, конечно, Монито, шесть сотен, легко сказать, когда деньги так и летя
т Ц сигареты, девочки, разговоры о паруснике кончились сами собой, отпал
и, думай о завтрашнем дне, сынок, та-ра-ра, Шепп-чхи! Ага, опять, иди, Лина, отды
хай! Сейчас, милый доктор, еще минуточку, видишь коньяк на донышке, теплый,
попробуй, правда, теплый? Что-то он, видимо, сказал вслух, Ц но что именно?
Ц пока перед глазами стоял забытый «Руби», потому что Лина снова уловил
а, угадала в его голосе, все, что стояло за этими дурацкими фразами Ц прим
и аспирин, иди отдохни, или Ц дался тебе этот Копенгаген! И впрямь, теперь,
когда белая и горячая ладонь Лины лежит в его руке, все может стать Копенг
агеном, все тогда могло обернуться парусником, если бы не эти шестьсот пе
со, если бы побольше пороху и романтики. И Лина вскинула на него глаза, но т
ут же опустила, будто его мысли Ц жалкий мусор времени! Ц лежали прямо н
а столе, среди крошек, будто он успел все это сказать, а не долбил, как закон
ченный идиот, иди, тебе надо отдохнуть, не хватило духу на вполне логичное
Ц идем отдыхать, мы, во множественном числе, а Лина, облизывая губы, вспом
инала о каких-то лошадях (может, о коровах, он поймал лишь конец фразы) нет,
о лошадях, которые пронеслись через поле, словно с перепугу, две белые и од
на рыжая, в усадьбе у дяди, ой, ты не представляешь, какое это чудо Ц скакат
ь верхом против ветра допоздна, возвращаешься усталая до чертиков, и, кон
ечно, ахи-охи, хуже мальчишки! Ну сейчас, вот допью и все, она смотрится в не
го всей рассыпавшейся челкой, точно еще скачет галопом, втягивая носом в
оздух, такой крепкий коньяк; да ну, стоит ли ломать голову, что он последни
й дурак что ли, разве не она хлюпала кедами по темной галерее, не она улыба
лась во все лицо Ц два номера? чего ради? бери один на двоих, вполне обдума
нная экономия, ей-то наперед все известно, привыкла, ждет такого финала ка
ждый раз, а вдруг все наоборот? ведь явно что-то не то, вдруг под конец этот
пресловутый меч, или Ц пожалуйте, вон диванчик в углу, а-а, ладно, он же не п
оследний хам, возьми шарф, малышка; в жизни не видела такой широченной лес
тницы, наверняка это был дворец и здесь жили важные графы, которые устраи
вали балы при свечах и всякое такое, а двери, ух ты, посмотри, да эта наша, ум
ереть Ц уснуть, как разрисована Ц олени, пастушки, завитушки! И огонь Ц
алые, рвущиеся вверх саламандры и огромная раскрытая постель ослепител
ьной свежести и глухие шторы на окнах, ну как здорово, Марсело, тут спать и
спать, дай я сначала покажу тебе пластинку, она в таком красивом конверте,
им понравится, она на дне, где письма и карты, не потерять бы, Шепп. Ты и впря
мь простудилась, завтра покажешь, раздевайся скорее, я погашу лампу, и буд
ем смотреть на камин, о конечно, Марсело, какие яркие угли Ц миллион кошач
ьих глаз разом, а искры, искры, ну погляди, до чего красиво в темноте, хоть не
ложись, но он вешает пиджак на стул, подходит к медвежонку, свернувшемуся
у самого камина, сбрасывает туфли, сгибается чуть не пополам, чтобы сесть
рядом, смотрит, как бегут по ее рассыпанным волосам отсветы и дроглые тен
и, помогает снять блузку и расстегнуть лифчик, губы вминаются в ее голое п
лечо, руки все настойчивее, смелее среди роя искр, ах ты, лесной медвежонок
, такая глупышка маленькая; они уже стоят обнявшись и целуются голые в бли
ках пламени, еще и еще, какая прохладная белоснежная постель, а дальше Ц о
бвал, сплошной огонь, разбегающийся по всей коже, Линины губы в его волоса
х, на его груди, руки под его спиной, тела в согласном ритме познают, понима
ют друг друга, и легкий стон и запаленное дыхание, но ему бы сказать, он хот
ел еще до огня, до забытья, сказать Ц Липа, это не из благодарности, правда?
И руки рванулись из под спины двумя хлыстами прямо к его лицу, к горлу Ц я
ростные, маленькие, беззащитные, невыносимо нежные, они стискивают, сжим
ают что есть силы, громкий всхлип, негодующий голос сквозь слезы Ц как ты
мог, Марсело, как ты мог, и тогда, ну все, значит Ц да, значит Ц правда, ну про
сти, радость, прости, сладкая, я не мог не сказать, прости, взметнувшийся ог
онь, губы, розовые края ласки, хрупкий пузырек в углу рта, ступени познания
и наконец провальная тишина, где медленно струящиеся волосы, горячая ко
жа, взмах ресниц, отказ и настойчивость, минеральная вода прямо из горлыш
ка, к которому приникают в единой жажде его, ее губы, пустая бутылка выскал
ьзывает из пальцев, которые на ощупь находят ночной столик, зажигают лам
пу и взмах рукой, чтобы прикрыть абажур трусиками или чем-то еще, а потом н
еотрывно смотреть на Лину под золотистым светом лежащую на боку, спиной
к нему, на этого лесного зверька, уткнувшегося в простыни, какая кожа Ц об
алдеть, а Лина уже просит сигарету, приподнимаясь в подушках, да ты худющи
й и весь волосатый, Шепп, дай-ка я тебя прикрою одеялом, где оно? Вон в ногах,
слушай, по-моему, оно подпалилось, а мы и не заметили, Шепп!
Потом ленивое, сникающее пламя в камине и в их телах, оно опадает, золотитс
я, вода уже выпита, сигареты, лекции в университете, да ну их, сдохнуть от ск
уки, не веришь, все самое интересное я узнала из разговоров в кафе, или с Се
силией, с Пе-ручо, или из книг Ц я их читаю всюду, даже в кино, перед сеансам
и; Марсело слушает Ц «Руби», в точности как «Руби» двадцать лет назад, спо
ры-разговоры, Арльт
[8] Арльт, Роберто (1900 Ц 1942) Ц аргентинский прозаик и драматург,
один из любимых авторов X. Кортасара.
, Рильке, Элиот, Борхес, но Лина, она смогла попасть на парусник, автос
топом, в «рено», в «фольксвагенах», лесной медвежонок под ворохом сухих л
истьев, челка в каплях дождя, но что за бред Ц почему в голове снова и снов
а этот окаянный парусник и «Руби», она же знать не знает про это, ее на свет
е тогда не было, подумать! чилийская девочка, соплюшка-путешественница, р
азъездилась, Копенгаген, но все-таки почему с самого начала, с той супницы
, белого вина, Лина, даже не подозревая, стала бросать ему в лицо столько вс
его прошлого, несбывшегося, загнанного внутрь, весь его парусник за черт
овы шестьсот песо. А Лина глядит на него полусонно, соскальзывая с подуше
к, вздыхает, как сытый зверек и протягивает к нему руки, Ц ты мне нравишьс
я, такой худющий, все понимаешь Ц умник, Шепп, я хочу сказать, что с тобой хо
рошо, такие большие, сильные руки, столько всего узнал, при чем тут возраст
! Стало быть, эта девочка почуяла, что он живой, несмотря на, живее и моложе е
е сверстников, мертвяков из фильма этого Ромеро, но все-таки Ц что кроетс
я за этой влажной челочкой-занавесом? Теперь она проваливается в сон, при
крытые глаза смотрят на него, да-да, он возьмет ее еще раз, прощаясь с ней, в
озьмет нежно, он чувствует ее всю, до самой глуби, слышит полусердитое: м-м,
я хочу спать, Марсело, нет, не надо так, нет так, радость, так, ее тело невесом
ое и разом отверделое, упрямые ноги и вдруг ответная вспышка, смелый напо
р страсти, без удержу, и нет больше никакой Марлен в Брюсселе, нет этих жен
щин, похожих на него, Ц неторопливых, уверенных, умелых, как непривычно п
ринимает Лина его силу и отвечает на нее, а потом в полусне, все еще на краю
ветра, сквозь дождь и вскрики, его запоздало озаряет Ц вот он, тот самый п
арусник и Копенгаген, его лицо, спрятанное на лининой груди, в ложбинке, эт
о лицо оттуда, из «Руби», из первых полуюношеских ночей с Ма-бель, с Нелидо
й в пустой квартире у Монито, бешеные упругие захлесты, и чуть ли не следом
: может прогуляемся по центру, дай мне конфетку, а ну если мама пронюхает! З
начит, даже теперь, на самом пределе любви, нельзя спрятаться от зеркала, о
ткуда глядит его прошлое, его старая фотография, где он совсем молодой, от
зеркала, которое Лина, лаская его, все время ставит перед ним, и та-ра-ра, Ше
пп, ну давай поспим, еще глоточек воды, пожалуйста. Будто он стал ею, будто в
се Ц сквозь нее, это же бред, это Ц невозвратно, невыносимо, и наконец сон
в шепоте последних ласок, в махнувших по лицу волосах, всех разом, словно в
ней что-то знало наперед и хотело стереть следы, чтобы он проснулся прежн
им Марсело, каким и проснулся в девять утра и увидел Лину: она сидела на ди
ванчике и причесывалась, напевая, уже готовая к другой дороге, к новому до
ждю. Они позавтракали наскоро, почти без слов, такое солнце! А отъехав поря
дочно от Киндберга, он остановил машину: выпьем кофе, Лина Ц четыре кусоч
ка сахара, лицо словно омытое, отрешенное, воплощение какого-то неведомо
го счастья, и тут: знаешь, только не сердись, скажи, что не рассердишься, да н
ет, глупышка, говори, не стесняйся, может, что-нибудь надо, так я… и пауза на
самом краю расхожей фразы, где каждое слово уже наготове, ждет, точно день
ги в бумажнике, вот оно Ц возьми, но в эту секунду ладонь Лины робко накры
вает его руку, глаза задернуты челкой: нельзя ли проехать с ним еще чуть-ч
уть, пусть не по пути, неважно, побыть с ним еще немного, ведь так хорошо, пус
ть это продлится хотя бы до вечера, такое солнце, мы поспим в лесу, я покажу
тебе пластинку и рисунки, ладно? если ты не против; и в нем все дрогнуло, как
ое там против, почему Ц против, но он медленно отводит ее руку и говорит, ч
то нет, не стоит, ну посуди, на этом перекрестке ты сразу поймаешь машину, и
Лина, лесной медвежонок, вся сжалась, точно ее ударили наотмашь, стала дал
екая-далекая, грызет сахар, наклонив лицо, и поглядывает исподлобья, как о
н расплачивается, встает, приносит ей рюкзак, целует в волосы, поворачива
ется спиной и исчезает из виду, бешеное переключение скоростей Ц пятьде
сят, восемьдесят, сто десять Ц вот она, свободная дорога агента по продаж
е, дорога, где нет Копенгагена, где в кюветах Ц останки прогнивших парусн
иков, приглушенный, полузабытый говорок «Руби», все более высокие зарабо
тки и должности, а у поворота Ц длинная тень одинокого платана, в ствол ко
торого он врезается на скорости сто шестьдесят, пригнув лицо к рулю, как Л
ина, когда она опустила голову, потому что именно так, пригнув голову, медв
ежата грызут сахар.



1 2