Но мальчишка все имел в виду в буквальном смысле. Мальчишки всегда выражаются буквально.
— Что будем теперь делать? — спросил Лейдиг. — У нас достаточно доказательств, что Вилли написал поддельную картину для Зундерманна. Мы знаем, что возник треугольник. У профессорши Обердорф имелся мотив для убийства Вилли. Лондонцы забрали назад свое заключение о подлинности. Кусочки пазла подходят друг к другу…
Тойера пробил пот, когда он вспомнил пресс-конференцию и слова обер-прокурора о рассыпанном паззле.
— Придется подождать, пока полиция Хейльбронна не закончит с домом Вилли; тогда, возможно, нам удастся действовать более целенаправленно. Не думаю, что Вилли уничтожил свой дневник, ведь он никак не ожидал, что погибнет…
В дверь постучали. Вошла Ильдирим:
— Вы получите людей. Вернц созвонился с Зельтманном. С завтрашнего утра за обоими домами установят наружное наблюдение и будут прослушиваться телефонные разговоры. Есть что-нибудь новое?
Тойер приложил все силы, чтобы точно изложить ситуацию. Ильдирим удержалась и ничего не сказала по поводу действий Хафнера, мало согласующихся с буквой закона.
— Больше не было ничего примечательного? Или было? — поинтересовался старший гаупткомиссар.
Хафнер с размаху ударил себя по лбу:
— Проклятье, было же! Было! Вот я выудил это свинское письмо, а вскоре пришла тетка, по-видимому, родом откуда-нибудь с Балканского полуострова, и позвонила Зундерхеру. Его уборщица, я сразу сообразил. Снял ее биографические данные. Она живет в доме для иммигрантов, ожидающих получения вида на жительство… — Он гордо оглядел собравшихся.
— И что с того? — спросил Штерн.
— Скорей всего это означает, что она убирает у него нелегально! — Хафнер явно не мог взять в толк, почему всем так безразлично его сообщение.
Тойер поднял глаза к потолку:
— Этот вопрос, коллега Хафнер, мы пока отложим. Сейчас у нас другие проблемы. — Он повернулся к Ильдирим. — Значит, с завтрашнего дня от нас уже ничего не ускользнет. Надо продержаться нынешнюю ночь.
Тут распахнулась дверь, и все, еще до появления шефа, ощутили неприятный холодок.
— Господин Зельтманн, — простонал Тойер, — мне что, все с начала рассказывать?
— Господин Тойер! — Зельтманн прочувствованно схватил обеими руками вялую десницу старшего гаупткомиссара. — Уже скоро! Скоро нас ждет успешный финиш, нас с вами!
— Правда? Нас отправляют на пенсию? — озадаченно спросил комиссар.
Зельтманн явно был задет.
— Нет, поработаем еще немного! — воскликнул он. — Сегодня я чувствую себя как студент!
— Бедняга! — вырвалось у Хафнера.
— Хейльброннские коллеги много чего нашли: дневник, массу других улик, фотографии, сделанные с плотины, старую бумагу, краски и прочее. Представьте себе: в котле отопления он спрятал герметичную кассету! Невероятно, чего только люди не придумывают. Но мы находим, мы все равно находим. Ничего нет, понимаешь, важней основательной работы следователя, которая ориентируется на многократно проверенные и оптимальные методики.
Довольный начальник полиции рухнул без приглашения на стул Тойера.
— Я тоже охотно бы занимался такой основательной, профессиональной работой, — устало заметил старший гаупткомиссар, которому прошедший месяц показался в эти секунды длиной в год.
— Конечно, господин Тойер. — Зельтманн сцепил пальцы на затылке. — Но вы, старый упрямец, все же развиваете прекрасную скорость и показываете превосходные результаты. А то, что здесь больше не курят, вам известно, господин Хафнер?
Упомянутый сотрудник продолжал невозмутимо курить.
— Все это неплохо. — За неимением другого места Тойер примостился на батарее. Стул для гостей занимала Ильдирим и не собиралась вставать. — Если Вилли в своих записях хоть немного откровенен, дело прояснится достаточно, чтобы арестовать Обердорф. Конечно, придется еще здорово повозиться, чтобы ее прихлопнуть, но мы это сделаем. Ведь мы, в конце концов, суперкоманда. — Тут ему пришлось прогнать внезапно навернувшуюся слезу.
— Обердорф? — вытаращил глаза Зельтманн. — По-моему, речь о Зундерманне.
Ильдирим пришла на помощь Тойеру — тот был ей благодарен от всего сердца — и поведала изумленному директору про перехваченное Хафнером письмо.
— Что за грязь, — смущенно буркнул Зельтманн. — И вам, юному существу, — он протянул руку в сторону Ильдирим, и турчанка отпрянула, незаметно и проворно, — приходится заглядывать в глубочайшие пропасти людского уродства. Какое впечатление создастся у вас о новой, избранной вами родины?…
— Она тут родилась! — проревел Штерн с багровым лицом. Неожиданно для всех и самого себя. С таким же успехом Хафнер мог бы публично бить в рядах Армии спасения бутылки со шнапсом, или Лейдиг с помощью лучших адвокатов признать мать недееспособной и запихнуть в румынский дом престарелых. — И это так! — продолжал кричать Штерн. — При чем тут выбор? Я больше не могу слушать, когда постоянно говорится не то, что… что…
— …что есть на самом деле, — помог ему Хафнер басом, исполненным достоинства.
— Нам требуется отдых… — жалобно проговорил Зельтманн и с трудом поднялся со стула. — Вам и мне, всем нам. Поэтому я передам дело о собаках другой группе. Вы это заслужили, господа, особенно вы, господин Тойер. Я исправлю свое решение, у меня нет с этим проблем. Вам тоже в будущем не помешает более четко отделять частное от профессионального… особенно в тех случаях, когда речь идет о помощи экспертов со стороны, без которых мы нередко… Рука руку моет…
Внезапно у Тойера возникла идея, отнюдь не прекрасная.
— Что вы имеете в виду, господин директор? Конкретно? — Он смотрел на Зельтмана с кротостью лани, а в его душе клокотала ярость изюбря.
— Ну, то, что между вами и господином доктором Хеккером возникли некоторые межличностные проблемы. Этот благородный человек не хотел вдаваться в детали… Я повторяю еще раз: мы партнеры гражданина и должники информанта, дорогой Тойер!
Могучий сыщик потянулся к своему ножу для разрезания бумаги.
— Простите, я не хотел вас диминутировать… диминутивировать, то есть унизить, ничего подобного! А-ля хоп, как тут говорят. Господин Тойер, мой старый упрямец, так я вас буду иногда называть, тут уж ничего не поделаешь. Бедняга обижен тем, что его больше не привлекают к дальнейшему ходу расследования! Сегодня днем он явился ко мне с визитом.
— Как, Хеккер еще здесь? — вырвалось у Тойера. — Ему что, не надо быть на работе?
— Вероятно, он проведет в Гейдельберге еще пару дней…
Тойер был очень доволен, что Хорнунг сейчас в Лондоне, и злорадно представил себе, как этот гад натирает себе мозоль на пальце, набирая ее номер.
— Так вот, по-моему, я уладил неприятный для вас конфликт, — сообщил Зельтманн, и в его голосе звучало высочайшее уважение к себе. — Я смог ему парой деталей из докладов, которые — не очень регулярно — поступают ко мне от банды Тойера, так я порой называю про себя вас, отчаянных парней… Итак, парой дополнительных деталей я сумел создать у доктора Хеккера впечатление, что он тоже пожинает то, что посеял…
— Доктор Хеккер, — заявил Тойер чуть громче, чем надо, — вообще ничего не сеял. Все, что он нам впаривал, написано практически слово в слово в альбоме Тёрнера, я сам читал. Единственное, чем мы ему косвенно обязаны, произошло практически без его ведома. Это открытие моей приятельницы, что картина Вилли писалась в зимнем освещении. Правда, господин Хеккер ее перед этим отодрал, иначе она, возможно, ничего бы не обнаружила. Вот каков его ученый вклад на нашем тернистом пути к возвышенной цели — запихнуть за решетку слониху-профессоршу и бисексуала-оболтуса!
— Отодрал? — переспросил Зельтманн.
— Имел половые сношения, — жестко пояснила Ильдирим, а Тойер подтвердил чуть печальным кивком.
— Боже мой. — Зельтманн дернул галстук, словно цепочку сливного бачка. — Конечно, это травмирует, господин Тойер. Какая ирония — именно про этот световой феномен я и счел возможным ему сообщить. Намекнул также на амурные отношения между обоими мужчинами… Ладно, до свидания, господа, всего хорошего, фрау прокурор. Ступайте пить пиво. — Физиономия Зельтманна повеселела. — Хорошее пиво! Как, господин Хафнер? Неплохо выпить доброго пива?
Он сделал пару мелких шажков, чтобы с залихватским видом хлопнуть Хафнера по плечу. Тот стерпел это с угрюмым видом.
Действительно, немного позже они сидели в ближайшей пивной на углу Берггеймерштрассе и уверяли друг друга, что теперь можно и погулять, но желанное настроение не приходило.
— Не знаю, — проговорил Лейдиг и нервно сжал пальцами бокал с колой. — Эта Обердорф может оказаться нам не по зубам. Если дневник Вилли ничего не даст, вся история затянется.
Все молча согласились с ним. Стремление довести дело до конца всегда могло разбиться о самое твердое — действительность.
— Включу-ка я мобильник, — сказал Тойер. — Может, Рената еще раз позвонит из Лондона. Между прочим, не думайте о ней плохо.
— Ерунда, — с жаром произнес Хафнер, — это все засранец Хеккер виноват.
Чуть погодя зазвонил мобильный телефон, но это была не Хорнунг.
Лицо Тойера окаменело, но он сумел сохранить любезный тон:
— Добрый вечер, засранец Хеккер.
Она прошлась по комнатам своей виллы, поправляя то, что не желало подчиняться совершенству ее строгого порядка. Долго стояла в спальне, смотрела на свою кровать как на внеземной артефакт. Неужели она лежала на ней, голая и огромная, со всеми своими волосатыми бородавками, целлюлитом, вздувшимися венами и огрубевшей кожей? Как могла вытворять такое, кто сделал ее такой смелой? Она вновь увидела комнату при мигающем свете свечей и своего юного, гибкого повелителя, который капал ей на грудь горячий воск. Потом набросила на простыни черное покрывало.
В кабинете она села за письменный стол, на прощание. С прямой спиной, как всегда. Взяла свой старый диктофон и уронила пару слезинок: это был отцовский подарок к ее первой доцентуре. Единственный раз, когда у нее появилось ощущение, что он наконец-то доволен ею и что теперь она может просто его любить. Она еще раз перебрала в памяти тех, кого любила в своей жизни. Не многие знали об этом.
Она взяла микрофон.
— Мое имя Корнелия Обердорф, сегодня третье апреля две тысячи первого года. Мои данные достаточно известны, поэтому ограничиваюсь главным: скоро я застрелю господина Даниэля Зундерманна и уничтожу картину, дальнейшее существование которой означает диффамацию дела всей моей жизни, моих достижений в области герменевтической интерпретации изобразительного искусства девятнадцатого века, с чем я не готова мириться, несмотря на фактические или мнимые ошибки, приписывающиеся мне в последнее время. После этого я убью себя. Говоря о картине, я имею в виду подделку в стиле Уильяма Тернера, которую я не распознала по психологическим причинам. Потому, что человек, якобы нашедший картину, господин Даниэль Зундерманн, в то время состоял со мной в сексуальной связи, не лишенной садомазохистских элементов, которая вынуждала меня целиком подчиняться его воле. Лишь нынешним вечером я убедилась в том, что это подделка, а также узнала, что господин Зундерманн долгое время вместе с фальсификатором картины меня обманывал.
Этого фальсификатора я убила месяц назад, в состоянии аффекта. Мы встретились ночью на плотине за Старым мостом, где он хотел мне продемонстрировать, как он выбирал мотив для своей «работы». Тогда я была еще убеждена, что плотина лишь случайно совпала с тогдашней виртуальной точкой взгляда Тернера, и в гневе бросила вымогателя через перила. Не могу сказать, что я до сегодняшнего вечера воспринимала свой поступок иначе, чем необходимую самооборону.
Сегодня я вижу в подлом обмане Зундерманна некий аспект его садизма и мелкую месть, которую я никогда в нем не могла бы предположить, ведь мне пришлось, невзирая на мою… — Она запнулась, остановила запись и долго глядела в ночь из безупречно чистого окна эркера. — …Пришлось, невзирая на мою любовь к нему, признать его магистерскую диссертацию абсолютно негодной. Мне ясно, что эти жалкие объяснения не могут обелить мое имя. За много лет я научилась мириться с тем, что я человек, которого не любят. Но я не хочу переносить то, что теперь последует. Это все.
Сияющий Хеккер сидел за столом между полицейскими и Ильдирим.
До сей поры разговор не выходил за рамки взаимных уколов. Хеккер подыскивал все новые выражения, чтобы дать понять, что он не привык, когда его просто вышвыривают пинком из работы, в которую он добровольно вложил свои знания специалиста.
— Может, тогда вам следовало бы отказаться от слишком тесного контакта с лицами женского пола в таких рабочих группах? Ведь у вас есть семья, или я ошибаюсь? — сказал Тойер.
— Если такого контакта добиваются… — Хеккер улыбнулся опущенными уголками рта и мило свел брови, напомнив стеклоочиститель старого образца. — Далее, поскольку вы намекаете на мой брак, — я не вижу противоречия между законной заботой о потомстве и откровенной склонностью к эротике.
Хафнер злобно растерзал картонную подставку под пивной стакан.
— О'кей, доктор Хеккер. — Лицо Ильдйрим заострилось, словно вафельный рожок. — Вы наплели господину Тойеру по телефону, что собираетесь нам сообщить нечто такое, что нас заинтересует. Что именно? После этого мы попрощаемся с вами.
— Ну, я и так долго не задержусь в этой компании, — засмеялся Хеккер, но нараставшая к нему ненависть не была ему так уж безразлична. Его уши покраснели. — Господин Зельтманн оказал мне любезность и рассказал о некоторых дальнейших шагах расследования — если их можно назвать шагами. Мне уже ясно, что это не все. Но тем не менее мелкие душонки наверняка окопались за своими инструкциями… Вот я и подумал, а не рассказать ли мне старушке Обердорф, какую картину она признала подлинником. Я получил от этого удовольствие.
— Как вы сказали? — Тойер сначала отказывался понять смысл сказанного. — Где вы были?
— Я был у Обердорф и хорошенько врезал ей по слоновьим ушам, рассказав про зимний свет. Вот уж никогда бы не подумал, что она еще ничего не знает. Но это было поистине замечательно.
— Вы отомстили за какую-то там критику вашего реферата сто лет назад… — простонал Тойер. — Ах этот Зельтманн, этот идиот… Господи, что она теперь делает? Ведь она уже знает, что ей конец… Счет! — заревел он. — Быстро платим! Надо ехать!
В общей суете ничего не понимавший Хеккер крикнул, что это еще не все. Она, мол, его поняла и завтра явится в полицию.
— Понимаете? — крикнул он, снова надуваясь от гордости. — Мне нужен был разговор, чтобы поквитаться с ней. Разговор! Когда она услыхала, что у Зундерманна была связь с Вилли…
— Что? — вне себя от ужаса воскликнул Тойер. — Она и это знает? Ребята, скорей туда. Проклятье, если она теперь пойдет вразнос…
Хафнер приблизил к Хеккеру горящее ненавистью лицо:
— Ты… ты…
— В чем дело? Мало того, что вы жалкие ничтожества, но еще и грубые!
Лейдиг потащил Хафнера к двери.
— Оставь этого говнюка. Вернер сейчас подгонит машину…
Через несколько минут они уже подъезжали к дому профессорши. Штерн соблюдал правила движения с пунктуальностью сицилийского пьяницы.
— Когда мы приедем, будьте осторожней, — предупредил Тойер по дороге.
Разумеется, он первым выскочил из автомобиля, забыв про осторожность.
— Все темно! — взревел он и остановился. Бежавшие следом подчиненные наткнулись на него. — Гараж открыт. Она уехала. Скорей в Неккарау. Сейчас она там придушит Зундерманна.
16
По дороге Тойер с нараставшим отчаяньем созванивался с коллегами из Мангейма. Когда Штерн свернул на улицу, где жил Зундерманн, у подъезда стояли четверо патрульных полицейских.
Старшего гаупткомиссара била паническая дрожь, когда он со своей группой подходил к двери.
— Здесь он меня убил, — простонал он. — Здесь он меня убил. Уже три недели, как я умер…
— Бросьте, вы вовсе не умерли, — с материнской заботой сказала Ильдирим и дала ему подзатыльник. Помогло.
— Ну и что здесь творится? — приветствовал их один из четверки с возмутительной небрежностью.
— Мы полагаем, что там внутри совершено убийство или совершается сейчас, — взволнованно сообщил Тойер. — Я Тойер, старший гаупткомиссар криминальной полиции…
Из мангеймских сотрудников никто не счел нужным представиться. Маленький толстяк, который даже ночью не расставался со своими пилотными темными очками, кивнул на Ильдирим:
— Что тут забыла турецкая баба?
— Это прокурор, фрау Ильдирим, ведет с нами следствие, — прорычал Тойер.
— Ага. Прокурорша, — повторил Ленивый. — В Турции такие тоже прогуливаются с полицией?
— Что такое? — вскипел Хафнер. — Схлопотать захотели? Лейдиг, Штерн, они нарываются! Мы…
Тойер между тем нажимал на кнопку звонка
— Проклятье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Что будем теперь делать? — спросил Лейдиг. — У нас достаточно доказательств, что Вилли написал поддельную картину для Зундерманна. Мы знаем, что возник треугольник. У профессорши Обердорф имелся мотив для убийства Вилли. Лондонцы забрали назад свое заключение о подлинности. Кусочки пазла подходят друг к другу…
Тойера пробил пот, когда он вспомнил пресс-конференцию и слова обер-прокурора о рассыпанном паззле.
— Придется подождать, пока полиция Хейльбронна не закончит с домом Вилли; тогда, возможно, нам удастся действовать более целенаправленно. Не думаю, что Вилли уничтожил свой дневник, ведь он никак не ожидал, что погибнет…
В дверь постучали. Вошла Ильдирим:
— Вы получите людей. Вернц созвонился с Зельтманном. С завтрашнего утра за обоими домами установят наружное наблюдение и будут прослушиваться телефонные разговоры. Есть что-нибудь новое?
Тойер приложил все силы, чтобы точно изложить ситуацию. Ильдирим удержалась и ничего не сказала по поводу действий Хафнера, мало согласующихся с буквой закона.
— Больше не было ничего примечательного? Или было? — поинтересовался старший гаупткомиссар.
Хафнер с размаху ударил себя по лбу:
— Проклятье, было же! Было! Вот я выудил это свинское письмо, а вскоре пришла тетка, по-видимому, родом откуда-нибудь с Балканского полуострова, и позвонила Зундерхеру. Его уборщица, я сразу сообразил. Снял ее биографические данные. Она живет в доме для иммигрантов, ожидающих получения вида на жительство… — Он гордо оглядел собравшихся.
— И что с того? — спросил Штерн.
— Скорей всего это означает, что она убирает у него нелегально! — Хафнер явно не мог взять в толк, почему всем так безразлично его сообщение.
Тойер поднял глаза к потолку:
— Этот вопрос, коллега Хафнер, мы пока отложим. Сейчас у нас другие проблемы. — Он повернулся к Ильдирим. — Значит, с завтрашнего дня от нас уже ничего не ускользнет. Надо продержаться нынешнюю ночь.
Тут распахнулась дверь, и все, еще до появления шефа, ощутили неприятный холодок.
— Господин Зельтманн, — простонал Тойер, — мне что, все с начала рассказывать?
— Господин Тойер! — Зельтманн прочувствованно схватил обеими руками вялую десницу старшего гаупткомиссара. — Уже скоро! Скоро нас ждет успешный финиш, нас с вами!
— Правда? Нас отправляют на пенсию? — озадаченно спросил комиссар.
Зельтманн явно был задет.
— Нет, поработаем еще немного! — воскликнул он. — Сегодня я чувствую себя как студент!
— Бедняга! — вырвалось у Хафнера.
— Хейльброннские коллеги много чего нашли: дневник, массу других улик, фотографии, сделанные с плотины, старую бумагу, краски и прочее. Представьте себе: в котле отопления он спрятал герметичную кассету! Невероятно, чего только люди не придумывают. Но мы находим, мы все равно находим. Ничего нет, понимаешь, важней основательной работы следователя, которая ориентируется на многократно проверенные и оптимальные методики.
Довольный начальник полиции рухнул без приглашения на стул Тойера.
— Я тоже охотно бы занимался такой основательной, профессиональной работой, — устало заметил старший гаупткомиссар, которому прошедший месяц показался в эти секунды длиной в год.
— Конечно, господин Тойер. — Зельтманн сцепил пальцы на затылке. — Но вы, старый упрямец, все же развиваете прекрасную скорость и показываете превосходные результаты. А то, что здесь больше не курят, вам известно, господин Хафнер?
Упомянутый сотрудник продолжал невозмутимо курить.
— Все это неплохо. — За неимением другого места Тойер примостился на батарее. Стул для гостей занимала Ильдирим и не собиралась вставать. — Если Вилли в своих записях хоть немного откровенен, дело прояснится достаточно, чтобы арестовать Обердорф. Конечно, придется еще здорово повозиться, чтобы ее прихлопнуть, но мы это сделаем. Ведь мы, в конце концов, суперкоманда. — Тут ему пришлось прогнать внезапно навернувшуюся слезу.
— Обердорф? — вытаращил глаза Зельтманн. — По-моему, речь о Зундерманне.
Ильдирим пришла на помощь Тойеру — тот был ей благодарен от всего сердца — и поведала изумленному директору про перехваченное Хафнером письмо.
— Что за грязь, — смущенно буркнул Зельтманн. — И вам, юному существу, — он протянул руку в сторону Ильдирим, и турчанка отпрянула, незаметно и проворно, — приходится заглядывать в глубочайшие пропасти людского уродства. Какое впечатление создастся у вас о новой, избранной вами родины?…
— Она тут родилась! — проревел Штерн с багровым лицом. Неожиданно для всех и самого себя. С таким же успехом Хафнер мог бы публично бить в рядах Армии спасения бутылки со шнапсом, или Лейдиг с помощью лучших адвокатов признать мать недееспособной и запихнуть в румынский дом престарелых. — И это так! — продолжал кричать Штерн. — При чем тут выбор? Я больше не могу слушать, когда постоянно говорится не то, что… что…
— …что есть на самом деле, — помог ему Хафнер басом, исполненным достоинства.
— Нам требуется отдых… — жалобно проговорил Зельтманн и с трудом поднялся со стула. — Вам и мне, всем нам. Поэтому я передам дело о собаках другой группе. Вы это заслужили, господа, особенно вы, господин Тойер. Я исправлю свое решение, у меня нет с этим проблем. Вам тоже в будущем не помешает более четко отделять частное от профессионального… особенно в тех случаях, когда речь идет о помощи экспертов со стороны, без которых мы нередко… Рука руку моет…
Внезапно у Тойера возникла идея, отнюдь не прекрасная.
— Что вы имеете в виду, господин директор? Конкретно? — Он смотрел на Зельтмана с кротостью лани, а в его душе клокотала ярость изюбря.
— Ну, то, что между вами и господином доктором Хеккером возникли некоторые межличностные проблемы. Этот благородный человек не хотел вдаваться в детали… Я повторяю еще раз: мы партнеры гражданина и должники информанта, дорогой Тойер!
Могучий сыщик потянулся к своему ножу для разрезания бумаги.
— Простите, я не хотел вас диминутировать… диминутивировать, то есть унизить, ничего подобного! А-ля хоп, как тут говорят. Господин Тойер, мой старый упрямец, так я вас буду иногда называть, тут уж ничего не поделаешь. Бедняга обижен тем, что его больше не привлекают к дальнейшему ходу расследования! Сегодня днем он явился ко мне с визитом.
— Как, Хеккер еще здесь? — вырвалось у Тойера. — Ему что, не надо быть на работе?
— Вероятно, он проведет в Гейдельберге еще пару дней…
Тойер был очень доволен, что Хорнунг сейчас в Лондоне, и злорадно представил себе, как этот гад натирает себе мозоль на пальце, набирая ее номер.
— Так вот, по-моему, я уладил неприятный для вас конфликт, — сообщил Зельтманн, и в его голосе звучало высочайшее уважение к себе. — Я смог ему парой деталей из докладов, которые — не очень регулярно — поступают ко мне от банды Тойера, так я порой называю про себя вас, отчаянных парней… Итак, парой дополнительных деталей я сумел создать у доктора Хеккера впечатление, что он тоже пожинает то, что посеял…
— Доктор Хеккер, — заявил Тойер чуть громче, чем надо, — вообще ничего не сеял. Все, что он нам впаривал, написано практически слово в слово в альбоме Тёрнера, я сам читал. Единственное, чем мы ему косвенно обязаны, произошло практически без его ведома. Это открытие моей приятельницы, что картина Вилли писалась в зимнем освещении. Правда, господин Хеккер ее перед этим отодрал, иначе она, возможно, ничего бы не обнаружила. Вот каков его ученый вклад на нашем тернистом пути к возвышенной цели — запихнуть за решетку слониху-профессоршу и бисексуала-оболтуса!
— Отодрал? — переспросил Зельтманн.
— Имел половые сношения, — жестко пояснила Ильдирим, а Тойер подтвердил чуть печальным кивком.
— Боже мой. — Зельтманн дернул галстук, словно цепочку сливного бачка. — Конечно, это травмирует, господин Тойер. Какая ирония — именно про этот световой феномен я и счел возможным ему сообщить. Намекнул также на амурные отношения между обоими мужчинами… Ладно, до свидания, господа, всего хорошего, фрау прокурор. Ступайте пить пиво. — Физиономия Зельтманна повеселела. — Хорошее пиво! Как, господин Хафнер? Неплохо выпить доброго пива?
Он сделал пару мелких шажков, чтобы с залихватским видом хлопнуть Хафнера по плечу. Тот стерпел это с угрюмым видом.
Действительно, немного позже они сидели в ближайшей пивной на углу Берггеймерштрассе и уверяли друг друга, что теперь можно и погулять, но желанное настроение не приходило.
— Не знаю, — проговорил Лейдиг и нервно сжал пальцами бокал с колой. — Эта Обердорф может оказаться нам не по зубам. Если дневник Вилли ничего не даст, вся история затянется.
Все молча согласились с ним. Стремление довести дело до конца всегда могло разбиться о самое твердое — действительность.
— Включу-ка я мобильник, — сказал Тойер. — Может, Рената еще раз позвонит из Лондона. Между прочим, не думайте о ней плохо.
— Ерунда, — с жаром произнес Хафнер, — это все засранец Хеккер виноват.
Чуть погодя зазвонил мобильный телефон, но это была не Хорнунг.
Лицо Тойера окаменело, но он сумел сохранить любезный тон:
— Добрый вечер, засранец Хеккер.
Она прошлась по комнатам своей виллы, поправляя то, что не желало подчиняться совершенству ее строгого порядка. Долго стояла в спальне, смотрела на свою кровать как на внеземной артефакт. Неужели она лежала на ней, голая и огромная, со всеми своими волосатыми бородавками, целлюлитом, вздувшимися венами и огрубевшей кожей? Как могла вытворять такое, кто сделал ее такой смелой? Она вновь увидела комнату при мигающем свете свечей и своего юного, гибкого повелителя, который капал ей на грудь горячий воск. Потом набросила на простыни черное покрывало.
В кабинете она села за письменный стол, на прощание. С прямой спиной, как всегда. Взяла свой старый диктофон и уронила пару слезинок: это был отцовский подарок к ее первой доцентуре. Единственный раз, когда у нее появилось ощущение, что он наконец-то доволен ею и что теперь она может просто его любить. Она еще раз перебрала в памяти тех, кого любила в своей жизни. Не многие знали об этом.
Она взяла микрофон.
— Мое имя Корнелия Обердорф, сегодня третье апреля две тысячи первого года. Мои данные достаточно известны, поэтому ограничиваюсь главным: скоро я застрелю господина Даниэля Зундерманна и уничтожу картину, дальнейшее существование которой означает диффамацию дела всей моей жизни, моих достижений в области герменевтической интерпретации изобразительного искусства девятнадцатого века, с чем я не готова мириться, несмотря на фактические или мнимые ошибки, приписывающиеся мне в последнее время. После этого я убью себя. Говоря о картине, я имею в виду подделку в стиле Уильяма Тернера, которую я не распознала по психологическим причинам. Потому, что человек, якобы нашедший картину, господин Даниэль Зундерманн, в то время состоял со мной в сексуальной связи, не лишенной садомазохистских элементов, которая вынуждала меня целиком подчиняться его воле. Лишь нынешним вечером я убедилась в том, что это подделка, а также узнала, что господин Зундерманн долгое время вместе с фальсификатором картины меня обманывал.
Этого фальсификатора я убила месяц назад, в состоянии аффекта. Мы встретились ночью на плотине за Старым мостом, где он хотел мне продемонстрировать, как он выбирал мотив для своей «работы». Тогда я была еще убеждена, что плотина лишь случайно совпала с тогдашней виртуальной точкой взгляда Тернера, и в гневе бросила вымогателя через перила. Не могу сказать, что я до сегодняшнего вечера воспринимала свой поступок иначе, чем необходимую самооборону.
Сегодня я вижу в подлом обмане Зундерманна некий аспект его садизма и мелкую месть, которую я никогда в нем не могла бы предположить, ведь мне пришлось, невзирая на мою… — Она запнулась, остановила запись и долго глядела в ночь из безупречно чистого окна эркера. — …Пришлось, невзирая на мою любовь к нему, признать его магистерскую диссертацию абсолютно негодной. Мне ясно, что эти жалкие объяснения не могут обелить мое имя. За много лет я научилась мириться с тем, что я человек, которого не любят. Но я не хочу переносить то, что теперь последует. Это все.
Сияющий Хеккер сидел за столом между полицейскими и Ильдирим.
До сей поры разговор не выходил за рамки взаимных уколов. Хеккер подыскивал все новые выражения, чтобы дать понять, что он не привык, когда его просто вышвыривают пинком из работы, в которую он добровольно вложил свои знания специалиста.
— Может, тогда вам следовало бы отказаться от слишком тесного контакта с лицами женского пола в таких рабочих группах? Ведь у вас есть семья, или я ошибаюсь? — сказал Тойер.
— Если такого контакта добиваются… — Хеккер улыбнулся опущенными уголками рта и мило свел брови, напомнив стеклоочиститель старого образца. — Далее, поскольку вы намекаете на мой брак, — я не вижу противоречия между законной заботой о потомстве и откровенной склонностью к эротике.
Хафнер злобно растерзал картонную подставку под пивной стакан.
— О'кей, доктор Хеккер. — Лицо Ильдйрим заострилось, словно вафельный рожок. — Вы наплели господину Тойеру по телефону, что собираетесь нам сообщить нечто такое, что нас заинтересует. Что именно? После этого мы попрощаемся с вами.
— Ну, я и так долго не задержусь в этой компании, — засмеялся Хеккер, но нараставшая к нему ненависть не была ему так уж безразлична. Его уши покраснели. — Господин Зельтманн оказал мне любезность и рассказал о некоторых дальнейших шагах расследования — если их можно назвать шагами. Мне уже ясно, что это не все. Но тем не менее мелкие душонки наверняка окопались за своими инструкциями… Вот я и подумал, а не рассказать ли мне старушке Обердорф, какую картину она признала подлинником. Я получил от этого удовольствие.
— Как вы сказали? — Тойер сначала отказывался понять смысл сказанного. — Где вы были?
— Я был у Обердорф и хорошенько врезал ей по слоновьим ушам, рассказав про зимний свет. Вот уж никогда бы не подумал, что она еще ничего не знает. Но это было поистине замечательно.
— Вы отомстили за какую-то там критику вашего реферата сто лет назад… — простонал Тойер. — Ах этот Зельтманн, этот идиот… Господи, что она теперь делает? Ведь она уже знает, что ей конец… Счет! — заревел он. — Быстро платим! Надо ехать!
В общей суете ничего не понимавший Хеккер крикнул, что это еще не все. Она, мол, его поняла и завтра явится в полицию.
— Понимаете? — крикнул он, снова надуваясь от гордости. — Мне нужен был разговор, чтобы поквитаться с ней. Разговор! Когда она услыхала, что у Зундерманна была связь с Вилли…
— Что? — вне себя от ужаса воскликнул Тойер. — Она и это знает? Ребята, скорей туда. Проклятье, если она теперь пойдет вразнос…
Хафнер приблизил к Хеккеру горящее ненавистью лицо:
— Ты… ты…
— В чем дело? Мало того, что вы жалкие ничтожества, но еще и грубые!
Лейдиг потащил Хафнера к двери.
— Оставь этого говнюка. Вернер сейчас подгонит машину…
Через несколько минут они уже подъезжали к дому профессорши. Штерн соблюдал правила движения с пунктуальностью сицилийского пьяницы.
— Когда мы приедем, будьте осторожней, — предупредил Тойер по дороге.
Разумеется, он первым выскочил из автомобиля, забыв про осторожность.
— Все темно! — взревел он и остановился. Бежавшие следом подчиненные наткнулись на него. — Гараж открыт. Она уехала. Скорей в Неккарау. Сейчас она там придушит Зундерманна.
16
По дороге Тойер с нараставшим отчаяньем созванивался с коллегами из Мангейма. Когда Штерн свернул на улицу, где жил Зундерманн, у подъезда стояли четверо патрульных полицейских.
Старшего гаупткомиссара била паническая дрожь, когда он со своей группой подходил к двери.
— Здесь он меня убил, — простонал он. — Здесь он меня убил. Уже три недели, как я умер…
— Бросьте, вы вовсе не умерли, — с материнской заботой сказала Ильдирим и дала ему подзатыльник. Помогло.
— Ну и что здесь творится? — приветствовал их один из четверки с возмутительной небрежностью.
— Мы полагаем, что там внутри совершено убийство или совершается сейчас, — взволнованно сообщил Тойер. — Я Тойер, старший гаупткомиссар криминальной полиции…
Из мангеймских сотрудников никто не счел нужным представиться. Маленький толстяк, который даже ночью не расставался со своими пилотными темными очками, кивнул на Ильдирим:
— Что тут забыла турецкая баба?
— Это прокурор, фрау Ильдирим, ведет с нами следствие, — прорычал Тойер.
— Ага. Прокурорша, — повторил Ленивый. — В Турции такие тоже прогуливаются с полицией?
— Что такое? — вскипел Хафнер. — Схлопотать захотели? Лейдиг, Штерн, они нарываются! Мы…
Тойер между тем нажимал на кнопку звонка
— Проклятье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28