Я продиктовал. Он записал и попросил минутку подождать у телефона. Так уж у них там в конторе поставлено дело: я жду у телефона, в это время он набирает на компьютере нужные мне цифры. И готово: кто хозяин, где живет, где и кем работает. Все в несколько секунд. И не нужно болеть голове, мучаться неразрешимой проблемой. - Ты слушаешь? - говорит Стае. - Конечно. - Нет у нас такого номера. Не значится... А следовательно, не существует в природе... Ты не перепутал что-нибудь? Я ничего не перепутал. На цифры у меня профессиональная память. Я сидел, сжав голову руками. Меня грело мое нежданное богатство. Опять я восстанавливал по порядку последние события... Что-то в них на самом деле было странным. И я никак не мог вспомнить что. Проходили перед глазами кладбище, поездка к Прохорову домой, поминки, Кира, Николай, пропавшая фотография, кабак, Модник, обрабатывающий меня, Алиска в глубине зала, разговор с ней в редакции, остальное мельтешение событий, и сухие щелчки воздуха в заключение, и сраженный незнакомец, крови которого они страстно домогались. Почему он бомбардировал редакцию, а не тащил свои документы в милицию, где им бы наверняка обрадовались больше? Опять я по глупой привычке задаю вопросы самому себе. Сжимаю голову руками, выдавливаю из мозгов мои проклятые вопросы... Думать, вспоминать, думать. Что-то вокруг меня было странным - я чувствовал, ощущал. Возвращался к началу, тысячный раз просматривал до конца картинки, подробно, до отвращения, до оскомины. Мимо чего-то, важного очень, я проносился. Что-то мелькало перед глазами едва различимым пятном... Третья кружка чая испускала терпкий пар. Последний сахар из пачки я уже размешал. Придется переходить на карамельки, если повезет их достать. Хотя можно вытащить из пачки бумажки и забрести как-нибудь на Рижский рынок. Приобрести килогграмм-другой. В колотом виде, быстрорастворимый или в виде песка. Вредный для здоровья продукт, о чем предупреждают нас в последнее время медики. Я довел себя до того, что перестал соображать вообще. Передо мной стояла еще проблема: вернуть деньги владельцу. Не могу же я присваивать их просто, так, не зная сути исполненной работы!.. Опять возник соблазн отправиться на толкучку. Не поскупиться, приобрести там японский диктофонмечту чуть ли не со школьной скамьи. Вообще-то мне всегда везло. Как ни крути, как ни рассматривай мою жизнь на свет, нужно сказать честно: я счастливчик. Я никогда не делал того, ЧЕГО НЕ ХОТЕЛ. Никогда... Это была моя самая страшная тайна, ее я не открывал никому, даже собственной жене в самые любвеобильные наши часы в начале супружеской эпопеи. Женился я потому, что захотел. Никто меня не заставлял. В журналистику пошел сам. Потому что считал эту профессию лучшей на белом свете. Не жалею, что отовсюду меня гнали... Я - самый счастливый неудачник на земле. Многие, я знаю, позавидовали бы мне, если бы знали мой главный секрет. Мне даже досталось меньше всех. Если по большому счету. Прохоров и Валентин - покойники, Николай и Аляска - трясутся от страха, предатель наказан. Один я цел и невредим. Один я без тени сомнений сижу и размышляю, о чем душе угодно. Да еще и с большим прибытком, Везунок... Я вспомнил, как удивлялся Николай после того, как спас меня: словно массаж делали... Значит, меня не били?! Меня ласково массировали?! А моего защитника припугнули так, что у него до сих пор дрожат колени?! Интересные дела. Интересные делишки. Я вспомнил слова Николая, он говорил: грамотные ребята, а отпустили девицу. Ведь она наверняка кого-нибудь приведет. Привела. На самом деле: будто специально они отпустили Киру за подмогой. Чтобы не мучить меня слишком долго. Кира?! Она звонила куда-то перед тем, как нам уйти с поминок. Мы с Николаем тупо рассматривали то место, где только что лежала фотография Прохорова, а она в это время звонила. Никто не знал, куда мы отправлялись. Никто... Ни единая душа. Только мы трое.. Надо же! Все сходилось. Даже объяснялась нежность ребятишек. В ней отразилось сочувственное отношение ко мне самой девушки. Я представил, как она отдает по телефону приказание Моднику: поаккуратнее с ним, он мне нужен целеньким, что-то в нем есть такое, от настоящего мужчины. Хочу, мол, чтобы он лишь отошел от этой истории. Если умный человек, поймет: не нужно в нее углубляться. А если не умный?.. Если не умный?.. Теперь-то я догадался: виновата любовь... Вдруг, внезапно дошло. А я не верил в нее бедолага. Все ловил мгновения счастья. Все боялся, что оно кончится так же быстро, как и началось. Чай давно остыл и стал невкусным. Деньги? Чтобы я мог вести себя с ней как джентльмен, чтобы она не чувствовала себя скованно. Изза меркантильных каких-то мелочей. Я начал догадываться, почему Прохоров и Валентин выбросились из окна. От тоски... Если бы им не помогли, они все равно сделали бы то же самое. Предатель бы застрелился сам. Ему тоже не нужно было помогать. Он расправился бы с собой самостоятельно. От тоски. От дичайшей, бесповоротной тоски. Телефонный звонок прерывает мои теоретические изыскания. Кому-то я еще нужен. - Володя? - Как раз думал о тебе, - говорю я. - Ты легка на помине... Привет. - Правда? - удивляется она. У нее живой, радостный голос. Я не хочу верить в то, что только что пришло мне в голову. Не хочу и не могу... Но червячок посасывает. - Ты откуда?-спрашиваю я. - Из университета... Минут через сорок освобожусь. - Отлично,- говорю я.- Значит, через час мы встречаемся, идет? - Идет, идет... - соглашается она. - Как твои дела? - Вот я тебе все и расскажу,-обещаю я. Мы договариваемся, и я вешаю трубку. Стул у окна кажется инородным телом, воплощением моей очередной глупости. Вдруг что-то не так, вдруг мои логические построения - блеф? Вдруг? В коридоре шарканье, словно кто-то топчется на месте, слепо тычась в стену. Потом дверь открывается, и я вижу уборщицу. У ног ее пылесос, в руках тряпица и ведро с мусором. - Добрый вечер,-говорю я, убирая в стол кипятильник, кружку и пустую пачку из-под сахара.- Опять вам не везет. - А что такое? -спрашивает она. - Алиса увольняется. Вы знаете, она попала в больницу. - Слышала. - говорит уборщица. - Пусть увольняется. Я-то здесь при чем. Столько вас на моей памяти устроилось и уволилось, не сосчитать. - А убираться? - удивляюсь я. - Вам же стол выгребать. Это же столько бумаги. За день не перетаскаешь. - Это не моя забота, - отвечает чуть ли не с гневом уборщица. Она вкатила пылесос и воткнула штепсель в розетку. Протирает влажной тряпицей подоконник. - Как это? - не понимаю я.- Кто же убирает? - Да никто, наверное. Кто придет, тот и убирает... Я в бумагах ваших не разбираюсь, вдруг выкину что-нибудь важное. Грехов потом не оберешься. - А мой стол? - спрашиваю я. - Из моего стола разве не вы все выкидывали? - Не я, - отвечает она. - Я же сказала. - А кто? - Я-то откуда знаю. Уборщица смотрит на меня, как на несмышленыша. Не умеющего сообразить простой вещи. На вроде бы умного человека, с высшим, наверное, образованием.
С Кирой мы встречались на "Библиотеке им. Ленина" у последнего вагона от "Университета". Я пришел раньше, встал так, чтобы не мешать народу, который накатывал волнами. Поезда метро увозили людей, вконец замотанных трудовым днем. Кира появилась неожиданно, шла ко мне по платформе, я просмотрел ее... Она вроде бы ничем не выделялась из других граждан, окружавших ее. Но что-то в ней было НЕЗАВИСИМОЕ. Она смотрела поверх толпы, вместе с ней шел праздник, которого не было ни в одном из тех, мимо которых она проходила. - Привет,- сказала она, приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку. Я обнял ее, легко на мгновение прижал к себе. Это получилось само собой, и я понял: ничего не изменилось. - Ну как? - спросил я.- Отыскала сегодня какой-нибудь новый секрет русского характера? - Да,-сказала она. - Много секретов... Целый день читала Достоевского и Бердяева... Но все они ничего не стоят. Потому что главный секрет - в тебе. Но ты хранишь его как зеницу ока. - Брось, - сказал я. - Какие могут быть от тебя тайны? Я тебе выболтал все, ничего за душой не осталось. - Ой ли? - спросила она.- Куда мы пойдем? - Поедем, - сказал я. - Давай сначала съездим в одно местечко... Такси не останавливались, даже с зелеными огоньками. Наконец подрулил частник. - Сороковая больница. Это за Выставкой, недалеко... - Он выжидающе смотрел на меня. Размышление было секундным, потом он бросил недовольно: - Садись. - Ты хорошо выглядишь, - сказала Кира. От нее чуть-чуть пахло духами. Мы бодро катили по центру, потом по Лубянке, обставленной огромными мастодонтами КГБ, потом по Проспекту Мира. Водитель попробовал заговорить, сказал что-то общительное, но я не поддержал разговор. Он получал свою сверхприбыль. - Что здесь будем делать? - спросила Кира, когда мы вышли. - Приехали проведать коллегу, - сказал я. Мы сдали в раздевалке плащи, нам выдали рваные застиранные белые халаты. Мы накинули их на плечи и двинулись по лестнице на второй этаж. - Слушай, - сказал я. - Что тебе делать в твоей Америке? Оставайся здесь навсегда. На родине своих предков. Славянских душ здесь хоть пруд пруди. - Я подумаю,-сказала она. В ее голосе послышалось раздражение. Наверное, я сказал что-то бестактное. В коридоре стоял телевизор, человек двадцать женшин в одинаковых халатах смотрели фильм про любовь. Мы прошли, нас оглядели с головы до ног, В палате было шесть коек. Алиса лежала и читала газету. Она подняла на нас глаза, увидела меня, на ее лице отразилась легкая неприязнь... Отложила газету и села. Я не узнал ее: то ли она постарела, то ли ее лицо обесцветилось, стало тусклым, как старая фотография. Я вспомнил, что ничего не принес с собой. - Здорово,- сказал я.- Вот, решили навестить тебя. Просто так. Она молча смотрела на меня, не веря в мою искренность. - Мы на минуту, - сказал я. - Девушку зовут Кира. к журналистике она не имеет никакого отношения. Алиса кивнула. - Я хотел бы поговорить с тобой. Ты как? Она отрицательно покачала головой. Глаза ее округлились в ужасе, она взяла с тумбочки свою газету, руки ее дрожали. - Нет, нет, - сказал я быстро. - Ты не поняла... Наш уговор остается в силе. Это успокоило Алису, безразличие, перемешанное с наступающим покоем, появилось в ней... Из-за моего плеча выступила Кира, в руках у нее была заграничная шоколадка. Очень красивая с виду. - Это вам,-сказала она, протягивая ее Алиске. Та молча взяла. Видно было, подарок понравился ей. - Мы на минуту, - сказал я. - Проведать... Ты идешь на поправку. Она кивнула. - Слушай, - сказал я, - чуть не забыл... Ты не помнишь, кто мне очистил стол? Ну, когда я устроился к вам? У меня в столе оказалось пусто, ни единой бумажки. Мой вопрос ничего не изменил в ней, не вызвал никакой реакции. Она задумалась на секунду, вспоминая, а потом ответила: - Приятель твой, Степанов... Кто же еще.
На работу мне удалось попасть только к одиннадцати. Ни машин у подъезда, ни людей. Но милиционер на посту стоял, вернее, сидел на стуле. - Не скучно?-спросил я, показывая пропуск. - С первого числа нас снимают,- сказал он.- Новые демократические веяния... Посадят старух. Я хмыкнул неопределенно. Давно пора, парень - кровь с молоком, на нем бы пахать. Хотя, конечно, мне за их спинами поспокойнее. На нашем этаже тишина и - никого. Как раз то, что нужно... Я прошел по коридору, оглядываясь по сторонам. Народ на дачах, у всех есть садовые участки и домики. Все копают картошку и затаскивают ее в подполы. Гарантируют себе сытую жизнь до следующего урожая. Просекли главный принцип наступающих перемен: сам о себе не позаботишься-не позаботится никто. Один я, бесприютный, явился на рабочее место. Отомкнул свою дверь, вошел в комнату и сразу же полез за кипятильником. Не могу начинать ни одного дела без крепкого чая. Шнур от моего телефона кончался розеткой на стене. Дальше тянулась "хлорка", прибитая гвоздиками к стене. Она поднималась к потолку, изгибалась под прямым углом и бежала к двери. Там она встречалась еще с одной "хлоркой", от Алискиного телефона. Обе они через замазанную дырочку в стене попадали в коридор. Я заварил чай и вышел туда. По стене над головой тянулось много проводов, разглядеть свой было трудно. Они все одинаковы, как братья-близнецы... Пришлось притащить стул, встать на него и вести по своему родному проводу пальцем. Так, черепашьими шагами, передвигая стул, я двинулся по коридору. В хитросплетениях проводов все было честно, каждый из них знал свое место. Занятие мое было муторное, но я все же решил довести его до конца. Двигал, двигал стул, пока не додвигался до двух черных коробок, в которые собирались все телефонные нити. Значит, конец эксперименту. Мой проводок шустро нырял в левую коробку и пропадал там. Я знал теоретически: дальше они превращаются в кабель, тот спускается вниз, на первый этаж, где-то там соединяясь с другими, становится еще более толстым кабелем, тот в свою очередь уходит под землю, тянется к телефонной станции... А там - аппаратура и все такое. Выше моего понимания. Я разочарованно хмыкнул, собрался уже слезть со стула, как вдруг в последний момент кто-то надоумил меня приподнять крышку и заглянуть туда. Мой проводок определить было трудно, они перед коробкой все смешивались. Я догадался подергать его снизу - в коробке шевельнулся один. Он тянулся к клеммам... Но к этим же клеммам был пристегнуть еще один. Привинчен. К двум маленьким гаечкам. Вместе с моим. Теперь пришлось подергать другой проводок. Чтобы посмотреть, какой зашевелится вне коробки. Зашевелился... Побежал прочь от меня по стене. Пришлось опять двигать стул. На этот раз работа пошла веселее... Я перемещался вдоль стены в обратную сторону, пока не дошел до кабинета Степанова. Тут мой проводочек изгибался и пропадал в стене вместе с еще одним...
Я обещал Кире посвятить работе, час, от- силы два. Мы собирались с ней на дачу к Тихону Ивановичу. В какой-то уютный подмосковный уголок, где нас поджидали замоченные с луком в уксусе шашлыки. Тихон Иванович персонально приглашал меня. Правда, через Киру. Но это ничего не меняло - у меня срывались столь великолепно задуманные планы. Я набрал домашний телефон Степанова, в душе желая, чтобы свершилось и он оказался тоже за городом, на своем обильном огородике. Я надеялся на это с каждым длинным гудком, но на шестом он поднял трубку. - В такую погоду,- сказал я,- и в Москве? - Дите простыло, ходит с соплями... А ты? - Собирался ближе к вечеру... Хочу поговорить. - Давай. - Не по телефону. - Что, проклюнулось что-нибудь?.. До понедельника потерпеть не может?.. - Может, конечно... Но лучше сегодня. - Подъезжай. Конечно же... Я всегда тебе рад. Сказал он это искренне. Или мне показалось?.. Я когда-то был у Степанова в гостях. Давно, но зрительная память не подвела. Он жил на Рязанском проспекте, от метро минут пять пешком. У дома много деревьев и большая безлюдная детская площадка. И совсем другой воздух. Не то что в центре. Его "Жигули" стояли у подъезда. Это была журналистская лошадь потасканная машина, истинное средство передвижения, а не роскошь. Я поднялся на пятый этаж и позвонил. На губах у меня играла улыбка смущения. Я ощущал себя провокатором. Человеком, у которого зло на душе. Степанов открыл. На лице его - домашнее радушие, но в глазах застыла некая тревога. Я уловил ее. Тревога эта не относилась к сенсации, которую я должен был принести с собой. - Проходи, - сказал он. - Ты давно у меня не был. В коридор выбежал мальчик лет шести. Он остановился и стал смотреть на меня во все глаза. - Паша, что нужно сказать? - Здравствуйте, - сказал мальчик. - Привет, - сказал я, ненавидя себя. - Меня зовут дядя Вова. Вышла и жена, встала рядом с мальчиком, погладила его по голове. Таким миром веяло, от всей этой семейной идиллии, что впору было заскрипеть зубами от досады. В двери было три замка, и я догадался: они прочно запирали ее. - Поставь мне мультфильмы,- попросил мальчик. Жена Степанова вытащила из кармана черную коробочку, направила ее в комнату и нажала на какую-то кнопку. Через секунду в комнате возник характерный звук заработавшего телевизора. Сделано это было так обыденно, что я понял: она давно уже привыкла к своей технике, сработанной где-нибудь в далекой Японии. - Пойдем,-сказал Степанов,-посидим, расскажешь, с чем приехал, У него была комнатка. Что-то типа кабинета, где много книг и рабочий стол. И пишущая машинка "Триумф"-голубая мечта всех журналистов... На столе лежал красивый том. Книга рекордов Гиннеса. В русском переводе. - Вот, купил,- сказал Степанов, заметив мой интерес. Он открыл створку шкафа, достал начатую бутылку коньяка и две рюмки. - Лимонов нигде нет,- извинился он.- Так что обойдемся шоколадкой. - Толя, - сказал я, - мне многое непонятно... Я вот обнаружил, что проводочки от моего телефона идут к тебе в кабинет. Что ты на это скажешь? Можно было бы и потемнить, подержать этот козырь в запасе, но я уж и так был весь в тумане, и сгущать его еще больше не хотелось. Степанов, не обратив внимания на мои слова, налил между тем по полной рюмке, поднял свою и произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12