Он хотел поразить своего сына – нанял повара, экономку, у который был сын Фабрицио, всего лишь на год старше Паоло. Сын мог играть здесь в футбол, учить итальянский язык и подставлять под теплое южное солнце свои бледные, не загорающие в Англии щеки.
– Он может пойти в школу в любой момент, когда захочет, – сказал Джованни во время их первого ужина.
– А что же буду делать я?
В глазах ее был вопрос, а пальцы машинально крошили кусочек хлеба.
– А ты можешь заняться убранством дома и улучшить свой итальянский, – небрежно бросил Джованни. – Или ходить по магазинам.
Она почувствовала себя совершенно ненужной, как вчерашняя газета, – возможно, он этого и хочет.
Ужин был накрыт на террасе, выходящей на склон холма. Звезды сияли на небе, внизу переливался огнями Неаполь.
Алекса взглянула на раскинувший перед нею город и подумала: теперь это мой дом. Мысли о будущем пугали ее. Они с Джованни вели себя как чужие люди, которые только что познакомились на вечеринке. Неужели так будет продолжаться?
Дни шли за днями, и Алекса видела, как Паоло все больше и больше втягивается в жизнь своего отца, расцветает под теплым солнцем. Алекса стала понимать, что моральные обязательства гораздо весомее, чем угроза суда, что Джованни насильно не смог бы заставить их переехать сюда и что ни один суд не сумел бы отнять у нее сына просто потому, что отец его богат и могущественен.
Как она могла увезти Паоло обратно, когда он был так счастлив здесь, вернуть его к жизни, которая была полужизнью в сравнении с этой?
Ночью она лежала в прохладной благоухающей комнате, которая была ей отведена, прислушиваясь к стрекоту цикад за окном, но на самом деле надеясь услышать шаги. Она проклинала себя за свою глупость.
Неужели она надеялась на то, что Джованни войдет в комнату и молча ляжет на кровать рядом с ней? Ведь он предупредил ее о том, что если она отвергнет его во второй раз, третьего не будет? В нем текла кровь двух гордых и упрямых наций – такие люди не отказываются от своих слов. Или она думала о том, что угроза его была пустой, что он изменит свое решение, погладит ее по голове и скажет, что все хорошо? Понимала ли она, что лед, по которому катится, очень тонкий, почти прозрачный?
Ночь за ночью она ворочалась в постели, на тонких простынях из египетского хлопка, спрашивая себя, может, ей самой пойти к нему? Но не позволяло самолюбие. Нужны ли ей эти крохи, когда она хотела настоящих отношений, наполненных теплом и любовью?
Но Джованни не излучал любовь. Он излучал ревность, подозрение и отстраненность. Когда он занимался сексом, то словно скрывал что-то внутри себя. Черт возьми, он всегда что-то скрывал, чем бы ни занимался. И какая бы женщина смирилась с этим?
Глаза ее были устремлены в потолок. Смешно говорить о том, что ты хочешь того, другого, третьего в отношениях с ним, в конце концов, ведь ощущаешь только боль в своем теле и пустоту в своем сердце.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Мама, а ты знаешь, что стадион в Неаполе называется «Сан-Паоло»?
Алекса улыбнулась.
– Нет, дорогой, не знаю.
– Поэтому вы назвали меня Паоло? – требовательно спросил сын.
Пальцы Алексы слегка задрожали, когда она положила сахар в кофе и встретила загадочный взгляд Джованни.
– Н-нет. Я назвала тебя Паоло, потому что это красивое имя.
Джованни намазал хлеб джемом.
– Я думаю, что сегодня утром мы пойдем с Паоло на стадион, и Фабрицио вместе с нами. – Он помедлил. – Хочешь к нам присоединиться?
Она видела, с каким усилием он задал этот вопрос, и поняла, что ей предстоит изображать удовольствие на лице весь день пребывания в городе. В иные времена она приняла бы это предложение без всяких раздумий, но сегодня… оно казалось тяжелой ношей, которую она взвалила бы на свои плечи. Алекса покачала головой.
– Нет, спасибо. Я собираюсь подобрать образцы тканей для портьер в библиотеке – я нашла книгу по окраске стен в пятнадцатом веке.
Джованни пожал плечами и положил салфетку на стол. Естественно, она предпочитает сидеть одна в пыльной библиотеке вместо того, чтобы провести время с ним.
– Как хочешь, – сказал он холодно и встал. – Мы вернемся примерно в пять.
– И пойдем в бассейн, папа?
– Si, bambino. – Глаза Джованни потеплели. – Пойдем в бассейн.
Но на сердце у него было тяжело, когда они с Паоло пошли искать Фабрицио. Солнце сияло ярко, небо было безоблачным. Он думал об Алексе. В улыбке ее сквозила печаль, которую Алекса старалась скрыть, и от этого она была еще более зримой.
Неожиданно ему стало больно за нее – его тронуло ее молчаливое страдание. Он почувствовал себя тираном из давних времен, который добивался своего силой и властью.
Неужели он действительно думал, что так они и будут жить – при постоянном страдании Алексы? Да, он хотел быть рядом со своим сыном, но ему пришлось для этого шантажировать его мать, чтобы заставить ее переехать в Неаполь. И неудивительно, что она оттолкнула его, когда он пришел в ее комнату. Если бы на месте Алексы была другая женщина, он попробовал бы соблазнить ее, но в случае с Алексой не было другого выбора. Он почувствовал, что стал испытывать уважение к ней – восхищаться ее спокойным достоинством, а также тем, как она вела себя с ним и с их сыном.
Она заслужила это уважение, но заслужила кое-что еще – свою свободу.
Джованни прищурился, взглянув на яркое солнце, но на сердце его легла тень от облака.
Когда они ушли, Алекса взялась за работу. Она видела, что Джованни небрежно отнесся к убранству виллы, поэтому энергично принялась за дело, понимая, что у нее больше никогда не будет такой возможности.
Palazzo был старым, с запыленными комнатами, обставленными мебелью и предметами искусства восемнадцатого века. Здесь была парадная гостиная, столовая и другие комнаты, выходящие в сад, где росли высокие кипарисы. Но больше всего ее притягивала библиотека – с рядами книг в кожаных переплетах, источающих особый восхитительный запах. Это было место, где она могла уйти в себя, погрузившись в чтение любовных романов на разных языках и различных справочников с множеством прекрасных иллюстраций.
Декору явно было уделено очень мало внимания, он требовал любящей заботы. Алексе удалось найти краску, которая наиболее соответствовала тону старинной росписи стен. Позже она покажет ее Джованни, чтобы узнать его мнение.
А увидишь ты, как они будут покрашены? – спросил тоненький издевательский голосок внутри нее, но она сразу же отмахнулась от него. Встав на цыпочки, чтобы внимательно осмотреть помещение, она увидела полку, которую почти заслонял камин, и заметила край книги, которая при ближайшем рассмотрении оказалась фотоальбомом. Достав его с полки, Алекса замерла, потому что… Да, это были детские фотографии Джованни. У нее перехватило дыхание: ей показалось, что на нее смотрит ее сын.
Вот Джованни стоит в цирке, рядом со слоном. Вот он улыбается, сидя рядом с матерью на берегу моря, вот они гуляют по Парижу, по парку Тюильри. На каждом фото его мать смотрит в глаза высокому и красивому мужчине. Но на каждом фото – разные мужчины. Алекса вглядывалась в лицо мальчика, так похожего на Паоло, и на нем отражались растерянность и беспомощность. Этот мальчик не радовался каникулам – он был обузой для матери. О, Джио , мысленно произнесла она.
– Какого черта ты здесь делаешь?
Вопрос пронзил ее сознание, словно нож, и Алекса, вздрогнув, обернулась. В дверях стоял Джованни, и вид его был мрачен.
Сердце Алексы забилось.
– Осматриваю комнату.
– Impicciona? – обвинил он ее.
Алекса сразу же поняла, что он сказал, и покачала головой.
– Нет, я не шпионю.
Он отвел взгляд в сторону – к окну, откуда открывался чудесный вид. Глядя на окрестности Неаполя, можно было понять происхождение крылатой фразы: «Увидеть Неаполь – и умереть». Ошеломляющий пейзаж, купленный шейхом, чтобы гарантировать молчание его матери. Этот шаг его отца – покупка согласия женщины – не вызывал его восхищения, но разве сам он не пытался совершить то же самое в отношении Алексы?
Этим утром, когда он вместе с сыном, доверчиво державшим его за руку, гулял по городу, он почувствовал себя счастливым. И его, словно молния, озарила мысль – больше всего на свете он хотел любви. Но любовь нельзя купить, нельзя заставить себя любить. Любовь – это растение, которое требует ухода, света и пространства, чтобы развиваться. И все это он отрицал тогда, когда только женился на Алексе, из-за своей тупости и гордыни.
Ему нужна была теплая, настоящая семья, которую он никогда не имел, но разве можно создать такую семью без матери? А Алекса не хотела быть с ним в Неаполе – она сказала ему об этом сама, – и разве можно винить ее за это? Он хотел держать ее здесь как некоего рода эмоциональную узницу – привязать к себе, угрожая погубить ее, если она откажется выполнять его необоснованные требования.
Он был зол на нее за то, что она не сказала ему о сыне, но мог ли обвинять ее, учитывая свое поведение? Должно быть, она понимала, что он перевернет мир с ног на голову, чтобы овладеть Паоло, – так же, как однажды пытался овладеть ей? Несмотря на путаницу в их отношениях, он не мог отрицать одного – что она хорошая мать. Значит, так он пытался отблагодарить ее за заботу о его сыне? Запугивая?
Теперь он скажет ей, что будет относиться к ней великодушно.
– Ты можешь получать алименты, которые заслужила. Достаточные для того, чтобы достойно жить в Англии. Я больше не хочу удерживать тебя здесь против твоей воли, Лекс. – Он пожал плечами. – Ты можешь уехать.
Алекса отпрянула назад.
– Уехать?
– Да, уехать! – со злостью произнес он. – Ведь ты этого хотела!
Свобода и финансовая независимость, которые он ей предлагал, не значили ничего, внезапно поняла Алекса Возможно, и для него тоже. Что же руководит этим властным, но ужасно одиноким мужчиной?
Она долгим взглядом посмотрела ему в лицо. Его ревность привела к плачевным событиям – ей пришлось скрывать от него сына. Почему он такой ревнивый? Казалось, он родился с ревностью в сердце, как родился с черными глазами и оливковой кожей. Но люди не наследуют ревность, как цвет глаз или длину ног. Она развивается по какой-то причине, и причину Алекса нашла: в альбоме с его детскими фотографиями.
Разные мужчины на каждом фото рядом с матерью Джованни – и растерянность на его лице. Алекса знала, что маленькие мальчики стремятся защищать своих матерей и что люди часто упрощают жизнь, основываясь на своем собственном детском опыте. Паоло принял Джио потому, что не только чувствовал некую примитивную кровную связь, но и видел в Джованни первого мужчину, с которым у матери были близкие отношения.
Она представила себе, какое смятение и гнев испытал бы Паоло, если бы она знакомила его со многими «дядями». И стоило ли удивляться тому, что Джованни рос с убеждением, что женщины любят скорее разнообразие, чем постоянство?
Именно поэтому он так отреагировал в первую брачную ночь. Не потому, что она не была невинна, но потому, что он считал ее богиней, а она оказалась реальной женщиной. Он смотрел на нее глазами маленького мальчика, и ее воображаемый обман насчет ее девственности усугублялся реальным обманом насчет их сына: Они вели себя опрометчиво и эгоистично, но, глядя в его глаза, Алекса понимала, что не может бесконечно скрывать свой страх и ошибки прошлого.
– Прости меня, Джованни, – прошептала она. – Пожалуйста, прости.
Он уже раздумывал над тем, как формально им разойтись, и ее слова повергли его в шок. Он замер, его черные глаза превратились в угли.
– Ты сделала что-то, о чем я не знаю?
– Нет, ничего. – Она колебалась. – Я имею в виду боль, которую тебе причинила. Я отрицала существование Паоло.
Джованни покачал головой, рассердившись снова. Он хотел, чтобы она оставила его в покое, так как уже все решил.
– Ты не должна говорить этого, Алекса. Ты теперь свободна и можешь ехать домой в Англию.
Не выгоняет ли он ее? Алекса с ужасом посмотрела на Джованни.
– А что, если… – Облизав кончиком языка пересохшие губы, она еле выговорила: – А что, если я не хочу ехать домой в Англию?
– Не надо, – сказал он ровным голосом.
Железные обручи, сжимавшие его сердце, были так крепки, что от них было трудно освободиться.
– Не надо притворяться.
– Но я не притворяюсь!
Алекса колебалась, зная о том, что, если покажет ему свои истинные чувства, он может отнестись к ним с сомнением или недоверием. Так трудно говорить, когда лицо, которое смотрит на тебя, похоже на каменную маску.
– Я люблю тебя, Джованни, – прошептала она. – Я никогда не переставала тебя любить.
Слова вонзились в него, как острые стрелы. Он отвернулся от нее, избегая призывного взгляда и скрывая безумную дикую жажду, которая сквозила в его собственных глазах. Не жажду ее тела, не жажду их сына, но жажду мечты, которая ускользала от него всю жизнь.
Он хотел повернуться к ней и сказать, что тоже очень сожалеет о том, что жизненные пути их так разошлись, но испугался – сильный, властный и деспотичный Джованни да Верраззано действительно испугался.
Но все же он повернулся к ней, взглянул в ее лицо и понял, что верит ей. Лучистые зеленые глаза светились неподдельной искренностью. Может быть, они всегда были такими – он просто не знал, как в них смотреть. Он держал в своих руках нечто изумительное, но все потерял. Но сейчас, во второй раз, он не собирался этого терять.
– Не надо слов, – сказал он охрипшим голосом.
Ведь как могли слова выразить всю горечь прошлого, описать те раны, которые они – сознательно и неосознанно – нанесли друг другу?
– Тогда возьми мое сердце, – сказала Алекса мягко и, подойдя к нему, прикоснулась пальцами к его напряженному лицу. – Возьми все, что у меня есть. Но, пожалуйста, Джованни, я хочу, чтобы мы вместе шли по жизни. Я не буду переживать, если ты не любишь меня, только будь хорошим отцом нашему сыну. А я буду верна тебе, моей единственной настоящей любви, как и была верна с тех пор, как ты в первый раз обнял меня.
Возникла пауза. Джованни ощущал, как бьется его сердце, как его захлестывает теплая и мощная волна чувств, – словно огромный кусок льда стал внезапно таять. Секунду он не двигался, а потом, без всяких слов, они бросились друг другу в объятия – будто два человека, спасшиеся после кораблекрушения.
Вздох сорвался с его губ, и он покрыл ее рот поцелуями. Они никогда так не целовались. Потому что эти поцелуи выражали не страсть, не злость, не разочарование. Они были символом их любви – настоящей, зрелой любви – и их совместного будущего. Сквозь слезы и радость Алекса ощущала, что они с Джованни больше не расстанутся никогда.
И никто из них поначалу не заметил, что в библиотеку пробрался маленький мальчик; он смотрел на них взглядом, исполненным надежды, и когда они открыли объятия своему сыну, он с радостью бросился в них.
Эпилог
Шейх Захир был очень рад, но не сильно удивлен тому, что Алекса и Джованни снова зажили семейной жизнью в Неаполе. Он настаивал на том, чтобы отметить воссоединение семьи в Карастане. Была приглашена Тери и, естественно, мать Алексы («Дорогая! Я даже и не мечтала об этом!»), а также школьные друзья Паоло и его старая няня.
Но с тех пор, как они видели его, шейх сильно сдал. Алекса отметила это, когда они с Джованни лежали в огромной спальне дворца и легкий ветерок, пропитанный запахом жасмина, овевал их обнаженные тела.
Джованни смотрел в потолок.
– Я знаю… – сказал он мрачным голосом, – я думаю, он долго не продержится.
Алекса понимала, какая тесная связь существует между сыном и отцом – двумя гордыми мужчинами, которые не показывают своих эмоций: один – потому, что ему не позволяет статус, а другой – потому, что его этому никто не научил. Но Джованни с каждым днем становился все лучше и лучше. О, да. Она повернулась к нему и провела пальцем по его худощавому лицу.
– Ты не хочешь остаться здесь жить, дорогой? – тихо спросила она. – Ты старше, чем Хавьер. Не думаешь ли ты, что шейх захочет оставить королевство тебе? Он ничего не говорил об этом?
Джованни повернулся, улыбнувшись, и поцеловал ее в кончик носа, радуясь тому, что эта женщина теперь его жена в полном смысле этого слова. Этой женщине не нужно было ни богатство, ни положение, ни роскошные безделушки. Ей нужна семья. Они сердцем тянулись друг другу. Он покачал своей темной головой.
– Не беспокойся об этом.
– Но ведь я беспокоюсь не об этом, а о тебе! – возразила она. – Что, если…
– Ш-ш-ш… – прошептал он и закрыл ей рот поцелуем. – Подождем.
На следующий день было официально объявлено о последнем из трех сыновей шейха.
– Еще один сын? – поразилась Алекса, когда по дворцу пошли разговоры. – У шейха есть третий сын?
Джованни кивнул.
– И тебя это не удивляет?
Джованни рассмеялся.
– Нет. Что за черт, я не могу объяснить, почему, но я это предвидел.
– А ты знаешь, кто это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12