Поставил на плиту. Сварил кофе. Полюбовался пенкой. Налил в кружку с золотым по белому ободком. Добавил молока из пакета. Сливок в этот раз не досталось. Но все равно получилось красиво. Попил кофейку, закусил печеньем....
Боже! Это его мир. Его космическая капсула. Он в вечном одиночном полете... Поднес поближе к глазам турку с кофейной гущей. Всмотрелся внимательно. Только прошлое, прошедшее, ничего о будущем...
Когда он появился в поселке, вышел на работу, мужики местные и бабы сразу почуяли в нем чужака. Чист не в меру, не пьет с коллективом, не дымит "Примой" в курилках, на перекуры все с книжечкой, кефирчиком, кофейком.... чистоплюй хромой. Даже женщины, существа все же более возвышенные и нежные, по самой натуре тонкие и понимающие, правда, в значительной мере, испорченные общением с грубой мужской массой, а потому огрубевшие, сторонились его, смотрели зло, недоверчиво, не отвечали на милые, по мере возможности, улыбки.
Со временем, впрочем, попривыкли, специалистом он оказался толковым, мог просто объяснить, что и как ремонтировать, быстро устранить неувязку, найти неисправность... Лодки знал. Принять не приняли, но ... терпели. А что делать... Коллектив. Профсоюзные взносы платил исправно, на всех собраниях высиживал в задних рядах. Голосовал, в актив не лез. Порученное выполнял. В дружинниках не ходил. Разве в подшефный колхоз не ездил, так ведь хромой черт, что с него спросишь. Вот и жил среди них. Ни свой, ни чужой.
Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".
Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так они все время в столовке и встречались бы, но Ксюша проявила инициативу - пригласила в кино. Билеты купила. Артур пошел, ему даже интересно стало чем все закончится.
После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.
Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.
Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.
Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог - теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...
Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь - прекрасной Дамой.
Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.
Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет. От случая к случаю. Тем боле после "лечения" возвращался повеселевший, без возражений работал сверхурочно. Черт его знает, может вылечиться, женку из местных заведет, крепче к заводу привяжется.
Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...
Сынка мамаша воспитывала. Из под своего крылышка не выпускала, а ее в свою очерель, Артурова бабушка в узде держала, ту - пробабка чуть не столетняя. Так и жили в Северной Пальмире в ожидании налетов, наездов отца. Без него спокойно, благолепно, при нем ... вечные уговоры поехать вместе в ужасную Тмутаракань, в сопки, на некий грозный, способный разрушить привычный мирок, чуждый им "Флот".
Женщины не поддавались,стояли твердо. Отец уезжал, побежденный и несчастный. Притензий к матери у него не было, та по своему крепко любила, других мужчин в ее жизни не водилось, хоть претендентов наблюдалось хоть отбавляй. Потрясающей красоты женщина. Внешне весь в нее, Артурчик рос красивым ребеночком, вылитым ангелочком. Маменька, мечтая о дочурке, которая все не получалась с нечастых наездов мужа, наряжала сыночка в платьица, панталончики, чепчики и кружавчики. Игралась словно с кукленком. Приучила, доигралась до того, что Артур дружить с пацанами, от которых кроме насмешек и синяков ничего хорошего не видел, отказался напрочь и водился только с девочками. Тоже до определенного предела, класса с пятого они Артурчика в свой кружок, по неясной ему, но очевидной для вчерашних подружек причине, допускать прекратили. Остались книги. Читал, тихо грустил, мечтал. Из школы домой, из дому - в школу.
Отец, постарев, дослужившись до больших чинов перевелся на Балтику, поближе к семейству. Тихая жизнь Артура закончилась. Моряк девичьих шуток не понимал, не давал валятся в постели, гнал на зарядку, заставлял обливаться водой - закалять организм. Бабки дружно падали в обморок, но ничего уже поделать не могли - время их прошло.
Неждано негадано, вошел в его жизнь первый Друг, тренер из секции гимнастики, в которую определил неуклюжего отпрыска строгий отец. Тренер был с ним мягок, не напрягал, щадя самолюбие пацана, занимался индивидуально и добивался успеха. Часто оставаясь вдвоем после окончания официальной тренировки, подсаживал, показывал, поглаживал добрыми нежными руками. Промытое мускулистое тело под гимнастическим трико, светилось чистотой, пахло не потом и табаком, а духами и тальком. С ним оказалось хорошо и уютно, не то что с отцом, жестким, строгим, просоленным, прокуренным, с щетинистыми, колючими усами, который, приходя со службы лез целоваться, нещадно колол нежную кожу, наутро покрывавшуюся красными пятнами раздражения.
В один из вечеров, Друг попросил Артурчика помочь убраться в тренерской каптерке. Тот не мог отказать. Сам не заметил как оказался в объятиях тренера. То, что произошло потом, воспринял на удивление спокойно, без паники, словно должное. Знал уже, что старшие парни выделают подобное с девченками, в школе просветили. А ему и приятно показалось оказаться женщиной, да еще рядом с таким раскошным мужчиной...
Тренер получал все, что желал. Многому и сам научил, но тут в секцию пришел очередной новичок, поэтому поднадоевшего Артура познакомил, или проще говоря передал, одному хорошему товарищу. Тот преподавал литературу в престижном гуманитарном вузе, сам тонок, изящен, утончен, начитан, словно средневековый гранд. Слыл в их замкнутом кругу эстетом.
С ним стал Артурчик не только любовником, но и пажем. Надо отдать должное, второй Друг многое внес в его жизнь, передал из своих обширных знаний, научил понимать людей, привил вкус к хорошим манерам. Артур настолько восхищался своим повелителем, что отважился, привел домой, якобы для помощи в подготовке к экзаменнационному сочинению.
Маман и бабки чуть с ума от радости не сошли, восхищались манерами, острым умом, изящным вкусом, чтением на память бесконечного числа стихов не только обязательных Пушкина с Лермонтовым, но Байрона, Шелли, Шекспира, Гейне, Шиллера... Впрочем, современных поэтов литератор не читал принципиально.
Идиллию разрушил, как обычно, отец. С первого раза унюхал нечто непотребное в новом знакомом сынка, со второго - объявил, что на дух не переносит лощеного хлыща, чуть не пинком выставил из дома. Через день несчастные любовники плакали и ласкали друг друга, вспоминая происшедшее. Мечтали, сплетясь изящным объятием, о временах античности с ее тонким, чутким пониманием прекрасной, нежной, истинно мужской дружбы.
Беда пришла сразу после окончания школы, когда отец, не считаясь с матерью, а тем более с седенькой бабушкой и совсем выжевшей по старости лет пробабкой, отомстил им одним махом за все прошлые унижения. Чуть не волоком, отобрав предварительно документы, притащил сынка в Военно-морское училище. ... Продолжать династию флотоводцев.
В первую же ночь, Артур сбежал домой, не выдержав ужаса кубрика общежития.
Отец применил грубую физическую силу, пригрозил выдрать, выгнать из дома без пособия, в чем стоял. А стоял он в тренировочном костюмчике и китайских кедах. Немного для начала самостоятельной жизни. Пришлось с позором возвращаться тем же путем обратно в курсантскую среду. Сошло с рук. Даже приобрел некоторый авторитет среди сокурсников. Это же надо, в первую ночь мужик в самоволку сбегал. Грубые мужланы в тельняшках, пожизненные рабы моря и стали, они ничего не поняли.
Беда случилась на последнем, выпускном курсе. Когда устал от ежедневного возбуждающего до безумия, созерцания полуодетых, а то и совсем голых, здоровых мужских тел. Попался на его пути первокурсник из взвода где сам пребывал старшиной. С розовый, безволосым, крепким телом, с пушистыми усиками над губой, с солидным мужским достоинством. А главное, взгляд маслянистых, все понимающих, глаз. Может такой как он сам в прошлом. Не удержался, поставил паренька дневальным.
Повод появился, пришел ночью проверить, навестить. Завел в гальюн, вроде уборку проконтролировать. В общем не обознался, малыш оказался вполне соображающим в любовных делах, кем-то уже распечатанным, но вполне свежим. Один единственный раз, чтобы привязать покрепче, взял его, а потом - отдался.
Тут и застукал их курсовой офицер. Принесла нелегкая. Чего только не спалось в теплой постели. Глаза от удивления выпучил. Затем гнал их по коридору, размахивая выдернутым из брюк ремнем. Не орал, молча хлестал по задам, спинам обезумевших от ужаса любовников. Лупил безжалостно, но и они не пискнули. Держались. Все может так обошлось бы, успели удрать, но на беду свою впечатлительный Артурчик, умудрился представить капитана третьего ранга в виде репродукции к недавно прочитанным "Похождениям бравого солдата Швейка". Запнулся на бегу, оступился, покатился с грохотом вниз по боковой лестнице, мимо старинных, маслом писанных картин героического прошлого флота.
Курсовой кинулся за ним, а первокурсник исчез без следа, канул в ночном освещении казарменных коридоров. В общем, вычислить его не смогли. Дело замяли. Кому из начальства такой позор нужен? Отцу, правда, сообщили все как есть. Без прикрас. Он подождал, пока Артура подлечили в госпитале. Дома, несмотря на вой жены отделал дополнительно ремнем. Все по тому же многострадальному месту. В результате всего пережитого нога срослась плохо, Артур остался хромым. Из училища его списали вчистую.
Отец после всего поставил жесткое условие. Заканчивать судостроительный и проваливать на Север, по распределению, которое гарантированно обеспечит. Там замаливать грехи ударным трудом. Не блудить. На глаза не появляться. При несоблюдении условий, не только лешит фамилии, но и под суд за его шалости отправит. Себя опозорит, черт с ним, но предоставит распутному сынку вкусить прелести зоны. Что там с ним сделают, не его забота.
Теперь только наездами в родной город Артур возрождался среди старых и новых знакомых. Старался не засветиться, не навлечь отцовского гнева.
В один далеко не самый лучший день, телефонная трубка в конторке, пригласила старшего инженера зайти в неприметную комнатку здания заводоуправления. Желательно не откладывая. О комнатке той слухи ходили смутные, нехорошие. Пошел, внутренне содрагаясь.
Оперуполномоченный КГБ по заводу встретил у двери, приобнял за плечи, ввел в комнату, ласково усадил на жесткий казенный стул стоящий напротив покрытого зеленым сукном двухтумбового массивного стола. Улыбался, светил ровными белыми зубами, а глаза оставались холодными, стекляными, словно у того ужа в школьном террариуме за которым Артур в паре с девочкой ухаживал юннатом в младших классах. Распрашивал опер о жизни, о работе, не обижают ли работяги, слушаются ли... С кем дружит, не собирается ли жениться.
Артур отвечал, что все хорошо и жизнь его прекрасна, отношения со всеми ровные, рабочие, товарищеские.
- А товарищеские это как?, - Прервал, немного осмелевшего инженера, опер, вперившись взглядом не то в лоб, не то в кончик уха Артуру. Так, что не перехватиш, не поймешь, что у того в глазах.
- Не понял...
- Все ты, шлюха, понял. Петух ты... И посмей только отбрехиваться! Ты кого собираешься тут обманывать? Органы госбезопастности?
Опер выкинул на стол веерок фоток. На всех присутствовал Артурчик, только вот позы и партнеры оказывались разные. Где их снимали, как, он понятия не имел. Обмерло сердце, рухнуло в живот. Чуть не обмочился. Еле удержал позыв.
- Что делать будем?, - Чуть помягче, понизив голос, спросил опер. - Понимаешь чем тебе это художество светит? На режимном объекте Флота! Да это такой довесок к статье, что до конца жизни на зоне будешь зеков ублажать. Ты это осознал?
- Да... - Только и смог выдавить через пересохшую гортань.
- Понимаешь, на что пойдет Комитет если решит не давать этому делу хода?
- Всю жизнь буду благодарить...
- Здалась нам твоя благодарность. ... Это через жопу, что ли?
- Зачем вы так....
- Затем. - Пришлепнул ладонью по столу, - Нам не благодарность нужна, помощь. Честное, деловое сотрудничество. Тогда, на многое можем закрыть глаза, даже больше. Материально помогать, по службе... Поездки эти, твои, ... для лечения, организовывать.
- Может скажешь, что нужно еще подумать?, - Произнес с издевкой. Опер считал вопрос решенным и не тянул с вербовкой.
- Среди вашего брата много разных людишек ошивается, а разговоры в постели откровенные, честные. Людишки после любви мягчеют, откровенничают, сокровенным делятся, а ты ведь за бабу работаешь, вот и послушай, да направь разговор в нужное нам русло.
- Я постараюсь, обещаю...
- Постораешься, еще как постараешься, так жопой заработаешь, что лучшим из всех станешь, это я гарантирую. Сачковать не дам. А обещание... Это конечно хорошо, но подписочка о сотрудничестве, намного лучше. Надежнее. Ведь если ее твоим дружкам показать, то и в лагерь отправлять нечего будет. Правда ведь? Не любят твои дружки стукачей... Впрочем нигде их не любят, только мы и терпим.
Опер толкнул через стол к Артурчику листок бумаги с несколькими уже заполнеными графами и чернильную ручку самописку.
- Подпиши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23