Просто ломало все тело. - Чего они хотели? - Закурить. - Ты не дал? - Собирался дать... - Странно... Грамотные ребята... И, извини, молотили тебя не сильно. Так, как мамаша детишек, - больше для острастки. - Ничего себе мамашки! - скрипел я. Но ко мне уже возвращалось чувство юмора. - Если бы вы не прибежали, они бы из меня душу вытрясли. - Если б так... - все еще сомневался Николай. Наверное, ему приходилось бывать во всяких переделках, и что-то из происшедшего не укладывалось в законы серьезных мужских разговоров. - Девчонку отпустили... Кто же так делает? Но - грамотные ребята. - Я сама убежала, - сказала Кира. Больше всего произошедшее подействовало на нее. Она стояла бледная, прижимая к груди сумку, которую вообще-то нужно носить через плечо. - Так бы и дали бы они тебе смыться!.. - А я думал сначала, что это твоя работа, - проговорил я. Они стояли, я сидел, прислонив затылок к холодной стене, и смотрел на них. Вернее, на Николая. Все-таки я оставался верен своей профессии и догадывался: в эти минуты, когда он пребывал в роли благородного спасителя, он не станет юлить. Он рассмеялся, простецки, как бесхитростные деревенские ребята: - Вообще-то я хотел с тобой поговорить. Выяснить кое-что... Но тебе и без того досталось... По поводу той фотографии, ты же знаешь, о чем я говорю? - Какой фотографии? - спросила Кира. - Нельзя же так надеваться над женщиной, Я второй раз слышу про эту фотографию. Ничего не могу понять. - И я не могу, - сказал Николай, но уже без смеха. Азарт совершенною подвига постепенно покидал его. - А ты? Я прикрыл глаза - все-таки мне порядочно досталось. Во рту собиралась тягучая слюна, живот болел и ныло в боку. В других местах боль была слабее, но была и разливалась по телу, я только сейчас почувствовал, как устал. - И я ничего не могу понять. - Я посмотрел на Николая, а потом на Киру. И подмигнул ей. Просто так, чтобы она не слишком переживала из-за меня. Чтобы прийти в себя, хватило минут пятнадцати, я расхрабрился, даже согласился продолжить вечер. Кабинеты для избранных находились на втором этаже. Из них выходили в общий зал небольшие балкончики, на которых при желании можно было постоять и поглазеть вниз. Там веселился народ. Половину зала занимали столики, вторая половина свободная для танцев площадка и небольшая эстрада. Должно быть, это раньше был кинотеатр, а до революции - дворянское собрание. Меня слегка мутило, и не хотелось ни пить, ни есть. Ничего не хотелось... Я подумал, что с нашего балкончика хорошо блевать. Когда переберешь и захочешь продолжения шикарной жизни. Внизу скакали и резвились парни с девчонками. Другое все-таки поколение. Раз я здесь, а они - там. - Испугалась? - спросил я Киру. - Да. - Это тебе не Сан-Франциско, - пошутил я. - Еще не пропало желание составлять мне компанию? - Не пропало ли оно у тебя? - спросила она. - Знаешь что, - сказал я, - ведь это ты меня спасла. - Это получилось случайно. Наверное, от страха. Но я рада, что так вышло. И тогда я ее поцеловал. При Николае... Я забыл, что он где-то рядом с нами. Она не вырывалась и не ударила меня сумкой по голове. Она восприняла это, как заслуженную награду. Наш товарищеский поцелуй... Но что-то он оказался слишком долог. Это произошло само собой, я, благодарный проходимец, лишь хотел прикоснуться к ней губами, ничего больше. Но что-то заставило меня сжать ее плечи и крепче притянуть к себе. Она тряхнула головой, разметав волосы, и посмотрела на меня. Она ничего не могла понять. - Давай поужинаем, что ли? - сказал я в растерянности. - После всего нужно как следует вмазать, успокоить нервишки, - сказал хозяин кабинета. - Да, - согласилась Кира. Николай совершенно не удивился тому, что произошло между нами... Меня тянуло на балкончик, посмотреть на народ. Я привык быть в его сердцевине. Поэтому при первой возможности я туда и вышел-к грохоту, бьющему по ушам. Внизу много курили, над столиками и разноцветной толпой стелился сиреневый дым. Вообще, там было весело, я бы с удовольствием расположился там. Но отсюда все было видно. По привычке я останавливал свой взгляд на дамочках. Но без прежнего удовольствия. Сегодня тянуло намечать их недостатки: эта слишком толста, та - худа, та - раскрашена... Недолго в общем-то смотрел. Пока не увидел Алису. Соседку по уютному редакционному кабинету. Поистине вечерок, полный неожиданностей! .. Алиса, сидела вполоборота ко мне. Столик сервирован на четверых, но в этот момент она была одна. Я сразу заметил, как нервно она курит, как напряжена внутренне. Словно не отдыхать пришла сюда. а выполнять очередное редакционное задание. К тому же важное, и к тому же не очень осуществимое, тo есть трудное. - Она занималась тем же делом, что и я недавно. Смотрела на вход. Смотрела... Это было очевидно, она не маскировалась. Смотрела со скукой и злостью одновременно. Я немного изучил ее. Когда у нее что-то не получалось, она выходила из себя. И начинала покусывать свои тонкие губы. - Хорошенькое местечко? - Николай подошел и встал рядом. - Отличное. - Мы с Валькой отсюда девок выбирали... Постоим, покурим, и уже знаем, кого снимать... Ты, серьезно, ничего не оставлял на тумбочке? - Ты же видел, - ответил я. - Значит, показалось. Извини, - хлопнул он меня по плечу. Я согнулся под его ладонью, словно ток прошел по телу. Он убрал руку и посмотрел сочувственно. - Никак не идет из головы: почему тебя те ребята отоварили? На случайность не похоже... Никто же не видел, что ты здесь. Ведь так? - Так, - сказал я. Меня и самого занимал этот вопрос. - Но отоварили грамотно... Может, ради смеха? - Может, - согласился я. - Но ты на всякий случай подумай: ному мог перейти дорогу?.. Они тебя жалели. Что ни говори. - Хорошо. Я подумаю... Мельком взглянул на Алисочку: она все так же курила, все так же смотрела на дверь и никуда не торопилась. Но теперь весь "состав" стола был на месте. Рядом расположились две зеленые девицы, лет по шестнадцати, и их парень, некий невзрачный блондин. За километр было видно: они к моей коллеге не имеют никакого отношения. Долго я не продержался, уж очень все болело.. Кира тоже посматривала на часы. Нам вызвали такси, мы попрощались с Николаем, и я щедро выложил на стол деньги. Он не удивился им и не сделал попытки отказаться. Я положил слишком много денег и сделал это намеренно - мне нужно было еще раз встретиться с Николаем. Сегодня я был не боец. Он оставил мне свой телефон спортивной школы, где он бывал до часу дня три раза в неделю. Мы даже обнялись на прощанье, причем он сделал это бережно, так что я даже не почувствовал его медвежьего прикосновения. - Отличный денек, - сказал я Кире, когда мы сели в такси. - Неплохой. - Мне почему-то кажется, что на этом ничего не заканчивается. - Что? - Все, - сказал я и замолчал. - Может, ты мне объяснишь что-нибудь из того, что случилось сегодня с тобой? - Давай завтра. - Значит, будет и завтра? Отлично... Ты не хочешь знать, куда мне позвонить? - Конечно, - сказал я и взглянул на нее. Последние часы я много смотрел на нее. Даже, наверное, слишком много. Кира открыла сумочку и стала там рыться. - У тебя нет ручки? - Откуда? Сапожник всегда без сапог. Она повернула сумочку к свету, поискала ручку на дне. И вдруг мне на колени упал ее паспорт. Я сразу догадался, что это паспорт... Но был он слишком толст для краснокожей книжицы. И совсем не красный. Я повернул его обложкой к себе. Его верхнюю часть занимал огромный герб, но не нашего государства. Я где-то видел его - то ли по "ящику", то ли в газетах, - этот герб. Я догадался, чей это герб. Но никак не мог поверить. - Так, значит, Сан-Франциско? - спросил я. - Я же говорила, - ответила Кира, забирая у меня из рук документ и возвращая его на место. Она все же отыскала ручку, вырвала из блокнота бумажку и записала цифры туда. - А чтобы у тебя был стимул позвонить, - сказала она, передавая мне ее, я хочу сказать, что, кажется, где-то встречала одного из парней, которые тебя били. - В Сан-Франциско? - спросил я. На этот раз в моем голосе не было и намека на иронию. Я был в высшей степени серьезен. Но она ничего не ответила. Потянулась, прикоснулась к щеке холодными губами и вышла из машины.
Степанов меня не узнал. Или сделал вид... Он всплеснул руками, взял меня за руку и подвел к окну. - Вчера на тебе этого не было, - изумленно сказал он. Всю ночь ставил свинцовые примочки. Фонарь под глазом светился так себе. Бывают экземпляры и получше. К утру он оформился окончательно, и, если бы не чувство долга, я бы с удовольствием остался дома. - Что-то наклевывается? - спросил он с надеждой. Радостной и тревожной одновременно. Как я его понимал! - Может быть, может быть, - сказал я неопределенно. Степанов взглянул на меня восхищенно, на творение собственных рук. - Зачем явился? Думаешь, ты здесь нужен? Протирать задницей стул? Для этого существую я. Иди, подлечись, займись еще примочками. Если это ради дела, мы тебе выпишем материальную помощь, на издержки... Только твори. - Нравится? - спросил я. - Не то слово... Может, поведаешь что-нибудь? - Рано, рано, - стал отнекиваться я. - Еще не время. - Я рад, рад, - говорил он, выпроваживая меня из двери своего кабинета. Но чтобы всесоюзного: масштаба. Чтобы прогремело по всему небосклону. Чувство долга привело меня в свою комнату, где уже сидела Алисочка, внимательнейшим образом изучая хитрую газетку "Коммерсантъ". Она подняла на меня глаза, так же небрежно оформленные, как и всегда, и сказала: - Поздравляю, дорогой... Асфальтовая болезнь - прекрасна. - Ты это серьезно?.. Про дорогого? - В некоторой степени. - В тебе столько достоинств, - сказал я. - Ты удивительное создание. - К чему это? - спросила она. - Не провести ли нам как-нибудь вместе вечерок? В интимной обстановке? - На прошлой неделе мне то же самое предлагал один из наших с тобой сослуживцев. Я ему сказала, что он будет пятым... Значит, ты шестой. - Что - шестой? - не понял я. - Шестой, которого я послала туда же, куда и всех пятерых. Она, видите ли, давала мне от ворот поворот. Ставила на место. Она думала, я всерьез... Но в таких мелочах журналисту нужно разбираться. Когда что-то всерьез, а когда понарошку. - Между тем, - сказал я, - мне знакомо одно расчудесное местечко. Называется кафе "Орфей". Нам бы там с тобой было хорошо. - Да что ты говоришь! - воскликнула она. Но без всякого энтузиазма. - Ты меня обманула, - сказал я печально. - Зачем? - Я? - Ты сказала, что Прохоров пил. Он на самом деле грамма в рот не брал. - Я сказала? - удивилась она. - Что-то не помню. НЕ помнила! Такую мелочь, случайные слова, которые и на десять-то минут запоминать излишне. НЕ УДИВИЛАСЬ ВОПРОСУ. Не удивилась моей проницательности. И тому, что я ни с того ни с сего снова завел разговор на эту тему. Словно бы ожидала его. Но не была готова. Она достала сигареты и чиркнула спичкой. До меня докатился сладковато-тошнотворный дым "Стюардессы". Сейчас он показался особенно противным. Она покусывала губы и держала в наманикюренных пальцах у рта эту гнусную сигаретку. - Ты что-то знаешь, - сказал я, разглядывая ее. Она затянулась пару раз и ответила: - О чем ты? - К моему приходу хорошо подготовились. Очистили стол, даже заменили перекидной календарь. К чему бы это? - Ты не рад? - Алиса... - сказал я и помолчал, собираясь с мыслями. - Мне сказали, что после того как Прохоров выбросился из окна, на его стуле напли белую розу. Удивительная предусмотрительность для самоубийства. Тебе не кажется? - Не кажется, - сказала она, тыча сигаретой в пепельницу. - Мы, Володенька, уже имели однажды с тобой беседу на эту тему... С тех пор ничего не изменилось... Мне начинает казаться, что ты маньяк. - Тогда послушай меня... Правильно ведь говорят: одна голова хорошо, а две - лучше. Мне кажется, ты одна не справишься со всем этим. Не потянешь... Может, тебе нужен помощник? Чтобы советоваться,. чтобы не наломать как-нибудь дров?.. Ты извини, что я опять. Я в последний раз об этом. - Хорошо, что в последний раз, - сказала она. - Я не понимаю, о чем ты говоришь... Это все, чем могу посочувствовать тебе, дорогой... Запомни раз и навсегда. Я ничего не знаю... И знать не хочу... Тебе вступило что-то в голову. Но последнюю фразу она произнесла лениво и словно бы по обязанности. Она здорово недоиграла. Я позавидовал ее упорству и с неким жалостливым чувством посочувствовал ему. Наш увядший диалог прервал телефонный звонок. - Владимир? - спросили в трубке. - Да, - ответил я. Интонации голоса и он сам локазались мне знакомыми. Даже очень. Я уже имел честь однажды слышать его. - Владимир, - продолжал голос, - хочу вас предупредить... - Послушайте, - сказал я нагло. - Чтобы не было недоразумений... Вам, наверное, нужен не я, а... Я знал, кого имею в виду, и голос на другом конце провода - тоже. - Вы, вы... Вы ведь Владимир Филимонов? - Ну, допустим... - У вас работает девушка, вы знаете, о ком я говорю... Так поберегите ее. Не дай Бог, с ней случится что-нибудь. - Что, если не секрет? - Да разное, знаете ли, может быть. Чего только в наше время с людьми не случается. От излишнего любопытства. - Меня это тоже касается? - быстро спросил я. - Вас? - удивился он.- Пока не знаю... Мне нужно немного присмотреться к вам. - Хорошо... У меня предложение. Что если нам встретиться?.. Посидеть, выпить, закусить... Поболтать кое о чем. А? - Я встречался как-то с вашим предшественником. Но у вашего брата журналиста, к сожалению, язык без костей... За это, видимо, и поплатился. Следом посыпались короткие гудки. У него была манера уходить по-английски, не прощаясь... Я сидел и смотрел на Алису, дотрагиваясь время от времни до ушибленной ноги. Там был эдоровеняыл синяк. Даже с кровоподтеком. Наверное, все-таки мне запузырили разок ботинком. Меня вчера хорошо предупредили, вежливо и тактично. Другому счастливчику этого бы за глаза хватило, чтобы уяснить, что сия тернистая тропинка не ведет к личному благополучию. Я последовал совету Степанова и покинул рабочее место. Тем более что больше в редакции меня ничего не держало. На улице зашел в первый же телефон-автомат и позвонил Николаю. Его позвали. Не прошло и минуты, как он подошел. В трубке я различал воздушные хлопки смертельных ударов и азартные выкрики. - Поболтаем? - сказал я. - Если хочешь, - ответил тренер. - Подъезжай. Я как раз через полчаса заканчиваю... Из-за подбитой ноги меня так и тянет слегка прихрамывать. Выхожу из метро "Измайловская" и с удовольствием шкандыбаю один: сегодня я, как кинозвезда, приковывал к себе всеобщее внимание. Из-за своего фонаря. Николая я нахожу легко - он сам идет мне навстречу. Мы молча протягиваем друг другу руки. Немного кружится голова: то ли от свежего воздуха и тишины, то ли от того, что мне ее вчера немного повредили. - Извини, - говорит Николай, - я честный мужик и хочу с тобой поступить честно. ..Вступление не из традиционных. Но бывают и более оригинальные. Мне приходилось встречать всякие... Но это не та нота, на которой мы вчера-расстались. - Если бы не ты, синяков на мне было бы больше, - услужливо поддакиваю я. - Не в этом дело,-качает головой Николай.- Я тебя не знаю. Что мне, больше всех нужно? - Вчера ты испытывал ко мне любопытство. - Я честный мужик, - опять говорит он. - Давай расстанемся по-хорошему. Я догадываюсь: за то время, что мы не видели друг друга, что-то произошло. Обидно. Признаться, я надеялся на его помощь. - Хорошо, я исчезну... Но только ты ответишь на пару моих вопросов? Последний раз. - Надеюсь, не для печати? - шутит он. Но глаза прикованы к моей сумке. Он хотел бы обличить меня в коварстве. Так ему легче оправдать наше безвременное расставание. Должен же он найти зацепку, прибегнуть к благороднейшему из мотивов: сам дурак, сам дурак... Я на миг отвлекаюсь: вот подлинно русская черта! Надо бы сказать о ней Кире, если у нас возникнет филологический разговор. Заодно упомянуть о ней в своем очерке. Этак небрежно, профессионально, словно каждый день мне приходится делать подобные открытия. Стряхиваю сумку с плеча, ставлю на капот "Москвича" и раскрываю. Там газета "Известия", сломанный зонтик и кепка - на случай резкого похолодания. - Звукозаписывающей аппаратуры нет, - говорю я миролюбиво. - Вопрос первый: почему ты вчера обратил на меня внимание? - Из-за фотографии... Ты знаешь, о какой фотографии я говорю? - Да, - киваю я. - Я так и думал. Он уличил меня во лжи, ему стало легче... Я заметил, как отпустило его напряжение. Он никого отныне, с этой секунды, не бросал в беде, он просто уходил в сторону от темной истории, храня незапятнанной свою светлую совесть бывшего спортсмена. Теперь-то он сможет спать спокойно... Я тоже искупил этот грех, насчет совести, но немного раньше. Из дверей высыпает ворох ребят в спортивных шапочках, Им хорошо, они веселы и непосредственны. В них не скрыто никаких хитростей и коварств. В них все понятно. Николай оживает, в его глазах чуть ли не любовь. - До свидания, Николай Петрович! До свидания! - Привет! - машет он им рукой. И оборачивается ко мне: - Понимаешь, я встретил этого типа в "Орфее". Два раза. Еще когда Валька был жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Степанов меня не узнал. Или сделал вид... Он всплеснул руками, взял меня за руку и подвел к окну. - Вчера на тебе этого не было, - изумленно сказал он. Всю ночь ставил свинцовые примочки. Фонарь под глазом светился так себе. Бывают экземпляры и получше. К утру он оформился окончательно, и, если бы не чувство долга, я бы с удовольствием остался дома. - Что-то наклевывается? - спросил он с надеждой. Радостной и тревожной одновременно. Как я его понимал! - Может быть, может быть, - сказал я неопределенно. Степанов взглянул на меня восхищенно, на творение собственных рук. - Зачем явился? Думаешь, ты здесь нужен? Протирать задницей стул? Для этого существую я. Иди, подлечись, займись еще примочками. Если это ради дела, мы тебе выпишем материальную помощь, на издержки... Только твори. - Нравится? - спросил я. - Не то слово... Может, поведаешь что-нибудь? - Рано, рано, - стал отнекиваться я. - Еще не время. - Я рад, рад, - говорил он, выпроваживая меня из двери своего кабинета. Но чтобы всесоюзного: масштаба. Чтобы прогремело по всему небосклону. Чувство долга привело меня в свою комнату, где уже сидела Алисочка, внимательнейшим образом изучая хитрую газетку "Коммерсантъ". Она подняла на меня глаза, так же небрежно оформленные, как и всегда, и сказала: - Поздравляю, дорогой... Асфальтовая болезнь - прекрасна. - Ты это серьезно?.. Про дорогого? - В некоторой степени. - В тебе столько достоинств, - сказал я. - Ты удивительное создание. - К чему это? - спросила она. - Не провести ли нам как-нибудь вместе вечерок? В интимной обстановке? - На прошлой неделе мне то же самое предлагал один из наших с тобой сослуживцев. Я ему сказала, что он будет пятым... Значит, ты шестой. - Что - шестой? - не понял я. - Шестой, которого я послала туда же, куда и всех пятерых. Она, видите ли, давала мне от ворот поворот. Ставила на место. Она думала, я всерьез... Но в таких мелочах журналисту нужно разбираться. Когда что-то всерьез, а когда понарошку. - Между тем, - сказал я, - мне знакомо одно расчудесное местечко. Называется кафе "Орфей". Нам бы там с тобой было хорошо. - Да что ты говоришь! - воскликнула она. Но без всякого энтузиазма. - Ты меня обманула, - сказал я печально. - Зачем? - Я? - Ты сказала, что Прохоров пил. Он на самом деле грамма в рот не брал. - Я сказала? - удивилась она. - Что-то не помню. НЕ помнила! Такую мелочь, случайные слова, которые и на десять-то минут запоминать излишне. НЕ УДИВИЛАСЬ ВОПРОСУ. Не удивилась моей проницательности. И тому, что я ни с того ни с сего снова завел разговор на эту тему. Словно бы ожидала его. Но не была готова. Она достала сигареты и чиркнула спичкой. До меня докатился сладковато-тошнотворный дым "Стюардессы". Сейчас он показался особенно противным. Она покусывала губы и держала в наманикюренных пальцах у рта эту гнусную сигаретку. - Ты что-то знаешь, - сказал я, разглядывая ее. Она затянулась пару раз и ответила: - О чем ты? - К моему приходу хорошо подготовились. Очистили стол, даже заменили перекидной календарь. К чему бы это? - Ты не рад? - Алиса... - сказал я и помолчал, собираясь с мыслями. - Мне сказали, что после того как Прохоров выбросился из окна, на его стуле напли белую розу. Удивительная предусмотрительность для самоубийства. Тебе не кажется? - Не кажется, - сказала она, тыча сигаретой в пепельницу. - Мы, Володенька, уже имели однажды с тобой беседу на эту тему... С тех пор ничего не изменилось... Мне начинает казаться, что ты маньяк. - Тогда послушай меня... Правильно ведь говорят: одна голова хорошо, а две - лучше. Мне кажется, ты одна не справишься со всем этим. Не потянешь... Может, тебе нужен помощник? Чтобы советоваться,. чтобы не наломать как-нибудь дров?.. Ты извини, что я опять. Я в последний раз об этом. - Хорошо, что в последний раз, - сказала она. - Я не понимаю, о чем ты говоришь... Это все, чем могу посочувствовать тебе, дорогой... Запомни раз и навсегда. Я ничего не знаю... И знать не хочу... Тебе вступило что-то в голову. Но последнюю фразу она произнесла лениво и словно бы по обязанности. Она здорово недоиграла. Я позавидовал ее упорству и с неким жалостливым чувством посочувствовал ему. Наш увядший диалог прервал телефонный звонок. - Владимир? - спросили в трубке. - Да, - ответил я. Интонации голоса и он сам локазались мне знакомыми. Даже очень. Я уже имел честь однажды слышать его. - Владимир, - продолжал голос, - хочу вас предупредить... - Послушайте, - сказал я нагло. - Чтобы не было недоразумений... Вам, наверное, нужен не я, а... Я знал, кого имею в виду, и голос на другом конце провода - тоже. - Вы, вы... Вы ведь Владимир Филимонов? - Ну, допустим... - У вас работает девушка, вы знаете, о ком я говорю... Так поберегите ее. Не дай Бог, с ней случится что-нибудь. - Что, если не секрет? - Да разное, знаете ли, может быть. Чего только в наше время с людьми не случается. От излишнего любопытства. - Меня это тоже касается? - быстро спросил я. - Вас? - удивился он.- Пока не знаю... Мне нужно немного присмотреться к вам. - Хорошо... У меня предложение. Что если нам встретиться?.. Посидеть, выпить, закусить... Поболтать кое о чем. А? - Я встречался как-то с вашим предшественником. Но у вашего брата журналиста, к сожалению, язык без костей... За это, видимо, и поплатился. Следом посыпались короткие гудки. У него была манера уходить по-английски, не прощаясь... Я сидел и смотрел на Алису, дотрагиваясь время от времни до ушибленной ноги. Там был эдоровеняыл синяк. Даже с кровоподтеком. Наверное, все-таки мне запузырили разок ботинком. Меня вчера хорошо предупредили, вежливо и тактично. Другому счастливчику этого бы за глаза хватило, чтобы уяснить, что сия тернистая тропинка не ведет к личному благополучию. Я последовал совету Степанова и покинул рабочее место. Тем более что больше в редакции меня ничего не держало. На улице зашел в первый же телефон-автомат и позвонил Николаю. Его позвали. Не прошло и минуты, как он подошел. В трубке я различал воздушные хлопки смертельных ударов и азартные выкрики. - Поболтаем? - сказал я. - Если хочешь, - ответил тренер. - Подъезжай. Я как раз через полчаса заканчиваю... Из-за подбитой ноги меня так и тянет слегка прихрамывать. Выхожу из метро "Измайловская" и с удовольствием шкандыбаю один: сегодня я, как кинозвезда, приковывал к себе всеобщее внимание. Из-за своего фонаря. Николая я нахожу легко - он сам идет мне навстречу. Мы молча протягиваем друг другу руки. Немного кружится голова: то ли от свежего воздуха и тишины, то ли от того, что мне ее вчера немного повредили. - Извини, - говорит Николай, - я честный мужик и хочу с тобой поступить честно. ..Вступление не из традиционных. Но бывают и более оригинальные. Мне приходилось встречать всякие... Но это не та нота, на которой мы вчера-расстались. - Если бы не ты, синяков на мне было бы больше, - услужливо поддакиваю я. - Не в этом дело,-качает головой Николай.- Я тебя не знаю. Что мне, больше всех нужно? - Вчера ты испытывал ко мне любопытство. - Я честный мужик, - опять говорит он. - Давай расстанемся по-хорошему. Я догадываюсь: за то время, что мы не видели друг друга, что-то произошло. Обидно. Признаться, я надеялся на его помощь. - Хорошо, я исчезну... Но только ты ответишь на пару моих вопросов? Последний раз. - Надеюсь, не для печати? - шутит он. Но глаза прикованы к моей сумке. Он хотел бы обличить меня в коварстве. Так ему легче оправдать наше безвременное расставание. Должен же он найти зацепку, прибегнуть к благороднейшему из мотивов: сам дурак, сам дурак... Я на миг отвлекаюсь: вот подлинно русская черта! Надо бы сказать о ней Кире, если у нас возникнет филологический разговор. Заодно упомянуть о ней в своем очерке. Этак небрежно, профессионально, словно каждый день мне приходится делать подобные открытия. Стряхиваю сумку с плеча, ставлю на капот "Москвича" и раскрываю. Там газета "Известия", сломанный зонтик и кепка - на случай резкого похолодания. - Звукозаписывающей аппаратуры нет, - говорю я миролюбиво. - Вопрос первый: почему ты вчера обратил на меня внимание? - Из-за фотографии... Ты знаешь, о какой фотографии я говорю? - Да, - киваю я. - Я так и думал. Он уличил меня во лжи, ему стало легче... Я заметил, как отпустило его напряжение. Он никого отныне, с этой секунды, не бросал в беде, он просто уходил в сторону от темной истории, храня незапятнанной свою светлую совесть бывшего спортсмена. Теперь-то он сможет спать спокойно... Я тоже искупил этот грех, насчет совести, но немного раньше. Из дверей высыпает ворох ребят в спортивных шапочках, Им хорошо, они веселы и непосредственны. В них не скрыто никаких хитростей и коварств. В них все понятно. Николай оживает, в его глазах чуть ли не любовь. - До свидания, Николай Петрович! До свидания! - Привет! - машет он им рукой. И оборачивается ко мне: - Понимаешь, я встретил этого типа в "Орфее". Два раза. Еще когда Валька был жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12