Он научил Журку, как определять, молодой месяц в небе или
старый, и как разглядеть в Большой Медведице незаметную восьмую
звезду. А еще - запоминать названия парусов на больших кораблях и
привязывать перья к стрелам для лука...
Иногда дед вспоминал, как в юности служил цирковым униформистом
и плавал матросом по Каспию или как в детстве сделал с друзьями гро-
мадный змей, привязал к бечеве тележку, и змей тащил его, будто
взнузданный конь, через луг. Пока бечева не оборвалась...
Один раз Журка попросил:
- Расскажи, как ты воевал.
Дед неохотно сказал:
- Да чего там воевал... Месяц был на позициях, а потом ногу ис-
калечило, и отправили в тыл. И стал чиновником.
Но Журка знал, что чиновники водились только при царе, а месяц
на позициях дед провел не зря: среди медалей "За трудовое отличие" и
"Ветерану труда" были у него еще "За отвагу" и "За победу над Герма-
нией"...
В общем, славный был дедушка Юрий Григорьевич Савельев. Только
встречался с ним Журка лишь на короткое время и редко - не чаще од-
ного раза в году. Дважды Журка с мамой ездил к нему в "большой го-
род", а иногда дед приезжал сам. Но приезжал, видимо, без большой
охоты. Журка догадывался, что отец и дедушка недолюбливают друг дру-
га. Кажется, деду не нравилось, что мама вышла замуж за папу. Но он
зря был недоволен: если бы мама и папа не встретились и не пожени-
лись, тогда, чего доброго, не появился бы на свет и Журка.
Прошлогодний приезд деда был последним. Этим летом Журка после
лагеря собирался поехать к нему с мамой. А получилось вот как...
Было грустно, а в то же время от ожидания больших перемен в Жур-
ке звенели радостные струнки.
Перед отъездом Журка неторопливо попрощался с Картинском. Навес-
тил приятелей (их немного осталось в городе в летнюю пору), обошел
все улицы, где когда-то гуляли с Ромкой, заскочил в пустую школу,
побродил по берегу Каменки, поплескался в купалке, а потом поднялся
на насыпь и положил на рельсы пятак. Прогремел длинный состав с раз-
ноцветными контейнерами, и Журка поднял раскатанный латунный кружок.
Звонкий и горячий. Положил его в кармашек на тонкой рубашке. . .
А поздно вечером все Журавины были уже на новом месте.

Утром отец отправился узнавать насчет контейнера с багажом, а
Журка и мама поехали на кладбище.
Кладбище оказалось большим и каким-то слишком открытым, с чахлы-
ми деревцами, замершими под ярким равнодушным солнцем. Совсем не по-
хожим на то, что в Картинске.
Дедушкина могила была недалеко от бетонной стены, по которой
прыгали воробьи. Журка увидел длинный бугор, заваленный бурыми увяд-
шими цветами и венками с полинялыми лентами. Мама стала откидывать
их, и тогда открылась рыжая глинистая земля, через которую пробива-
лись травинки-как весной, хотя появился этот холм в середине лета.
Журка стоял, забыв положить на могилу астры, которые дала ему
мама.
Над бугром поднимался решетчатый обелиск, похожий на модель бу-
ровой вышки. Он был покрыт какой-то нелепо веселой голубой краской.
Сверху алела острая звездочка, а посредине била в глаза очень черная
табличка с белыми буквами дедушкиного имени и с числами: когда ро-
дился и когда умер. Журка машинально сосчитал, что прожил дедушка
шестьдесят один год, четыре месяца и четыре дня...
Мама встала рядом с Журкой и сказала тихонько:
- Мы с папой отдали дедушкину фотографию переснять на эмаль.
Будет такой круглый медальон. Когда сделают, привинтим сюда, на
памятник. . . Журка помолчал и спросил:
- Он на этой фотографии в очках?
- Да... А что, сынок?
- Так...
Журка отчетливо вспомнил, как дед снимал очки, когда наклонялся
над ним. И понял-неожиданно, только сейчас понял,- что дедушкины
глаза очень похожи были на Ромкины. Казалось бы, чего похожего? У
Ромки - распахнутые, золотисто-карие, с чистыми голубоватыми белка-
ми, у деда-водянистые, с красными прожилками, с набрякшими веками и
морщинками вокруг. Но смотрели они одинаково: с добротой и постоян-
ным ожиданием чего-то хорошего...
И когда Журка вспомнил это, резко перехватило горло. Он перег-
лотнул, тихо положил цветы и щекой прижался к маминому рукаву.
По глинистому холмику пролетела тень. Это подошли первые облака
близкого ненастья.
Когда возвращались домой, облака загустели .и закрыли небо.
Солнце било последним лучом в золотистую щель с лохматыми краями.
Этот луч высветил кирпичный трехэтажный дом, в котором была дедушки-
на квартира. Журке вспомнилась открытка с картиной какого-то очень
давнего художника: там среди темных деревьев, под круглыми сизыми
облаками светилась красная мельница с громадным колесом. И сейчас
было очень похоже (если забыть про колесо).
Дом построили давно. Еще, наверно, до революции. Он был по-ста-
ринному красив со своими карнизами, треугольными выступами под кры-
шей и полукруглыми окнами на узком фасаде. Журка замечал эту красоту
и раньше, а сейчас при свете одинокого луча она выступила особенно
ясно.
Красный дом, как замок, поднимался над крышами других домов-дву-
хэтажных и одноэтажных. В большом шумном городе здесь, недалеко от
парка, сохранились тихие старые кварталы, и было как в Картинске.
Оказалось, что есть даже речка, похожая на Каменку.
Но с речкой, где горбатился узорчатый железный мостик, с окрест-
ными улицами и старым парком Журка познакомился позднее. А в первый
день хватило хлопот дома - надо было устраиваться.
Квартира находилась на третьем этаже. В ней было две комнаты:
одна большая и одна крошечная - как раз для Журки. А еще маленькая
кухня и даже отдельная ванная. Не то что в Картинске, где одна ван-
ная была на четыре семьи... Последний раз Журка был у дедушки три
года назад и уже тогда заметил, что в комнатах очень мало вещей.
Стол, два стула, узкий диван - вот и все. Мама сказала, что дед не
терпел ничего лишнего. Он жил один. Бабушка - мамина мама-умерла
очень давно. Дед женился было еще раз, но неудачно. Когда вторая же-
на ушла, а дочь окончила школу и уехала учиться, Юрий Григорьевич
распродал мебель, купил кубометр досок и сколотил из них стеллажи -
от пола до потолка. Полки он заполнял книгами, которые покупал, где
только мог.
Зарплата у деда была средненькая. Он долгие годы работал проек-
тировщиком в каком-то управлении (что это за должность и что за уп-
равление, Журка понятия не имел). Год назад пришло время пенсии -
тоже небольшой. Но книг дед собрал множество.
В Журкиной комнатке между стенкой и высоким окном стоял узкий
стеллаж. Полок семь или восемь. Мама сказала:
- Эти книги дедушка оставил тебе.
- Как это мне?-удивился Журка.- Почему же не всем?.. А те, дру-
гие?
- Те как раз нам всем. А эти именно тебе. Специально... Дедушка
их очень любил.
Журка растерянно оглядел полки...
В соседней комнате стояли Пушкин и Джек Лондон, Купер и Катаев,
"Легенда об Уленшпигеле" и "Алиса в стране чудес". А здесь? Он видел
облезшие кожаные корешки без надписей, края разлохмаченных обложек.
Некоторые книжки были совсем без корочек.
Мама вышла, а Журка потянул с полки книгу. Наугад. Откинул тон-
кий самодельный переплет... Тихо вздохнул и сел на рыхлый надувной
матрац, на котором спал прошлой ночью.
На грубой серой бумаге было отпечатано редкими старинными буква-
ми:
ЖУРНАЛЪ
п е р в а г о п у т е ш е с т в i я
Россiянъ
во кругъ Земнаго шара,
Сочиненный
под Высочайшимъ
ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА
покровительствомъ
Россiйско-Американской компанiи
главным комиссiонеромъ
Московскимъ Купцомъ Qедоромъ Шемелинымъ
----
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
---
Санкт-Петербургъ
въ Медицинской типографiи
1816
...Сначала Журка медленно листал, потом встряхнулся, обвел гла-
зами полки. Вскочил, выдернул сразу несколько книг. Оказалось, что
это два тома "Путешествий" капитана Головнина, изданные в 1819 году,
и сразу три "Робинзона". Один был совсем старинный - 1789 года и на-
зывался почему-то "Новый Робинзон". Второй носил название "Робин-
зон-младший". На титульном листе стоял 1853 год, и Журка вспомнил,
что, кажется, в этом году произошло Синопское сражение. Третий Ро-
бинзон оказался самым молодым-тридцатых годов нашего века. Зато он
был самый толстый, и Журка с восторженной дрожью увидел, что там не
только всем известные приключения на необитаемом острове. Там еще и
вторая часть - дальнейшие путешествия Робинзона. Журка даже и не
знал, что есть на свете такая книга...
За открытым окном захлопал листьями, резко зашумел тополь. Вле-
тели в комнату холодные брызги. Упали на желтые страницы "Прелюбо-
пытнейших Повъствованiй о Кораблекрушенiяхъ, Зимованiяхъ и Пожарахъ,
случившихся на моръ..." Журка машинально отодвинулся и даже не по-
нял, что начался дождь. Это брызгали волны, хлопали паруса и шумели
ветры... Вошла мама.
- Давай-ка закроем окно. Кажется, будет гроза.
Журка никогда не боялся грозы. Даже если грохало и сверкало над
самой головой. Он и сейчас ответил:
- Ну и что? Я не боюсь.
- Грозе все равно, боишься ты или нет. Сквозняк втянет молнию, и
от такой нелепой случайности может быть большая беда.
Мама плотно прикрыла створки, посмотрела на обложенного книгами
Журку, улыбнулась и спросила:
- Нравится? Интересно?
Журка сперва рассеянно кивнул, потом поднял глаза.
- Ма... Тут не только интересно. Тут дело даже не в этом...
Она ласково наклонилась над ним:
- А в чем, Журавушка?
Но он не знал, как сказать. Как объяснить радостное замирание
души, когда думаешь, что, может быть, эту книгу читал в палатке под
Измаилом Суворов или в селе Михайловском Пушкин. Вот эти самые стра-
ницы. Эти самые буквы. И книги рассказывали им то же самое, что ему,
Журке. Они были как люди, которые за одну руку взяли Журку, а за
другую тех, кто жил сто и двести лет назад. Тех, кто ходил в атаку
под Бородином, писал гусиными перьями знаменитые поэмы, дрался
стальными блестящими шпагами на дуэлях и мотался на скрипучих фрега-
тах среди штормовых волн Южного океана. У неоткрытых еще островов.
Эта жизнь приблизилась к Журке, стала настоящей. И у Журки холодела
спина.
- Мама, я не знаю...- Он помолчал и чуть не сказал про книги:
"Они живые". Но отчего-то застеснялся.
Мама его поняла. Или по крайней мере поняла, что лучше его пока
не расспрашивать. И пошла по своим делам. Дел-то было ой-ей-ей
сколько...
А Журка опять потянулся к полкам и взял самую прочную и новую на
вид книгу с золотыми узорами на корешке. Это оказались "Три мушкете-
ра". Не такое старинное издание, как другие, хотя тоже с "ятями" и с
твердыми знаками в конце слов. Отпечатанное на гладкой бумаге и со
множеством рисунков. Журка обрадовался "Мушкетерам" - это были ста-
рые друзья-начал перелистывать, разглядывая картинки...
И увидел между страницами узкий белый конверт.
Видимо, дедушка решил, что, если все другие книги покажутся Жур-
ке неинтересными, то "Мушкетеров" он все равно пролистает до конца.
Тем же прямым почерком, каким раньше дед писал короткие поздрав-
ления на открытках, на конверте было выведено:

Ю р и к у.

Журка сперва сам не зная чего испугался... Или нет, не испугал-
ся, а задрожал от непонятной тревоги. Оглянулся на прикрытую дверь,
подошел к окну. Суетливо дергая пальцами, оторвал у конверта край.
Развернул большой тонкий лист...
Дед писал четкими, почти печатными буквами:
"Журавлик!
Книги на этих полках - тебе.
Это старые мудрые книги, в них есть душа. Я их очень любил. Ты
сбереги их, родной мой, и придет время, когда они станут твоими
друзьями. Я это знаю, потому что помню, как ты слушал истории о пла-
ваниях Беринга и Крузенштерна и как однажды пытался сочинить стихи
про Галактику (помнишь?). Ты их еще сочинишь.
Малыш мой крылатый, ты не знаешь, как я тебя люблю. Жаль, что
из-за разных нелепостей мы виделись так редко. В эти дни я все время
вспоминаю тебя. Чаще всего, как мы идем по берегу Каменки и я расс-
казываю тебе про свое детство и большого змея.
Этот летучий змей почему-то снится мне каждую ночь. Будто я
опять маленький, и он тащит меня в легкой тележке сквозь луговую
траву, и я вот-вот взлечу за ним.
Жаль, что так быстро оборвалась тонкая бечева...
В детстве я утешал себя, что змей не упал за лесом, а улетел в
далекие края и когда-нибудь вернется. И его бумага будет пахнуть со-
леными брызгами моря и соком тропических растений. Наверно, потому я
к старости и стал собирать эти книги: мне казалось, что они пахнут
так же.
Впрочем, ерунда, старости не бывает, если человек ее не хочет.
Просто приходит время, когда лопается нить, которая связала тебя с
крылатым змеем. Но змей вернулся, я оставляю его тебе. Может быть,
он поможет тебе взлететь.
Журка, вспоминай меня, ладно? Меня и другие будут вспоминать, но
многие, даже твоя мама, скажут, наверно: жизнь у него не удалась.
Это неправда! И ты про это не думай. Ты вспоминай, как мы расклеива-
ли в твоем альбоме марки, говорили о кораблях и созвездиях, а вече-
рами смотрели на поезда.
И учись летать высоко и смело.
Ты сумеешь. Если тяжело будет-выдержишь, если больно-вытерпишь,
если страшно - преодолеешь. Самое трудное знаешь, что? Когда ты счи-
таешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. И говорят
хором, говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь ду-
мать: а ведь, наверно, они и в самом деле правы. Может случиться,
что правы. Но если будет в тебе хоть капелька сомнения, если в са-
мой-самой глубине души осталась крошка уверенности, что прав ты, а
не они, делай по-своему. Не оправдывай себя чужими правильными сло-
вами.
Прости меня, я, наверно, длинно и непонятно пишу... Нет, ты пой-
мешь. Ты у меня славный, умница. Жаль, что я тебя, кажется, больше
никогда не увижу.
Никогда не писал длинных писем. Никому. А теперь не хочется кон-
чать. Будто рвется нить. Ну, ничего...
Видишь, какое длинное письмо написал тебе твой дед
Юрий Савельев,
который тоже когда-то был журавленком".

Журка дочитал письмо и сразу, не сдерживаясь, заплакал. Его ре-
занули тоска и одиночество, которые рвались из этого письма. И лю-
бовь к нему, к Журке, о которой он не знал. И ничего нельзя уже было
сделать - ни ответить лаской, ни разбить одиночество...
Напрасно дед боялся, что Журка чего-то не поймет в письме. Он
понял все. В дедушкиных словах (будто не написанных, а сказанных
негромким хрипловатым голосом) были не только печаль и любовь. Была
еще гордость.
И поэтому в Журкиных слезах, несмотря ни на что, тоже была гор-
дость...
Он спрятал шелестящий лист в конверт, а конверт под рубашку.
Письмо было только ему. Одному-единственному. Он не хотел сказать о
нем даже маме. Не потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с
дедом всегда говорили один на один, и сейчас был последний разго-
вор.потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с дедом всегда
говорили один на один, и сейчас был последний разговор.
Журка толкнул оконные створки. Холодные капли застучали по широ-
кому подоконнику. Журка поймал несколько капель, провел мокрыми ла-
донями по лицу. Вытер его рукавом.
- ...Ты опять открыл окно!
- Все равно нет грозы. Простой дождик.
Журка старался говорить обыкновенным голосом, но разве маму об-
манешь? Она торопливо подошла.
- Ты плакал?
- Вспомнил дедушку,- без всякого обмана сказал Журка. Потом
встряхнулся.- Пойдем, я тебе помогу...
Они с мамой долго разбирали вещи. Развешивали одежду, расставля-
ли по подоконникам посуду. Один раз Журка спросил:
- Мама, а дедушка умер сразу?
- Да, сынок. Он потянулся к верхней полке, чтобы взять книгу, и
вдруг упал. У него как раз сидел сосед, который пришел за книгой...
- А разве дедушка знал, что скоро умрет?
- Почему ты решил?
- Ну...- сбился Журка (письмо лежало у него под рубашкой).- Он
же завещание написал...
- Что ж... конечно. У него было уже два инфаркта, и последний
год каждый день болело сердце...
"А таскал меня на плечах",- подумал Журка и через рубашку погла-
дил письмо.
В это время приехал папа, злой и веселый. Злой потому, что кон-
тейнером с багажом на станции "еще и не пахло", хотя отправили из
Картинска месяц назад . А веселый потому, что заехал в мебельный ма-
газин и "ухватил" там две модные деревянные кровати и неширокую по-
ролоновую тахту - для Журки.
1 2 3 4 5