Он, как всегда, долго работал и заснул только под утро.
За дверью все настойчивей просились войти и, устав нажимать кнопку, уже стучали.
- Кого ещё несет в такую рань? - недовольно прокряхтел хозяин, перебирая ногами под тахтой в поисках штиблет. Его редкие торчащие во все стороны волосы, будто наэлектризованные, поднимали вместе с головой пух и перья из прохудившейся подушки. Пошарив под одеялом и не найдя брюк, он плюнул и поднялся. Дверь разрывалась, вот-вот и соскочит с петель.
- Ну, я вам сейчас покажу, как тревожить интеллигенцию, - заорал Георгий и бросился в прихожую, прихватив по пути массивный камертон. - На всю жизнь запомните свой поход к гению!
Он занес высоко над замком руку с камертоном, другой одним движением выдернул цепочку и открыл дверь. Перед его взором стоял громадный милиционер в надвинутой на лоб фуражке и расстегнутом у ворота кителе. Он в упор смотрел в глаза Георгия, поправлял ремень и тяжело дышал. Кулак Георгия разжался, камертон со звоном упал на порог и переметнулся на сторону милиционера.
- Нехорошо, гражданин Свиридов, представителя власти заставляете ждать. Я ваш участковый, - пробасил он. - Жалуются на вас.
- Ради бога, не так громко, - простонал Георгий, нервно ежась и потирая дрожащие плечи. - Голова трещит.
- Еще бы. Всю ночь бренчите, людям спать не даете. Ну-ка пройдемте.
- Я не бренчу, я сочиняю, - вспылил хозяин, но тут же сник и отступил, давая участковому войти. - Понимаете, я должен спешить, я уже не успеваю...
- Хватит ваньку валять. Не успевает он, - перебил верзила. Трудящимся нужно отдыхать, а не слушать ваше бренчанье. Репетируйте днем.
- Они сами, шкуры, стучат в подъезде, гремят лифтом, сигнализацию не выключают, грохочут мусорными баками. Отвлекают, - в ответ пропищал Георгий, распрямляя дирижерскую палочку, и добавил в сердцах, - Для музыки не существует КЗОТа, её нельзя посадить во временные рамки.
- Вы мне перестаньте здесь, - прогромыхал представитель власти, расстегивая китель и незаметно показывая кобуру. Его фуражка совсем сползла к переносице, и ему приходилось высоко задирать мясистый нос, чтоб разглядеть носителя этого писклявого голоса. - На вас жалуются священнослужители, гражданин. Бузу, понимаешь, устроили в издательстве "Музыка".
- Ничего я не устраивал.
- Вы мне перестаньте здесь. Сигнал поступил. Они принесли священные книги, а вы устроили дебош, обозвали их последними словами и выгнали взашей, как шелудивых псов. Они служители церкви, а вы кто?
- Ах, вот почему ко мне заявилась наша славная милиция, - прошептал Георгий и, глядя снизу вверх, вдруг смело завизжал: - Этих попов нужно гнать поганой метлой ото всюду. Они, как пауки, расползаются везде, плетут сети, затуманивают мозги, искажают молитвами настоящую мелодию, не дают продыху современным композиторам. Разве это музыка?
- Вы мне перестаньте здесь, - ничуть не смутившись смелости подозреваемого, бабахнул участковый. - Вы оскорбили священнослужителей, а за это нужно отвечать. Вы - хулиган, милейший, а не композитор.
В этот момент милиционер наклонил голову, и его фуражка вдруг упала, ударив Георгия по лицу. Тот покраснел, будто от пощечины, опустил глаза и заплакал.
Верзила отпрянул от неожиданности, стал вытирать платком налысо обритый череп и, подобрев, промолвил:
- Вот вам квитанция, заплатите штраф, и больше не хулиганьте.
Нет, Георгий Свиридов вовсе был не хулиганом. Он композитор. Правда, не такой известный, как его тезка-однофамилец, но все же в музыкальных кругах на слуху и произведения, исполняемые его детищем квартетом "Квартал", узнаются сразу. В эту ночь он решил писать только сюиты, и одна родилась в страшных муках.
Неповторимостью и смелостью таланта он многого добился, но вот эта мнимая принадлежность к клану классика не давала покоя. В литературе, пожалуйста - два Толстых олицетворяли русскую словесность, два Сологуба сочиняли вирши. Но, чтобы в музыке, где ценна индивидуальность, где рождаются гении раз в столетие, два Свиридова, да ещё проповедующие диаметрально разные идеи - это увольте. И не важно, что классика уже нет. "Метель", "Время, вперед!" часто крутят по телевизору, набили оскомину духовные песнопения, в которых он, как монах, погряз. Того исполняют, а сюиты Георгия так и остались в пустующих оркестровых ямах, партитура пылится в запасниках музыкального общества, будто подметные письма или дела на Лубянке. Выкупил однажды передачу на радио, нашел критиков для хвалебных од, в "Комсомольце" промелькнуло поздравление к Дню рождения, а толку-то. Знают, что есть, мол, такой композитор, а дороги не дают. И все из-за того, что классику довелось родиться раньше.
Руку он набил, талант стал непревзойденным, нужно только создать новое имя - точное, броское, звучащее. Тогда весь мир покорится его музыке. Она проникнет в души людей, всколыхнет и магическим образом высвободит их, увлечет за собой, потому что в ней будет все: от сотворения мира до термоядерной катастрофы. В каждой ноте услышат правду жизни, в каждом звучании почувствуют присутствие Бога и Дьявола. Она возвратит мир в первозданную природу, где царствуют сила, страсть и жажда крови. Слушатель, погруженный в летаргический сон, подчинится её воле, без колебания пойдет за ней и на веселье, и на эшафот.
Красота, созвучие - это придумано для дураков. Он-то это знает. Музыка - колдунья. Действуя на психику живого существа, она в состоянии вершить судьбами стран и континентов, очаровывать и обожествлять своего создателя, на зов которого устремятся миллионы. Это он, Георгий, бог, это его дар разрушит прогнившие догмы и отнимет человечество от поповского ярма.
Полжизни он отдал музыке. Его беззаветная любовь затмевала другие радости, заглушала весенние раскаты, укрывала от дуновений молодых ветров. Она была и женой его, и любовницей: повелевала, покоряла, опустошала и в тоже время вдохновляла, каждый раз открывая в нем ранее неведомые возможности. Она была безумием и наслаждением. Он убегал, проклинал, но неизменно возвращался, понимая, что без неё не проживет и дня. Действительно, колдунья!
Георгий упивался этой любовью. Он её чувствовал, он её видел, он её знал. Ужасающий вид, который однажды приняла, стал родным, невероятная цена, что была отдана за любовь, теперь кажется такой незначительной. Музыка дала все - честолюбие и самоутверждение, власть над ней и покорность. Но нужно достичь вершины, пробить армию недоучек и кликуш, завистников и мздоимцев. А как достичь, прозябая в серой массе обыденности, как добиться признания гениальности, имея такую печать в паспорте Свиридов? Только работой. И он трудился, жертвуя всем, не обращая внимания на недовольство родных и усиливающуюся в последнее время головную боль.
Работа увлекала Георгия, муки и радости творчества закаливали и без того твердый характер. Он шел напролом, переступая и раздавливая противников, вбивая кол в отвратительное осиное гнездо Союза композиторов. Его напор, как лом, сметал нахохленные головы старцев, как кувалда, оглушал и кромсал в щепки монолит музыкального бомонда. "Нужно избавляться от старьевщиков, - твердил себе Георгий. - Как Маяковский выбросил Пушкина на свалку, так и мне предписано вколотить последний гвоздь в крышку гроба уходящего в историю классицизма. Разве это искусство? Художник должен опережать время, найти код грядущего и управлять им. Зашифрованные символы прошлого тянут ко дну, настоящее мелькает и мгновенно умирает. Только будущее способно дать власть, силу и могущество".
Георгий продолжал утверждать себя. В яростных схватках за роялем разрывал цепи недоверия и недопонимания, вонзался в пучину, в самое логово композиторского лобби, раскалывал его и уничтожал по отдельности, усердием доказывал ленивым и бесталанным свое превосходство. Его боялись, сторонились, предпочитали обходить стороной. Но он шел на пролом, внедрялся, находил слабые места и бил изнутри.
Незаметно в этих баталиях и появилось кем-то брошенное имя - Колов. И он принял его. Пусть говорят, что это девичья фамилия матери, пусть злопыхатели роются в архивах, поражаются безвкусице Георгия. Но оно точно отражает его натуру - убойную, непредсказуемую, гениальную. Гений - это одержимость и абсолютный эгоизм. Нужно лишиться всего лишнего, отягощающего, нужно научиться заглушать порывы сердца, подчинить волю только одному, нужно бить противника, не выбирая оружия, тогда и мир покорится тебе.
Гордое осознание себя над толпой и "болезнь гениальности" не мешали работе, наоборот, помогали преодолевать все тягости и лишения. И однажды справедливость восторжествовала, годы самоистязания не прошли напрасно.
Колов зазвучал, возвысился, создавая магическими звуками волшебство. Радио и телевидение транслировали его сольные концерты, журналисты ловили каждое произнесенное им слово, в Зале имени Чайковского установили спешно выполненный Глазуновым портрет. Дирижеры с мировым именем заключали контракты, национальные симфонические оркестры срочно перекраивали гастроли, чтоб выступить в Москве с новым, полностью коловским репертуаром.
Мечта сбывалась. Он уже не следил за своими произведениями. Они жили своей отдельной жизнью. Это и настораживало. Правда, в ВААПе прослеживали их проявления, отстегивали немалые проценты, но деньги не могли удовлетворить амбиции гения. Он подвергал себя испытаниям не для этого. Его музыка должна заменить храмы, заглушить глас божий и показать начало начал. В болоте религий музыка не может быть свободной, она не способна к искренности, как поющая плоть оленя в период спаривания. Чистые, притягивающие звуки, заключенные в свободном полете мелодии, вознесутся над будущим земли, олицетворяя только одну почитаемую религию, религию страсти. Тот таинственный, утраченный предками код, и приведет к спасению.
Говорят, в начале было слово... В начале была плоть. И страсть. И песня этой плоти. И сила этой страсти. Музыка любви, чистоты живого, не засоренная рабским поклонениям - вот куда нужно стремится. Она в будущем. Только там будут низложены небесные божества, оскверняющие плоть, только там, боготворя страсть, мы познаем настоящую свободу.
Все новые и новые сюиты отлетали из-под пера, нотные ряды, разбросанные в запале вокруг рояля, самопроизвольно укладывались по кучкам и сразу же забирались для тиражирования партий музыкантами из "Квартала".
Сюиты рождались одна за другой, каждый раз становясь лучше, чище, понятней. Еще чуть-чуть, ещё усилие, и он достигнет цели. Здесь не надо думать. Думать вообще вредно. Работать и работать. Слушать и записывать. Он подскажет, Он выведет. Он слово дал. Договор был заключен. Но этот колченогий и не подозревает, кому доверил, у кого возьмет после смерти душу. Музыка Георгия подчинит и Его и тогда...
К нему часто являлся Ницше, прячущий под смирительной рубашкой сапог с целительной жидкостью. Он садился на тюки партитуры, болтал голыми пятками и смотрел на Георгия умными, знающими ответ глазами.
Колов уже распознавал из миллиардов звуков тот самый, который должен стать проводником. Он его чуял, как зверь чует добычу, напрягая слух и обоняние, возбуждаясь от предвкушения победы. Здесь она, совсем близко.
Из тайников мозга с нарастанием гремели бубны, в венах пульсировала возмущенная стихия. Еще бы! Сама природа сопротивляется его напору, сама вселенная становится у него на пути.
Но создатель и должен идти наперекор, наперерез, напролом, разрушая веками выстроенное, выстраданное и непоколебимое мироздание, чтоб быть впереди. Идти по только ему ведомому маршруту, сквозь пространство и время. И пусть заключена сделка, пусть обманом он достигнет цели. Ложь давно стала праведной, и потомкам будет все равно, был мессия честен или нет. Если совесть - бог, что ж он молчал столько лет, когда было тяжко, когда чиновники закрывали перед ним двери?
Худощавая фигура Колова металась вокруг рояля. Черно-белые клавиши резали руки, нетронутое сединой темя пегим пятном утопало в ворохе исписанных листов, голова кружилась, словно посаженная на быстро вращающуюся карусель. Георгий, пошатываясь, подошел к окну, потянулся к форточке и уже было взялся за шпингалет, как окно вдруг с треском распахнулось, холодный ветер от Москвы-реки вихрем ворвался в комнату, подхватил его и припечатал к роялю. Крышка инструмента со звоном опустилась, накрыла всклокоченное темя композитора и, гудя и фальшивя, оглушила его. Затемненные очки упали на пол и, сползая по ребристой и полосатой бумаге, многократно увеличивали верхнюю "до".
Оставив в покое Колова, ветер стал биться о стены, срывать ещё пахнувшие типографской краской афиши "Квартала", фотографии пасынка на фоне Большого театра, стал раскачивать графический портрет Вагнера. На люстре звенели стекляшки, кушетка и полки с компакт-дисками ходили ходуном. Воздушный поток со страшной силой раскручивал спираль, всасывая все новые предметы и изредка притрагиваясь к безжизненному телу композитора.
Продолжая вертеться, спираль застыла над роялем, словно приготавливалась к решающему прыжку. От раскаленной сферы вырывались электрические разряды, партитура и книги, будто попадая под жернова пилорамы, с воем разрезались и превращались в труху, осколки разрывающихся бутылок бриллиантовым дождем падали на полированную крышку и выстукивали тот самый код, который под ней почти был разгадан.
Крутясь и набухая, огненный шар медленно опустился к Колову и, будто проверяя, прошелся по спине, оставив паленую полоску на рубахе. Затем выпорхнул в окно и исчез в темных водах Борисовских прудов.
НОЧЬ ПЛОТНИКА
Бригадир плотников Паша Завгородный в последнее время пристрастился к странной, но приятной его телу привычке. Странной, потому что распыляла мозг, наполовину отведенный для сна, а приятной становилась в то самое мгновение, в которое настоящий мужчина чувствует себя таковым. А именно руководителем выстраданного и худо-бедно установленного им мирового порядка. Поначалу являлся мастер цеха, чернобородый, после института, являлся Дьяволом, читал громко, прямо в ухо Паше передовицы газет непонятными словами. Потом мастер исчезал и оставался один Дьявол.
В этот миг тело Паши наполнялось невероятной силой, он превращался в Гагарина, и парил над землей, усмиряя дыхание и восхищаясь новым мировым порядком. Страсть была настолько сильна и величественна, что любовные взгляды кладовщицы и ласки жены оказывались по сравнению с нею далекими и даже чужими. Так, между прочим, проходили мимо картины сна, как телесериалы, не затрагивая и не возбуждая гармоничную натуру, слившуюся чудесным образом с первозданной природой.
Паша, с карандашом за ухом, отмахивал молотком положенные часы в цеху, приезжал домой, ужинал и, не раздеваясь, ложился. Все равно утром одеваться, так зачем же скрадывать у себя минуты наслаждения? Не обращал внимания на ворчащую жену, с головой укрывался одеялом и закрывал глаза. Теперь ни её толчки, ни поющая под окном сигнализация не могли отвлечь от приятного времяпрепровождения.
И вся жизнь делилась на до и после сна.
Закрыв глаза, Паша руководил страной и с удовольствием расставлял непримиримые силы на политической карте. В его мозгу происходили подковерные игры приближенных к телу соратников, невидимые глазу электората сражения, где он, как бог, стоял над схваткой.
Иногда спать мешала звенящая пила, иногда стук молотка, или визг дрели.
Люди, поставленные на финансово-нефтяные потоки, щедро оплачивали очередную судьбоносную программу. Службы ФСБ и контрразведки докладывали о феноменальных победах на чужой территории и о раскрытии заговора ещё не достаточно сформировавшейся оппозиции. Соратники держались на почтенном расстоянии, а недовольные пересматривали мировоззрение и становились в ряды целиком и полностью поддерживающих новый курс.
Электрический рубанок в минуту обрабатывал поверхность бруса.
И все у Паши получалось. И внутренняя и внешняя политика поставлены только на достижение одной великой цели - могуществе России и благосостояния её граждан. Россию должны уважать, бояться и беспрекословно подчиняться её воле, как сильному, справедливому и снисходительному к слабым государству, действительному гаранту мира.
Молоток в руках Паши с двух ударов вгонял гвоздь-сотку в доску.
Легко и весело он управлял политической жизнью из огромного кабинета. Театр военных действий, транслируемый из космоса и увеличенный в тысячи раз, дополнял картинкой правильность решений сформировавшихся в сознании россиян.
Доски, зажатые в тисках, со свистом расшивались на рейки под несколькими дисками циркулярки.
ООН расформировали, центром мира теперь являлась Москва. И никто не мог возразить президенту, указать России, что она, мол, занимает не свое место в мировом сообществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9