Я старался держаться поближе к нему, ибо мне представлялось, и, видимо, не без оснований, что коль череп заговорил, то он способен и превратиться в коня, который помчится за нами, чтобы отомстить за давнюю дядину жестокость.
- Ты понял? - вдруг спросил дядя Самсон.
- Что? - встрепенулся я.
- Я спрашиваю, ты понял пророчество, которое мы только что услышали?
- Да как же его можно понять?!
- Очень просто. Одна его часть имеет отношение ко мне, другая к тебе.
- А как разделить эти части, если даже не были названы имена?
- Хорошо, поставлю вопрос так... Ты согласен до конца своих дней думать об этом черепе?
- Нет, зачем мне это... - тупо возразил я.
- Значит, это мой удел.
- А мой?
- Изнасиловать девочку.
Я вытаращил на дядю глаза. Ей-богу, порой он говорил такие вещи, что оставалось лишь удивляться, как земля тут же не заглатывала его.
Дядя же, произнеся роковые слова, напустил на свое лоснящееся от пота лицо чудовищное выражение отвращения ко мне. Он уподобился богу, проклинающему свое творение. Он не хотел иметь дела с человеком, которому на роду написано быть насильником.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дядя Самсон, как его ни уговаривали остаться, в тот же день уехал. Этим он ясно давал мне понять, что огорчен тем, какое поприще для себя я выбрал, и не желает находиться рядом со мной, когда возьмусь за дело и начну насиловать девочек.
У меня после его отъезда остался на душе горький осадок. К тому же я чувствовал себя обманутым. В конце концов я никогда по-настоящему не был склонен к насилию, ни разу не дал дяде повод заподозрить во мне негодяя, высматривающего добычу среди маленьких девчушек. И если принимать всерьез пророчество лошадиного черепа, то почему, собственно, я должен брать на себя наихудшую его часть, а дяде дарить ту, что полегче?
Разве он не решил самовольно, не спросив толком моего мнения, присвоить себе эту гораздо более благополучную часть? Тогда какие же разговоры могут быть о том, что я-де чуть ли не добровольно пускаюсь во все тяжкие? Конечно, дядя Самсон быстрым жульничеством, которое он совершил с пресловутым пророчеством, обеспечил себе спокойную старость. Но он мог, кстати говоря, учесть то обстоятельство, что я молод, а он уже прожил большую половину жизни. И будь он действительно благородным человеком, а не мелким подтасовщиком фактов, он взял бы зло на себя, зная, что ему уже недолго мучиться раскаянием, а не оставлял его мне, которому еще жить да жить.
Он объяснил срочность своего отъезда какими-то неотложными делами, однако радушные хозяева, дядя Феофан и тетя Домна, заподозрили, что чем-то не угодили ему, и это надолго отравило им существование. Длинными летними вечерами они сидели рядышком на диване, выпятив объемистые животы, и печально гадали, в чем их промашка. А я замкнулся в себе. Естественно, я не мог рассказать о черепе, поскольку не хотел, чтобы меня приняли за сумасшедшего. Но я заходил дальше, я вообще отказывался поддерживать разговор о дяде Самсоне, о котором они только и говорили все эти дни. И в их глазах я получился легкомысленным и нагловатым юнцом, становящимся в позу, презирающим тех, кто заботится о нем. А когда наступил между мной и ними такой разлад, я сгоряча поверил, будто пропасть пролегла и вовсе между мной и всем миром. Я очутился вне общества, вне закона, вне действительности.
Чем больше распалялось во мне негодование на подлое обращение со мной дяди Самсона, тем сильнее обуревало меня желание и впрямь совершить нечто из ряда вон выходящее. От беспокойства я не находил себе места. Мне казалось, что Полина попадается мне на глаза чаще обычного, что напрашиваются определенные выводы, что это не случайно и, скорее всего, подстроено. Она стала моим бредом. Я сторонился ее, но выражалось это лишь в том, что я не заговаривал с ней, а если она сама обращалась ко мне, то отвечал односложно и угрюмо. Однако мой взгляд то и дело присасывался к ней, как пьявка. Я мысленно раздевал ее.
Теперь мне представлялось, что до пророчества я по-настоящему не думал о Полине, не любил ее, почти не замечал ее, зато после того, как я услышал, что мне уготовано, вся моя жизнь превратилась в сплошное вожделение, в желание обладать ею. Я не делал больших и четких различий между добром и злом, но все же был не настолько глуп, чтобы не понимать, что мои помыслы преступны. Полина еще ребенок и, кроме того, моя родственница. Как мне вообще пришло в голову, что я мог бы быть с нею!
Однажды меня в лесу настиг дождь, и я бросился бежать к дому. Но на поляне я увидел, что Полина - она была одна, и всю ее одежду составлял простенький купальник - ликующе и неистово танцует под этим теплым дождем. Ее длинные светлые волосы, напитавшись небесной влагой, сделали прелестно гладкой ее головку, прилипли к ее шее и плечам. Я остановился, пораженный красотой этого видения. А она не замечала меня и продолжала лихо отплясывать, подставляя смеющееся лицо тяжело и густо падавшим струям.
Свет той жизненной энергии, которую она излучала, долетая до меня успевал потускнеть и накрывал меня уже как тьма. Я издал звериный рык и бросился к сестре. Полина испуганно вскрикнула. Она привыкла за последнее время, что я молча и немножко надменно всех сторонюсь, а тут я мчался к ней с искаженным от злобы лицом. Я повалил ее в траву. Она сопротивлялась, ругая меня. Но она еще не догадывалась, что я в действительности хочу с ней сделать, и думала, что я только решил за что-то побить ее. Поэтому она просто дралась со мной, защищалась от меня, взбесившегося дурака.
Но когда я разодрал на ней купальник, стал мять ее маленькую грудь, лихорадочно целовать ее в губы и неопытно, трудно устраиваться на ее животе, она сообразила, что мои планы идут гораздо дальше обычной детской драки. И самым интригующим, ужасающим и отталкивающим на свете для нее было именно то, что я собирался сейчас сделать. Судорожно дергаясь подо мной, она запрокинула голову, и из ее разинутого рта вырвался вопль отчаяния и смертельной тоски.
Наверное, я, захваченный собственными переживаниями, не вполне расслышал ее крик. Мне тоже было страшно. Я и сам был напуган своими намерениями, тем более что толком не знал, как должным образом их осуществить. Я протянул руку к ее лону, надеясь проторить пути для своего безумия к райским кущам любви, - и рука погрузилась во что-то вязкое, влажное, бездонное. Мои усилия вытащить ее обратно не имели никакого успеха, она увязала все глубже. Зажатая как в тисках, моя рука опутывалась, между тем, паутиной, которую ловко набрасывал на нее живший внутри моей сестры человек, и безвольно влеклась в теплый внутренний мрак, а за ней влекся и я.
Так вот почему много лет спустя Полина намекала мне, что меня привязывает к ней совершенное некогда преступление. Я закричал от ужаса. Мой крик, раскрывшись веером над пустыней жизни, отделявшей меня от будущих упреков и претензий сестры, слился с ее поросячим визгом, а чуть поодаль протяжно и жалобно захныкала Фенечка Александровна. Невероятным усилием выдернув руку из засасывавшей ее трясины, я с тонким крысиным попискиванием побежал по комнате, ныряя в углы и едва ли не всюду натыкаясь на испуганно вытаращенные глаза хозяйки.
- Нестор! Нестор! - звала она. - Успокойся, прошу тебя, все позади!
- Но этого не было! - крикнул я. - Не было! Я не делал этого, даже не пытался! Это обман! Я не мог изнасиловать свою сестру! Я мог думать об этом, мог хотеть этого, но сделать...
- Я тебе верю, успокойся, - перебила Фенечка Александровна. - Это был дурацкий опыт, мы совершили ужасную глупость, не нужно было этого и затевать... Но твой дядя, Нестор...
- Это он! Он исказил правду... оклеветал меня... заставил поверить в глупое пророчество... заставил делать то, что я совсем не собирался делать...
- Но где он, Нестор?
Я огляделся. Дяди Самсона в комнате не было. Обескураженная Фенечка Александровна смотрела на меня побитой собачонкой.
- Я потому и прервала сеанс, что он внезапно исчез, - сказала она.
- Исчез?
- Ну да... Как если бы растворился в воздухе...
Понемногу успокаиваясь, я пригладил рукой растрепавшиеся волосы. Расправил плечи, постарался взглянуть орлом.
- Этого следовало ожидать, Феня. Ведь мы имели дело с фантомом, а не настоящим дядей Самсоном. Он завел меня в очередной тупик, а сам увернулся, полагая, что отлично справился со своей задачей. Но не тут-то было! Меня так легко не сломаешь. И на мякине не проведешь. Если я твердо знаю, что не насиловал сестру, не набрасывался на нее под дождем, то кто или что заставит меня думать, что это все же было?
Фенечка Алексадровна, одобрительно и торопливо кивавшая на каждое мое слово, смущенно пробормотала, едва я закончил свою гордую речь:
- Нестор, но еще одно... Ты изменился... Ты стал каким-то другим, Нестор...
- Не понял...
Она взяла меня за руку и подвела к зеркалу. Сначала я не сообразил, что нового закралось в мое отображение, затем кое-какие смутные подозрения зашевелились в моей душе. Фенечка Александровна подтвердила их, выдохнув:
- Ты страшно помолодел...
Вот именно что страшно, я сбросил добрый десяток лет и выглядел просто молодцом. В каком-то смысле это было не так уж плохо. Многие согласились бы поменяться со мной местами. Но то, что внешне выглядело недурно, волшебно и заманчиво, по своему существу было более чем опасно. Если я назвал фантомом своего дядю, который исчез во время гипнотического сна, то разве не было теперь у Фенечки Александровны оснований считать таким же фантомом и меня, странным образом перекочевашего во время того же сна в собственную юность?
Защищая свою подлинность, я враждебно посмотрел на женщину. Она-то ничуть не изменилась, изменился только я. Значит, время отнюдь не обратилось вспять, это я, я один, перекинул мостик в прошлое и перебежал по нему, никого не увлекая за собой. Но я не мог допустить, чтобы у Фенечки Александровны возникли сомнения на мой счет.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросила она с тревогой.
- Ничего... Жить... Пойду к жене. Ты вот не веришь, что я тот же, каким вошел в твою квартиру. А она поверит, потому что она любит меня.
- Нет, я тоже верю... Просто я подумала, что это... это преображение... убьет тебя. Сразит наповал, хочу я сказать...
- Почему оно должно сразить меня наповал? Ничуть не бывало! откликнулся я с показной бодростью. - Я чувствую себя превосходно. Мне можно только позавидовать.
Не думаю, что Фенечка Александровна поверила в мой оптимизм и что в ее сердце разгорелась зависть. Однако возиться с ней было некогда, я попрощался и ушел, пообещав в ближайшие дни навестить ее.
Едва я оказался на улице, между темными, погруженными в сон домами, страхи и сомнения вспыхнули в моем мозгу как фейерверк. Вдруг Агата не пожелает признать и принять меня в качестве какого-то там местного Дориана Грея, прогонит меня? И этот поступок не был бы совершенно необоснованным.
С другой стороны, мной владела молодость, мою грудную клетку распирала молодеческая сила. Я больше не хотел сопротивляться монстру лишь пассивно или вести с ним какую-то рассчетливую войну. Я хотел выступить открыто, опрокинуть его и растоптать. Юный человек борется не за свою шкуру, как тот, кого уже потрепала жизнь, кто в глубине души даже и не против свести счеты с последней, но в страхе перед небытием цепляется за свое жалкое существование. Юность жаждет самоутверждения, она гордо и, если надо, грубо утверждает себя, и ее не напугает, а возмутит, если по странному стечению обстоятельств на том месте, на которое она претендует, вдруг окажется какое-то инфернальное создание.
Выяснив для себя свое новое положение и мировосприятие, я повернул назад к Фенечке Александровне. Она открыла дверь на мой стук, а из-за ее спины тут же вывернулась и ядовито посмотрела на меня Роза. Она была в одних трусиках, белая и тощая, с отвратительно мелкими и острыми чертами заспанного лица.
- Уйди, Роза, - крикнул я раздраженно, - или я за себя не ручаюсь! Я не из тех, кто балует детишек!
Фенечка Александровна, может быть только из соображений безопасности, взяла мою сторону.
- Да, Роза, в самом деле, отвали, - грубо сказала она дочери. - Иди спать. Сейчас не до тебя.
Бормоча себе под нос какие-то детские ругательства, Роза удалилась. Я прошел мимо Фенечки Александровны в кухню, а когда она шмыгнула туда следом за мной, без обиняков потребовал у нее все необходимое для изготовления факела.
- Зачем тебе факел? - спросила она.
- Я пойду в заброшенный дом и покончу с этой тварью.
- Ты думаешь, тебе это удастся? Думаешь, ее легко найти? Легко одолеть? Думаешь, можно одолеть то, что способно изменять человека до неузнаваемости и заставлять его делать то, что он не собирался делать или даже никогда в действительности не делал?
- Я уверен, - одним махом ответил я на все множество ее тревожных вопросов.
Фенечка Александровна с восхищением посмотрела на меня.
- Ты герой, Нестор, ты настоящий герой! - воскликнула она. - Не знаю, поступаешь ли ты правильно и мудро, но в том, что это смелый поступок, я ни минуты не сомневаюсь...
- Погоди! - Я поднял руку, пресекая поток ее красноречия. - Сделай мне факел, а восторгаться мной будешь потом. Пока я еще не совершил ничего героического.
Фенечка Александровна взялась за дело с просветленным лицом наконец-то она встретила настоящего мужчину. Она не понимала, что мое геройство и рыцарство коренилось не в истинном мужестве, а всего лишь в возвращенном мне юношеском самодурстве, которое вполне могло толкнуть не только на схватку с чудовищем и мировым злом, но и на разные дикие выходки и даже на насилия по отношению к маленьким беззащитным девочкам.
- А что мне делать, если ты не вернешься? - спросила Фенечка Александровна, когда факел был готов.
- Ничего не делать. Жить, как жила до сих пор.
Я внимательно осмотрел факел и остался доволен ее работой.
- Я пойду к твоей жене. Все ей расскажу... Расскажу, как все это началось и чем закончилось... Она поймет. Поймет, что ты погиб, как подобает настоящему мужчине. Что ты жил как истинный герой и достойно принял смерть... - лепетала Фенечка Александровна.
Я лишь усмехался на ее слова. То, что она внезапно словно потеряла чувство меры и ударилась в театральность самого низкого пошиба, могло навести меня на мысль, что и она внезапно преобразилась и я имею дело уже не с живым человеком, а его карикатурой или даже натуральным призраком. Но я, преисполненный решимости покончить со всем этим бредом и кошмаром, уже не думал о подобных вещах.
С факелом в руках я направился к двери.
- Я пойду с тобой, Нестор! - слабым голосом выкрикнула Фенечка Александровна.
- Ни в коем случае, - отрезал я. - Меньше всего эта история касается тебя. Это мое дело. И я пойду один.
- Но разреши мне хотя бы немного проводить тебя, - взмолилась она.
Я разрешил, в конце концов было даже приятно, что она так печется обо мне, это льстило моему самолюбию, поднимало мой престиж в моих собственных глазах. Я уже как-то свыкся с мыслью, что становлюсь героем, человеком, достойным неподдельного восхищения. И оттого, что это так, мне хотелось быть лучше, чем я был или чем вообще мог быть.
Когда мы вышли на улицу и быстро зашагали в темноту, Фенечка Александровна, сознательно, хотя и робко прижимаясь ко мне, проговорила:
- Если бы ты знал, Нестор, как тяжело терять человека, к которому успел привязаться!
- Рано ты меня хоронишь, Феня, - усмехнулся я, - откуда у тебя такая уверенность, что я не вернусь?
- Да ведь ты покидаешь меня! - воскликнула она с чувством.
- У меня вовсе нет ощущения, будто я иду на верную смерть. Может быть, это не очень-то и сложное дело. Может быть, это совсем простая работа, которую я обязан выполнить как можно скорее и лучше, и тогда...
Я замялся и ускорил шаг, чтобы скрыть смущение.
- А что тогда? - тут же подхватила она.
Похоже, у нее сложилась иллюзия, что сюжет, начавшийся в заброшенном доме, настолько запутал нас, что наши отношения волей-неволей зашли дальше просто дружеских и, если мне сужденно вернуться, я вернусь именно к ней. Не мог же я, разрушая эту отрадную для нее иллюзию, прямо сказать, что вернуться предпочту все же к жене. Мне не хотелось обижать Фенечку Александровну, тем более в такую драматическую и торжественную минуту. И я молчал.
- Ах, если бы не было всего этого! - продолжала она взволнованно. - Ни заброшенного дома, ни этого неизвестного существа, которого я боюсь, как ничего другого на свете, ни этой ночи, ни необходимости расставаться...
- Не было бы... А что же было бы? Что должно быть, Феня?
- Я хочу, чтобы был ясный день, светило солнышко и были поля и луга, и лес на горизонте, и травка чтоб зеленела... И чтобы мы, взявшись за руки, шли по полю, а смерти, такой, как у моей бедной Глории, смерти чтоб не было!
Впереди затемнела громада дома, в который мне предстояло войти, возможно, без всякого шанса затем благополучно выбраться из него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
- Ты понял? - вдруг спросил дядя Самсон.
- Что? - встрепенулся я.
- Я спрашиваю, ты понял пророчество, которое мы только что услышали?
- Да как же его можно понять?!
- Очень просто. Одна его часть имеет отношение ко мне, другая к тебе.
- А как разделить эти части, если даже не были названы имена?
- Хорошо, поставлю вопрос так... Ты согласен до конца своих дней думать об этом черепе?
- Нет, зачем мне это... - тупо возразил я.
- Значит, это мой удел.
- А мой?
- Изнасиловать девочку.
Я вытаращил на дядю глаза. Ей-богу, порой он говорил такие вещи, что оставалось лишь удивляться, как земля тут же не заглатывала его.
Дядя же, произнеся роковые слова, напустил на свое лоснящееся от пота лицо чудовищное выражение отвращения ко мне. Он уподобился богу, проклинающему свое творение. Он не хотел иметь дела с человеком, которому на роду написано быть насильником.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дядя Самсон, как его ни уговаривали остаться, в тот же день уехал. Этим он ясно давал мне понять, что огорчен тем, какое поприще для себя я выбрал, и не желает находиться рядом со мной, когда возьмусь за дело и начну насиловать девочек.
У меня после его отъезда остался на душе горький осадок. К тому же я чувствовал себя обманутым. В конце концов я никогда по-настоящему не был склонен к насилию, ни разу не дал дяде повод заподозрить во мне негодяя, высматривающего добычу среди маленьких девчушек. И если принимать всерьез пророчество лошадиного черепа, то почему, собственно, я должен брать на себя наихудшую его часть, а дяде дарить ту, что полегче?
Разве он не решил самовольно, не спросив толком моего мнения, присвоить себе эту гораздо более благополучную часть? Тогда какие же разговоры могут быть о том, что я-де чуть ли не добровольно пускаюсь во все тяжкие? Конечно, дядя Самсон быстрым жульничеством, которое он совершил с пресловутым пророчеством, обеспечил себе спокойную старость. Но он мог, кстати говоря, учесть то обстоятельство, что я молод, а он уже прожил большую половину жизни. И будь он действительно благородным человеком, а не мелким подтасовщиком фактов, он взял бы зло на себя, зная, что ему уже недолго мучиться раскаянием, а не оставлял его мне, которому еще жить да жить.
Он объяснил срочность своего отъезда какими-то неотложными делами, однако радушные хозяева, дядя Феофан и тетя Домна, заподозрили, что чем-то не угодили ему, и это надолго отравило им существование. Длинными летними вечерами они сидели рядышком на диване, выпятив объемистые животы, и печально гадали, в чем их промашка. А я замкнулся в себе. Естественно, я не мог рассказать о черепе, поскольку не хотел, чтобы меня приняли за сумасшедшего. Но я заходил дальше, я вообще отказывался поддерживать разговор о дяде Самсоне, о котором они только и говорили все эти дни. И в их глазах я получился легкомысленным и нагловатым юнцом, становящимся в позу, презирающим тех, кто заботится о нем. А когда наступил между мной и ними такой разлад, я сгоряча поверил, будто пропасть пролегла и вовсе между мной и всем миром. Я очутился вне общества, вне закона, вне действительности.
Чем больше распалялось во мне негодование на подлое обращение со мной дяди Самсона, тем сильнее обуревало меня желание и впрямь совершить нечто из ряда вон выходящее. От беспокойства я не находил себе места. Мне казалось, что Полина попадается мне на глаза чаще обычного, что напрашиваются определенные выводы, что это не случайно и, скорее всего, подстроено. Она стала моим бредом. Я сторонился ее, но выражалось это лишь в том, что я не заговаривал с ней, а если она сама обращалась ко мне, то отвечал односложно и угрюмо. Однако мой взгляд то и дело присасывался к ней, как пьявка. Я мысленно раздевал ее.
Теперь мне представлялось, что до пророчества я по-настоящему не думал о Полине, не любил ее, почти не замечал ее, зато после того, как я услышал, что мне уготовано, вся моя жизнь превратилась в сплошное вожделение, в желание обладать ею. Я не делал больших и четких различий между добром и злом, но все же был не настолько глуп, чтобы не понимать, что мои помыслы преступны. Полина еще ребенок и, кроме того, моя родственница. Как мне вообще пришло в голову, что я мог бы быть с нею!
Однажды меня в лесу настиг дождь, и я бросился бежать к дому. Но на поляне я увидел, что Полина - она была одна, и всю ее одежду составлял простенький купальник - ликующе и неистово танцует под этим теплым дождем. Ее длинные светлые волосы, напитавшись небесной влагой, сделали прелестно гладкой ее головку, прилипли к ее шее и плечам. Я остановился, пораженный красотой этого видения. А она не замечала меня и продолжала лихо отплясывать, подставляя смеющееся лицо тяжело и густо падавшим струям.
Свет той жизненной энергии, которую она излучала, долетая до меня успевал потускнеть и накрывал меня уже как тьма. Я издал звериный рык и бросился к сестре. Полина испуганно вскрикнула. Она привыкла за последнее время, что я молча и немножко надменно всех сторонюсь, а тут я мчался к ней с искаженным от злобы лицом. Я повалил ее в траву. Она сопротивлялась, ругая меня. Но она еще не догадывалась, что я в действительности хочу с ней сделать, и думала, что я только решил за что-то побить ее. Поэтому она просто дралась со мной, защищалась от меня, взбесившегося дурака.
Но когда я разодрал на ней купальник, стал мять ее маленькую грудь, лихорадочно целовать ее в губы и неопытно, трудно устраиваться на ее животе, она сообразила, что мои планы идут гораздо дальше обычной детской драки. И самым интригующим, ужасающим и отталкивающим на свете для нее было именно то, что я собирался сейчас сделать. Судорожно дергаясь подо мной, она запрокинула голову, и из ее разинутого рта вырвался вопль отчаяния и смертельной тоски.
Наверное, я, захваченный собственными переживаниями, не вполне расслышал ее крик. Мне тоже было страшно. Я и сам был напуган своими намерениями, тем более что толком не знал, как должным образом их осуществить. Я протянул руку к ее лону, надеясь проторить пути для своего безумия к райским кущам любви, - и рука погрузилась во что-то вязкое, влажное, бездонное. Мои усилия вытащить ее обратно не имели никакого успеха, она увязала все глубже. Зажатая как в тисках, моя рука опутывалась, между тем, паутиной, которую ловко набрасывал на нее живший внутри моей сестры человек, и безвольно влеклась в теплый внутренний мрак, а за ней влекся и я.
Так вот почему много лет спустя Полина намекала мне, что меня привязывает к ней совершенное некогда преступление. Я закричал от ужаса. Мой крик, раскрывшись веером над пустыней жизни, отделявшей меня от будущих упреков и претензий сестры, слился с ее поросячим визгом, а чуть поодаль протяжно и жалобно захныкала Фенечка Александровна. Невероятным усилием выдернув руку из засасывавшей ее трясины, я с тонким крысиным попискиванием побежал по комнате, ныряя в углы и едва ли не всюду натыкаясь на испуганно вытаращенные глаза хозяйки.
- Нестор! Нестор! - звала она. - Успокойся, прошу тебя, все позади!
- Но этого не было! - крикнул я. - Не было! Я не делал этого, даже не пытался! Это обман! Я не мог изнасиловать свою сестру! Я мог думать об этом, мог хотеть этого, но сделать...
- Я тебе верю, успокойся, - перебила Фенечка Александровна. - Это был дурацкий опыт, мы совершили ужасную глупость, не нужно было этого и затевать... Но твой дядя, Нестор...
- Это он! Он исказил правду... оклеветал меня... заставил поверить в глупое пророчество... заставил делать то, что я совсем не собирался делать...
- Но где он, Нестор?
Я огляделся. Дяди Самсона в комнате не было. Обескураженная Фенечка Александровна смотрела на меня побитой собачонкой.
- Я потому и прервала сеанс, что он внезапно исчез, - сказала она.
- Исчез?
- Ну да... Как если бы растворился в воздухе...
Понемногу успокаиваясь, я пригладил рукой растрепавшиеся волосы. Расправил плечи, постарался взглянуть орлом.
- Этого следовало ожидать, Феня. Ведь мы имели дело с фантомом, а не настоящим дядей Самсоном. Он завел меня в очередной тупик, а сам увернулся, полагая, что отлично справился со своей задачей. Но не тут-то было! Меня так легко не сломаешь. И на мякине не проведешь. Если я твердо знаю, что не насиловал сестру, не набрасывался на нее под дождем, то кто или что заставит меня думать, что это все же было?
Фенечка Алексадровна, одобрительно и торопливо кивавшая на каждое мое слово, смущенно пробормотала, едва я закончил свою гордую речь:
- Нестор, но еще одно... Ты изменился... Ты стал каким-то другим, Нестор...
- Не понял...
Она взяла меня за руку и подвела к зеркалу. Сначала я не сообразил, что нового закралось в мое отображение, затем кое-какие смутные подозрения зашевелились в моей душе. Фенечка Александровна подтвердила их, выдохнув:
- Ты страшно помолодел...
Вот именно что страшно, я сбросил добрый десяток лет и выглядел просто молодцом. В каком-то смысле это было не так уж плохо. Многие согласились бы поменяться со мной местами. Но то, что внешне выглядело недурно, волшебно и заманчиво, по своему существу было более чем опасно. Если я назвал фантомом своего дядю, который исчез во время гипнотического сна, то разве не было теперь у Фенечки Александровны оснований считать таким же фантомом и меня, странным образом перекочевашего во время того же сна в собственную юность?
Защищая свою подлинность, я враждебно посмотрел на женщину. Она-то ничуть не изменилась, изменился только я. Значит, время отнюдь не обратилось вспять, это я, я один, перекинул мостик в прошлое и перебежал по нему, никого не увлекая за собой. Но я не мог допустить, чтобы у Фенечки Александровны возникли сомнения на мой счет.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросила она с тревогой.
- Ничего... Жить... Пойду к жене. Ты вот не веришь, что я тот же, каким вошел в твою квартиру. А она поверит, потому что она любит меня.
- Нет, я тоже верю... Просто я подумала, что это... это преображение... убьет тебя. Сразит наповал, хочу я сказать...
- Почему оно должно сразить меня наповал? Ничуть не бывало! откликнулся я с показной бодростью. - Я чувствую себя превосходно. Мне можно только позавидовать.
Не думаю, что Фенечка Александровна поверила в мой оптимизм и что в ее сердце разгорелась зависть. Однако возиться с ней было некогда, я попрощался и ушел, пообещав в ближайшие дни навестить ее.
Едва я оказался на улице, между темными, погруженными в сон домами, страхи и сомнения вспыхнули в моем мозгу как фейерверк. Вдруг Агата не пожелает признать и принять меня в качестве какого-то там местного Дориана Грея, прогонит меня? И этот поступок не был бы совершенно необоснованным.
С другой стороны, мной владела молодость, мою грудную клетку распирала молодеческая сила. Я больше не хотел сопротивляться монстру лишь пассивно или вести с ним какую-то рассчетливую войну. Я хотел выступить открыто, опрокинуть его и растоптать. Юный человек борется не за свою шкуру, как тот, кого уже потрепала жизнь, кто в глубине души даже и не против свести счеты с последней, но в страхе перед небытием цепляется за свое жалкое существование. Юность жаждет самоутверждения, она гордо и, если надо, грубо утверждает себя, и ее не напугает, а возмутит, если по странному стечению обстоятельств на том месте, на которое она претендует, вдруг окажется какое-то инфернальное создание.
Выяснив для себя свое новое положение и мировосприятие, я повернул назад к Фенечке Александровне. Она открыла дверь на мой стук, а из-за ее спины тут же вывернулась и ядовито посмотрела на меня Роза. Она была в одних трусиках, белая и тощая, с отвратительно мелкими и острыми чертами заспанного лица.
- Уйди, Роза, - крикнул я раздраженно, - или я за себя не ручаюсь! Я не из тех, кто балует детишек!
Фенечка Александровна, может быть только из соображений безопасности, взяла мою сторону.
- Да, Роза, в самом деле, отвали, - грубо сказала она дочери. - Иди спать. Сейчас не до тебя.
Бормоча себе под нос какие-то детские ругательства, Роза удалилась. Я прошел мимо Фенечки Александровны в кухню, а когда она шмыгнула туда следом за мной, без обиняков потребовал у нее все необходимое для изготовления факела.
- Зачем тебе факел? - спросила она.
- Я пойду в заброшенный дом и покончу с этой тварью.
- Ты думаешь, тебе это удастся? Думаешь, ее легко найти? Легко одолеть? Думаешь, можно одолеть то, что способно изменять человека до неузнаваемости и заставлять его делать то, что он не собирался делать или даже никогда в действительности не делал?
- Я уверен, - одним махом ответил я на все множество ее тревожных вопросов.
Фенечка Александровна с восхищением посмотрела на меня.
- Ты герой, Нестор, ты настоящий герой! - воскликнула она. - Не знаю, поступаешь ли ты правильно и мудро, но в том, что это смелый поступок, я ни минуты не сомневаюсь...
- Погоди! - Я поднял руку, пресекая поток ее красноречия. - Сделай мне факел, а восторгаться мной будешь потом. Пока я еще не совершил ничего героического.
Фенечка Александровна взялась за дело с просветленным лицом наконец-то она встретила настоящего мужчину. Она не понимала, что мое геройство и рыцарство коренилось не в истинном мужестве, а всего лишь в возвращенном мне юношеском самодурстве, которое вполне могло толкнуть не только на схватку с чудовищем и мировым злом, но и на разные дикие выходки и даже на насилия по отношению к маленьким беззащитным девочкам.
- А что мне делать, если ты не вернешься? - спросила Фенечка Александровна, когда факел был готов.
- Ничего не делать. Жить, как жила до сих пор.
Я внимательно осмотрел факел и остался доволен ее работой.
- Я пойду к твоей жене. Все ей расскажу... Расскажу, как все это началось и чем закончилось... Она поймет. Поймет, что ты погиб, как подобает настоящему мужчине. Что ты жил как истинный герой и достойно принял смерть... - лепетала Фенечка Александровна.
Я лишь усмехался на ее слова. То, что она внезапно словно потеряла чувство меры и ударилась в театральность самого низкого пошиба, могло навести меня на мысль, что и она внезапно преобразилась и я имею дело уже не с живым человеком, а его карикатурой или даже натуральным призраком. Но я, преисполненный решимости покончить со всем этим бредом и кошмаром, уже не думал о подобных вещах.
С факелом в руках я направился к двери.
- Я пойду с тобой, Нестор! - слабым голосом выкрикнула Фенечка Александровна.
- Ни в коем случае, - отрезал я. - Меньше всего эта история касается тебя. Это мое дело. И я пойду один.
- Но разреши мне хотя бы немного проводить тебя, - взмолилась она.
Я разрешил, в конце концов было даже приятно, что она так печется обо мне, это льстило моему самолюбию, поднимало мой престиж в моих собственных глазах. Я уже как-то свыкся с мыслью, что становлюсь героем, человеком, достойным неподдельного восхищения. И оттого, что это так, мне хотелось быть лучше, чем я был или чем вообще мог быть.
Когда мы вышли на улицу и быстро зашагали в темноту, Фенечка Александровна, сознательно, хотя и робко прижимаясь ко мне, проговорила:
- Если бы ты знал, Нестор, как тяжело терять человека, к которому успел привязаться!
- Рано ты меня хоронишь, Феня, - усмехнулся я, - откуда у тебя такая уверенность, что я не вернусь?
- Да ведь ты покидаешь меня! - воскликнула она с чувством.
- У меня вовсе нет ощущения, будто я иду на верную смерть. Может быть, это не очень-то и сложное дело. Может быть, это совсем простая работа, которую я обязан выполнить как можно скорее и лучше, и тогда...
Я замялся и ускорил шаг, чтобы скрыть смущение.
- А что тогда? - тут же подхватила она.
Похоже, у нее сложилась иллюзия, что сюжет, начавшийся в заброшенном доме, настолько запутал нас, что наши отношения волей-неволей зашли дальше просто дружеских и, если мне сужденно вернуться, я вернусь именно к ней. Не мог же я, разрушая эту отрадную для нее иллюзию, прямо сказать, что вернуться предпочту все же к жене. Мне не хотелось обижать Фенечку Александровну, тем более в такую драматическую и торжественную минуту. И я молчал.
- Ах, если бы не было всего этого! - продолжала она взволнованно. - Ни заброшенного дома, ни этого неизвестного существа, которого я боюсь, как ничего другого на свете, ни этой ночи, ни необходимости расставаться...
- Не было бы... А что же было бы? Что должно быть, Феня?
- Я хочу, чтобы был ясный день, светило солнышко и были поля и луга, и лес на горизонте, и травка чтоб зеленела... И чтобы мы, взявшись за руки, шли по полю, а смерти, такой, как у моей бедной Глории, смерти чтоб не было!
Впереди затемнела громада дома, в который мне предстояло войти, возможно, без всякого шанса затем благополучно выбраться из него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13