— Но Вилли никогда не пил там коктейли.
— Так не бывает, — решил Хафнер. — Все равно что заходить постоянно в кафе-мороженое и… не съесть там ни порции!
В десять минут одиннадцатого позвонил первый собачник.
Обер- прокурор Вернц спрятал свою пульсирующую плоть под средний ящик письменного стола, на котором лежала массивная папка.
— Фрау Ильдирим, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Я абсолютно уверен, что вам теперь по плечу и самые серьезные деликты. И то маленькое поражение в пятницу — чепуха… ну, послушайте!
Он смотрел на нее с нескрываемым интересом. Сегодня у Ильдирим не было заседания суда, и она уже собиралась уйти. Она была одета в узкий белый пуловер, джинсы и молодежные кроссовки. Черные волосы она завязала на затылке. Все это должно было создавать впечатление мощной динамики, однако на самом деле она была близка к отчаянию. Физиономия садиста, мучающего жену, преследовала ее с самой пятницы. Маленькая Бабетта больше не появлялась, но Ильдирим не испытывала от этого облегчения, ведь теперь она оказалась совсем одна. Она чувствовала себя очерствевшей, к тому же ее все сильней терзало подозрение, что она, слишком быстро согласившись с директором полиции в деле об утопленнике, уготовила себе очередное фиаско.
— Это хорошо, что вы решили со мной поговорить, да, замечательно. Только вчера я не смог найти времени. Никак не получилось. День был абсолютно безумный.
Вернц нахмурил брови и посмотрел в окно. Возможно, он ждал вопроса, что же безумного было вчера, но его расстроенная посетительница промолчала. Она уже поняла, что ощущение уверенности в себе, в котором она так нуждалась, если и придет, то не от доктора Вернца.
А он важно продолжал:
— Я рад, что вы пришли! Ведь вы у нас недавно, и я считаю, что всегда полезно познакомиться ближе. Поделиться своими проблемами. По-человечески. Вы, главное, не сдавайтесь! Ведь вы все же в каком-то смысле представляете здесь и своих соотечественников.
— Все восемьдесят миллионов немцев? — Ильдирим насмешливо улыбнулась и поерзала на стуле, словно кошка, страдающая от глистов, все же зря она натянула на себя джинсы.
Вернц оставил без внимания ее реплику.
— Всех молодых людей из разных стран, способных к интеграции, несущих свежую кровь в нашу страну, их мысли, их энергию… — он снова сделал паузу, но на этот раз направил взгляд прямо на свою подопечную, — … и их красоту.
Солнечный луч пробился сквозь густые тучи, и его лысина неожиданно заблестела, словно смазанная жиром.
— Во всяком случае, мне не нравится, как ведет себя полиция в деле с тем утопленником. Доктора Зельтманна я знаю лишь по его вступительной речи в ратуше. Но ведь мы тут не какая-то сонная провинция. И вообще, о чем они там думают! Так уж и собаку скоро не спустишь с поводка и…
— …и при нуле градусов больше нельзя прыгать в Неккар, — добавила Ильдирим с дружеской улыбкой. Во всяком случае, эта не очень приятная беседа позволила ей восстановить в душе стальную ярость, которая обычно поддерживала ее в жизни и не давала согнуться.
Вернц нашел ее шутку неудачной, она прервала его речевой поток. Сочувствуя сам себе, он уставился на семейную фотографию в массивной рамке, стоявшую на его столе. Ожил телефон. Секретарша сообщила, что пришел доктор Мартин Дункан.
— Да-да, замечательно! Фантастически! — Обер-прокурор выскочил из-за стола и распахнул дверь кабинета. Его жест показался Ильдирим лакейским. — Доктор Дункан из Окленда? Как доехали, благополучно?
— О да, — с едва различимым акцентом ответил невзрачный господин. Он выглядел совсем не как житель Новой Зеландии — его азиатские черты никак не вязались с шотландской фамилией. — Я уже неделю нахожусь в Европе. Сейчас я прибыл из Бельгии; до нее, как говорят в Германии, рукой подать…
— Мистер Дункан составляет сравнительный обзор систем уголовного преследования в Западном полушарии, — с сияющей улыбкой сообщил Вернц. — Ах, где же моя галантность? Это фрау Ильдирим, прокурор.
Дункан с улыбкой повернулся к ней. Его рукопожатие было энергичным. Теперь он напоминал японского фашиста из Диснейленда.
— Мне пришла в голову идея! — Вернц сверкнул глазами. — Фрау Ильдирим, если вы не возражаете… Я буду очень вам признателен, если вы покажете нашему гостю наш город. Это было бы превосходно! А у вас, возможно, появятся и другие идеи.
Предложение обер-прокурора ни у кого не вызвало восторга. Ильдирим лихорадочно придумывала удобный предлог отклонить предложение, но ей ничего не пришло в голову. Этот Дункан был не в ее вкусе, но отказаться с ходу она не могла, это невежливо по отношению к гостю. Молчание затянулось. Пожалуй, ее еще мог бы спасти припряженный к ней гость, но он даже не попытался сделать это. Вот так Вернц: не заполучил ее сам, так хотя бы подарил другому. С подчиненным мужского пола он никогда бы так не поступил.
— Вас устроит завтрашний вечер? — осведомилась она с натянутой любезностью и поклялась себе, что уж кофе-то никогда не станет варить для начальства.
— Разумеется. — Голос посетителя звучал высокопарно.
— Я поселю доктора Дункана в отеле возле Конгресс-центра, — ликовал Вернц. — Значит, вы зайдете за ним завтра вечером в восемь. Вам это удобно, доктор Дункан? Так вы лучше познакомитесь с нашим городом и его людьми!
Гость вежливо кивнул.
— Итак, завтра вечером у Штадтхалле. — Вернц был так воодушевлен, словно собирался идти туда сам. — Теперь это здание называется Конгресс-центр, но мы, гейдельбержцы, по-прежнему говорим «Штадтхалле». Великолепное здание в стиле барокко. — С хриплым смешком он хлопнул Дункана по плечу.
— Необарокко, конец девятнадцатого века, — сухо уточнила Ильдирим. Прожив по обмену год в Кембридже, городе-побратиме Гейдельберга, она знала, что такая бесцеремонность, как хлопанье по плечу, в англо-саксонском мире не приветствуется. Впрочем, возможно, в Новой Зеландии другие обычаи.
— Ну а теперь, фрау Ильдирим, — проревел Вернц, показав в улыбке лошадиные зубы, — отправляйтесь в отделение полиции «Гейдельберг-Центр» и поддайте жару в дело об утопленнике! Отправляйтесь сразу же, не тратьте время на телефонные звонки! — Обер-прокурор явно хотел понравиться своему посетителю.
Этот осел-прокурор, разумеется, не преминет лично эскортировать его в отель. Удивительно — хотя, впрочем, вовсе не удивительно, как легко можно парочкой поддельных бланков заморочить голову обер-прокурору провинциального города. Простофиля даже позвонил по номеру, указанному в шапке бланка, чтобы удостовериться, действительно ли его намерен посетить новозеландский правовед, а не телевизионщик со скрытой камерой. Вероятно, при их разговоре можно было бы проследить из космоса, как сигналы, отправленные из Гейдельберга, достигали телекоммуникационного спутника и, отраженные, направлялись точно в Новую Зеландию. Затем — сервис инновационной частной телефонной компании, обслуживающей путешествующих сограждан, — они тут же мчались назад, в Европу, и попадали в телефонную трубку почти по соседству со звонившим. Обер-прокурор и мнимый правовед болтали о жарком новозеландском климате и оба глядели на дождь. Действительность — это то, что можно легче всего изменить. Это свобода.
— Доктор Дункан? — заискивающим тоном говорит простофиля.
Он отзывается благосклонным кивком головы.
— Ваше издательство — простите, если я слишком навязчив, — в самом деле предусматривает такую щедрую компенсацию расходов…
Он еще раз кивает, на этот раз утвердительно, для этого нужно сначала немного запрокинуть назад голову, он специально тренировался.
— Если следующим летом мы будем иметь удовольствие принять вас и вашу супругу в Новой Зеландии, это никакая не щедрость, а лишь полагающаяся благодарность представителю довольно закрытого ведомства, который облегчил нашу работу.
— Когда-то я уже ездил в Новую Зеландию, — мечтательно произносит простофиля.
Новость не из приятных!
— Великолепная страна! Скажите, где вы родились?
— В самом Окленде.
— И жили там все время?
— Совершенно верно, — отвечает он, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не проскользнула гневная нотка, способная испортить всю игру.
— Но вы наверняка поездили по свету, мы особенно любим…
— Господин Вернц. — Он кладет идиоту ладонь на колено; такая чуть преувеличенная фамильярность всегда заставляет людей замолчать. — Мои родители умерли во время поездки по стране, пожалуйста, поймите…
— Господи, весьма сожалею, я…
Он в ярости, ведь его выбор пал на Новую Зеландию именно из-за ее удаленности, в расчете на то, что Вернц там никогда не был. Когда случаются такие проколы, он всегда приходит в ярость. Он слишком быстро приходит в неистовую ярость, и это серьезная проблема. Ярость захлестывает его целиком, и тогда все лица превращаются для него в маски, и он стремится их сорвать; ему все мешает, все хочется убрать с дороги мощным ударом ноги. Он должен взять себя в руки, поэтому ему нужно побыть одному. Но в то же время он твердо намерен сдерживать эти потоки, чтобы в один прекрасный день воспользоваться накопленной яростью и направить ее в нужное место. Вот тогда он станет сам собой. Но пока еще рано. Он спрашивает себя, не наитие ли подсказало ему , чтобы он согласился на встречу с этой турчанкой. Возможно, она что-то знает. Возможно, он ее трахнет. Это не надежда, а просто вопрос его волевого усилия.
— Вот мы и пришли. Отель не самый шикарный, но вы ведь сами захотели что-нибудь поменьше…
— Тут замечательно. — Он улыбается, но от этого появляется боль в сведенной судорогой челюсти.
— Вот тут, напротив, Штадтхалле. Ресторан тоже есть, считается кубинским…
Когда только этот дурак перестанет навязываться со своей дружбой…
— Все чудесно, господин Вернц. Теперь позвольте мне немного отдохнуть? Завтра утром я зайду к вам.
— Разумеется, доктор Дункан.
Наконец, идиот ушел. Он стоит у администрации. Дверная ручка выглядит как расфуфыренная медуза, маленькая, глупая медуза в праздничном наряде. Словно ее натерли слизью. Ему хочется разбить ручку. Он должен владеть собой.
— Ах, господи, не разбейте мне ручку, ой-ой-ой.
— Извините, мне показалось, что она тяжело…
— Ничего-ничего. Слушайте, ну и силища у вас…
— Для меня зарезервирован номер, господином Вернцем, или, возможно, от прокуратуры…
— Да, знаю. От прокуратуры, точно…
— Ну, пусть так и останется, я тут официально.
Глупая фраза, но портье ее проглатывает и просто вручает ему ключ. Глупые фразы проглатывают все. Люди пасутся на глупости, как коровы на сочном лугу. Ярость стихает.
Открытие, сделанное Лейдигом, побудило Тойера самому наведаться в студенческую столовую. Студенческие контакты Вилли предполагали, что там можно нарыть что-нибудь полезное. Идиллическое примирение облегчило ему задачу по распределению сил. Хафнеру был поручен собачий телефон; бравый Штерн тут же вызвался ему помогать.
Так что на этот раз его вез Лейдиг. Он вел машину медленней Штерна и сидел так, словно ему подложили кнопку на водительское кресло. Тойер старался не смотреть, как он рулит, — помня со своих автомобильных времен, как это нервирует. Снег оставался лишь на вершине Кёнигштуля, внизу, в городе, было сыро и промозгло. Они спустились по Курфюрстенанлаге и нырнули в Гайсбергский туннель.
Когда они выехали на свет возле Института музыки, Лейдиг показал влево, на гараж:
— Вон там я живу, в соседнем доме, на углу.
Тойер кивнул, он уже знал об этом. Дом Лейдига был покрашен в желтый цвет, а песчаник первого этажа и вокруг окон был ярко-красным.
— Ты краски выбирал?
Лейдиг засмеялся.
— Нет, так решил комитет по охране памятников — якобы изначальная отделка тысяча девятисотого года. В Старом городе он командует всем. Даже цементный раствор предписано делать не современный, а такой, как сто лет назад. Поэтому в некоторых местах штукатурка тут же отваливается. Пять лет назад проводилась санация. Когда я вспоминаю собрания домовладельцев…
— А вот такой обрубок, как этот гараж, их не смущает, — возмутился Тойер. — Да еще и табличку привинтили, что в нем жил Гегель.
Лейдиг кивнул:
— Табличка-то, на самом деле, чей-то прикол. Но ведь это были семидесятые, бургомистр Брандель и его мечты о городе автомобилей. Нет, нам еще повезло.
Точно, повезло. Тойер подумал о своем приятеле и коллеге Фабри, толстяке, рано вышедшем на пенсию. Тот жил теперь в Шварцвальде. В то десятилетие, с его немыслимым вывихом вкуса, в его городе сровняли с землей весь старый центр и настроили там безобразные бетонные коробки. Да, надо позвонить Фабри. И срочно объясниться с Хорнунг.
Лейдиг свернул влево на Грабенгассе. У старшего гаупткомиссара, как у истого гейдельбержца, немного отлегло от сердца, когда он увидел Университетскую площадь. И хотя новые учебные корпуса были на редкость безобразно втиснуты между старыми постройками, но один лишь барочный фасад университета своим великолепием сводил на нет убогую современную архитектуру. Лейдиг самоуверенно припарковался возле фонтана, посреди пешеходной зоны. Не обращая внимания на протесты берберов, которые мерзли со своими собаками у стены Института папирологии, сыщики зашагали к студенческой столовой и кафетерию.
Верх был закрыт по случаю семестровых каникул, так что оставался лишь огромный и низкий цокольный этаж. Тойер прошел мимо пустых стульев и устало присел на один из них.
— Как это мы не сообразили. Ведь сейчас каникулы — университет опустел! Скорей всего, важнейшие наши свидетели сидят где-нибудь во Фленсбурге у бабушки на диване и пьют вонючий яичный ликер. Если у этого загадочного Вилли вообще имеются свидетели.
Его молодой коллега досадливо кивнул, но сказал, что все равно немножко поспрашивает. Внизу, у выхода на Зандгассе, слонялись перед черными досками объявлений несколько студентов, да и персонал столовой был на месте.
— Комнату ищут, мелюзга, — с неожиданной жесткостью сказал Лейдиг.
Тойер удивленно взглянул на него. Вероятно, Лейдиг завидовал студентам потому, что они жили отдельно от своих матерей.
Гаупткомиссар сидел у окна, выходившего во внутренний дворик. Там на столбах из песчаника стоял маленький павильон непонятного назначения. Тойер с трудом припомнил давние уроки по истории родного города. В открытой нижней части башенки когда-то находился колодец, а сама она была частью роскошного сада, миниатюрной копии Hortus Palatinus, сада при дворце. Теперь он выглядел немного глупо, этот павильончик, маленький осколок былого в сердце Alma mater.
Почему Зельтманн не дал им работать? Тойер догадывался, что разгадка тут очень простая: он хотел их опозорить — не отделаться от них, а просто опозорить. Возможно, директор полиции действительно был уверен в банальной причине смерти, но любого другого в управлении он тем не менее заставил бы заниматься делом об утопленнике. Теперь они через один-два дня представят ему результаты, добытые без его ведома, и получат нагоняй, а какие-нибудь шустрые молодые коллеги вскоре найдут преступника, так как к тому времени заработает все: снимок в газете, номер телефона для свидетелей, самые современные методы дознания. «Тойер и его группа целую неделю возились с этим случаем, — скажут все, — да только у них с самого начала не заладилось…»
Какой-то служащий из студенческого профсоюза, мужчина средних лет, подошел к сидевшему за столиком Тойеру и хотел его выставить, поскольку он явно не принадлежал к числу студентов, а в новом семестре наконец-то будет действовать правило, что дотируемые цены на блюда и напитки только для тех, кто… и так далее… Тойер скромно возразил, что он ничего сейчас не ест и не пьет. Тогда служитель, которого на улице можно было бы принять за директора банковского филиала или нейрохирурга, раздраженно добавил, что здесь и не пристанище для бездомных. После того как это маленькое недоразумение разъяснилось, он разочарованно вытер стол. Тойер убрал служебный жетон.
По сути, человечество распадалось на две категории: на сильных, весельчаков, карьеристов с татуировкой — и на добрых или простоватых неудачников, которые начинают со старшего преподавателя по латыни или истории религии и заканчивают тем, что ночуют на газетах под Старым мостом. Третьего не дано, следовательно, такие, как он, Тойер, когда-нибудь исчезнут окончательно.
Тут вернулся Лейдиг, за собой он тащил маленькую, круглую как шар сотрудницу столовой, кассиршу. Настроение женщины было не лучше ситуации в Албании.
— Значит, теперя мне все заново говорить? — спросила она, насупившись.
Тойер приветливо кивнул.
— Ну да, он ходит сюда часто. Ну, раньше ходил, до недавнего. Щас чтой-то его не видать.
Лейдиг добавил: Вилли, по показаниям женщины, встречался тут с учащимися и уходил вместе с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Так не бывает, — решил Хафнер. — Все равно что заходить постоянно в кафе-мороженое и… не съесть там ни порции!
В десять минут одиннадцатого позвонил первый собачник.
Обер- прокурор Вернц спрятал свою пульсирующую плоть под средний ящик письменного стола, на котором лежала массивная папка.
— Фрау Ильдирим, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Я абсолютно уверен, что вам теперь по плечу и самые серьезные деликты. И то маленькое поражение в пятницу — чепуха… ну, послушайте!
Он смотрел на нее с нескрываемым интересом. Сегодня у Ильдирим не было заседания суда, и она уже собиралась уйти. Она была одета в узкий белый пуловер, джинсы и молодежные кроссовки. Черные волосы она завязала на затылке. Все это должно было создавать впечатление мощной динамики, однако на самом деле она была близка к отчаянию. Физиономия садиста, мучающего жену, преследовала ее с самой пятницы. Маленькая Бабетта больше не появлялась, но Ильдирим не испытывала от этого облегчения, ведь теперь она оказалась совсем одна. Она чувствовала себя очерствевшей, к тому же ее все сильней терзало подозрение, что она, слишком быстро согласившись с директором полиции в деле об утопленнике, уготовила себе очередное фиаско.
— Это хорошо, что вы решили со мной поговорить, да, замечательно. Только вчера я не смог найти времени. Никак не получилось. День был абсолютно безумный.
Вернц нахмурил брови и посмотрел в окно. Возможно, он ждал вопроса, что же безумного было вчера, но его расстроенная посетительница промолчала. Она уже поняла, что ощущение уверенности в себе, в котором она так нуждалась, если и придет, то не от доктора Вернца.
А он важно продолжал:
— Я рад, что вы пришли! Ведь вы у нас недавно, и я считаю, что всегда полезно познакомиться ближе. Поделиться своими проблемами. По-человечески. Вы, главное, не сдавайтесь! Ведь вы все же в каком-то смысле представляете здесь и своих соотечественников.
— Все восемьдесят миллионов немцев? — Ильдирим насмешливо улыбнулась и поерзала на стуле, словно кошка, страдающая от глистов, все же зря она натянула на себя джинсы.
Вернц оставил без внимания ее реплику.
— Всех молодых людей из разных стран, способных к интеграции, несущих свежую кровь в нашу страну, их мысли, их энергию… — он снова сделал паузу, но на этот раз направил взгляд прямо на свою подопечную, — … и их красоту.
Солнечный луч пробился сквозь густые тучи, и его лысина неожиданно заблестела, словно смазанная жиром.
— Во всяком случае, мне не нравится, как ведет себя полиция в деле с тем утопленником. Доктора Зельтманна я знаю лишь по его вступительной речи в ратуше. Но ведь мы тут не какая-то сонная провинция. И вообще, о чем они там думают! Так уж и собаку скоро не спустишь с поводка и…
— …и при нуле градусов больше нельзя прыгать в Неккар, — добавила Ильдирим с дружеской улыбкой. Во всяком случае, эта не очень приятная беседа позволила ей восстановить в душе стальную ярость, которая обычно поддерживала ее в жизни и не давала согнуться.
Вернц нашел ее шутку неудачной, она прервала его речевой поток. Сочувствуя сам себе, он уставился на семейную фотографию в массивной рамке, стоявшую на его столе. Ожил телефон. Секретарша сообщила, что пришел доктор Мартин Дункан.
— Да-да, замечательно! Фантастически! — Обер-прокурор выскочил из-за стола и распахнул дверь кабинета. Его жест показался Ильдирим лакейским. — Доктор Дункан из Окленда? Как доехали, благополучно?
— О да, — с едва различимым акцентом ответил невзрачный господин. Он выглядел совсем не как житель Новой Зеландии — его азиатские черты никак не вязались с шотландской фамилией. — Я уже неделю нахожусь в Европе. Сейчас я прибыл из Бельгии; до нее, как говорят в Германии, рукой подать…
— Мистер Дункан составляет сравнительный обзор систем уголовного преследования в Западном полушарии, — с сияющей улыбкой сообщил Вернц. — Ах, где же моя галантность? Это фрау Ильдирим, прокурор.
Дункан с улыбкой повернулся к ней. Его рукопожатие было энергичным. Теперь он напоминал японского фашиста из Диснейленда.
— Мне пришла в голову идея! — Вернц сверкнул глазами. — Фрау Ильдирим, если вы не возражаете… Я буду очень вам признателен, если вы покажете нашему гостю наш город. Это было бы превосходно! А у вас, возможно, появятся и другие идеи.
Предложение обер-прокурора ни у кого не вызвало восторга. Ильдирим лихорадочно придумывала удобный предлог отклонить предложение, но ей ничего не пришло в голову. Этот Дункан был не в ее вкусе, но отказаться с ходу она не могла, это невежливо по отношению к гостю. Молчание затянулось. Пожалуй, ее еще мог бы спасти припряженный к ней гость, но он даже не попытался сделать это. Вот так Вернц: не заполучил ее сам, так хотя бы подарил другому. С подчиненным мужского пола он никогда бы так не поступил.
— Вас устроит завтрашний вечер? — осведомилась она с натянутой любезностью и поклялась себе, что уж кофе-то никогда не станет варить для начальства.
— Разумеется. — Голос посетителя звучал высокопарно.
— Я поселю доктора Дункана в отеле возле Конгресс-центра, — ликовал Вернц. — Значит, вы зайдете за ним завтра вечером в восемь. Вам это удобно, доктор Дункан? Так вы лучше познакомитесь с нашим городом и его людьми!
Гость вежливо кивнул.
— Итак, завтра вечером у Штадтхалле. — Вернц был так воодушевлен, словно собирался идти туда сам. — Теперь это здание называется Конгресс-центр, но мы, гейдельбержцы, по-прежнему говорим «Штадтхалле». Великолепное здание в стиле барокко. — С хриплым смешком он хлопнул Дункана по плечу.
— Необарокко, конец девятнадцатого века, — сухо уточнила Ильдирим. Прожив по обмену год в Кембридже, городе-побратиме Гейдельберга, она знала, что такая бесцеремонность, как хлопанье по плечу, в англо-саксонском мире не приветствуется. Впрочем, возможно, в Новой Зеландии другие обычаи.
— Ну а теперь, фрау Ильдирим, — проревел Вернц, показав в улыбке лошадиные зубы, — отправляйтесь в отделение полиции «Гейдельберг-Центр» и поддайте жару в дело об утопленнике! Отправляйтесь сразу же, не тратьте время на телефонные звонки! — Обер-прокурор явно хотел понравиться своему посетителю.
Этот осел-прокурор, разумеется, не преминет лично эскортировать его в отель. Удивительно — хотя, впрочем, вовсе не удивительно, как легко можно парочкой поддельных бланков заморочить голову обер-прокурору провинциального города. Простофиля даже позвонил по номеру, указанному в шапке бланка, чтобы удостовериться, действительно ли его намерен посетить новозеландский правовед, а не телевизионщик со скрытой камерой. Вероятно, при их разговоре можно было бы проследить из космоса, как сигналы, отправленные из Гейдельберга, достигали телекоммуникационного спутника и, отраженные, направлялись точно в Новую Зеландию. Затем — сервис инновационной частной телефонной компании, обслуживающей путешествующих сограждан, — они тут же мчались назад, в Европу, и попадали в телефонную трубку почти по соседству со звонившим. Обер-прокурор и мнимый правовед болтали о жарком новозеландском климате и оба глядели на дождь. Действительность — это то, что можно легче всего изменить. Это свобода.
— Доктор Дункан? — заискивающим тоном говорит простофиля.
Он отзывается благосклонным кивком головы.
— Ваше издательство — простите, если я слишком навязчив, — в самом деле предусматривает такую щедрую компенсацию расходов…
Он еще раз кивает, на этот раз утвердительно, для этого нужно сначала немного запрокинуть назад голову, он специально тренировался.
— Если следующим летом мы будем иметь удовольствие принять вас и вашу супругу в Новой Зеландии, это никакая не щедрость, а лишь полагающаяся благодарность представителю довольно закрытого ведомства, который облегчил нашу работу.
— Когда-то я уже ездил в Новую Зеландию, — мечтательно произносит простофиля.
Новость не из приятных!
— Великолепная страна! Скажите, где вы родились?
— В самом Окленде.
— И жили там все время?
— Совершенно верно, — отвечает он, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не проскользнула гневная нотка, способная испортить всю игру.
— Но вы наверняка поездили по свету, мы особенно любим…
— Господин Вернц. — Он кладет идиоту ладонь на колено; такая чуть преувеличенная фамильярность всегда заставляет людей замолчать. — Мои родители умерли во время поездки по стране, пожалуйста, поймите…
— Господи, весьма сожалею, я…
Он в ярости, ведь его выбор пал на Новую Зеландию именно из-за ее удаленности, в расчете на то, что Вернц там никогда не был. Когда случаются такие проколы, он всегда приходит в ярость. Он слишком быстро приходит в неистовую ярость, и это серьезная проблема. Ярость захлестывает его целиком, и тогда все лица превращаются для него в маски, и он стремится их сорвать; ему все мешает, все хочется убрать с дороги мощным ударом ноги. Он должен взять себя в руки, поэтому ему нужно побыть одному. Но в то же время он твердо намерен сдерживать эти потоки, чтобы в один прекрасный день воспользоваться накопленной яростью и направить ее в нужное место. Вот тогда он станет сам собой. Но пока еще рано. Он спрашивает себя, не наитие ли подсказало ему , чтобы он согласился на встречу с этой турчанкой. Возможно, она что-то знает. Возможно, он ее трахнет. Это не надежда, а просто вопрос его волевого усилия.
— Вот мы и пришли. Отель не самый шикарный, но вы ведь сами захотели что-нибудь поменьше…
— Тут замечательно. — Он улыбается, но от этого появляется боль в сведенной судорогой челюсти.
— Вот тут, напротив, Штадтхалле. Ресторан тоже есть, считается кубинским…
Когда только этот дурак перестанет навязываться со своей дружбой…
— Все чудесно, господин Вернц. Теперь позвольте мне немного отдохнуть? Завтра утром я зайду к вам.
— Разумеется, доктор Дункан.
Наконец, идиот ушел. Он стоит у администрации. Дверная ручка выглядит как расфуфыренная медуза, маленькая, глупая медуза в праздничном наряде. Словно ее натерли слизью. Ему хочется разбить ручку. Он должен владеть собой.
— Ах, господи, не разбейте мне ручку, ой-ой-ой.
— Извините, мне показалось, что она тяжело…
— Ничего-ничего. Слушайте, ну и силища у вас…
— Для меня зарезервирован номер, господином Вернцем, или, возможно, от прокуратуры…
— Да, знаю. От прокуратуры, точно…
— Ну, пусть так и останется, я тут официально.
Глупая фраза, но портье ее проглатывает и просто вручает ему ключ. Глупые фразы проглатывают все. Люди пасутся на глупости, как коровы на сочном лугу. Ярость стихает.
Открытие, сделанное Лейдигом, побудило Тойера самому наведаться в студенческую столовую. Студенческие контакты Вилли предполагали, что там можно нарыть что-нибудь полезное. Идиллическое примирение облегчило ему задачу по распределению сил. Хафнеру был поручен собачий телефон; бравый Штерн тут же вызвался ему помогать.
Так что на этот раз его вез Лейдиг. Он вел машину медленней Штерна и сидел так, словно ему подложили кнопку на водительское кресло. Тойер старался не смотреть, как он рулит, — помня со своих автомобильных времен, как это нервирует. Снег оставался лишь на вершине Кёнигштуля, внизу, в городе, было сыро и промозгло. Они спустились по Курфюрстенанлаге и нырнули в Гайсбергский туннель.
Когда они выехали на свет возле Института музыки, Лейдиг показал влево, на гараж:
— Вон там я живу, в соседнем доме, на углу.
Тойер кивнул, он уже знал об этом. Дом Лейдига был покрашен в желтый цвет, а песчаник первого этажа и вокруг окон был ярко-красным.
— Ты краски выбирал?
Лейдиг засмеялся.
— Нет, так решил комитет по охране памятников — якобы изначальная отделка тысяча девятисотого года. В Старом городе он командует всем. Даже цементный раствор предписано делать не современный, а такой, как сто лет назад. Поэтому в некоторых местах штукатурка тут же отваливается. Пять лет назад проводилась санация. Когда я вспоминаю собрания домовладельцев…
— А вот такой обрубок, как этот гараж, их не смущает, — возмутился Тойер. — Да еще и табличку привинтили, что в нем жил Гегель.
Лейдиг кивнул:
— Табличка-то, на самом деле, чей-то прикол. Но ведь это были семидесятые, бургомистр Брандель и его мечты о городе автомобилей. Нет, нам еще повезло.
Точно, повезло. Тойер подумал о своем приятеле и коллеге Фабри, толстяке, рано вышедшем на пенсию. Тот жил теперь в Шварцвальде. В то десятилетие, с его немыслимым вывихом вкуса, в его городе сровняли с землей весь старый центр и настроили там безобразные бетонные коробки. Да, надо позвонить Фабри. И срочно объясниться с Хорнунг.
Лейдиг свернул влево на Грабенгассе. У старшего гаупткомиссара, как у истого гейдельбержца, немного отлегло от сердца, когда он увидел Университетскую площадь. И хотя новые учебные корпуса были на редкость безобразно втиснуты между старыми постройками, но один лишь барочный фасад университета своим великолепием сводил на нет убогую современную архитектуру. Лейдиг самоуверенно припарковался возле фонтана, посреди пешеходной зоны. Не обращая внимания на протесты берберов, которые мерзли со своими собаками у стены Института папирологии, сыщики зашагали к студенческой столовой и кафетерию.
Верх был закрыт по случаю семестровых каникул, так что оставался лишь огромный и низкий цокольный этаж. Тойер прошел мимо пустых стульев и устало присел на один из них.
— Как это мы не сообразили. Ведь сейчас каникулы — университет опустел! Скорей всего, важнейшие наши свидетели сидят где-нибудь во Фленсбурге у бабушки на диване и пьют вонючий яичный ликер. Если у этого загадочного Вилли вообще имеются свидетели.
Его молодой коллега досадливо кивнул, но сказал, что все равно немножко поспрашивает. Внизу, у выхода на Зандгассе, слонялись перед черными досками объявлений несколько студентов, да и персонал столовой был на месте.
— Комнату ищут, мелюзга, — с неожиданной жесткостью сказал Лейдиг.
Тойер удивленно взглянул на него. Вероятно, Лейдиг завидовал студентам потому, что они жили отдельно от своих матерей.
Гаупткомиссар сидел у окна, выходившего во внутренний дворик. Там на столбах из песчаника стоял маленький павильон непонятного назначения. Тойер с трудом припомнил давние уроки по истории родного города. В открытой нижней части башенки когда-то находился колодец, а сама она была частью роскошного сада, миниатюрной копии Hortus Palatinus, сада при дворце. Теперь он выглядел немного глупо, этот павильончик, маленький осколок былого в сердце Alma mater.
Почему Зельтманн не дал им работать? Тойер догадывался, что разгадка тут очень простая: он хотел их опозорить — не отделаться от них, а просто опозорить. Возможно, директор полиции действительно был уверен в банальной причине смерти, но любого другого в управлении он тем не менее заставил бы заниматься делом об утопленнике. Теперь они через один-два дня представят ему результаты, добытые без его ведома, и получат нагоняй, а какие-нибудь шустрые молодые коллеги вскоре найдут преступника, так как к тому времени заработает все: снимок в газете, номер телефона для свидетелей, самые современные методы дознания. «Тойер и его группа целую неделю возились с этим случаем, — скажут все, — да только у них с самого начала не заладилось…»
Какой-то служащий из студенческого профсоюза, мужчина средних лет, подошел к сидевшему за столиком Тойеру и хотел его выставить, поскольку он явно не принадлежал к числу студентов, а в новом семестре наконец-то будет действовать правило, что дотируемые цены на блюда и напитки только для тех, кто… и так далее… Тойер скромно возразил, что он ничего сейчас не ест и не пьет. Тогда служитель, которого на улице можно было бы принять за директора банковского филиала или нейрохирурга, раздраженно добавил, что здесь и не пристанище для бездомных. После того как это маленькое недоразумение разъяснилось, он разочарованно вытер стол. Тойер убрал служебный жетон.
По сути, человечество распадалось на две категории: на сильных, весельчаков, карьеристов с татуировкой — и на добрых или простоватых неудачников, которые начинают со старшего преподавателя по латыни или истории религии и заканчивают тем, что ночуют на газетах под Старым мостом. Третьего не дано, следовательно, такие, как он, Тойер, когда-нибудь исчезнут окончательно.
Тут вернулся Лейдиг, за собой он тащил маленькую, круглую как шар сотрудницу столовой, кассиршу. Настроение женщины было не лучше ситуации в Албании.
— Значит, теперя мне все заново говорить? — спросила она, насупившись.
Тойер приветливо кивнул.
— Ну да, он ходит сюда часто. Ну, раньше ходил, до недавнего. Щас чтой-то его не видать.
Лейдиг добавил: Вилли, по показаниям женщины, встречался тут с учащимися и уходил вместе с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28