Слегка сжимая конфету с боков свободной рукой, он
не спускал глаз с Делии, лицо которой белое как снег, как маска
Пьеро, отвратительно кривилось в полутьме. Пальцы разломили
конфету напополам. Лунный свет отвесно упал на белесое тельце
таракана, голое, без кожицы, а вокруг, смешанные с мятой и
марципаном, лежали кусочки ножек и крыльев, посыпанные мелко
истолченным панцирем.
Он швырнул остатки конфеты ей в лицо, и Делия зарыдала,
закрыв лицо руками, задыхаясь от сотрясающей все ее тело икоты,
и рыдания ее становились все надрывней, как в ту ночь, когда
погиб Роло, и тогда пальцы Марио сжали ее горло, словно чтобы
защитить ее от ужаса, рвущегося из груди, от утробных жалобных
всхлипов, от судорог смеха, нет, он хотел только, чтобы она
замолчала, и сжимал пальцы все сильнее, только чтобы она
замолчала, ведь девица сверху уже, наверное, слушает, замирая
от удовольствия, так что надо было заставить ее замолчать во
что бы то ни стало. Из-за его спины, с кухни, где он нашел кота
с воткнутыми в глаза щепками, ползущего из последних сил, чтобы
все же умереть в доме, доносилось дыхание проснувшихся стариков
Маньяра, которые прятались в столовой, чтобы подслушивать, он
был уверен, что Маньяра все слышали и сейчас там, за дверью, в
темноте столовой, прислушиваются к тому, как он хочет заставить
замолчать Делию. Он ослабил хватку, и Делия упала на диван,
скрюченная, с посиневшим лицом, но живая. Он слышал, как тяжело
дышат за дверью старики, ему было так жаль их: из-за самой
Делии, из-за того, что он еще раз оставляет их с нею, живой. Он
уходил и оставлял их с ней - как Гектор, как Роло. Ему было
очень жаль стариков Маньяра, которые сидели, притихнув, там, в
темноте, и ждали, что он - или все равно кто - заставит
умолкнуть плачущую Делию, оборвет этот ее плач.

1 2 3