Камин – это такая печка. Но мы камин не топим, вернее, очень редко его топим, раз в год. Потому что он нам, в общем-то, ни к чему. Нам просто некогда им заниматься. Мы ведь все заняты: отец, мама и я. Камин остался в этой комнате от старых времен, когда в ней жили какие-то бездельники. Они топили этот камин и сидели перед ним в креслах и пили пунш – это такой горячительный напиток. Если его выпьешь, то становится горячо. Я один раз попробовал пунш – чуть-чуть, один только глоточек – на Новый год, когда у нас были гости. Этот пунш горячий, как чай, и красный, как чай, его так и пьют горячим перед горящим камином. Но это было только один раз, в прошлом году, а так нам некогда заниматься разными там пуншами да каминами. Мы рабочие люди, сказал отец. И все-таки я нашел применение этому камину. Я сделал из него трибуну для парада. В камине стоял у меня народный комиссар и принимал парад. А перед камином на полу стояли оловянные солдатики, то есть красноармейцы, несколько полков. Потом подъехала Гизи с машиной. Парадом командовал я. Но мне было очень тяжело командовать парадом, потому что я все время думал о другом... Вы сами понимаете, о чем я думал. О рыбьем жире я думал!Мама сидела за столом и читала, но я видел, что она только как будто читала, на самом деле она тоже думала о рыбьем жире. Я это ясно видел, потому что мы с мамой все время перемигивались, имея в виду этот рыбий жир. Одна Гизи только ничего не знала, она только игру имела в виду. Когда она отвернулась к камину, я посмотрел на маму и кивнул головой. И мама кивнула головой. И тогда я встал и сказал громко:– Эх, охота мне что-то выпить рыбий жир!– Да ладно уж, играй, – сказала мама. – Потом выпьешь.– Просто не могу, – сказал я. – Очень охота выпить!Я это сказал и посмотрел на Гизи – что она скажет? Но она ничего не сказала. Она ползала по полу на коленках и катила впереди себя грузовик. Тогда я встал перед Гизи и опять повторил, глядя ей прямо в глаза:– Так охота выпить рыбий жир! Просто ужас! Ты не хочешь?Гизи посмотрела на меня с удивлением и сказала:– Nein! Ich liebe ihn nicht! («Я его не люблю!») Отойди-ка с дороги...– Ты просто не знаешь, какой у нас замечательный рыбий жир! – сказал я с восторгом. – Давай выпьем!– Да отойди ты, – сказала Гизи. – Надоел ты со своим рыбьим жиром! Ich wills nicht! («Не хочу!»)«Дипломатичнее, дипломатичнее!» – подумал я, опять встал на ее пути и сказал:– Ты просто не знаешь наш рыбий жир! У нас русский рыбий жир! А не какой-нибудь там немецкий!– Он везде одинаковый, – сказала Гизи.– Совсем не одинаковый! – крикнул я. – У нас с солью! И с черным хлебом! Давай выпьем немного! Подкрепимся!– Nein, – сказала Гизи.– Как хочешь, – сказал я. – Я хочу рыбий жир! Мама, дай мне скорей, я просто больше не могу.Мама встала и взяла из шкафа бутылочку с рыбьим жиром.– И большую ложку! Столовую!Мама все приготовила, я взял в руки ложку, и мама налила мне полную ложку. Гизи перестала играть и смотрела на меня.«Смотри, смотри! – думал я. – Сейчас и ты будешь пить рыбий жир! Против дипломатии не устоишь!»Я взял в руку полную ложку рыбьего жира и торжественно его проглотил.– Эх! – сказал я. – Замечательно вкусно!Гизи смотрела на меня с изумлением.Я облизнулся, причмокивая. Я стоял, гордо расставив ноги. Мама улыбалась.– А ну-ка еще! – сказал я. – Хочу еще!Мама налила вторую ложку. Я проглотил.– Еще!– Не хватит ли? – спросила мама.– Еще! – заорал я.Мама налила еще ложку. Я проглотил. На меня нашел какой-то дипломатический восторг. Я прямо весь сиял, и лицо у меня было измазано рыбьим жиром. Я это видел в зеркале шкафа. Я с аппетитом закусывал черные хлебом с солью. Гизи подошла ко мне, широко открыв от удивления рот.– Дай-ка еще, – сказал я маме, но уже тише. Откровенно говоря, я был уже сыт, но – дипломатия...– Я думаю, хватит, – сказала мама. – Может, Гизи попробует?– Ни в коем случае! – сказал я. – Мне мало останется! Налей мне!И тут произошло удивительное – Гизи робко кивнула головой! Да, да! Она кивнула головой в знак согласия! А я ее еще подзадорил, я сказал:– Не давай ей! Зачем девчонкам рыбий жир!– Ну ладно, – сказала мама. – Не жадничай, – и налила пол-ложки для Гизи.А я приготовил кусок хлеба с солью и, когда Гизи, зажмурившись, выпила, тут же подал ей хлеб...– Ну как? Вкусно? – спросила мама.И Гизи кивнула, улыбнувшись! Она жевала и улыбалась своей немецкой улыбкой.Так она начала пить рыбий жир.Правда, у меня после этого случая немного болел живот. Я перестарался. Но это пустяки. Главное – Гизи научилась пить рыбий жир! Цель была достигнута, а это самое главное.Ну, что вы теперь скажете про мою дипломатию? ПЯТОЕ ПИСЬМО ВОРОВСКОМУ Я стоял и смотрел на Воровского, а в кармане у меня было новое письмо. Я ждал, когда уйдет дворник Ахмет, который подметал снег вокруг пьедестала.Когда он наконец ушел, я показал Воровскому письмо, помахав им в воздухе, и спрятал у пьедестала в снег. Это было очень важное письмо. Вот оно:«Здравствуй, дорогой Воровский! Я теперь настоящий дипломат, как и ты! Я заставил Гизи пить рыбий жир – не просто так заставил, а дипломатически! Я все подстроил так тонко, что она ничего не поняла. А сама теперь пьет рыбий жир! Она его большими ложками пьет, каждое утро. Мама сказала, что таким образом я сдал экзамен на дипломата... Но это еще не все: я еще стал членом МОПРа! Вот что важно! Вовка уже давно член МОПРа. Но Вовка пионер, они все мопровцы. А я не пионер. Я даже еще не октябренок. Вовка мне все время говорил, что я неорганизованный элемент. А теперь я тоже организованный. Не понарошку, а взаправду: отец записал меня в МОПР и принес мне красную книжечку. Ты знаешь какую: членскую. По этой книжечке надо взносы платить – две копейки в месяц. Можно и больше, но меньше уж никак нельзя. Пока за меня отец платит, потому что я еще не зарабатываю. Когда я вырасту, я заработаю и свой долг отдам. И дальше буду сам платить. Зато теперь я помогаю революционерам всего мира. И их детям, таким, как Гизи. Чтобы они могли к нам в гости ездить. И лечиться. Вовка сказал, что это здорово. Теперь мы с ним в одной организации. А Ляпкин нет. Он неорганизованный, потому что мал. За него даже платить нельзя, так он мал. А потом он может свою членскую книжку потерять. А я нет. Ну, до свидания! С коммунистическим приветом! Юра». ЧЕЙ ПАПА БОЛЬШЕ? Мы стояли во дворе и разговаривали о том, каким большим может быть человек. Вовка, я и Ляпкин-Сопелкин, то есть Ляпкин Маленький. С чего мы начали этот разговор, я даже сам не знаю. Это, наверное, Вовка начал. А может, и не Вовка, а кто-нибудь из нас. Но не в этом дело. В общем, так получилось. Дело тут совсем не в том, кто начал, а в скандале, который из этого получился. Сначала никакого скандала не было. Мы очень мирно разговаривали. О том, каким большим может быть человек.Дело в том, что человек может быть большим или маленьким не просто так, а с двух точек зрения. Это нам Вовка объяснил. А Вовке это в школе объяснили. А он пришел домой и сразу объяснил нам, чтобы не забыть. Потому что ведь потом можно и забыть. Всегда лучше что-нибудь знать втроем, чем одному. Один скорее забудет, а трое будут помнить в три раза дольше. Так вот: как смотреть на человека с двух точек зрения? Для этого вовсе не надо бегать по двору или лазить вверх и вниз по лестнице. Вовсе не надо смотреть на человека сначала из одного угла двора, а потом из другого. Или сначала снизу, а потом с верхушки лестницы. Эти точки зрения вам ничего не дадут. Тут дело совсем в другом, объяснил Вовка. В том, как смотреть на человека, а не откуда. Те точки зрения, о которых Вовка говорил, находятся вовсе не на земле и не на лестнице, а в тебе самом, в твоем взгляде на вещи, в данном случае на человека. Можно стоять на одном месте – и все же смотреть на человека с двух точек зрения. С точки зрения его величины в пространстве и с точки зрения его значения для других людей. Человек, например, может быть очень большим с точки зрения величины в пространстве, и вместе с тем тот же человек может быть совсем маленьким с точки зрения его значения для других людей... И наоборот. Вот Суворов, например. Вы согласны, что он был большой человек? Большой полководец? А сам он в то же время был очень небольшого роста, худенький. Или взять нашего дворника Ахмета. Он очень высокого роста, в нем около двух метров. Просто великан! А на самом деле он вовсе не великан. Потому что он не имеет для других людей никакого такого особенного значения. Разве только в нашем дворе он имеет большое значение. Здесь он великан – в нашем дворе, да и то только среди нас, мальчишек. А выйди он со двора, и пропадет все его величие. Все только удивляться будут его росту. И всё. И никакого величия не увидят.
Вовка нам это очень понятно объяснил. Вовка объяснил, что с точки зрения величины в пространстве люди довольно мало отличаются друг от друга. Ну, один, например, весит десять кило, а другой сто. Это, конечно, разница, но не такая уж большая. От силы человек может весить около двухсот кило. А уж пятьсот он никак не может весить! И пять метров роста он тоже никак не может быть. Это ясно и не подлежит никакому сомнению. Тут вы просто должны согласиться. И не спорить. Да я вижу, вы и не спорите. А вот с точки зрения значения – не только для меня, Вовки и Ляпкина Маленького, а для других людей, даже для целых народов, – с этой точки зрения человек может быть безграничен! Вы понимаете? Вот что интересно! С точки зрения значения для других людей человек может быть очень и очень разным. Я вам сейчас перечислю, каким разным может быть человек, и вы удивитесь. Итак, слушайте:1. ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ БЫТЬ: небольшой, малый, мелкий, микроскопический, миниатюрный, карликовый, кукольный, игрушечный, крохотный, малюсенький, махонький, чуточный – и в то же время высокого роста! 2. ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ БЫТЬ: значительный, большой, крупный, солидный, огромный, громадный, колоссальный, гигантский, исполинский, чудовищный, изрядный, почтенных размеров, громоздкий, неизмеримый, неохватный, циклопический, обширный, великий, величайший, грандиозный, титанический – и в то же время очень маленького роста! Вот такие чудеса!– Теперь вам понятно? – спросил Вовка.Я сказал, что мне понятно.А Ляпкин Маленький сказал:– Мне понятно! Но все равно мой папа самый большой!– Это то есть как? – спросил Вовка. – Твой папа, конечно, большой, но вовсе не такой уж значительный...Дело в том, что у Ляпкина-Сопелкина папа высокий, почти как наш дворник Ахмет. Только еще толще.– Очень просто! – сказал Ляпкин. – Мой папа большой и значительный, а у вас незначительные!– Почему это незначительные? – дрогнувшим голосом спросил я.Мне как-то стало неприятно.– Незначительные, незначительные! – закричал Ляпкин. – У Юрки совсем незначительный, маленького роста, как клоп! А у Вовки папа портной – тоже незначительный!Тут у меня прямо кровь прилила к голове! Мне стало так нехорошо-нехорошо, так обидно и за себя и за Вовку, я хотел что-то сказать, но задохнулся, шагнул на Ляпкина и толкнул его кулаком в грудь...Но Вовка меня отстранил и сказал тихо:– А ну-ка повтори: у кого отец клоп?– У него! – ухмыльнулся Ляпкин-Сопелкин.– А в нос не хочешь, – спросил Вовка.– Дай! – сказал Ляпкин-Сопелкин. – Все равно кло...Но «п» он сказать не успел: Вовка взял его за уши и хорошенько встряхнул. Ляпкин издал какой-то непонятный звук: «Хык!» Мы стояли и смотрели, что он дальше будет делать.– Ма-а-а-а! Я ска-жу-жу-у-у! – заревел Ляпкин.– Иди, иди! Скажи! – пригрозил Вовка. – Еще получишь!Ляпкин стих, шмыгнул носом и вдруг сказал:– А мой папа может ваших в тюрьму посадить!Я от этих слов просто оторопел! А Вовка был спокоен.– Слабу! – презрительно сказал он. – Потому что твой папа и есть та самая мизерная личность! Микроскопическая! И ты тоже! Понял?Мы повернулись и пошли.– Ты его не бойся! – сказал Вовка. – И всегда знай, что я за тебя! Понимаешь?– Понимаю, – кивнул я. – А как его папа может наших в тюрьму посадить?– Никак не может! – убежденно сказал Вовка. – Но об этом мы еще поговорим...– Мальчики! – сказал вдруг кто-то сзади. ПРО ДУЭЛЬ, А ЕЩЕ ПРО ТОЛСТЫХ И ТОНКИХ Это Усы сказал: «Мальчики!» Он стоит позади нас и улыбается. И Дик рядом с ним, на поводке.– Чем вы тут взволнованы? – спрашивает Усы.– Да так, – говорит Вовка. – Получил Сопелкин за дело.– Я слышал! – говорит Усы. – Я случайно уловил ваш разговор...– Пугает своей тюрьмой! – говорит Вовка. – Тоже мне царь Кощей! Ведь подло, скажите?Усы становится серьезным.– Оскорблять родителей своего товарища – подло! – говорит он.– Вы бы что сделали? Дали бы ему в зубы?– В свое время я бы вызвал его к барьеру.– Как – к барьеру? – спрашиваю я. – Зачем?– К барьеру – значит на дуэль. Я бы вызвал его на дуэль. Стрелялся бы с ним.– Я знаю! – говорит Вовка. – Дуэль – это было раньше.– А вы стрелялись? – спрашиваю я Усы.– Бывало, милый Юра, – говорит Усы. – В молодости.– Из ружья?– Из ружья не стреляются, – говорит Вовка. – Из пистолетов бывает дуэль. Или на шпагах. Правда?Усы кивает.– Расскажите! – прошу я.– Пожалуйста, – улыбается Усы. – Если тебя кто-нибудь оскорбит, тебя, или твоего друга, или твоих близких – что, в сущности, одно и то же, – ты обязан был вызвать обидчика на дуэль. Потому что это дело чести. Ничего нет выше чести! Ясно, мальчики?Мы с Вовкой киваем.– Ну, имею честь! – говорит Усы. Он прикладывает к шляпе два пальца. Потом четко поворачивается и уходит.Мы с Вовкой смотрим ему вслед. Он уходит худой, стройный, с высоко поднятой головой. Дик тоже идет с поднятой головой.– Почему он сказал «имею честь»? – спрашиваю я.– Потому что стрелялся, – говорит Вовка. – И сохранил свою честь.– А как она бывает – дуэль? – спрашиваю я. – Расскажи!– Очень просто, – говорит Вовка. – Сначала враги выбирают секундантов. Если Ляпкин твой враг, ты можешь меня выбрать. А Ляпкин может еще кого выбрать. Секунданты заряжают пистолеты. Потом отсчитывают от барьера шаги...– От какого барьера?– От черты какой-нибудь. Или от пня, если это в лесу. Смотря от чего. Чтобы знать, с какого расстояния стреляться. Секунданты следят, чтобы все честно было. А потом по команде пуляют. Друг в друга. Кто убьет, тот и победил...– А может так быть, что оба друг друга убьют?– Может, – говорит Вовка. – Тогда оба сразу и упадут! Это значит ничья: когда оба мертвые. Но это бывает редко. Всегда один кто-нибудь здоров.А я думаю: «Интересно это все-таки – дуэль! Надо будет Ляпкина на дуэль вызвать!»– Надо Ляпкина на дуэль вызвать! – говорю я. – Только где нам пистолеты взять?– Можно на шпагах, – говорит Вовка. – Это такие длинные кинжалы. Мы бы их могли из дерева сделать. Только сейчас нету дуэлей. Сейчас только в театре дуэли остались.– Как в театре?– В Большом театре! – говорит Вовка. – В опере «Евгений Онегин». Я видел. Знаешь как там бабахают! Я даже испугался. Немножко. Там Онегин Ленского убивает...– Насовсем?– Конечно! И в школе мы читали про Онегина. Это Пушкин написал. Пушкин тоже стрелялся.– Почему они все стрелялись? – спрашиваю я.– Такое время было, – говорит Вовка. – А писатели вообще странные...– Почему?– Потому что с ними всегда что-нибудь приключается. Несоответствия у них разные...– Какие не от... неответствия?– Несоответствие формы и содержания! – важно говорит Вовка.– Как это? – не понимаю я.– Форма ихняя, внешняя, – расставляет руки Вовка, – не соответствует тому, что у них внутри...– Какая форма? У них разве форма? Они же не военные!– Чудак ты! – говорит Вовка. – Не одежда – форма! А форма тела!– И как это она не ответствует?– Не соответствует! Мне отец говорил, – объясняет Вовка. – Он знает одного такого писателя. Этот писатель толстый-претолстый, просто ужасно толстый! А пишет о тонком... Потому что внутри у него не того...– Что – не того? Разве не кровь?– Чудак ты! Конечно, кровь! Не в этом дело!– А в чем? Ты же говоришь: внутри...– Внутри – это значит содержание. Не во всем теле, а только в голове. О чем думает голова, когда человек пишет, – это и есть содержание. Вот этот писатель, о котором отец говорил, сам толстый-претолстый, а все время пишет о тонком...– О каком тонком? О худом, да?– Чудак! Это надо вообще понимать: о тонком – значит о любви! О любви, о цветах, о девчонках...Мне сразу в голову приходит Гизи: она тоненькая. Как цветок! Как колокольчик в поле!– А почему он не должен писать о тонком... о тонких девочках, этот писатель? – спрашиваю я.– Потому что он толстый!– А о чем же ему писать?– Не знаю, – говорит Вовка. – Только не о любви. О любви должны тонкие писать. Худые.– Что же ему – про коров, что ли, писать?– Про коров можно, – соглашается Вовка. – И про дома, про фабрики... Про это все пусть пишет...Мне сразу представился этот толстый писатель: как он хочет про девочек писать, а ему надо про коров, да про дома, да про фабрики... Мне его даже жалко стало.– А если бы он похудел? – спрашиваю.– Если б похудел, тогда мог бы, – говорит Вовка. – Вот как наш Усы. Такие могут.– А Усы может про тонкое писать?– Может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28