— Что? Где? Ой, мадам, а мы тут с Евгением…
— Дура! — заорала на нее мадам Блох. — Не можешь отличить кто перед тобой? Ты разве в штаны ей не лазила? Она же женщина! Проверять нас пришла! Что ты ей наговорила?
В это время швейцар Тимофей крепко держал меня за запястья, а я вырывалась из последних сил.
Неожиданно в комнате появился Николай. Тимофей получил умывальным тазом по затылку. Штабс-капитан схватил меня за руку, и мы побежали сломя голову вниз по ступенькам, сшибая по пути слуг и зевак.
Вот такая история, дорогая Юля. Пишу тебе по свежим следам, так как нервы на пределе, и, если бы не Николай, мне бы не поздоровилось.
Пойду зализывать раны и раздумывать, что же означали слова, произнесенные человеком с пегими волосами.
Всего тебе самого наилучшего.
Твоя рисковая подруга Полина.

* * *

Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Алеша, здравствуй, дружище!
Получил твое письмо, и нахожусь в полном недоумении. Ты упрекаешь меня в нерешительности и советуешь, как ты пишешь, «взять мадам Авилову в оборот, дабы неповадно ей было вертеть таким молодцом, как я». Да знаешь ли ты, что я безмерно счастлив, что она обратила на меня свое внимание! Я просто диву даюсь, за что мне такое счастье! Женщина богатая, свободная, образована отлично, почему бы ей и не найти себе пару по сердцу? Прожила она с мужем в любви и достатке и непроизвольно сравнивает претендентов на руку с покойным супругом. Вот я и держусь подле нее, чтобы всегда быть рядом, невзирая на тяготы службы.
Продолжу свой рассказ о том, что произошло с нами в борделе мадам Блох. После того, как пышногрудая фемина увела меня к себе, я форменным образом забылся. Полина дает мне лишь поцеловать ручку, и я не вижу ничего дурного, чтобы время от времени побаловаться в веселом доме.
Но на этот раз… Все произошло, как в дешевом водевиле. Сначала я пытался прислушиваться, что происходит за дощатой перегородкой, разделяющей нас с Полиной, но потом увлекся Кончитой, которая и завладела целиком и полностью моим вниманием.
Не помню, сколько прошло времени, но, когда я, уже одетый и готовый к выходу, собрался проститься с пылкой красавицей, послышались крики. Выскочив в коридор и с ходу врезав в скулу детине, околачивающемся возле соседнего нумера, я распахнул дверь и увидел, как мою обожаемою Полину держит за руки швейцар. А мадам со шрамом потрясает париком, как индеец скальпом.
Чтобы не вдаваться в ненужные подробности, скажу только, что я схватил Полину в охапку, и мы с ней ринулись вниз, прочь из этого вертепа. На улице удалось тут же свистнуть извозчику, и только уже при подъезде к дому г-на Рамзина ее перестала бить крупная дрожь.
— Я сама расскажу отцу об этом происшествии, — сказала Полина. — Вы только не вмешивайтесь, хорошо?
Лазарь Петрович сидел в гостиной и беседовал с Настей.
— Полина, — радостно воскликнула она, увидев нас. — Егорову отпустили! Лазарь Петрович добился.
— Слава Богу! — она перекрестилась. — Слава Богу!
Тут господин Рамзин только обратил внимание на ее наряд.
— Полина, в каком ты виде? — удивленно спросил он. — И вы, штабс-капитан, позволяете ей идти рядом с вами в мужском платье? Может, вы были на маскараде, хотя мне ничего не известно о том, что сегодняшним вечером в городе устраивали нечто подобное.
— Я переоденусь и скоро выйду к вам, господа. Настя, пойдем со мной.
Я остался наедине с г-ном адвокатом.
— Николай Львович, я, как отец, должен знать, в какую авантюру вас впутывает моя дочь. В конце концов, вы разумный человек, офицер, а идете навстречу прихотям взбалмошной женщины! Не поверю, что вы ее поддерживали и не отговаривали.
Мне было чрезвычайно неловко, ведь Лазарь Петрович был прав. Пепиньерку Егорову он освободил из-под стражи, Настя выглядела нормально, от былой подавленности не осталось и следа. Для чего нужны были причуды Полины — не понимаю.
Вышла Полина, переодетая в домашнее платье. И от этого она стала такой милой и близкой, что я хотел только одного — быть рядом с ней, целовать руки и вновь делать все, что она попросит.
Но госпожа Авилова, скорей всего, была другого мнения. Она холодно посмотрела на меня и вымолвила:
— Г-н штабс-капитан, полагаю, вас заждались на службе. Не смею больше задерживать и благодарю за помощь.
После этих слов мне только и оставалось, что откланяться. Пошел в кабак и напился с двумя поручиками.
(На следующий день)
Алеша, друг, тут такое произошло!
Утром просыпаюсь, а мне денщик говорит:
— Слышали, барин? Хозяйку веселого дома, ту, что со шрамом, подушкой придушили.
Голова гудела, глаза слипались, но от этого известия я окончательно проснулся.
— Кто? Когда?
— На улице говорили. Мол, девица из тех, кто в доме жила, накинула подушку на лицо и задушила. Потом все золото забрала, а бумаги по комнате рассыпала, паспорт искала вместо желтого билета своего. Сбежать хотела, да не вышло. Ее в холодную отвели.
Наскоро ополоснув лицо и надев мундир, я бросился прямиком в дом Рамзина, к Полине, а там меня ждал неприятный сюрприз. В центре гостиной восседал знакомый агент из сыскной полиции, г-н Кроликов.
Как назло, Лазаря Петровича дома не было, и Полина одна принимала гостя.
— Госпожа Авилова, свидетели показывают, что вас видели вчера вечером в заведении мадемуазель Блох, в мужской одежде и парике. Так ли это?
— Вы меня допрашиваете? — спросила Полина Кроликова.
— Ни в коем разе! — всплеснул тот руками. — Если бы допрашивал, то мы бы с вами не здесь разговаривали, а совсем даже в противоположном месте. Просто мне бы хотелось узнать истину. Были ли вы в заведении?
— Была.
— Позвольте полюбопытствовать, зачем вам понадобилось совершать столь авантажный поступок? Вы же не писательница Жорж Занд, в конце концов!
— Вот уже десять дней прошло, как убит г-н Ефиманов! Егорову выпустили только благодаря стараниям моего отца, наша подопечная Анастасия Губина все это время находилась в тяжелом нервном расстройстве, по городу ползут слухи, а полиция ничего не делает, дабы вернуть девицам доброе имя.
Кроликов повернулся ко мне и приподнялся на стуле:
— А вот и вы, милостивый государь, бесстрашный Вергилий, присаживайтесь да присоединяйтесь к нашей беседе, авось и вытащим истину за ушко да на солнышко.
— Что вас интересует? — спросил я сухо.
— Все! — живо ответил он. — Зачем ходили, о чем говорили?
— Известно зачем, — возразил я, — неужели вам не ясно, зачем посещают такие заведения?
— Но не каждый раз туда берут даму. Да еще переодетую мужчиной. И не какую-нибудь искательницу приключений, а ту, к которой питают самые добродетельные чувства.
Мне стало неприятно оттого, что кто-то лезет в мои отношения с Полиной, и я нахмурился:
— Я бы попросил вас…
— Нет, это я вас хочу попросить, расскажите все без утайки, глядишь, дело и прояснится.
Полина вмешалась в наш диалог:
— Оставьте его, г-н Кроликов. Штабс-капитан всего лишь выполнял мою просьбу. Жизнь у меня вдовья, бедна развлечениями, вот и придумала со скуки.
— Лукавите, любезнейшая Аполлинария Лазаревна, — погрозил мне пальцем Кроликов. — Не вы ли нападали на сыскную полицию за нерасторопность и благодушие? Вне всякого сомнения, захотели сами взять расследование в свои руки. И что же вышло? Отделению — убийство, а вам — скандальная известность. Вот что делается, когда сапоги начнет тачать пирожник. Поэтому и обращаюсь к вам пока с просьбой: расскажите, почему вы пошли именно в публичный дом мадемуазель Ксении Блох и что там искали? Еще более обяжете, если поделитесь, что же вам удалось там отыскать?
Полина посмотрела на меня вопросительно, а я чуть пожал плечами, мол, буду поддерживать ее во всем.
— Хорошо, я расскажу вам, Ипполит Кондратьевич, — Полина кивнула. — Все началось с письма, которое прислала мне моя подруга Юлия. Она в нем описывала бывшую институтку, старше нас по году выпуска, Ксению Блох, которая, как и несчастная Анна Егорова, и Настенька, а быть может, и многие другие институтки, о которых нам ничего не известно, стала жертвой преступного сладострастия г-на Ефиманова. Но в отличие от пепиньерки Егоровой, m-lle Блох нимало не тяготилась своим положением, а наоборот, научилась извлекать из него определенную пользу.
— Весьма интересно, — пробормотал Кроликов. — Весьма… Вы позволите мне глянуть на это письмо, уважаемая Аполлинария Лазаревна?
— Только держите его содержание в секрете, прощу вас, все-таки это частное письмо моей подруги, и мне бы не хотелось…
— Не извольте беспокоиться, г-жа Авилова. Кроме как по служебной надобности это письмо никто не прочитает. Продолжайте.
Я смотрел на мою обожаемую Полину и восхищался. Как она спокойна, как держится! И в такой момент не забывает о конфиденциальности отношений с подругой. Даже немного отвлекся, рассматривая луч света, игравший ее развившимся локоном. Из небытия меня вывел ее голос, произнесший мою фамилию:
— …И тогда я попросила штабс-капитана Сомова сопровождать меня в публичный дом, где намеревалась найти m-lle Блох и поговорить с ней.
— Почему же вы этого не сделали, придя на место? — спросил Кроликов, избегая называть вещи своими именами.
— Прежде всего я увидела хозяйку публичного дома, невероятно толстую и в вуали, прячущей уродливый шрам на лице. Трудно было представить, что она захочет рассказывать мне о тех временах, приведших к ее нынешнему состоянию. Чтобы немного оттянуть время, я села за рояль и спела романс, попутно размышляя, где же мне добыть хоть немного сведений. И тут случай пришел мне на помощь. В зал вошли две проститутки. Одна, обычная накрашенная брюнетка, а вот другая была одета в институтскую форму, точь-в-точь такую я носила в отрочестве — камлотовое платье, передник и пелеринка на плечах. И я поняла, что мне нужно поговорить с ней. Ведь любители молоденьких девиц будут приходить к m-lle Блох не для того, чтобы наслаждаться видом ее шрама, а именно за такими девушками, вместе с платьем надевающими на себя маску невинности.
— И вы решили поговорить с ней, а для этого пошли к ней в комнату?
— Да, — ответила Полина.
— И она вас не разоблачила? — изумился Кроликов, но тут же поняв двусмысленность своих слов, добавил: — Она не поняла, что вы — женщина?
— Люба не успела. Сначала мы немного поговорили, а потом в комнату вбежала хозяйка и сорвала у меня с головы парик.
— Как вы думаете, откуда она узнала, что вы — женщина?
Полина недоуменно посмотрела на него:
— Помилуйте, Ипполит Кондратьевич, да откуда мне знать? И, вероятнее, никто уже не раскроет, каким образом покойной стало известно об этом. Наверное, у нее был большой опыт по этой части. Впрочем, какую ценность могут иметь мои измышления по сравнению с событиями, увиденными собственными глазами?
В очередной раз я мысленно восхитился ею. Полина не теряла присутствия духа ни при каких обстоятельствах! Решив немного помочь ей, я вмешался в беседу:
— Может быть, в комнатах есть отводные трубки, а владелица заведения подслушивала разговор? Я читал, так в одном замке делали, и все секреты становились явными. Надо у девушки спросить, с которой г-жа Авилова разговаривала, есть ли у нее в комнате такая трубка или нет?
— Зачем же спрашивать? — Кроликов повернулся ко мне. — Мы уже там с утра обыск провели. Никаких трубок, ловушек и прочих монтекристовских подземных ходов не обнаружено. Обычные стены, тайников нет.
— А девушку, Любу эту, спрашивали? Мне денщик сказал, что ее в тюрьму посадили.
Сыскной агент внимательно посмотрел на меня, потом на Полину, словно взвешивая, говорить или нет, и произнес после паузы:
— Не посадили, врет ваш денщик. Пропала Люба, или правильнее, Прасковья Маланьина, крестьянка Псковской губернии.
— Как пропала? — воскликнули мы с Полиной в один голос.
— Очень просто. Нет ее нигде. В розыске она теперь. Так что если вдруг каким боком узнаете — покорнейше прошу сообщить в полицию.
Сыскной агент поднялся со стула, пригладил усы и, надев форменную фуражку, откланялся. Уже в дверях обернулся и сказал серьезным тоном:
— Отеческий совет, Аполлинария Лазаревна: не ищите приключений, они вас сами найдут.
И вышел из гостиной.
Вот такие дела творятся, Алеша, в старинном сонном N-ске.
Пойду немного посплю, уже третий час ночи.
Твой друг Николай.

* * *

Мария Игнатьевна Рамзина — графу Кобринскому, Петербург.

Здравствуй, Викентий Григорьевич!
Сразу же, как получила твое письмо, прочитала не откладывая. Ты просишь поспешествовать тебе в одном деле. Что ж, я всегда рада тебе угодить, ведь ты не чужой мне человек.
Третьего дня послала Полине письмо с просьбой навестить меня, старую тетку. Ее дома не оказалось, слуга вернулся ни с чем. На следующий день тоже ни слуху ни духу, а вот вчера она у меня объявилась, но до этого узнала я, что ввязалась племянница в неприглядное дело. В дом Рамзиных приходила полиция! И не по адвокатской надобности, а с подозрениями! Никогда не было в нашей семье подобного позора, и вот дождались!
Даже если бы ты меня не попросил поговорить с племянницей, я бы все равно ее вызвала к себе. Негоже так поступать! Ко мне уже и Наталья Лаврентьевна, почтмейстерша, заезжала, и первая сплетница нашего N-ска, Аделаида Федоровна. Чего только не говорят, какую только напраслину не возводят, и все корни оттуда идут, из этого змеиного гнезда Елизаветы Павловны, будто на ее «четвергах» больше и говорить не о чем, как о нашей семье.
Не спорю, Полина тоже хороша. Так испортить себе репутацию, посещать притоны — я всегда говорила, что воспитание Лазаря Петровича до добра не доведет. Если бы я тогда не настояла на определении девушки в институт, сейчас и не знаю, что с ней стало бы!
Что-то я заговорилась. Вернемся к нашим баранам, то есть к твоей просьбе.
Я всегда говорила, что у тебя доброе сердце! И когда ты написал, что хочешь представить на комиссию императорского географического общества бумаги и записи Авилова, дабы впоследствии, после высочайшего одобрения, издать книгу его путешествий, я даже всплакнула. Так заботиться о нас, живущих в провинциальной глуши. Так вот зачем ты спрашивал о моей племяннице! Прочитав, что я пишу о бедной вдове, решил помочь, а заодно и прославить нашу фамилию.
Честь тебе и хвала, Викентий! Знал бы ты, как я сожалею о ее поведении, особенно после твоего благородного предложения.
Итак, вчера моя беспутная племянница, наконец, изволила посетить меня. Все-таки я ее люблю, Викентий. Всем хороша: и статная, и умница редкостная. Тоща только, да ничего, после родов наберет округлостей. Выдать бы ее замуж, чтобы голова не болела у меня, как пристроить племянницу. Грешным делом думала я, что ты ею интересуешься, жениться хочешь, потому что холост всю свою жизнь. Ошиблась.
Опять я заговорилась. Впрочем, в мои годы это не мудрено.
Полина была прекрасно одета. В простое полотняное платье, сидевшее на ней, как влитое. Я даже не удивлюсь, узнав, что она не носит корсета. С ее привычкой заниматься лаун-теннисом всего можно ожидать.
Поцеловав меня, она села напротив и посмотрела мне в глаза:
— Как вы себя чувствуете, тетушка?
— Твоими молитвами! — не удержалась я. — Скажи мне, душа моя, что за слухи о тебе по городу ходят?
Она сделала вид, что не понимает, о чем я толкую:
— Какие слухи, Мария Игнатьевна?
— А такие, моя милая. Будто подозревают тебя в убийстве кокотки. Может, и не сама убила, но при этом присутствовала. Люди говорят.
— Люди говорят глупости, — резко ответила она. — И слушать их, только время терять. Ведь вы меня не за этим позвали, тетушка? Чтобы я выслушивала сплетни записных болтушек, как Наталья Лаврентьевна и Аделаида Федоровна.
И все-то она знает!
Полина отпила чаю и резко сказала:
— Если вы за этим позвали, то мне лучше будет уйти. Дела накопились.
— Сиди, сиди, — я остановила ее, уже готовую подняться с места. — Ишь, прыткая какая! Раз позвала, значит, дело к тебе имеется. Мне тоже недосуг сплетни выслушивать, да приходится иногда. Не буду же я, как ты, с места вскакивать.
— Тогда чего ж вы хотели, ma tante? Тетушка (франц.) .

— спросила Полина с интересом. Даже чашку в сторону отставила.
— Хочу тебя обрадовать, моя дорогая! — сказала я ей. — В Императорском географическом обществе хотят выпустить в свет книгу о твоем покойном супруге!
— Не может быть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26