Должно быть, ее хотели там
спрятать!.. Я сейчас разведу огонь, и мы будем есть, будем есть.
Он несколько раз повторил это слово, как будто в нем была надежда на
спасение. Лясота медленно поднял голову.
- Огонь развести, - пробормотал он, - огонь! Чтобы нажить себе беду!
Не смей и думать об этом.
- Никто не придет сюда на огонь, - вздохнул Дембец, - взгляните,
дорогой мой пан, и там, и здесь еще тлеют угли, и поднимается красный
дымок! Безбожные злодеи чехи ушли прочь, кругом пусто, надо спасать свою
жизнь. Иначе мы умрем с голода. - Лясота снова закрыл лицо руками и не
отвечал ничего. Его мучила жажда еще сильнее, чем голод, а жажда эта
происходила от голода и от лихорадки.
Не обращая внимание на запрещение, каретник принялся разводить огонь.
На пожарище не трудно было раздобыть тлеющую головню. Из своей хаты он
вынес какой-то горшок, найденный им в погребе. Он собирался уже
приготовлять ужин, когда Лясота попросил его достать воды.
И вот при помощи этого единственного, какой у них был, черепка и
длинного шеста, найденного на пожарище, Дембец достал в колодце воды и
принес ее Лясоте. Схватив горшок обеими руками, старик выпил всю воду до
последней капли.
Каретник достал воды снова и принялся было за приготовление ужина,
как вдруг порыв ветра принес с собой явственный звук топота конских копыт.
Забыв о своей слабости, Лясота сорвался с места, крича Дембецу, чтобы
тот гасил огонь. Костер был тотчас же погашен.
Мрачное небо еще увеличивало густую тьму ночи. И только в том месте,
где только что зашло солнце, небо еще светилось, и, всматриваясь в ту
сторону, беглецы заметили на большой дороге, проходившей посредине
поселенья, тени двух всадников, медленно подвигавшихся к ним.
В отблеске вечерней зари они казались двумя призраками, хотя издали
невозможно было рассмотреть их.
Лясота и Дембец приглядывались с любопытством беспокойством. Лясота
скоро узнал в них таких же, как он сам, бездомных беглецов, вырвавшихся
ночью из мест чешских погромов и побоищ.
Они были вооружены, потому что над головами их торчали острия копий,
которые они держали в руках, и ехали на статных конях. Султаны шлемов
развевались над их головами. Но разве можно было поручиться, что это не
были чехи, искавшие добычи среди этого разгрома и опустошения?
Всадники остановились перед сожженным костелом... Ветер стих, и можно
было различить отдельные слова, которыми они обменивались между собой.
- Собачьи дети!
- Звери дикие! Дьявольское племя!
После таких проклятий не оставалось сомнения в том, что это были
свои. Лясота сложил руки трубой у рта и закричал им, напрягая силы.
При этом звуке всадники в первое мгновение повернули коней, собираясь
обратиться в бегство, но потом остановились и стали приглядываться.
- Свои! - закричал Лясота. - Подъезжайте сюда к нам!
Дембец, который еще раньше Лясоты, признал в них своих, встал с земли
и поспешил к ним навстречу.
Вместе все как-то безопаснее.
При виде этой фигуры, выступившей из мрака, всадники остановились,
собираясь защищаться или обратиться в бегство, но каретник приблизился к
ним, узнал соседей и стал звать их по имени...
Это были два брата Доливы, соседи Лясоты по имению, Вшеборь и Мшщуй.
Утомившись блуждать в лесу без пищи и питья после того, как владения
их были преданы разгрому и огню, они теперь, узнав Дембеца, охотно сошли с
коней и пошли за ним к тому месту, куда он их вел.
Обрадованный каретник шел вперед и кричал Лясоте.
- Это наши соседи из Доливян, Вшеборь и Мшщуй.
Лясота с усилием приподнялся, опираясь на месте, а каретник опять
принялся разводить огонь.
Никто не приветствовал друг друга, потому что не с чем было
приветствовать. Разве со спасением жалкой жизни, с которой теперь не знали
что делать. Шляхтичи обменялись только печальными взглядами.
Когда огонь разгорелся, младший из братьев Долив, рассмотрев
порванную одежду с кровавыми пятнами на ней и исхудавшее лицо Лясоты, не
мог удержаться от проклятий врагам.
- Вот, до чего мы дожили! - крикнул он. - Вот что сталось с нашей
землей! Будь проклят тот день и час, когда нами стали править Мешко и
Рыкса!
Дембец взял их коней под уздцы и отвел их в соседнюю ограду, где они
могли найти немного травы. Все сели на земле. И из всех уст по очереди
полились жалобы на судьбу.
- Познань, - начал Мшщуй, - тоже вся разгромлена. Чего не успела
увезти немка Рыкса, то забрали чехи. Она ушла к своим, к немцам, а за нею
должен был идти и сын Казимир. Нет у нас князя, границы стоят без охраны,
в стране - безначалие, бери всякий, кто что хочет. Разорили чехи и
Гнезьно, ограбили костел, забрали все сокровища, а наших братьев погнали
перед собой, как скот. Села выжжены, и куда ни взглянешь, пустыня!
- Погибло Болеславово королевство, - прибавил Вшеборь, - перебито
наше рыцарство; все с нами воюют, потому что у нас безначалие. Нет у нас
головы!
- Только и остается нам умереть, чтобы не дожить до конца, - сказал
Лясота.
- Чехи - чехами и немцы - немцами, - сказал Мшщуй, - но и наш
собственный народ разоряет костелы, возвращается в язычество, наша жизнь
весит на волоске! Ходят толпами и призывают по-старому Ладо, а если
повстречают какого-нибудь магната, ругаются над ним и прибивают его к
кресту.
- Что тут делать? Остается одно - умирать, - проговорил Лясота.
Но Мшщуй отрицательно покачал головой.
- У кого есть силы, пусть идет за Вислу к Маславу, там, говорят, еще
спокойно, у него сила большая. Что делать? Присоединяться к сильным, а
иначе погибнем все, - говорил Вшебор. - Мы вот тоже не знаем, идти ли к
нему, чтобы спасти свою жизнь?
- К Маславу? - слабым голосом проговорил Лясота. - Что ты выдумал?
Это человек бесчестный, беспокойный, он - причина всех наших бед.
Мшщуй пожал плечами.
- Да, это правда, но теперь для нас всякий хорош, кто поможет нам
спастись.
- Лучше умереть! - пробурчал старик.
Так перебрасывались они отрывочными фразами, пока Дембец не прервал
их беседы вопросом, - не голоден ли кто-нибудь из них.
А кто же теперь не голоден! - вскричал Мшщуй.
- Что у меня есть, тем я поделюсь и с вами, - сказал каретник. -
Правда, всего понемногу, только бы голод заморить.
И с этими словами он начал раскладывать перед ними копченое мясо и
крупу, сваренную в черепках посуды, найденных им на пожарище. Ужин был
плохой, но проголодавшимся людям он показался вкуснейшей пищей на свете. И
они были ему бесконечно благодарны.
- Пусть Бог тебе заплатит за нас, - говорили они ему.
- Заплатите лучше вы сами, - отвечал Дембец. - Вы здесь не
останетесь, пойдете куда-нибудь дальше, возьмите и меня с собой, а то я
здесь погибну. Вероятно, завтра перед рассветом вы двинетесь к лесу,
позвольте же и мне пойти за вами. Я поделюсь с вами своими запасами.
- Кто же из нас может сказать, что будет завтра? - сказал Лясота.
- Надо идти в лес и за Вислу, - прибавил Мшщуй, - больше нечего нам
делать. Маслав принимает всех.
- И не говорите мне этого, постыдитесь даже думать об этом! - прервал
его старый Лясота. - Кто не знал Маслава, крестьянского сына при дворе
Мешка? Неизвестно, откуда и как выскочил этот паршивец из хлева, лизал
панам пятки, всячески угодничал и добился того, что стал подчашим, а потом
сохранил Мешку жизнь, королеву выгнали своими заговорами и государя своего
Казимира тоже вынудили удалиться. Это все его штуки!
- Ну, конечно, его, - сказал Мшщуй, - я тоже его не люблю и не
защищаю, знаю, что он собачий сын... А кто теперь власть имеет? У кого
сила? Приходится или голову сложить или идти к нему на службу.
- Да, что делать! - вмешался Дембец, стоявший поодаль от всех, -
приходится служить кому попало, хоть бы рыжему псу, только бы не
оставаться без власти.
Все умолкли, опустив головы; Лясота, отдохнув немного и успокоившись,
с усилием поднялся, чтобы осмотреть свое израненное тело и разорванную
одежду. В нем виден был человек, много выстрадавший в жизни и научившийся
спокойно переносить страдания: почти без стона, смело, спокойно он начал
раздеваться, отдирая от тела пропитанную засохшей кровью одежду. Тогда из
ран выступила свежая кровь, и он, разрывая на куски белье, стал
прикладывать эти куски к израненному и исколотому телу. Все смотрели на
него с почтительным удивлением. Все-таки это было доказательством того,
что он желал вернуться к жизни и искать какого-нибудь выхода. Все молча
ждали, когда старик окончит свое дело: надо было сообща сговориться, что
делать дальше, где укрыться и куда направиться.
В то время во всей стране не осталось почти ни одного уголка, который
бы не подвергся разбойничьему набегу чехов, поморов или пруссаков.
Особенно тяжелым было положение богатых помещиков, духовенства и
рыцарства, которые при Мешке Первом и Болеславе приняли христианство, ни
один костел, ни один монастырь не был пощажен грабителями, ни одно
кладбище не избежало осквернения. Почти все капелланы пали от руки убийц,
и великое дело обращения в христианство, совершенное при помощи
христианских народов, было уничтожено. Это было от части на руку немцам,
которые приобретали таким образом право обращения мечом, завоевания и
захвата верховной власти над вновь отстроенным костелом.
Русь и венгры, со своей стороны, ждали только удобного момента, чтобы
вырвать у Польши земли, завоеванные Болеславом. Чешский Бжезислав мечтал
даже о завоевании всего Польского королевства и о присоединении его к
своим владениям. И это великое дело он начал с ограбления Кракова, Гнезьна
и Познани и опустошения всех областей, которыми он хотел править.
Когда Лясота, перевязав свои раны, снова лег на землю, а Дембец
уселся в сторонке, братья Доливы, переглянувшись между собой, продолжали
прерванный разговор.
- Как же вы думаете? - заговорил Мшщуй. - Что нам делать? Говорите вы
первый, мы хотим послушать старшего.
Лясота поднял голову, как бы для того, чтобы убедиться, что эта речь
относится к нему.
- Вы меня спрашиваете, - сказал он. - Да разве я сам знаю, что надо
делать? Я знаю, чего не надо делать. Я не пойду за Вислу к Маславу, потому
что стыд и срам кланяться сыну батрака после того, как человек служил
помазанным королям. Мы все держались всегда вместе с нашими государями:
были верны вдове Мешка, потом сыну его, Казимиру... И теперь мы пойдем к
тому, кто их от нас отнял? А если бы мы и пошли к нему, то разве для того,
чтобы он снял с нас головы: ведь кормить нас он не будет.
Братья Доливы не возражали ему.
- Может быть, вы не знаете Маслава так, как я его знаю, - прибавил
Лясота. - Я помню, как он рос при дворе и был сначала мальчишкой при
псарне, потом носил полотенца и кувшины, приручал соколов, наливал мед и
понемногу вкрадывался в доверие и милость, дошел постепенно до цепи на шее
и рыцарского пояса, стал доверенным и советчиком. Но и этого было мало его
ненасытному честолюбию. По смерти Мешка он задумался жениться на королеве
и стать королем, а Казимира извести. Но мудрая государыня отвергла его и
окружила себя своими. Тогда стал ее же ругать за то, что она не хочет
думать о пользе страны и нас всех, и так ее преследовал, что она, забрав с
собой все драгоценности, уехала к своим на Рейн. Остался Казимир, которого
взял в свою опеку Маслав с намерением погубить его. И тот должен был
бежать. Маслав легко от него отделался. А мы остались без государя и
вместо него попали в лапы к волку. Страну нашу грабят и разоряют чужие
люди. Ну, скажите, разве все это не его рук дело? Мы все отступились от
изменника, а он тогда сделался язычником, чтобы расположить к себе чернь.
И все язычники, сколько их там есть, пруссаки и поморы, все с ним. Что же
мы там будем делать? Мы, крещенные и верующие в Иисуса Христа? Тела не
спасем, а душу погубим.
Так говорил старик Лясота, а братья Доливы молчали.
- Да разве правда все, что говорят, - медленно заговорил, наконец,
Мшщуй, - может ли быть, что он сделался язычником? Разве для видимости
только, потому что я не верю, чтобы он им был взаправду.
Тут Дембец, сидевший поодаль, громко сказал:
- О, милостивый государь! Это всем видно, что он с язычниками заодно.
Из земли вырыл старые жертвенники, везде расставил камни и столбы, как они
стояли раньше, языческие обряды справляются по-прежнему средь бела дня, не
скрываясь. Ни одному ксендзу не дают пощады, где только увидят, сейчас же
расправляются. Маслав говорит, что с ксендзами пришла неволя.
- Да, дурной человек Маслав, - сказал Вшеборь, - но как же спастись и
где укрыться? В Чехии тоже ждут нас цепи и стрелы, Русь далеко, да и кто
знает, как бы нас там приняли? А скитаться по лесам и умирать с голода...
нет, лучше повеситься на первом суку.
Костер, около которого они сидели, погас; Дембец подбросил еще
несколько головешек и снова развел его.
- Что делать? Что делать? - горестно повторяли они.
- Маслава я знаю, - отозвался Мшщуй после некоторого молчания, - мы
служили с ним вместе при дворе и были очень дружны. Это человек смелый до
бешенства, дерзкий до безумия, ему мерещится корона, потому что еще
смолоду ему предсказала какая-та гадалка, что он пойдет высоко. Правда и
то, что он не пощадил бы никого из нас, если бы ему это понадобилось для
чего-нибудь, но что пользы ему в нашей гибели?
Они еще разговаривали, когда во мраке послышался какой-то шелест. На
три шага не было ничего видно; все в испуге вскочили и стали внимательно
прислушиваться; один только Лясота остался неподвижен; сначала всем
показалось, что это кони шарахнулись в сторону, увидав какого-нибудь
зверя.
Но в это время ветер раздул пламя от костра, и оно осветило часть
пожарища и какую-то фигуру.
Старый человек придерживался исхудавшей рукой за выступ уцелевшей
стены, и достаточно было взглянуть на него, чтобы избавиться от всякого
страха и узнать в нем несчастную жертву, скрывавшуюся где-то среди
развалин и пришедшую на звук голосов.
Это был старик в потертой и загрязнившейся черной одежде, очень
бледный и истощенный. Шея у него была длинная, худая, костистая, голова -
коротко остриженная. Он горбился от старости, а страшная худоба едва
позволяла ему держаться на ногах. Сухие губы его были раскрыты, глаза
сохранили выражение испуга и недоумения, жизнь в нем едва теплилась.
Он поглядывал на сидевших, как бы отыскивая среди них знакомые лица,
но, видно, язык не слушался его. Вдруг Мшщуй вскочил на ноги и подбежал к
нему, крича:
- Это вы, отец Ян, это вы?
Старик качнул головой: голод и жажда лишили его сил и не позволили
вымолвить слова; придерживаясь за выступ стены, он не решался
приблизиться, чтобы не упасть, и дрожал всем телом. Долива, подбежав к
нему, подал ему руку и повел к огню.
Это был известный всем им настоятель городского костела. Он три дня
скрывался в костельном склепе, питаясь крошками хлеба и утоляя жажду
водой, по каплям стекавшей со стен. Услышав голоса людей и узнав своих, он
собрал последние силы и вышел из своего убежища, в котором готовился уже к
смерти.
Из всего своего имущества он сохранил самое драгоценное - книжку с
молитвами, которую держал в руках, прижимая к груди.
Дембец поспешил на помощь старику: его поместили около огня; каретник
принес ему воды, а Лясота отдал ему свой зачерствевший хлеб. Со слезами на
глазах отец Ян благодарил судьбу и их, но еще долго от него нельзя было
добиться ничего, кроме отрывочных фраз. Ужас и боль не за себя, а за
участь костела и своих овечек, лишили его голоса.
Но отдохнув хорошенько и подкрепившись водой и пищей, он набрался сил
и начал говорить, как будто в лихорадке, все повышая и повышая голос.
- Смотрел я на нашу гибель, - говорил он, - и, если бы прожил еще
несколько веков, глаза мои никогда не забудут этого страшного зрелища! Как
буря, налетели на нас грабители за грехи наши. Город не мог защищаться, со
всех окрестностей сбегались люди в замок, рук было больше, чем надо, а
оружия - мало и больше всего страха. Кроме нашего воеводы и жупана
прибежали люди от Шроды, сбежалась шляхта из ближних поместий. Было так
тесно, что нечем было дышать в окопах.
Я остался при костеле, - мне нельзя было оставлять его. Я облачился в
священнические одежды и взял в руки крест, ведь все же они были христиане,
хоть и враги наши!
1 2 3 4 5