Иными словами, мельник может спокойно вздремнуть, уверенный, что его мельница, сама приноровившись к ветру, использует его целиком, пока ее хозяин спит. При малейшем токе воздуха каждое крыло распластается, чтобы поймать легчайшее дуновение; но, если налетит сильный вихрь, крылья сожмутся от его прикосновения, как сжимаются листья мимозы, и помешают ему вертеть их с полной силой. В одной из старинных амстердамских тюрем, прозванной "Скоблильня", потому что заключенных в ней воров и бродяг заставляли скоблить бревна, был карцер, в который сажали ленивых арестантов. В одном углу этого карцера стоял насос, а в другом было отверстие, через которое в помещение непрерывно лилась вода. Заключенному оставалось только или стоять, ничего не делая, и утонуть, или работать изо всех сил, выкачивая воду насосом, пока тюремщик не смилостивится и не сменит его. Можно, однако, сказать, что природа предоставила это развлечение всей Голландии, но в большом масштабе. Голландцы всегда были вынуждены выкачивать воду, чтобы сохранить самое свое существование, и, вероятно, им придется заниматься этим до скончания веков. Громадные суммы денег тратятся тут ежегодно на исправление плотин и регулирование уровня воды; а если бы этими важными делами перестали заниматься, Голландия превратилась бы в необитаемую страну. Как уже было сказано, прорывы плотин приводили к страшным последствиям. Не раз сотни деревень и городов во время этих наводнений заливало стремительными потоками воды, и погибло около миллиона человек. Одно из самых катастрофических наводнений произошло осенью 1570 года. До него было двадцать восемь страшных паводков, частично затоплявших Нидерланды, но этот был самым страшным из всех. Перед тем несчастная страна долго страдала под игом испанской тирании; теперь ее муки, казалось, достигли предела. Читая "Историю возвышения Голландской республики", написанную Мотли, мы учимся уважать храбрый голландский народ, который так много терпел, страдал и дерзал. В своем потрясающем описании этого потопа Мотли рассказывает нам о том, как длительный и яростный шторм погнал воды Атлантического океана в Северное море и бросил их на побережье голландских провинций; как повсюду размыло плотины, не выдержавшие непосильной нагрузки; как даже "Ханд-бос", мол, построенный из дубовых свай, окованный железом, укрепленный тяжелыми якорями и защищенный гравием и гранитом, прорвало в мгновение ока; как рыбачьи лодки и большие суда понесло с моря на залитую водой землю, где они застревали в рощах или бились о стены и крыши домов, и как, наконец, вся Фрисландия превратилась в свирепствующее море. "Толпы мужчин, женщин и детей, множество лошадей, быков, овец и других домашних животных повсюду боролись с волнами. Люди жадно хватались за каждую лодку, за каждый предмет, способный заменить лодку. Все дома были затоплены, и даже мертвецы на кладбище выброшены из могил. Живое дитя в колыбели и давно погребенный труп в гробу плыли рядом. Казалось, снова начался древний потоп. Повсюду на верхушках деревьев, на церковных колокольнях кучками теснились люди, моля бога о милосердии, а своих близких - о помощи. Как только шторм начал ослабевать, по всем направлениям засновали люди в лодках, спасая тех, кто в воде боролся за свою жизнь, снимая утопающих с крыш и деревьев и подбирая трупы уже утонувших". За несколько часов погибло не менее ста тысяч человек. Тысячи и тысячи бессловесных мертвых животных плыли по воде, а ущерб, нанесенный всякого рода имуществу, не поддавался учету. Испанский губернатор Роблес оказался в первом ряду тех, кто самоотверженно старался спасти людям жизнь и умалить ужасы катастрофы. Раньше голландцы ненавидели его, так как он был испанцем или португальцем, а значит, представителем чужеземных захватчиков, но, когда пришла беда, он своей добротой и деятельностью заслужил всеобщую благодарность. Вскоре он ввел усовершенствованный метод постройки плотин и издал закон, обязывающий землевладельцев поддерживать заградительные сооружения. С тех пор большие паводки случались реже; однако за триста лет без малого все-таки было шесть разрушительных наводнений. Весной, особенно во время таяния снега, большую опасность представляют озера и реки. Загроможденные глыбами льда, они выходят из берегов, не успев перелить в океан свои быстро поднимающиеся воды. Если вдобавок к этому вспомнить, как бушует море, напирая на плотины, нечего удивляться, что Голландию зачастую охватывает тревога. Тогда делают все, что возможно, для предотвращения катастрофы. Инженеры и рабочие стоят на всех угрожаемых участках, и бдительное дежурство не прекращается круглые сутки. Услышав сигнал об опасности, все жители бросаются на помощь, сплотившись для борьбы против общего врага. Во всем мире считают, что "Соломой разлив не запрудишь", а в Голландии она-то как раз и служит главной опорой в борьбе со стремительными потоками. Дамбы обкладывают огромными соломенными матами, скрепляя их глиной и тяжелыми камнями, и тогда океан тщетно бьется о них. Рафф Бринкер, отец Гретель и Ханса, много лет работал на плотинах. Однажды, когда угрожало наводнение и люди укрепляли ненадежную плотину близ Веермейкского шлюза, при страшном шторме, во мраке, под дождем и снегом, Бринкер упал с подмостков и потерял сознание. Его принесли домой, и с тех пор он уже не работал; хоть он и остался жив, но потерял разум и память. Гретель помнила его только таким, каким он был теперь, - странным безмолвным человеком, чей пустой взгляд следовал за нею, куда бы она ни повернулась. А Ханс - тот вспоминал, каким жизнерадостным человеком был когда-то его отец, каким веселым голосом он говорил; как, бывало, без устали носил сынишку на плече. И, когда мальчик ночью лежал без сна, ему чудилось, будто где-то близко звучит отцовская беззаботная песня.
Глава III
СЕРЕБРЯНЫЕ КОНЬКИ
Тетушка Бринкер зарабатывала на содержание семьи выращиванием овощей, пряжей и вязаньем и еле-еле сводила концы с концами. Было время, когда она работала на баржах, сновавших вверх и вниз по каналу, и порой вместе с другими женщинами впрягалась в лямку и тянула буксирный канат паксхейта, ходившего между Бруком и Амстердамом. Но, когда Ханс вырос и окреп, он настоял на своем и взял на себя эту тяжелую работу. Кроме того, в последнее время муж тетушки Бринкер сделался таким беспомощным, что ей постоянно приходилось заботиться о нем. Хотя разума у него осталось меньше, чем у маленького ребенка, он по-прежнему был очень силен и крепок, и тетушке Бринкер нередко бывало трудно справляться с ним. "Ах, детки, он был такой добрый и работящий! - говорила она иногда. - А умный-то какой! Не хуже адвоката. Сам бургомистр4 и тот иной раз останавливался, чтобы спросить его о чем-нибудь. А теперь - горе мне! - он не узнает своей жены и ребят. Ты помнишь отца, Ханс, когда он был самим собой, таким сильным и славным? Помнишь ведь?" "Еще бы не помнить, мама! Он знал все и умел делать все на свете... А как он пел! Ты, бывало, смеялась и говорила, что от его песни даже ветряные мельницы и запляшут". "Верно, говорила. Что за память у этого мальчика!.. Гретель, дочка, отними у отца вязальную спицу, да поскорее - он, того и гляди, выколет себе глаз, - и надень на него башмак. Ноги у него, бедного, то и дело застывают: холодные как лед. Я, как ни стараюсь, никак не могу уследить, чтобы он всегда был обут". И, не то причитая, не то напевая что-то про себя, тетушка Бринкер усаживалась, и в низеньких комнатках раздавалось жужжание ее прялки. Почти всю работу и на огороде и в доме выполняли Ханс и Гретель. Каждый год летом дети изо дня в день ходили копать торф и складывали его кирпичиками, запасая топливо. В другое время, если не было домашней работы, Ханс правил лошадьми, тянувшими буксир на канале (так он зарабатывал по нескольку стейверов5 в день), а Гретель пасла гусей у соседних фермеров. Ханс мастерски резал по дереву и, так же как Гретель, умел хорошо работать в саду и на огороде. Гретель пела, шила и бегала на высоких самодельных ходулях лучше любой девочки во всей округе. Она в пять минут могла выучить народную песню, отыскать любую травку или цветок, как только они появлялись, но книг она побаивалась, и частенько один вид черной доски в их старой школе вызывал у нее слезы. Ханс, напротив, был медлителен и упорен. Чем труднее было задание, полученное им в школе или дома, тем больше оно ему нравилось. Бывало, что мальчики смеялись после уроков над его заплатанной одеждой и не по росту короткими кожаными штанами, но им приходилось уступать ему почетное место чуть ли не в каждом классе. Вскоре он оказался единственным во всей школе учеником, который ни разу не стоял в "страшном углу" - там, где висел некий грозный хлыст, а над ним была начертана надпись: "Учись! Учись, лентяй, не то тебя проучит линёк!" Ханс и Гретель могли ходить в школу только зимой, так как все остальное время они работали; но в эту зиму они весь последний месяц пропускали занятия, потому что им приходилось помогать матери. Рафф Бринкер требовал постоянного ухода; надо было печь черный хлеб, содержать дом в чистоте, вязать чулки и другие изделия и продавать их на рынке. Пока они в это холодное декабрьское утро усердно помогали матери, веселая толпа девочек и мальчиков, среди которых были отличные конькобежцы, скользила по каналу. Когда они, ярко и пестро одетые, летели мимо, казалось, будто лед внезапно растаял и клумбы разноцветных тюльпанов плывут по течению. Тут каталась дочь богатого бургомистра Хильда ван Глек в дорогих мехах и широком бархатном пальто, а рядом с нею бежала хорошенькая крестьянская девочка Анни Боуман, в теплой ярко-красной кофте и голубой юбке, такой короткой, что серые чулки домашней вязки были видны во всей своей красе. Каталась тут и гордая Рихи Корбес, чей отец, мейнхеер ван Корбес, считался одним из виднейших граждан Амстердама. А вокруг нее теснились Карл Схуммель, Питер и Людвиг6 ван Хольп, Якоб Поот и один очень маленький мальчик с длиннейшим именем: Воостенвальберт Схиммельпеннинк. В толпе было еще десятка два других мальчиков и девочек, и все они резвились и веселились от всей души. Они бежали с полмили вниз по каналу, потом катились обратно и неслись во всю мочь. Порой быстрейший из них разворачивался прямо под носом у какого-нибудь важного законодателя или доктора, не спеша скользившего в город, скрестив руки, а порой целая цепь девочек внезапно разрывалась при появлении толстого старого бургомистра, который, пыхтя, направлялся в Амстердам, держа наперевес свою палку с золотым набалдашником. Бургомистр катился на чудесных коньках с превосходными ремешками и сверкающими лезвиями, которые загибались над подъемом ноги, заканчиваясь позолоченными шариками; он только чуть-чуть приоткрывал свои заплывшие жиром глазки, и, если одна из девочек делала ему реверанс, он не решался ответить поклоном из боязни потерять равновесие. Не одни лишь гуляющие да знатные господа были на канале. Тут встречались рабочие с усталыми глазами, спешащие в мастерские и на фабрики; базарные торговки с поклажей на голове; разносчики, согнувшиеся под своими тюками; лодочники с растрепанными волосами и обветренными лицами, пробирающиеся вперед, грубо толкаясь; священники с ласковыми глазами, быть может спешащие к ложу умирающих; а немного погодя появились дети с сумками за плечами, бегущие во всю прыть к стоящей поодаль школе. Все до единого были на коньках, кроме того закутанного фермера, чья затейливая повозка тряслась по берегу у самого канала. Вскоре наши веселые мальчики и девочки почти затерялись в этой пестревшей яркими красками, непрестанно движущейся толпе конькобежцев, чьи коньки сверкали, отражая солнечный свет. Мы, пожалуй, и не узнали бы ничего больше об этих детях, если бы они вдруг не остановились как вкопанные и, сгрудившись в стороне, не заговорили все сразу с одной хорошенькой девочкой, которую вытащили из людского потока, стремящегося в город. - Эй, Катринка, - закричали они в один голос, - ты слышала? Будут состязания... Ты непременно должна участвовать! - Какие состязания? - со смехом спросила Катринка. - Пожалуйста, не говорите все разом - ничего нельзя понять. Ребята запнулись и устремили глаза на Рихи Корбес, которая обычно говорила от лица всех. - Слушай, - сказала Рихи, - двадцатого, в день рождения мевроу7 ван Глек, состоятся большие конькобежные состязания. Все это затеяла Хильда. Лучшему конькобежцу дадут великолепный приз. - Да, - подхватило несколько голосов, - пару чудесных серебряных коньков, прямо восхитительных! С такими замечательными ремешками! Да-да, и с серебряными колокольчиками и пряжками! - Кто сказал, что с колокольчиками? - послышался слабый голосок мальчика с длинным именем. - Я так говорю, господин Воост, - ответила Рихи. - Так оно и есть... - Нет, я наверное знаю, что без колокольчиков! - Ну что ты глупости болтаешь! - Да нет же, они со стрелами... - А мейнхеер ван Корбес сказал моей маме, что с колокольчиками, раздавалось со всех сторон из уст возбужденной детворы. Тут мейнхеер Воостенвальберт Схиммельпеннинк сделал попытку окончательно разрешить все споры: - Нет, никто из вас ничегошеньки не знает! Никаких колокольчиков на них не будет, они... - О! О! - И хор противоположных мнений зазвучал снова. - На коньках для девочек будут колокольчики, - спокойно вмешалась Хильда, - а для мальчиков предназначена другая пара, и на ней сбоку выгравированы стрелы. - Вот видишь!.. А я что говорил! - наперебой закричали чуть ли не все ребята. Катринка смотрела на них, сбитая с толку. - Кто же будет состязаться? - спросила она. - Все мы, - ответила Рихи. - То-то будет весело! И ты тоже, Катринка, обязательно! А сейчас пора в школу, поговорим обо всем этом на большой перемене. И ты, конечно, будешь участвовать вместе с нами? Катринка не ответила, но, сделав грациозный пируэт и кокетливо бросив: "Слышите? Последний звонок. Догоняйте!" - со смехом понеслась к школе, стоявшей в полумиле на берегу канала. Все беспорядочной толпой пустились за нею вдогонку. Но тщетно пытались они догнать ясноглазую хохочущую девочку. Она неслась вперед, то и дело оглядываясь, и глаза ее сияли торжеством, а распущенные волосы золотились на солнце. Прелестная Катринка! Пышущая здоровьем и юностью, воплощенная жизнь, веселье и движение! Не мудрено, что этой ночью твой образ, всегда уносящийся вперед, промелькнул в сновидениях одного мальчика. Не мудрено, что много лет спустя, когда ты унеслась от него навсегда, час этот показался ему самым мрачным в его жизни.
Глава IV
ХАНС И ГРЕТЕЛЬ НАХОДЯТ ДРУГА
В полдень наши юные друзья толпой хлынули из школы, чтобы потренироваться часок на канале. Они катались всего несколько минут, как вдруг Карл Схуммель сказал Хильде с усмешкой: - Смотри, хорошенькая парочка появилась там, на льду! Вот оборванцы! Не иначе, как сам король подарил им эти "коньки". - Они упорные ребята, - мягко проговорила Хильда. - Должно быть, трудно было выучиться бегать на таких нелепых обрубках. Ты знаешь, они ведь очень бедные крестьяне. Мальчик, наверное, сам сделал себе коньки. Карл слегка смутился: - Ты говоришь, они упорные... Может быть... Но посмотри, как они бегают! Только разбегутся, как уже спотыкаются. Помнишь ту пьесу staccato8, которую ты недавно разучила? Им бы под эту музыку кататься! Хильда весело рассмеялась и отбежала прочь. Догнав небольшую группу конькобежцев и промчавшись мимо, она остановилась возле Гретель, жадными глазами смотревшей на веселье. - Как тебя зовут, девочка? - Гретель, юфроу9 - ответила та, слегка робея. Они были почти ровесницы, но ведь Хильда родилась в богатой семье. - А моего брата зовут Хансом. - Ханс - крепкий малый! - проговорила Хильда весело. - Можно подумать, что внутри у него теплая печка. А вот ты, кажется, совсем замерзла. Хорошо бы тебе одеться потеплее, малютка... Гретель, которой больше нечего было надеть, заставила себя рассмеяться и ответила: - Я уже не очень маленькая. Мне двенадцать слишком. - Вот как! Прости, пожалуйста. Мне, видишь ли, почти четырнадцать лет, но я такая рослая для своего возраста, что все другие девочки кажутся мне маленькими. Впрочем, все это пустяки. Может быть, ты намного перерастешь меня... Только одевайся потеплее: ведь девочки не растут, если они вечно дрожат от холода. Ханс вспыхнул, заметив слезы на глазах у Гретель. - Моя сестра не жаловалась на холод, но погода и правда морозная. - И он с грустью взглянул на сестру. - Ничего, - сказала Гретель. - Когда я катаюсь на коньках, мне тепло, жарко даже... Благодарю вас за заботу, вы очень добры, юфроу! - Нет-нет! - возразила Хильда, очень недовольная собой. - Я неосторожная, жестокая, но я это не со зла. Я только хотела спросить тебя... то есть... если... И тут Хильда запнулась, едва начав говорить о том, зачем прибежала сюда.
1 2 3 4 5
Глава III
СЕРЕБРЯНЫЕ КОНЬКИ
Тетушка Бринкер зарабатывала на содержание семьи выращиванием овощей, пряжей и вязаньем и еле-еле сводила концы с концами. Было время, когда она работала на баржах, сновавших вверх и вниз по каналу, и порой вместе с другими женщинами впрягалась в лямку и тянула буксирный канат паксхейта, ходившего между Бруком и Амстердамом. Но, когда Ханс вырос и окреп, он настоял на своем и взял на себя эту тяжелую работу. Кроме того, в последнее время муж тетушки Бринкер сделался таким беспомощным, что ей постоянно приходилось заботиться о нем. Хотя разума у него осталось меньше, чем у маленького ребенка, он по-прежнему был очень силен и крепок, и тетушке Бринкер нередко бывало трудно справляться с ним. "Ах, детки, он был такой добрый и работящий! - говорила она иногда. - А умный-то какой! Не хуже адвоката. Сам бургомистр4 и тот иной раз останавливался, чтобы спросить его о чем-нибудь. А теперь - горе мне! - он не узнает своей жены и ребят. Ты помнишь отца, Ханс, когда он был самим собой, таким сильным и славным? Помнишь ведь?" "Еще бы не помнить, мама! Он знал все и умел делать все на свете... А как он пел! Ты, бывало, смеялась и говорила, что от его песни даже ветряные мельницы и запляшут". "Верно, говорила. Что за память у этого мальчика!.. Гретель, дочка, отними у отца вязальную спицу, да поскорее - он, того и гляди, выколет себе глаз, - и надень на него башмак. Ноги у него, бедного, то и дело застывают: холодные как лед. Я, как ни стараюсь, никак не могу уследить, чтобы он всегда был обут". И, не то причитая, не то напевая что-то про себя, тетушка Бринкер усаживалась, и в низеньких комнатках раздавалось жужжание ее прялки. Почти всю работу и на огороде и в доме выполняли Ханс и Гретель. Каждый год летом дети изо дня в день ходили копать торф и складывали его кирпичиками, запасая топливо. В другое время, если не было домашней работы, Ханс правил лошадьми, тянувшими буксир на канале (так он зарабатывал по нескольку стейверов5 в день), а Гретель пасла гусей у соседних фермеров. Ханс мастерски резал по дереву и, так же как Гретель, умел хорошо работать в саду и на огороде. Гретель пела, шила и бегала на высоких самодельных ходулях лучше любой девочки во всей округе. Она в пять минут могла выучить народную песню, отыскать любую травку или цветок, как только они появлялись, но книг она побаивалась, и частенько один вид черной доски в их старой школе вызывал у нее слезы. Ханс, напротив, был медлителен и упорен. Чем труднее было задание, полученное им в школе или дома, тем больше оно ему нравилось. Бывало, что мальчики смеялись после уроков над его заплатанной одеждой и не по росту короткими кожаными штанами, но им приходилось уступать ему почетное место чуть ли не в каждом классе. Вскоре он оказался единственным во всей школе учеником, который ни разу не стоял в "страшном углу" - там, где висел некий грозный хлыст, а над ним была начертана надпись: "Учись! Учись, лентяй, не то тебя проучит линёк!" Ханс и Гретель могли ходить в школу только зимой, так как все остальное время они работали; но в эту зиму они весь последний месяц пропускали занятия, потому что им приходилось помогать матери. Рафф Бринкер требовал постоянного ухода; надо было печь черный хлеб, содержать дом в чистоте, вязать чулки и другие изделия и продавать их на рынке. Пока они в это холодное декабрьское утро усердно помогали матери, веселая толпа девочек и мальчиков, среди которых были отличные конькобежцы, скользила по каналу. Когда они, ярко и пестро одетые, летели мимо, казалось, будто лед внезапно растаял и клумбы разноцветных тюльпанов плывут по течению. Тут каталась дочь богатого бургомистра Хильда ван Глек в дорогих мехах и широком бархатном пальто, а рядом с нею бежала хорошенькая крестьянская девочка Анни Боуман, в теплой ярко-красной кофте и голубой юбке, такой короткой, что серые чулки домашней вязки были видны во всей своей красе. Каталась тут и гордая Рихи Корбес, чей отец, мейнхеер ван Корбес, считался одним из виднейших граждан Амстердама. А вокруг нее теснились Карл Схуммель, Питер и Людвиг6 ван Хольп, Якоб Поот и один очень маленький мальчик с длиннейшим именем: Воостенвальберт Схиммельпеннинк. В толпе было еще десятка два других мальчиков и девочек, и все они резвились и веселились от всей души. Они бежали с полмили вниз по каналу, потом катились обратно и неслись во всю мочь. Порой быстрейший из них разворачивался прямо под носом у какого-нибудь важного законодателя или доктора, не спеша скользившего в город, скрестив руки, а порой целая цепь девочек внезапно разрывалась при появлении толстого старого бургомистра, который, пыхтя, направлялся в Амстердам, держа наперевес свою палку с золотым набалдашником. Бургомистр катился на чудесных коньках с превосходными ремешками и сверкающими лезвиями, которые загибались над подъемом ноги, заканчиваясь позолоченными шариками; он только чуть-чуть приоткрывал свои заплывшие жиром глазки, и, если одна из девочек делала ему реверанс, он не решался ответить поклоном из боязни потерять равновесие. Не одни лишь гуляющие да знатные господа были на канале. Тут встречались рабочие с усталыми глазами, спешащие в мастерские и на фабрики; базарные торговки с поклажей на голове; разносчики, согнувшиеся под своими тюками; лодочники с растрепанными волосами и обветренными лицами, пробирающиеся вперед, грубо толкаясь; священники с ласковыми глазами, быть может спешащие к ложу умирающих; а немного погодя появились дети с сумками за плечами, бегущие во всю прыть к стоящей поодаль школе. Все до единого были на коньках, кроме того закутанного фермера, чья затейливая повозка тряслась по берегу у самого канала. Вскоре наши веселые мальчики и девочки почти затерялись в этой пестревшей яркими красками, непрестанно движущейся толпе конькобежцев, чьи коньки сверкали, отражая солнечный свет. Мы, пожалуй, и не узнали бы ничего больше об этих детях, если бы они вдруг не остановились как вкопанные и, сгрудившись в стороне, не заговорили все сразу с одной хорошенькой девочкой, которую вытащили из людского потока, стремящегося в город. - Эй, Катринка, - закричали они в один голос, - ты слышала? Будут состязания... Ты непременно должна участвовать! - Какие состязания? - со смехом спросила Катринка. - Пожалуйста, не говорите все разом - ничего нельзя понять. Ребята запнулись и устремили глаза на Рихи Корбес, которая обычно говорила от лица всех. - Слушай, - сказала Рихи, - двадцатого, в день рождения мевроу7 ван Глек, состоятся большие конькобежные состязания. Все это затеяла Хильда. Лучшему конькобежцу дадут великолепный приз. - Да, - подхватило несколько голосов, - пару чудесных серебряных коньков, прямо восхитительных! С такими замечательными ремешками! Да-да, и с серебряными колокольчиками и пряжками! - Кто сказал, что с колокольчиками? - послышался слабый голосок мальчика с длинным именем. - Я так говорю, господин Воост, - ответила Рихи. - Так оно и есть... - Нет, я наверное знаю, что без колокольчиков! - Ну что ты глупости болтаешь! - Да нет же, они со стрелами... - А мейнхеер ван Корбес сказал моей маме, что с колокольчиками, раздавалось со всех сторон из уст возбужденной детворы. Тут мейнхеер Воостенвальберт Схиммельпеннинк сделал попытку окончательно разрешить все споры: - Нет, никто из вас ничегошеньки не знает! Никаких колокольчиков на них не будет, они... - О! О! - И хор противоположных мнений зазвучал снова. - На коньках для девочек будут колокольчики, - спокойно вмешалась Хильда, - а для мальчиков предназначена другая пара, и на ней сбоку выгравированы стрелы. - Вот видишь!.. А я что говорил! - наперебой закричали чуть ли не все ребята. Катринка смотрела на них, сбитая с толку. - Кто же будет состязаться? - спросила она. - Все мы, - ответила Рихи. - То-то будет весело! И ты тоже, Катринка, обязательно! А сейчас пора в школу, поговорим обо всем этом на большой перемене. И ты, конечно, будешь участвовать вместе с нами? Катринка не ответила, но, сделав грациозный пируэт и кокетливо бросив: "Слышите? Последний звонок. Догоняйте!" - со смехом понеслась к школе, стоявшей в полумиле на берегу канала. Все беспорядочной толпой пустились за нею вдогонку. Но тщетно пытались они догнать ясноглазую хохочущую девочку. Она неслась вперед, то и дело оглядываясь, и глаза ее сияли торжеством, а распущенные волосы золотились на солнце. Прелестная Катринка! Пышущая здоровьем и юностью, воплощенная жизнь, веселье и движение! Не мудрено, что этой ночью твой образ, всегда уносящийся вперед, промелькнул в сновидениях одного мальчика. Не мудрено, что много лет спустя, когда ты унеслась от него навсегда, час этот показался ему самым мрачным в его жизни.
Глава IV
ХАНС И ГРЕТЕЛЬ НАХОДЯТ ДРУГА
В полдень наши юные друзья толпой хлынули из школы, чтобы потренироваться часок на канале. Они катались всего несколько минут, как вдруг Карл Схуммель сказал Хильде с усмешкой: - Смотри, хорошенькая парочка появилась там, на льду! Вот оборванцы! Не иначе, как сам король подарил им эти "коньки". - Они упорные ребята, - мягко проговорила Хильда. - Должно быть, трудно было выучиться бегать на таких нелепых обрубках. Ты знаешь, они ведь очень бедные крестьяне. Мальчик, наверное, сам сделал себе коньки. Карл слегка смутился: - Ты говоришь, они упорные... Может быть... Но посмотри, как они бегают! Только разбегутся, как уже спотыкаются. Помнишь ту пьесу staccato8, которую ты недавно разучила? Им бы под эту музыку кататься! Хильда весело рассмеялась и отбежала прочь. Догнав небольшую группу конькобежцев и промчавшись мимо, она остановилась возле Гретель, жадными глазами смотревшей на веселье. - Как тебя зовут, девочка? - Гретель, юфроу9 - ответила та, слегка робея. Они были почти ровесницы, но ведь Хильда родилась в богатой семье. - А моего брата зовут Хансом. - Ханс - крепкий малый! - проговорила Хильда весело. - Можно подумать, что внутри у него теплая печка. А вот ты, кажется, совсем замерзла. Хорошо бы тебе одеться потеплее, малютка... Гретель, которой больше нечего было надеть, заставила себя рассмеяться и ответила: - Я уже не очень маленькая. Мне двенадцать слишком. - Вот как! Прости, пожалуйста. Мне, видишь ли, почти четырнадцать лет, но я такая рослая для своего возраста, что все другие девочки кажутся мне маленькими. Впрочем, все это пустяки. Может быть, ты намного перерастешь меня... Только одевайся потеплее: ведь девочки не растут, если они вечно дрожат от холода. Ханс вспыхнул, заметив слезы на глазах у Гретель. - Моя сестра не жаловалась на холод, но погода и правда морозная. - И он с грустью взглянул на сестру. - Ничего, - сказала Гретель. - Когда я катаюсь на коньках, мне тепло, жарко даже... Благодарю вас за заботу, вы очень добры, юфроу! - Нет-нет! - возразила Хильда, очень недовольная собой. - Я неосторожная, жестокая, но я это не со зла. Я только хотела спросить тебя... то есть... если... И тут Хильда запнулась, едва начав говорить о том, зачем прибежала сюда.
1 2 3 4 5