пускай подпишет клятву, а слова, где говорится, что он последний человек и лодырь, - вычеркнуть. Вот мое предложение.
- Правильно. Я согласен. Вычеркнуть, - охотно поддержал Костя Жадов.
- А ты, Наташка, как думаешь? - спросил Пырьев.
- Можно и вычеркнуть, - подобревшим голосом согласилась Наташа Огородникова. - Клятва не в этом.
- Дашь такую клятву? - спросил Сергея Ваня Пырьев.
- Даю.
- На карандаш и распишись.
У Сергея чуть дрожала рука, и он необычно кривыми буквами вывел: "Сергей Зотов".
- Вот и все. А теперь по одному на стан, - приказал Ваня Пырьев. Только осторожно, чтобы никто не заметил. Давай, Копытов, гаси костер. А то скажут - нужно спать, а они костры жгут.
Огонь погас, овражек опустел.
На пути к стану Сережка подошел к Тане.
- Я сначала подумал, ты на меня сердишься, - сказал он.
- Ну тебя, какой-то несуразный. Просто зло берет. Я подумала - ты за Шариком двинул.
- Разве можно!
- А знаешь, Сережка, если бы ты и вправду оказался таким, как ребята подумали, я бы первая против тебя пошла. И конец нашей дружбе. Навсегда. Но ведь я знаю, ты совсем-совсем не такой.
Сережка помолчал.
- Тань, ты насчет пенициллина говорила - это правда?
- Вот чудак! Зачем же мне врать? У нас был. Мама и отдала. Тебя всю ночь колола Вера Николаевна. А бабка не давала. Честное слово. Она всяких стариков поназвала, молитвы над тобой какие-то читали. Как на похоронах.
"МОЛНИЯ"
"Боевой листок" вывесили ночью, рядом с листком учета соревнования. Но утром его никто не читал, потому что начали работать затемно. Зато во время завтрака все косари сгрудились у стенной газеты. Там была последняя сводка Совинформбюро, небольшая статья, призывавшая работать по-фронтовому. Доска Почета косарей второй бригады, куда вошли все, кто перевыполнял норму. Стихотворения о Зотове не было. "Боевой листок" заканчивался заметкой о том, как Сергей проспал работу. А под этой заметкой красовался рисунок, сделанный красным и синим карандашом и подписанный: "Зотов трудится". На рисунке был изображен большеголовый, толстый человек, лежащий с раскинутыми руками среди кустиков травы. У его широко открытого рта художник написал: "Хр-хр-хр-хр-хр-р".
Над рисунком долго и много хохотали. Сергей вначале покраснел и засмущался, а затем смеялся вместе с другими.
Его удивило, что в "Боевом листке" не напечатали стихов, которые вчера перед клятвой читала Наташа Огородникова. Сергей догадывался, кто автор, - конечно, Володька Селедцов. Но почему он не настоял поместить стихи в газету? Он же помогал выпускать листок. Видно, опять вступился Павел Иванович. Сам Селедцов ни за что не пожалел бы...
Когда после завтрака поехали на делянку, Сергей сказал Павлу Ивановичу:
- А вы знаете, Павел Иванович, я ночью клятву давал.
- Какую клятву? Где? - удивился Павел Иванович.
- В балочке. У костра.
И Сергей подробно рассказал о происшествии минувшей ночи.
Павел Иванович слушал рассказ Сергея и удивлялся. В одно и то же время он был внутренне горд за Ваню Пырьева и остальных своих ребят, горд тем, что они не безразличны к судьбе товарища, болеют за него душой и стараются помочь ему исправиться, но вместе с этим его немного смущало то обстоятельство, что ночное собрание было облечено в форму таинственности. А вообще - что здесь плохого? Возможно, ребятам так интереснее. Суровая романтика. Его ученики не маленькие детишки, понимают, что такое хорошо, что такое плохо. Пускай привыкают самостоятельно решать вопросы. Ошибутся, можно поправить. Но вчера не ошиблись. Нет!
- А почему же они собирались ночью? Почему уходили куда-то со стана? - спросил Павел Иванович.
- Боялись, что бригадир не разрешит, скажет: спать нужно. А другого времени нет.
- Значит, говоришь, подписал эту бумажку?
- Подписал.
- Не страшно было?
- А чего бояться?
- Как чего? - с иронической суровостью спросил Павел Иванович. - А вдруг да провалишься?
- Не провалюсь! - поняв шутку, улыбнулся Сергей.
В тот день вечером Аня прикрепила к стенке будки тетрадный лист бумаги, на котором было написано: "Молния. Привет лобогрейщикам: Павлу Ивановичу Храбрецову и Сергею Николаевичу Зотову, скосившим за день семь гектаров. Равняйтесь на них, помогайте фронту!"
Это событие безмерно обрадовало и взволновало Сережку. Ведь только о нем да о Павле Ивановиче и говорили в бригаде весь вечер. И "молнии" в бригаде еще не было, это первая.
На радостях ребята и "топили" Зотова в пруду, и "солили" на берегу. И всюду поспевала Таня.
От избытка чувств Сергей долго не мог заснуть. Это заметил Павел Иванович, что-то спросил, Сергей ответил, и пошел-покатился разговор. Павел Иванович стал рассказывать про свое детство, об учебе в школе, о товарищах и учителях. Его отец был коммунистом, организовал в Сорочинске колхоз, а кулаки убили его. Зимой тридцатого года. Из обреза.
- А у тебя отец тоже был партийный?
- Партийный.
- Вот и я слышал. Но скажу откровенно, когда увидел на столе Библию, даже удивился.
- Это Манефа Семеновна.
- При папе не было?
- Нет.
- Я сразу понял - она религиозная. И темный человек. Вот такие для религиозных деятелей - чистая находка! Религия, друг мой, темноту любит.
- А почему темноту? - поинтересовался Сергей.
- Почему? Да потому, что темный человек не в состоянии разобраться, понять всю фальшь, ложь и вред религии. Ведь религия всегда была против науки, против разных научных открытий. Сжигала ученых на кострах, устраивала им страшные пытки. Вот тебе один факт. Наши отцы завоевали Советскую власть. Так? Для чего, спрашивается, завоевали? Чтоб людям лучше жилось на земле. А ведь святоши проклинают нас, коммунистов, называют безбожниками, молят у бога нам погибели.
ДОЖДИ НАЧИНАЮТСЯ
Рано утром Петр Александрович Дьячков разбудил Лукьяна Кондратьевича:
- Вставай, бригадир, денек сегодня опасный. Пожалуй, дождик ударит, все утра роса падала, а нынче нет. Примета верная.
Бригадир тут же поднялся, прошелся босыми ногами по траве взад-вперед - росы не было.
- Да, можно ждать дождя. Ты прав. Поднимай народ, Петр Александрович.
Скоро все были на ногах. Лукьян Кондратьевич собрал копнильщиков и попросил скопнить сухое сено:
- Дождь не за горами, нужно копнить и скирдовать. В копнах ничего сену не сделается, а в валушках - сгниет.
Однако день выдался ясный, жаркий. Солнце начало нещадно палить задолго до завтрака. А когда после завтрака Павел Иванович взял в руки навильник, то чуть не выронил - так сильно накалило его солнце.
Во время обеденного перерыва кто-то посмеялся над приметами Петра Александровича.
- Вы не смейтесь - дождь будет, - обиделся старик. - Может, не сегодня, а завтра, но беспременно будет. Да и пускай идет, его сейчас вот как нужно. Хлебам на пользу и овощам тоже.
Едва после обеда начали косить, как на западе появилось небольшое беловатое облачко. Двигалось оно очень медленно. Вскоре показалось еще такое же облачко. И еще. Вот они уже касаются друг друга, сливаются в одну большую тучу с причудливыми полукруглыми очертаниями: туча все более темнеет, заволакивает край неба и медленно, тяжело плывет над степью. Туча еще очень далеко, солнце жжет по-прежнему, но уже откуда-то, словно легкое дыхание, пробегает еле заметный ветерок, и дышать становится легче. А туча ползет и ползет, уже почти вся синяя, а внизу темная до черноты. Только верхние завитки ее по краям остаются белыми. И вдруг издали донесся чуть слышный продолжительный гул - гром. А потом раскаты стали нарастать, слышаться все чаще, и вот уже по темной туче скользнула огненная изломанная нить, и почти в тот же миг где-то совсем рядом ухнуло, зарокотало. Солнце нырнуло за передний край тучи, а травы зашептались, закланялись, и волны побежали по некошеному лугу.
- Павел Иванович, глядите вон туда, вправо.
В той стороне, куда указывал кнутовищем Сергей, серой стеной двигалась дождевая завеса. Глянул на нее Павел Иванович, и ему даже почудился шум приближающегося дождя.
- Удирать надо, а то настигнет. Глядите, глядите, вон уже курганчик поливает.
- Гони на стан!
Павел Иванович выключил механизмы, и лошади крупной рысью помчали облегченную лобогрейку.
Едва успели поставить под навес лошадей и вбежать в будку, как хлынул дождь.
Дождь полил сразу, и казалось, что нет никаких дождевых капель, а будто обрушилась сверху огромная масса воды. Стоял непрерывный шум, словно где-то рядом мчался по гранитным уступам бешеный горный поток. Гром не умолкал. Он то снижался до глухого урчания, рассыпаясь в частый и сухой треск, то вдруг, как страшный взрыв, сотрясал воздух и землю, сотрясал так, что вздрагивала будка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27