Валерия, Вычитка
«Степанова Т. Рейтинг темного божества: Роман»: Эксмо; М.; 2006
ISBN 5-699-15476-0
Аннотация
Могла ли подумать сотрудница пресс-центра УВД Катя Перовская, что самая обыкновенная сауна может стать настоящим видением ада. Еще бы — четверо повешенных молодых мужчин покачиваются над бассейном. Даже у видавшего виды начальника «убойного» отдела Никиты Колосова от такого зрелища по спине побежали мурашки. А человек с ножом в груди, найденный на кладбище неподалеку? А фотография, где группа изысканных дам и господ сидит за роскошно сервированным столом, в центре которого лежит труп в смокинге? Нет сомнений — все это звенья одной цепи, но куда, в какие дебри человеческих страстей ведет эта цепь? Что за темное пламя бушует там и требует все новых и новых жертв? Вопросы, вопросы, вопросы… А ответ, как всегда, неожиданен и… жуток.
Татьяна СТЕПАНОВА
РЕЙТИНГ ТЕМНОГО БОЖЕСТВА
Глава 1. КАНИСТРА С БЕНЗИНОМ
Автострада давно осталась далеко позади. Луна дробилась и таяла на лобовом стекле — сеял мелкий частый дождик. Человек, сидевший за рулем, выключил «дворники». Выключил зажигание. Надо было выходить из машины под дождь. Вставать и идти. Бежать во весь дух, спотыкаться о корни в темноте ночи, раздвигать руками ветки мокрых кустов, ощупью искать дорогу, оступаться, попадая неловкой ногой в ямы и рытвины. Надо было очень спешить.
Но человек за рулем не двигался с места. Смотрел на лобовое стекло, на застывшие «дворники», на луну — там, далеко, высоко и близко, очень близко, здесь, перед самым взором. Он думал о том, что ему делать. И как при этом остаться живым. А еще он думал о том, что его новые итальянские ботинки совсем непригодны для скитаний в дождь по заброшенному кладбищу.
В ночи ухнула сова. Человек за рулем вздрогнул — сова ли это? Ведь он, всю жизнь проживший в городе, никогда не видел и не слышал сов въяве, только по телевизору. Он вообще, оказывается, слишком мало видел и слышал и толком не представлял себе реальности. И от этого прежнего инфантильного «непредставления» сейчас, здесь можно было сойти с ума. Просто рехнуться — от собственной глупости, слепоты, непонимания очевидного. Человек открыл дверь машины, вылез, сунулся в багажник. Достал увесистый ломик — единственное свое оружие самообороны. Крепко сжал, чтобы почувствовать холод металла и его тяжесть. Если потребуется, он без колебаний сокрушит этим ломом, этой святой палицей череп любому, кто нападет, кто попытается его остановить.
А остановить его попытаются. Всеми доступными способами — это он знал. Ведь для них, для тех, за кем он мчался вдогонку по ночной автостраде, сейчас слишком многое поставлено на карту. А для него? Что поставлено на его карту? И какая именно это карта?
Он достал из багажника заранее заготовленную пятилитровую канистру с бензином. Проверил в нагрудном кармане рубашки зажигалку. Что, если она подведет в самый последний момент? Огонь не вспыхнет в ночи, не охватит жадным пламенем то, что должно быть сожжено и уничтожено. Немедленно уничтожено, едва лишь будет выкопано из этой влажной, жирной, тысячи раз удобренной органикой кладбищенской земли. Надо было бы еще захватить с собой и спички — на всякий случай, для подстраховки. Но он об этом не подумал и сейчас, стоя под дождем в странной скованной нерешительности, отчаянно ругал себя за этот промах. Ругал так, словно от этого зависело все.
Но вот наконец, преодолев себя, он шагнул в темноту, забыв и про открытый багажник, и про невключенную автосигнализацию. Все это было из другого мира — привычного, обыденного, повседневного и тут в ночи, под дождем, после сумасшедшей двухчасовой гонки по шоссе уже совершенно нереального. Реальность была только здесь. Мокрая листва коснулась его мокрого лица. Пахло сиренью. Человек начал осторожно продвигаться вперед, прокладывая себе путь через густые кусты. Канистра с бензином оттягивала левую руку. В правой был зажат лом, и раздвигать ветки его налитой увесистой тяжестью было совсем несподручно. А идти надо было долго. В темноте все ориентиры лгали, но человек помнил: идти по этим зарослям от дороги до самой лощины у подножия холма.
Заросли сирени кончились, сменились боярышником, затем пошел еще какой-то колючий кустарник. А потом на пути снова темной массой встали сиреневые кусты. Мокрая цветочная гроздь оказалась у самого его лица. Человек коснулся ее губами. Цветы, привкус меда… Привкус сладкого меда старых могил. Он перевел дух и снова двинулся напролом. И через пару шагов едва не напоролся животом на низкую железную ограду. Грозя и предупреждая, вверх торчали острые ржавые пики. За ними из темноты выступал покосившийся крест. Вот она, окраина кладбища, — значит, он не заблудился, дошел.
Снова над головой ухнула сова. Издали послышался глухой скрежет, потом удар — будто где-то не близко, не рядом лопатой ударили по камню.
Человек замер. Его прошиб холодный пот. Они уже там, на месте. Значит, они опередили его, подъехали с той стороны, рискнув спуститься по крутому откосу с дороги.
Человек начал торопливо продираться через кусты. Он сунул лом под мышку и на ходу отвинтил крышку у канистры. В нос ударило бензином, от толчка бензином плеснуло на брюки.
Впереди в ночи возник желтый свет. Он слепил глаза — там была машина. Фары включили. При свете фар копать было гораздо удобнее, чем при помаргивании жалких карманных фонариков. Человек снова замер — глаза, дьявол… Ничего не видно. Этот желтый свет… Он посмотрел вверх — дождь, луна. Она высоко стоит над рощей, над кладбищем, над холмом, полями и дорогой.«Луна, сирень… Какая же тут кругом сирень — царская, волшебная. Какой от нее чудный аромат… Боже, какой аромат… Боже, боже мой, сжалься надо мной, я не могу, не хочу идти туда, к ним, мне не хочется умирать, мне не время еще умирать, я не могу, не могу, я не сумею…»
Человек едва сдержался, чтобы не застонать. Стиснул зубы, приподнял канистру, судорожно нащупал в кармане зажигалку. Вот сейчас это случится. Ничего, та минута — минута паники — прошла, и он снова контролирует себя. Он сможет, он сделает это. Вспыхнет огонь — сначала робкий оранжевый всплеск зажигалки, искра кремня, а потом багровый маяк, костер. И то, что выкопано из этой вонючей могилы, сгорит дотла и уже никогда больше не явит себя миру, не причинит вреда.
Человек резко щелкнул зажигалкой. Он был готов — в раскисших ботинках, на которые было уже плевать, в насквозь промокшей рубашке, с канистрой и ломом, он был готов сражаться не на жизнь, а на смерть.
Вороватый огонек на мгновение осветил кусочек ночи — глянец мокрой листвы, спутанные ветки и… преграждавшую путь, изготовившуюся к броску приземистую фигуру на расстоянии нескольких шагов. Мелькнуло лицо, обезображенное кривой, похожей на оскал улыбкой. Человек вскрикнул от неожиданности и ужаса. Его ждали! Его ждали здесь, в засаде, на подступах. Он ничего не успел предпринять, не успел замахнуться ломом, не успел защититься. Жестокий удар сбил его с ног. Канистра отлетела в сторону. Бензин разлился. Человек упал навзничь и почти моментально почувствовал, как сверху на него навалилась мускулистая тяжесть. Он попытался вырваться, молотя кулаками вслепую, брыкаясь, извиваясь, стоная от ужаса и отчаяния. Но ничего сделать уже было нельзя — словно гигантское осиное жало впилось ему в живот. И вонзилось еще и еще. Последнее, что он ощутил, был вкус крови во рту. Луна подмигнула ему зеленым кошачьим глазом. И медленно растворилась во тьме — уже навечно.
Глава 2. БРАГИН

Время, время — что это такое? Песок, ускользающий сквозь пальцы, прошлогодний снег, дождик четверга, рак на горе, посылающий громким трехэтажным свистом всех подряд в даль светлую. Это та самая дырка от бублика. Тот самый след на берегу, смытый волной. Лицо без морщин и подтяжек, не изуродованное вторым подбородком. Темя без плеши. Совесть без пятен. Победа без поражений. Память без снов о прошлом, без портящих кровь полночных терзаний о том, как должно было быть, но не получилось.
Не получилось что? Жизнь? Карьера? Успех? Стержень, который все крепко держал и вдруг в одночасье крак! — и сломался.
И все полетело вверх тормашками — под откос, подгоняемое пинками времени, — все быстрее, все ниже, все безнадежнее. И как положить этому конец? Что сделать, что предпринять? Покончить со всем разом одним выстрелом в висок? Или сделать над собой усилие, не стрелять, а попытаться… только лишь попытаться, попробовать… попробовать повернуть время вспять и пробить собственной бессмертной душой брешь в его тягучей вечной структуре. Брешь, что станет лазейкой в прошлое, податливое, как глина, подвластное переменам.
Надо сказать, что за свои тридцать семь неполных нот Антон Петрович Брагин никогда, ни единого дня не увлекался философией. В институте, перед экзаменами, как и все студенты времен развитого социализма, конечно же, почитывал конспекты с чахлыми выкладками из классиков марксизма, мог кое-что в двух словах вспомнить и про господина Гегеля, и про господина Канта, даже помнил, что жили. Были такие на свете Аристотель с Платоном и чему-то там учили под ясным солнцем Древней Эллады, пачками превращая варваров неумытых в эллинов просвещенных. Знал он, естественно понаслышке, и о теории относительности, но никогда не имел желания докопаться до ее сути. А о времени как о категории судил только по наручным часам — дорогим, престижным, естественно, фирмы «Ролекс». Вот секундная стрелка чинно описала полный круг, и время, значит, того, пошло, отсчитывая вехи рабочего дня — долгого, напряженного, сумасшедшего, суперудачного в смысле капиталовложений и прибыли.
Во времена, когда Антон Петрович Брагин носил на запястье золотой «Ролекс», служил он в солидной фирме — центральном офисе металлургического гиганта общероссийского значения «Стальпрокатконсалтинггрупп».
Кто в Москве не знал могучий, похожий на вздыбленный айсберг, увенчанный светящейся голубой пирамидой, новый небоскреб «Стальпрокатконсалтинггрупп», воздвигнутый меньше чем за полгода у Павелецкого вокзала, в деловом треугольнике между Садовым и высотными зданиями «Юкоса» и «Сити-банка»? Стеклянно-стальная высотка была воистину красивой — как гигантская палочка Коха, парила она над Москвой, над рекой, над вокзалом, над площадью, над Кольцом и его составляющими: машинами и всеми этими махонькими муравейчиками — пешеходами, поделенными волей судьбы на москвичей и приезжих, на льготников разных категорий, на имеющих карточку москвича и лиц без регистрации, на трезвенников и пьяниц, семейных и одиночек, торопящихся по своим делам и праздных лентяев.
Кабинет Антона Петровича Брагина — в те времена одного из менеджеров-брокеров — помещался на девятнадцатом этаже здания. И вид из панорамного окна открывался знаковый — простор небес, силуэты кремлевских башен в мглистой дымке смога, а внизу броуновское движение, мешанина и хаос, вонючие выхлопы и пот, духота, теснота, неустроенность.
Металлургический гигант «Стальпрокатконсалтинггрупп» просуществовал восемь лет, превратившись из небольшого объединения в очень перспективную, динамически развивающуюся, прибыльную компанию — монополиста рынка. Превращение сначала шло на пользу, а потом подвело — «Титаник» потерпел крушение.
О черном месяце декабре (правда, по другим сведениям, это был октябрь) Антон Петрович Брагин вспоминал с болью. Нет, не только с болью — с горячим внутренним протестом — казалось, весь мир с утра пораньше опупел! Встал с ног на голову. В одни сутки прокуратурой был арестован весь совет директоров компании и руководители первого звена, а также менеджеры — управленцы региональных предприятий. Говорили о масштабном мошенничестве, о финансовой пирамиде, о незаконных сделках с собственностью и еще о ста пятидесяти пяти грехах уголовного характера. И почти в одночасье четкий, отлаженный годами управленческий механизм замер — словно по золотым швейцарским часам трахнули молотком. И посыпалось, посыпалось, посыпалось — колесики, винтики, менеджеры, агенты, секретари-референты, специалисты по маркетингу, юристы и программисты, инженеры и техники — все, кто работал в компании, получал жалованье, чувствовал крепкую почву под ногами. Все, кто смело смотрел в будущее, брал кредиты на покупку квартиры, на строительство загородного дома, на образование детей в европейских университетах, на все то, что было целью и смыслом существования.
Винтики и колесики сразу стали никому не нужным барахлом. И одним таким потерянным винтиком в то скорбное темное время чувствовал себя, еще не веря в случившееся, Антон Петрович Брагин.
На черный день, конечно, кое-что скоплено было. Кое-что… Но деловая карьера, с таким трудом и упорством выстроенная, рухнула на пике взлета. Хрустальные осколки ее хрустели под ногами конкурентов, как простое битое стекло. И давили все, давили эти бедные осколки без жалости — все, кто завидовал, у кого не ладилось, кто пыжился, да не мог обскакать.
Именно тогда, в минуту самого острого отчаяния, Антон Петрович Брагин и задумался впервые о сущности времени, его неумолимом беге и о соотношении в его паутине прошлого, настоящего и будущего.
Память сыграла с ним злую шутку. Он помнил все восемь лет своей успешной карьеры так ясно, так отчетливо, что порой до мельчайших подробностей восстанавливал весь ход событий какого-либо отдельно взятого дня, смысл всех бесед, последствия всех телефонных звонков, встреч, переговоров, анализировал и оценивал, сопоставлял и делал выводы. Он помнил все дни, проведенные в своем кабинете на девятнадцатом этаже. Но жгуче, до сердечной боли сожалел только об одном дне. Сейчас, после глобальной катастрофы, было уже очевидно — то был совершенно особый день, день великого шанса — увы, навечно упущенною шанса. Этим шансом можно было воспользоваться. Должно было! Но по ряду причин, а в сущности, только лишь из-за своей глупой щепетильности и непростительной трусости он, Антон Петрович Брагин, не воспользовался.
Такой шанс — а это знают многие связанные с бизнесом, с крупным бизнесом, потерпевшим крах, — редко выпадает дважды. Те, кто умеет это понять, становятся богатыми и уже никогда больше никому не служат, а уезжают в Ниццу или на Карибы, покупают виллы на Ибице, яхты, самолеты, путешествуют, переезжая из одного всемирно известного отеля в другой.
Те, кто не умеет это понять, — что ж, они спокойно снят до определенного момента, потому что их совесть чиста и не запачкана подлогом, служат в компании, мечтают о прибавке жалованья, о карьерном продвижении, аккуратно являются на работу, выкладываются по полной и считают, что им, собственно, повезло, потому что у них вроде бы есть все, что причисляет их к серенькому среднему классу — без особых запросов, но, слава богу, и без долгов по кредитам.
Шанс был прост, как все великое и гениальное. И состоял он в том, чтобы ПРОСТО в один конкретный день — тот самый, конечно, — использовав служебное положение и возможности компании, весьма удачно сыграть ее акциями на бирже, заработать состояние, вывести его, опять же используя служебное положение, на счет в зарубежный банк, а затем спокойно вернуть компании то, что ей принадлежало. Схема была нехитрой, однако рискованной. Антон Петрович Брагин знал людей, которые в сходной ситуации рисковали и оказывались в мгновение ока в числе баловней судьбы. Но знал он и тех, кто рисковал и проигрывал и ломал себе жизнь возбужденным по фактам мошенничества и подлога уголовным следствием и сроком в тюрьме.
Но дело-то было в том, что мошенничество и так было! — из-за него рухнул металлургический гигант, о нем трубили газеты, по поводу него ломали копья в суде защита и обвинение. Так что на этом фоне можно было бы… Не только можно, нужно было бы! И совесть — злой червяк — могла быть спокойной. Ну, хоть отчасти…
Но время, время — день тот великий, проклятый, пятница 17 августа, — было безвозвратно потеряно! А с ним и шанс, и схема биржевых торгов, и финансовый рынок, и конъюнктура, и метод временного изъятия части ценных бумаг и запуск их в оборот — все, что с математической точностью было обдумано и просчитано в теории в тиши кабинета на девятнадцатом этаже, но так и не стало реальностью.
Время смыло ту пятницу — семнадцатое вместе с великим шансом, вместе со всеми надеждами. Как море, время смыло и самого Брагина и выбросило его на берег уже никем и ничем — бывшим менеджером бывшей фирмы, получившим уведомление об увольнении «вследствие реорганизации компании и сокращения штатов».
С той поры навязчивой идеей и самым заветным желанием Антона Петровича — рационалиста и прагматика, технократа и управленца до мозга костей, никогда не проявлявшего никакого интереса ни к философии, ни к религии, ни к мистике, ни к оккультизму, стала идея об обратимости времени и способе вернуться в собственное прошлое, чтобы твердой рукой раз и навсегда исправить ту роковую, глупейшую ошибку.
1 2 3 4 5 6