На мужа и на ребенка внимания она не обращала. Когда младенец сосал ее грудь, мадам Жардин рассеянно смотрела в сторону. В остальное время она к ребенку даже не прикасалась.
Жакоб использовал эти недели, чтобы организовать быт увеличившейся семьи. Он снял большой дом недалеко от Фонтенэ, среди дубрав Венсенского леса. В просторном саду был флигелек, где Жакоб поселил австрийских беженцев – композитора Эриха Брейера и его жену-еврейку Аниту. Эта супружеская пара бежала из Вены всего с двумя чемоданами. Брейер и Анита были счастливы обрести в Фонтенэ пристанище. Им предстояло ухаживать за домом и помогать Сильви воспитывать ребенка. Мать Жакоба, пришедшая в восторг, когда у ее любимого сына родился наследник, лично обустроила детскую и подобрала няню. Две комнаты были отведены для Каролин. Однако, несмотря на все эти приготовления, Жакоб не знал, согласится ли Сильви жить с ним под одной крышей.
Накануне того дня, когда она должна была покинуть клинику, Жакоб описал ей устройство нового дома. Сильви слушала вполуха, но Жардин проявил настойчивость. В руках у него был маленький сын, и Жакоб его осторожно укачивал. Вдруг мальчик проснулся и заплакал. Желая его успокоить, Жакоб принялся расхаживать по комнате.
Вдруг Сильви вскочила с постели.
– Дай его сюда, – сердито приказала она.
Впервые за все эти недели она нарушила молчание, и Жардин заколебался, не зная, как себя вести.
– Дай мне Тадеуша! – повелительно повторила Сильви.
Жакоб с улыбкой протянул ей крошечный сверток. Мать внимательно посмотрела на своего сына, а потом прижала его к груди. Уверенным движением она высвободила грудь и сунула сосок в губки младенца.
Жакоб смотрел, затаив дыхание. Лицо Сильви было серьезным и очень сосредоточенным, а потом на ее губах заиграла легкая улыбка.
– Ты хочешь назвать его Тадеушем, в честь твоего брата? – тихо спросил Жардин.
Сильви энергично кивнула.
Немного выждав, Жакоб снова спросил:
– Может быть, мы дадим ему и другое имя, которое будет принадлежать лишь ему и больше никому?
Он очень боялся, что Сильви будет использовать сына для подсознательного общения с погибшим братом. Конечно, в этом были и свои положительные стороны, но с самого начала следовало внушить ей, что у мальчика своя собственная, не связанная с тенями прошлого жизнь. Главное – не слишком давить на Сильви. Жакоб с тревогой ждал ее ответа.
Сильви смотрела на сына. Она провела кончиком пальца по его личику, по ручке. Крошечный кулачок сжался вокруг ее пальца. Некоторое время спустя Сильви сказала:
– Лео. Лео Тадеуш Ковальский.
– Лео Тадеуш Ковальский, – повторил Жакоб, стараясь подражать ее польскому произношению.
Сильви взглянула на него, словно вспомнив о существовании мужа.
– Лео Тадеуш Ковальский… Жардин.
Их взгляды на миг встретились, и Сильви вновь занялась ребенком.
Жизнь в большом загородном доме довольно быстро вошла в норму. Когда Жакоб, тщательно скрывая тревогу, устроил себе спальню в соседней комнате с Сильви, та даже не моргнула глазом. Ее интересовал теперь лишь Лео.
Анита вела домашнее хозяйство уверенно и деловито, хотя внешне производила впечатление женщины мягкой и беспомощной. Завтраки, обеды и ужины были обильны и подавались всегда вовремя. Когда Жакоб приезжал домой из больницы, все сияло чистотой, повсюду царил строгий порядок. Лишь в детской и на письменном столе Жакоба дозволялось устраивать бедлам.
Сильви все время отдавала младенцу, она прониклась необычайным интересом к этой едва начавшейся маленькой жизни. Жакоба поражало, как сосредоточенно его жена выполняет свои материнские обязанности. Если позволяла погода, Сильви немедленно выкатывала коляску с ребенком в лес, чтобы Лео дышал воздухом. Когда они возвращались домой, Сильви сидела с ребенком целыми часами, играя, следя за выражением его личика, за тянущимися к ней ручонками. По ночам кроватка Лео стояла рядом с ее постелью, и Сильви моментально просыпалась от каждого, даже еле слышного писка. Функции няни были сведены до минимума.
Стоило Жакобу взять сына на руки, как в глазах Сильви сразу же зажигался огонек страха. Она ревниво и нервозно наблюдала, как отец возится с малышом, и если Жакоб пытался затеять какую-нибудь шумную возню, немедленно отбирала у него ребенка. Боясь ее расстроить, Жардин не решался лишний раз прикоснуться к собственному сыну. Он чувствовал себя чужаком, которому нет доступа в магический круг родительской любви. На эту тему они с Сильви никогда не разговаривали. Они вообще мало теперь общались друг с другом. Жили рядом, но не вместе.
Ранней весной, когда деревья Венсенского леса оделись свежей зеленью, а на лужайках распустились колокольчики и нарциссы, в гости к Жардинам приехали принцесса Матильда и Фиалка. Все воскресенье Жакоб провел в обществе малышки. Она визжала от восторга, играя с ним в самые разнообразные игры. Сначала в прятки, потом они вдвоем гонялись за воображаемыми чудовищами, живущими в чаще. Девочка пугливо прижималась к Жакобу и несколько раз за день награждала его букетиками полевых цветов. Вся отцовская любовь, которую Жакоб был вынужден сдерживать, общаясь с сыном, выплеснулась на Фиалку. А Сильви и принцесса тем временем чинно прогуливались по тенистым аллеям, катя перед собой коляску с маленьким Лео.
Вечером все собрались в просторной гостиной, окна которой выходили в сад. В камине весело потрескивал огонь. Анита подавала кофе со сливками и венские кексы собственного изготовления. Фиалка внезапно заинтересовалась маленьким Лео и, пользуясь тем, что взрослые были увлечены разговором, попыталась взять его на руки.
– Нет! – отчаянно закричала Сильви. Она вскочила со стула, вырвала у девочки Лео и влепила Фиалке пощечину.
– Сильви! – гневно воскликнул Жакоб. – В этом не было никакой необходимости.
Он прижал Фиалку к себе.
Сильви молчала, вцепившись в своего сына. Потом злобно процедила:
– Тебе нет дела до моего мальчика. Ты совершенно им не интересуешься. Тебе нужна только эта девчонка. – И она бросилась вон из комнаты, унося с собой плачущего Лео.
Жакоб беспомощно посмотрел на задумчивую принцессу Матильду и пожал плечами.
Летом 1939 года Лео исполнилось полтора годика. Его темные волосы посветлели, превратились в светлые кудри. И тут у Сильви возник новый план – съездить с сыном в Польшу. Ей хотелось показать мальчика няне, а также своим деду и бабке. Она мечтала привезти няню в Париж, чтобы та ухаживала за Лео так же, как в свое время за маленькой Сильви и Тадеушем. Жакоб пытался ее отговорить от этой затеи, но тщетно. Сильви не желала ничего слушать ни о приближающейся войне, ни о захватнических планах Гитлера, для которого Польша являлась вожделенным «жизненным пространством». Сильви приняла решение и не собиралась его менять.
Она была уверена, что Польша даст героический отпор Гитлеру. И потом, разве не обещала ее родине свою поддержку Великобритания?
– Но это нелепо, Сильви, – в сотый раз повторял Жакоб. – Ты ведь даже не знаешь, жива ли эта твоя бабушка.
– Она жива, я знаю, – твердила Сильви.
За месяцы, прошедшие после родов, Сильви вернула былую стройность и стала еще прекраснее, чем до беременности. Глаза ее излучали глубокий, мягкий блеск, источали безмятежное, неземное сияние. Движения Сильви приобрели плавность и уверенное изящество, кожа стала еще более свежей и нежной. Несколько раз Жакоб, не в силах сдержаться, проводил рукой по пышному золоту ее волос. Сильви не обращала на это внимания. Однажды она взглянула на него рассеянными глазами и небрежно чмокнула в щеку. Жакоб ответил на поцелуй и почувствовал слабый огонек страсти, разгорающийся в Сильви. Он сделал все, чтобы разжечь из этого огонька костер. Они исступленно занимались любовью, но в самый разгар страстных объятий Сильви вдруг оттолкнула его и высвободилась. Сам не свой от бешенства, Жакоб сел в автомобиль и на сумасшедшей скорости помчался в Париж. Впервые в жизни он нашел утешение в объятиях проститутки на улице Сен-Дени.
И все же в эти дни мысли Жакоба были заняты не семейными неурядицами, а мировыми проблемами. Британский премьер-министр Чемберлен и французский премьер-министр Даладье были довольны подписанным в октябре 1938 года Мюнхенским договором с Гитлером, практически подарившим Германии Чехословакию. Но теперь, год спустя, разглагольствования Чемберлена о «вечном мире» казались пустой болтовней. Впрочем, Жакоб не верил им и тогда, после Мюнхена. Европейские державы позволяли себя дурачить, делали вид, что никакой угрозы не существует. Жакоб знал – война во имя нацистского «нового порядка» неизбежна.
Париж был переполнен беженцами из Германии, Австрии и Чехословакии. Жакоб слушал их рассказы о концентрационных лагерях, о звериной жестокости с плохо скрываемой яростью. Он чувствовал, что европейская цивилизация приближается к гибели. В этой ситуации доктор Жардин мало что мог сделать. Он находил для эмигрантов работу и жилище, доставал деньги, помогал получить визы и официальные бумаги.
Летом 19З9 года клиника для рабочих, которую Жардин-старший построил на окраине Марселя, превратилась в убежище для врачей-эмигрантов.
– Кто бы мог подумать, – иронически вздыхал Жардин-отец. – На склоне лет я должен окружать себя теми самыми психоаналитиками, с которыми всю жизнь боролся!
Жакоб любовно хлопал отца по плечу. Он часто приезжал сюда вместе с Сильви и Лео. Семья подолгу жила в отцовском доме, который стоял над городом, на поросшем соснами холме.
– Ничего, мы еще перетащим тебя на свою сторону, – говорил Жакоб.
Старый доктор Жардин морщился, глядя вдаль – на синий простор Средиземного моря.
– Ни за что на свете!
И тем не менее он не только дал работу в клинике врачам-эмигрантам, но и поселил некоторых из них в своем просторном доме. Лео рос среди иностранных детишек и первые свои слова произнес по-немецки. Мать Жакоба была занята устройством разросшегося домашнего хозяйства. Несмотря на возраст, ее лицо сохранило фарфоровую тонкость черт, хотя с каждым днем черты эти все больше и больше омрачались беспокойством.
– Твой отец нездоров, Жакоб. Он слишком много работает. Я хочу, чтобы на следующей неделе мы уехали в Португалию. Поговори с ним. Я была бы рада, если бы вы тоже поехали с нами.
– Хорошо, мама, поговорю. – Жакоб впервые заметил, как она постарела, какой стала хрупкой. Он обнял ее. – Я так благодарен вам обоим за то, что вы помогаете этим людям.
Мадам Жардин пожала плечами:
– В эти тяжелые времена все должны помогать друг другу.
С тех пор, как Жакоб женился на Сильви, католическая совесть госпожи Жардин успокоилась – между сыном и матерью восстановилось былое взаимопонимание. Религиозные убеждения мадам Жардин нашли выражение в практической благотворительной работе, что, в общем, совпадало с направлением деятельности Жардина-старшего. Мать Жакоба стала активной деятельницей общественной организации «Социальная помощь». Она читала христианско-демократическую прессу, открыла двери своего дома для беженцев Востока; и делала все это не ради мужа и сына, а следуя собственным религиозным воззрениям.
Мадам Жардин очень скучала по своей дочери Николетт и внукам, которые в начале года переехали в Португалию – этого потребовала работа зятя. Доктор Жардин и его супруга давно обещали, что летом приедут к Николетт. Госпожа Жардин надеялась, что сумеет уговорить и остальных своих детей провести лето в Португалии – ведь семья уже столько лет не собиралась в полном составе. Младший сын, Марсель, охотно согласился и уже находился в Альгарве. Давно пора было и старикам отправляться в Португалию, но доктор Жардин все тянул время и откладывал отъезд.
– Жакоб, пожалуйста, поговори с отцом, – вновь и вновь просила мать. И Жакоб выполнил ее просьбу.
В пятницу, рано утром, он отвез родителей на марсельский вокзал. За ними следовала еще одна машина с багажом. Всю дорогу старый врач инструктировал сына, как вести дела в клинике. Лишь на перроне, среди шумной толпы, старик был вынужден покончить с наставлениями. Жакоб усадил родителей в купе, поцеловал мать, пожал руку отцу и вдруг содрогнулся от неожиданного предчувствия.
– Ни о чем не беспокойтесь, – сказал он, сам не веря своим словам.
Они с отцом посмотрели друг другу в глаза, и старик притянул сына к себе.
– Я знаю, что на тебя можно положиться. – Он стиснул Жакобу плечи. – Да, совсем забыл. Смотри, что я нашел в библиотеке.
Он порылся в кармане и достал оттуда маленький потрепанный блокнот.
Жакоб открыл его и увидел детские рисунки – птицы, перья, развернутые крылья. Это рисовал он сам в детстве, когда интересовался полетом. Тут же были и более сложные схемы, сделанные рукой отца.
– Спасибо, – его голос дрогнул.
Стоя на перроне, он махал родителям рукой. Поезд дернулся, тронул с места.
– Если не сможешь приехать сам, отправь хотя бы Сильви и Лео, – крикнула мать.
Но у Сильви были свои планы – она по-прежнему мечтала вернуться в страну своего детства. Всё было расписано заранее: Каролин и няня едут с ними; было собрано огромное количество багажа, билеты заказали на сентябрь. Осень в Польше, окрашенные в багрянец леса!
Но поездке не суждено было состояться. Войска Гитлера вторглись в Польшу. Мечты Сильви о поездке рассыпались в прах. И не только они.
9
– Jude! – ахнула медсестра, презрительно поджав сухие губки.
Жакоб Жардин проследил за ее взглядом и увидел, куда тот устремлен – на его пенис. Жакоб усмехнулся. Никуда не денешься – обрезание говорило само за себя. В свое время Жакоб-старший не устоял перед напором своей матери. Внешний признак принадлежности к еврейскому роду был налицо. Жардин мог сколько угодно считать себя чистокровным французом, но с точки зрения нацистов эта маленькая деталь автоматически зачисляла его в категорию «недочеловеков». В их мире наличие или отсутствие крайней плоти определяло все.
– Фрейлейн Кальб! – рявкнул доктор Шрадер. – Отправляйтесь в палату и займитесь ранеными.
Избавившись от медсестры, немец быстро сделал Жакобу противостолбнячную инъекцию. Потом быстрыми, профессиональными движениями очистил рану и наложил повязку.
– Вы должны были показать мне свое ранение раньше, – укорил он.
Жакоб пожал плечами:
– Были дела поважнее.
Он посмотрел на лейтенанта Шрадера. Они были примерно одного возраста, одного роста. Уже три дня Жакоб работал вместе с этим немцем в госпитале для военнопленных и имел возможность убедиться, что, несмотря на цвет мундира, Шрадер ему не враг. Просто замотанный врач, пытающийся помочь раненым, которых на его голову свалилось слишком много. Сложись жизнь иначе, они вполне могли бы стать друзьями. Другое дело – фрейлейн Кальб: ее явно сразило открытие, что переводчик, так хорошо разбиравшийся в медицине и оказывавший ей и доктору Шрадеру столь неоценимую помощь, оказался презренным евреем. Вспомнив выражение лица медсестры, Жакоб ухмыльнулся.
Шрадер понял его без слов.
– Это действительно забавно. Женщина смотрит на атрибут мужества, и единственное, что привлекает ее внимание – след обрезания. Да-да, отлично вас понимаю. Но ничего не поделаешь, такие уж времена. – Он стиснул зубы. – На вашем месте, доктор Жардин, я бы постарался держаться от всех нас подальше.
Он коротко кивнул и вышел из комнаты.
Да уж, времена действительно – хуже некуда, подумал Жакоб, натягивая куртку военнопленного.
Девять месяцев абсурдного безделья, липовой войны без военных действий – в этом заключалась смехотворная оборонительная стратегия французов.
Они ждали, что немцы нанесут удар через якобы неприступную линию Мажино. Чтобы солдаты от скуки не сошли с ума, доктор Жардин велел им побольше играть в футбол. Это была очень странная война. С того берега Роны громкоговорители убеждали французских солдат, что немцы им не враги, что нет смысла отдавать свою жизнь за Польшу или Британию. Солдаты гоняли по полю мяч, слушали эти вкрадчивые речи.
Неожиданный удар сокрушительной мощи, который немцы нанесли по Бельгии, Люксембургу и северу Франции, застал армию врасплох. За несколько недель все развалилось. Францию не спасла ни дорогостоящая линия Мажино, ни полноводная Рона. Бронированный кулак смел все на своем пути.
Начались бомбежки, кровь. Да, кровь и пыль были повсюду. Жардин и поныне ощущал их запах.
В кармане у него лежали документы Жюля Леметра и маленький золотой крестик – все, что осталось от друга. Жакоб почувствовал, как внутри у него все сжимается от ярости – это чувство не оставляло его уже которую неделю подряд. Жакоб гневно сунул документы во внутренний карман своей новой «униформы». Жюль погиб в первом же бою. Бессмысленная смерть… Жакоб изгнал это воспоминание прочь и стал смотреть на маленькую фотографию Сильви и Лео, которую повсюду носил с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Жакоб использовал эти недели, чтобы организовать быт увеличившейся семьи. Он снял большой дом недалеко от Фонтенэ, среди дубрав Венсенского леса. В просторном саду был флигелек, где Жакоб поселил австрийских беженцев – композитора Эриха Брейера и его жену-еврейку Аниту. Эта супружеская пара бежала из Вены всего с двумя чемоданами. Брейер и Анита были счастливы обрести в Фонтенэ пристанище. Им предстояло ухаживать за домом и помогать Сильви воспитывать ребенка. Мать Жакоба, пришедшая в восторг, когда у ее любимого сына родился наследник, лично обустроила детскую и подобрала няню. Две комнаты были отведены для Каролин. Однако, несмотря на все эти приготовления, Жакоб не знал, согласится ли Сильви жить с ним под одной крышей.
Накануне того дня, когда она должна была покинуть клинику, Жакоб описал ей устройство нового дома. Сильви слушала вполуха, но Жардин проявил настойчивость. В руках у него был маленький сын, и Жакоб его осторожно укачивал. Вдруг мальчик проснулся и заплакал. Желая его успокоить, Жакоб принялся расхаживать по комнате.
Вдруг Сильви вскочила с постели.
– Дай его сюда, – сердито приказала она.
Впервые за все эти недели она нарушила молчание, и Жардин заколебался, не зная, как себя вести.
– Дай мне Тадеуша! – повелительно повторила Сильви.
Жакоб с улыбкой протянул ей крошечный сверток. Мать внимательно посмотрела на своего сына, а потом прижала его к груди. Уверенным движением она высвободила грудь и сунула сосок в губки младенца.
Жакоб смотрел, затаив дыхание. Лицо Сильви было серьезным и очень сосредоточенным, а потом на ее губах заиграла легкая улыбка.
– Ты хочешь назвать его Тадеушем, в честь твоего брата? – тихо спросил Жардин.
Сильви энергично кивнула.
Немного выждав, Жакоб снова спросил:
– Может быть, мы дадим ему и другое имя, которое будет принадлежать лишь ему и больше никому?
Он очень боялся, что Сильви будет использовать сына для подсознательного общения с погибшим братом. Конечно, в этом были и свои положительные стороны, но с самого начала следовало внушить ей, что у мальчика своя собственная, не связанная с тенями прошлого жизнь. Главное – не слишком давить на Сильви. Жакоб с тревогой ждал ее ответа.
Сильви смотрела на сына. Она провела кончиком пальца по его личику, по ручке. Крошечный кулачок сжался вокруг ее пальца. Некоторое время спустя Сильви сказала:
– Лео. Лео Тадеуш Ковальский.
– Лео Тадеуш Ковальский, – повторил Жакоб, стараясь подражать ее польскому произношению.
Сильви взглянула на него, словно вспомнив о существовании мужа.
– Лео Тадеуш Ковальский… Жардин.
Их взгляды на миг встретились, и Сильви вновь занялась ребенком.
Жизнь в большом загородном доме довольно быстро вошла в норму. Когда Жакоб, тщательно скрывая тревогу, устроил себе спальню в соседней комнате с Сильви, та даже не моргнула глазом. Ее интересовал теперь лишь Лео.
Анита вела домашнее хозяйство уверенно и деловито, хотя внешне производила впечатление женщины мягкой и беспомощной. Завтраки, обеды и ужины были обильны и подавались всегда вовремя. Когда Жакоб приезжал домой из больницы, все сияло чистотой, повсюду царил строгий порядок. Лишь в детской и на письменном столе Жакоба дозволялось устраивать бедлам.
Сильви все время отдавала младенцу, она прониклась необычайным интересом к этой едва начавшейся маленькой жизни. Жакоба поражало, как сосредоточенно его жена выполняет свои материнские обязанности. Если позволяла погода, Сильви немедленно выкатывала коляску с ребенком в лес, чтобы Лео дышал воздухом. Когда они возвращались домой, Сильви сидела с ребенком целыми часами, играя, следя за выражением его личика, за тянущимися к ней ручонками. По ночам кроватка Лео стояла рядом с ее постелью, и Сильви моментально просыпалась от каждого, даже еле слышного писка. Функции няни были сведены до минимума.
Стоило Жакобу взять сына на руки, как в глазах Сильви сразу же зажигался огонек страха. Она ревниво и нервозно наблюдала, как отец возится с малышом, и если Жакоб пытался затеять какую-нибудь шумную возню, немедленно отбирала у него ребенка. Боясь ее расстроить, Жардин не решался лишний раз прикоснуться к собственному сыну. Он чувствовал себя чужаком, которому нет доступа в магический круг родительской любви. На эту тему они с Сильви никогда не разговаривали. Они вообще мало теперь общались друг с другом. Жили рядом, но не вместе.
Ранней весной, когда деревья Венсенского леса оделись свежей зеленью, а на лужайках распустились колокольчики и нарциссы, в гости к Жардинам приехали принцесса Матильда и Фиалка. Все воскресенье Жакоб провел в обществе малышки. Она визжала от восторга, играя с ним в самые разнообразные игры. Сначала в прятки, потом они вдвоем гонялись за воображаемыми чудовищами, живущими в чаще. Девочка пугливо прижималась к Жакобу и несколько раз за день награждала его букетиками полевых цветов. Вся отцовская любовь, которую Жакоб был вынужден сдерживать, общаясь с сыном, выплеснулась на Фиалку. А Сильви и принцесса тем временем чинно прогуливались по тенистым аллеям, катя перед собой коляску с маленьким Лео.
Вечером все собрались в просторной гостиной, окна которой выходили в сад. В камине весело потрескивал огонь. Анита подавала кофе со сливками и венские кексы собственного изготовления. Фиалка внезапно заинтересовалась маленьким Лео и, пользуясь тем, что взрослые были увлечены разговором, попыталась взять его на руки.
– Нет! – отчаянно закричала Сильви. Она вскочила со стула, вырвала у девочки Лео и влепила Фиалке пощечину.
– Сильви! – гневно воскликнул Жакоб. – В этом не было никакой необходимости.
Он прижал Фиалку к себе.
Сильви молчала, вцепившись в своего сына. Потом злобно процедила:
– Тебе нет дела до моего мальчика. Ты совершенно им не интересуешься. Тебе нужна только эта девчонка. – И она бросилась вон из комнаты, унося с собой плачущего Лео.
Жакоб беспомощно посмотрел на задумчивую принцессу Матильду и пожал плечами.
Летом 1939 года Лео исполнилось полтора годика. Его темные волосы посветлели, превратились в светлые кудри. И тут у Сильви возник новый план – съездить с сыном в Польшу. Ей хотелось показать мальчика няне, а также своим деду и бабке. Она мечтала привезти няню в Париж, чтобы та ухаживала за Лео так же, как в свое время за маленькой Сильви и Тадеушем. Жакоб пытался ее отговорить от этой затеи, но тщетно. Сильви не желала ничего слушать ни о приближающейся войне, ни о захватнических планах Гитлера, для которого Польша являлась вожделенным «жизненным пространством». Сильви приняла решение и не собиралась его менять.
Она была уверена, что Польша даст героический отпор Гитлеру. И потом, разве не обещала ее родине свою поддержку Великобритания?
– Но это нелепо, Сильви, – в сотый раз повторял Жакоб. – Ты ведь даже не знаешь, жива ли эта твоя бабушка.
– Она жива, я знаю, – твердила Сильви.
За месяцы, прошедшие после родов, Сильви вернула былую стройность и стала еще прекраснее, чем до беременности. Глаза ее излучали глубокий, мягкий блеск, источали безмятежное, неземное сияние. Движения Сильви приобрели плавность и уверенное изящество, кожа стала еще более свежей и нежной. Несколько раз Жакоб, не в силах сдержаться, проводил рукой по пышному золоту ее волос. Сильви не обращала на это внимания. Однажды она взглянула на него рассеянными глазами и небрежно чмокнула в щеку. Жакоб ответил на поцелуй и почувствовал слабый огонек страсти, разгорающийся в Сильви. Он сделал все, чтобы разжечь из этого огонька костер. Они исступленно занимались любовью, но в самый разгар страстных объятий Сильви вдруг оттолкнула его и высвободилась. Сам не свой от бешенства, Жакоб сел в автомобиль и на сумасшедшей скорости помчался в Париж. Впервые в жизни он нашел утешение в объятиях проститутки на улице Сен-Дени.
И все же в эти дни мысли Жакоба были заняты не семейными неурядицами, а мировыми проблемами. Британский премьер-министр Чемберлен и французский премьер-министр Даладье были довольны подписанным в октябре 1938 года Мюнхенским договором с Гитлером, практически подарившим Германии Чехословакию. Но теперь, год спустя, разглагольствования Чемберлена о «вечном мире» казались пустой болтовней. Впрочем, Жакоб не верил им и тогда, после Мюнхена. Европейские державы позволяли себя дурачить, делали вид, что никакой угрозы не существует. Жакоб знал – война во имя нацистского «нового порядка» неизбежна.
Париж был переполнен беженцами из Германии, Австрии и Чехословакии. Жакоб слушал их рассказы о концентрационных лагерях, о звериной жестокости с плохо скрываемой яростью. Он чувствовал, что европейская цивилизация приближается к гибели. В этой ситуации доктор Жардин мало что мог сделать. Он находил для эмигрантов работу и жилище, доставал деньги, помогал получить визы и официальные бумаги.
Летом 19З9 года клиника для рабочих, которую Жардин-старший построил на окраине Марселя, превратилась в убежище для врачей-эмигрантов.
– Кто бы мог подумать, – иронически вздыхал Жардин-отец. – На склоне лет я должен окружать себя теми самыми психоаналитиками, с которыми всю жизнь боролся!
Жакоб любовно хлопал отца по плечу. Он часто приезжал сюда вместе с Сильви и Лео. Семья подолгу жила в отцовском доме, который стоял над городом, на поросшем соснами холме.
– Ничего, мы еще перетащим тебя на свою сторону, – говорил Жакоб.
Старый доктор Жардин морщился, глядя вдаль – на синий простор Средиземного моря.
– Ни за что на свете!
И тем не менее он не только дал работу в клинике врачам-эмигрантам, но и поселил некоторых из них в своем просторном доме. Лео рос среди иностранных детишек и первые свои слова произнес по-немецки. Мать Жакоба была занята устройством разросшегося домашнего хозяйства. Несмотря на возраст, ее лицо сохранило фарфоровую тонкость черт, хотя с каждым днем черты эти все больше и больше омрачались беспокойством.
– Твой отец нездоров, Жакоб. Он слишком много работает. Я хочу, чтобы на следующей неделе мы уехали в Португалию. Поговори с ним. Я была бы рада, если бы вы тоже поехали с нами.
– Хорошо, мама, поговорю. – Жакоб впервые заметил, как она постарела, какой стала хрупкой. Он обнял ее. – Я так благодарен вам обоим за то, что вы помогаете этим людям.
Мадам Жардин пожала плечами:
– В эти тяжелые времена все должны помогать друг другу.
С тех пор, как Жакоб женился на Сильви, католическая совесть госпожи Жардин успокоилась – между сыном и матерью восстановилось былое взаимопонимание. Религиозные убеждения мадам Жардин нашли выражение в практической благотворительной работе, что, в общем, совпадало с направлением деятельности Жардина-старшего. Мать Жакоба стала активной деятельницей общественной организации «Социальная помощь». Она читала христианско-демократическую прессу, открыла двери своего дома для беженцев Востока; и делала все это не ради мужа и сына, а следуя собственным религиозным воззрениям.
Мадам Жардин очень скучала по своей дочери Николетт и внукам, которые в начале года переехали в Португалию – этого потребовала работа зятя. Доктор Жардин и его супруга давно обещали, что летом приедут к Николетт. Госпожа Жардин надеялась, что сумеет уговорить и остальных своих детей провести лето в Португалии – ведь семья уже столько лет не собиралась в полном составе. Младший сын, Марсель, охотно согласился и уже находился в Альгарве. Давно пора было и старикам отправляться в Португалию, но доктор Жардин все тянул время и откладывал отъезд.
– Жакоб, пожалуйста, поговори с отцом, – вновь и вновь просила мать. И Жакоб выполнил ее просьбу.
В пятницу, рано утром, он отвез родителей на марсельский вокзал. За ними следовала еще одна машина с багажом. Всю дорогу старый врач инструктировал сына, как вести дела в клинике. Лишь на перроне, среди шумной толпы, старик был вынужден покончить с наставлениями. Жакоб усадил родителей в купе, поцеловал мать, пожал руку отцу и вдруг содрогнулся от неожиданного предчувствия.
– Ни о чем не беспокойтесь, – сказал он, сам не веря своим словам.
Они с отцом посмотрели друг другу в глаза, и старик притянул сына к себе.
– Я знаю, что на тебя можно положиться. – Он стиснул Жакобу плечи. – Да, совсем забыл. Смотри, что я нашел в библиотеке.
Он порылся в кармане и достал оттуда маленький потрепанный блокнот.
Жакоб открыл его и увидел детские рисунки – птицы, перья, развернутые крылья. Это рисовал он сам в детстве, когда интересовался полетом. Тут же были и более сложные схемы, сделанные рукой отца.
– Спасибо, – его голос дрогнул.
Стоя на перроне, он махал родителям рукой. Поезд дернулся, тронул с места.
– Если не сможешь приехать сам, отправь хотя бы Сильви и Лео, – крикнула мать.
Но у Сильви были свои планы – она по-прежнему мечтала вернуться в страну своего детства. Всё было расписано заранее: Каролин и няня едут с ними; было собрано огромное количество багажа, билеты заказали на сентябрь. Осень в Польше, окрашенные в багрянец леса!
Но поездке не суждено было состояться. Войска Гитлера вторглись в Польшу. Мечты Сильви о поездке рассыпались в прах. И не только они.
9
– Jude! – ахнула медсестра, презрительно поджав сухие губки.
Жакоб Жардин проследил за ее взглядом и увидел, куда тот устремлен – на его пенис. Жакоб усмехнулся. Никуда не денешься – обрезание говорило само за себя. В свое время Жакоб-старший не устоял перед напором своей матери. Внешний признак принадлежности к еврейскому роду был налицо. Жардин мог сколько угодно считать себя чистокровным французом, но с точки зрения нацистов эта маленькая деталь автоматически зачисляла его в категорию «недочеловеков». В их мире наличие или отсутствие крайней плоти определяло все.
– Фрейлейн Кальб! – рявкнул доктор Шрадер. – Отправляйтесь в палату и займитесь ранеными.
Избавившись от медсестры, немец быстро сделал Жакобу противостолбнячную инъекцию. Потом быстрыми, профессиональными движениями очистил рану и наложил повязку.
– Вы должны были показать мне свое ранение раньше, – укорил он.
Жакоб пожал плечами:
– Были дела поважнее.
Он посмотрел на лейтенанта Шрадера. Они были примерно одного возраста, одного роста. Уже три дня Жакоб работал вместе с этим немцем в госпитале для военнопленных и имел возможность убедиться, что, несмотря на цвет мундира, Шрадер ему не враг. Просто замотанный врач, пытающийся помочь раненым, которых на его голову свалилось слишком много. Сложись жизнь иначе, они вполне могли бы стать друзьями. Другое дело – фрейлейн Кальб: ее явно сразило открытие, что переводчик, так хорошо разбиравшийся в медицине и оказывавший ей и доктору Шрадеру столь неоценимую помощь, оказался презренным евреем. Вспомнив выражение лица медсестры, Жакоб ухмыльнулся.
Шрадер понял его без слов.
– Это действительно забавно. Женщина смотрит на атрибут мужества, и единственное, что привлекает ее внимание – след обрезания. Да-да, отлично вас понимаю. Но ничего не поделаешь, такие уж времена. – Он стиснул зубы. – На вашем месте, доктор Жардин, я бы постарался держаться от всех нас подальше.
Он коротко кивнул и вышел из комнаты.
Да уж, времена действительно – хуже некуда, подумал Жакоб, натягивая куртку военнопленного.
Девять месяцев абсурдного безделья, липовой войны без военных действий – в этом заключалась смехотворная оборонительная стратегия французов.
Они ждали, что немцы нанесут удар через якобы неприступную линию Мажино. Чтобы солдаты от скуки не сошли с ума, доктор Жардин велел им побольше играть в футбол. Это была очень странная война. С того берега Роны громкоговорители убеждали французских солдат, что немцы им не враги, что нет смысла отдавать свою жизнь за Польшу или Британию. Солдаты гоняли по полю мяч, слушали эти вкрадчивые речи.
Неожиданный удар сокрушительной мощи, который немцы нанесли по Бельгии, Люксембургу и северу Франции, застал армию врасплох. За несколько недель все развалилось. Францию не спасла ни дорогостоящая линия Мажино, ни полноводная Рона. Бронированный кулак смел все на своем пути.
Начались бомбежки, кровь. Да, кровь и пыль были повсюду. Жардин и поныне ощущал их запах.
В кармане у него лежали документы Жюля Леметра и маленький золотой крестик – все, что осталось от друга. Жакоб почувствовал, как внутри у него все сжимается от ярости – это чувство не оставляло его уже которую неделю подряд. Жакоб гневно сунул документы во внутренний карман своей новой «униформы». Жюль погиб в первом же бою. Бессмысленная смерть… Жакоб изгнал это воспоминание прочь и стал смотреть на маленькую фотографию Сильви и Лео, которую повсюду носил с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38