Если бы дверь не поддалась в самую последнюю минуту, вы нашли бы лишь два обугленных трупа Соланж и мой". "Да вы что, с ума сошли, Жан? С какой бы стати ему совершать столь дикий поступок?" "Потому что он ревнует, - ответил. Жан Дони. - Воображает, будто Соланж любит меня, а не его!"
Несколько дней я пребывал в нерешительности: стоит ли посвящать в наш странный разговор директора, и предпринял собственное маленькое расследование. Когда ко мне в очередной раз зашел Жак Вотье, я сказал ему: "Бедный мой Жак, вы, должно быть, так огорчились при известии о том, что Соланж и ваш лучший друг Жан едва не сгорели заживо в сарае Валантена?" Жак ответил: "Не понимаю, как все это могло произойти... Во всяком случае, одно я знаю точно: Жан мне больше не друг..." Больше я от него ничего не добился. Я попытался вновь вызвать на разговор Жана Дони, но тот, жалея, очевидно, о вырвавшихся у него необдуманных словах, всячески избегал встречи со мной. Тогда я решил предать сказанное Жаном Дони забвению. И дальнейшие события подтвердили правильность такого решения: позже я с радостью встретил Жана, специально приехавшего из Альби в Санак, чтобы вести партию органа на бракосочетании Соланж и Жака. Из этого я заключил, что былая неприязнь исчезла.
- Как вы полагаете, новобрачные были счастливы на своей свадьбе?
- Вы спрашиваете, были ли они счастливы, господин председатель? Да их лица прямо-таки лучились счастьем, когда они рука об руку вышли из часовни, навек соединив свои судьбы!.. В тот день все были счастливы! Ах, что это было за торжество! Немало празднеств я перевидал и надеюсь еще увидеть в Санаке, но вряд ли хоть одно из них весельем и радостью сравнится с этой свадьбой - первой свадьбой в часовне Института святого Иосифа! Мы все ощущали себя в какой-то мере творцами этого счастья...
- Суд благодарит вас. Вы можете идти... Пригласите следующего свидетеля...
Хрупкая фигурка вошедшей являла собой разительный контраст с атлетической фигурой Вотье. Взгляды присутствующих обращались попеременно то на изящное белокурое создание с порозовевшим точеным личиком, явно смущенное тем, что находится в подобном месте, то на колосса, чье гладко выбритое лицо оставалось по-прежнему бесстрастным. Соланж Дюваль подошла к решетке, ни разу не повернув головы в сторону скамьи подсудимых, и замерла перед председателем суда.
"Так вот она какая!" - подумала Даниелла Жени. В словах даже самых благожелательных свидетелей не было преувеличения: Соланж была на редкость хороша собой. Будущий адвокат ощутила легкий укол зависти, к которой примешивалось нечто похожее на ревность. Пусть это глупо, но она ничего не могла с собой поделать.
- Госпожа Вотье, - мягко сказал председатель Легри, - суд уже знает, что вы познакомились с Жаком Вотье задолго до того, как вышли за него замуж.
Молодая женщина довольно подробно описала свои переживания того времени: как она жалела несчастного мальчика, как возмущалась его бессердечными родителями. Рассказала о том, как огорчил ее отъезд Жака в Санак, как надеялась вновь обрести его, как училась у сестер-наставниц.
- На протяжении тех семи лет разлуки, что предшествовали вашему приезду в Институт святого Иосифа, вы регулярно переписывались с Жаком Вотье?
- Я писала ему каждую неделю, но первые два года мне отвечал за него господин Роделек. Потом Жак стал писать мне сам - по методу Брайля, который я к тому времени уже изучила. Отвечала я ему тем же способом.
- Помните ли вы старшего товарища Жака Вотье, который также обучался в Санаке, - Жана Дони?
- Да, - коротко ответила Соланж.
- Мадам, вы должны разъяснить суду один немаловажный момент. Жан Дони заявил суду, что в свое время вы кое в чем ему признались.
- В чем же? - с живостью спросила Соланж.
- Секретарь, - сказал председатель, - будьте любезны зачитать госпоже Вотье показания свидетеля Жана Дони.
Соланж выслушала их в полном молчании. После этого председатель спросил:
- Согласны ли вы, мадам, с данными утверждениями?
- Жан Дони позволил себе изобразить это прискорбное происшествие абсолютно лживо, представив свою неблаговидную роль в совершенно ином, выгодном для себя свете! Чтобы Жак завлек меня в этот сарай и попытался овладеть мной! Да это же просто смешно! Жак слишком уважал меня, чего никак нельзя сказать о Жане Дони, чьи манеры мне никогда не нравились. Напротив, это он имел в тот день дурные намерения и оказался истинным виновником происшедшего...
- Что вы хотите сказать этим, мадам?
- Не сомневаюсь, господин председатель, что суд хорошо меня понял, так что задерживаться долее на столь давнем инциденте, который в конечном счете не представляет особого интереса, нет никакой нужды... Замечу лишь, что я никогда не делала Жану Дони ни малейших признаний!
- Суд принимает это к сведению, - заявил председатель. Теперь, мадам, суд желал бы узнать, насколько активно вы сотрудничали с Жаком Вотье в написании его романа.
- Вас, вероятно, ввели в заблуждение: Жак написал "Одного в целом свете" совершенно самостоятельно. Моя роль сводилась лишь к тому, чтобы собрать все необходимые документы, список которых он составил сам. Что же касается господина Роделека, он только взял на себя труд переложить роман на обычный язык.
- И все же, мадам, не вы ли явились вдохновительницей этого произведения и, в частности, тех его страниц, где речь идет о семье героя? - вкрадчиво спросил прокурор Бертье.
- Ваши намеки, месье, - вспыхнула молодая женщина, - по меньшей мере неучтивы! Если я правильно уловила смысл ваших слов, вы пытаетесь возложить на меня ответственность за те весьма нелестные суждения, что Жак вынес о своих близких. Так вот, знайте: ни до, ни во время замужества я никогда не пыталась на него повлиять.
- Расскажите нам, пожалуйста, мадам, как вы стали супругой Жака Вотье, - попросил председатель суда.
- Приехав к Жаку в Санак, я быстро поняла, какие чувства он питает ко мне, обрадовалась этому, но и несколько встревожилась. Я уже тогда любила его, но не истинной любовью; в моих чувствах было чересчур много сострадания. Так прошло пять лет - к счастью, они были до предела заполнены вначале интенсивной учебой, затем работой над романом "Один в целом свете".
Наконец роман был издан, и Жак получил известность. Вскоре после этого господин Роделек постучался в дверь моей комнаты. "Не сердитесь на меня за столь поздний визит: у меня к вам серьезный разговор... Вы давно поняли, что Жак влюблен в вас. Но он очень робок и не осмеливается открыть вам свое чувство. Поэтому я, как его названый отец, пришел просить для своего сына руки очаровательной девушки... Только, ради всего святого, не подумайте, что я хочу повлиять на вас! Поразмыслите хорошенько! Времени у вас Жаком сколько угодно..."
Я медлила с ответом, и господин Роделек внимательно смотрел на меня. "Не могу поверить, - сказал он, - чтобы вы не любили Жака. Союз ваш должен быть прочным. Жак, без сомнения, стоит на пороге карьеры мыслителя и писателя. Его уже приглашают в Соединенные Штаты... Кому сопровождать его туда, как не его супруге? Кто, кроме вас, сумеет окружить его постоянной заботой, участием и любовью, в которых он так нуждается? Подумайте обо всем этом, Соланж. - Как вы чувствуете, сможете ли жить без него? Вот единственный вопрос, который вы должны задать своему сердцу... Спокойной ночи, милая моя Соланж..."
На протяжении долгих часов я вновь и вновь возвращалась к тому, что сказал господин Роделек, и спустя три дня ответила: "Я согласна стать женой Жака..."
- Очень трогательная история, мадам, - признал председатель суда. - Ответьте нам, если можете: вы были счастливы?
- Я была счастлива, господин председатель, - ответила Соланж после едва заметного колебания.
- И долго вы оставались счастливой? - брякнул прокурор Бертье.
Вместо ответа молодая женщина залилась слезами, но потом, справившись с собой, сказала:
- Даже если бы Жак и совершил преступление, в котором он, я уверена, не виновен, я все равно была бы счастлива, зная, что он меня по-прежнему любит... Но со дня той ужасной трагедии я терзаюсь неведением... Я не услышала от него ничего, кроме ложного самообвинения. Он не захотел видеться со мной, пока находился в заключении, несмотря на все попытки добиться свидания через защитников, сменявших один другого. Он даже сказал одному из них, мэтру де Сильве, что отныне я для него не существую... Он сердится на меня, но не знаю, за что! Главное, он мне больше не доверяет, а потеря доверия - это потеря любви! Со дня убийства я потеряла безоглядную любовь, которую дарил мне Жак с детских лет... Вот единственная причина моего несчастья!
- Суд понимает ваше горе, мадам, - сказал председатель.
И все же не могли бы вы сообщить нам еще кое-какие сведения относительно вашей супружеской жизни? Господин Роделек вскользь заметил, что по возвращении из свадебного путешествия вы поделились с ним некоторыми затруднениями интимного характера, которые не позволяли вам быть полностью счастливой.
- Быть может, так оно и было, но время все уладило, как и предсказывал господин Роделек. Жак стал для меня идеальным супругом, у
- И ваше счастье ничем не омрачалось за все время пребывания в Америке?
- Да. Мы переезжали из города в город и повсюду встречали благожелательных слушателей.
- Припомните, мадам, не приходилось ли вам за пять лет странствий по Соединенным Штатам встречаться с Джоном Беллом?
- Нет, господин председатель.
- А во время плавания вы или ваш муж разговаривали с этим человеком?
- Нет. Лично я вообще не знала о его существовании. Могу с уверенностью сказать то же самое и о Жаке, который выходил из каюты только вместе со мной: дважды в день мы совершали часовую прогулку по палубе. Все остальное время проводили в каюте, куда нам приносили и еду.
- Как же в таком случае вы объясняете то, что ваш муж набросился на неизвестного ему человека?
- Я никак не объясняю, господин председатель, поскольку уверена, что этого американца убил не Жак.
- Раз вы в этом уверены, мадам, то, наверное, подозреваете кого-нибудь другого?
- Кого угодно, кроме Жака. Я, его жена и друг, знаю, что он не способен причинить другому человеку ни малейшего зла.
- Позвольте, мадам, - воскликнул прокурор, - чем же вы объясняете тот факт, что ваш муж, который, по вашим же словам, в первые три дня выходил из каюты только с вами, ускользнул из-под вашего бдительного надзора и вам пришлось заявить судовому комиссару о его исчезновении, причем как раз в момент преступления?
- В тот день Жак, по своему обыкновению, прилег вздремнуть после обеда, и я вышла на верхнюю палубу подышать свежим воздухом. Минут двадцать спустя я вернулась в каюту и очень удивилась, увидев, что мужа на койке нет. Я подумала, что он, должно быть, проснулся и отправился меня разыскивать. Это меня встревожило, ведь он плохо знал бесчисленные коридоры и лестницы трансатлантического лайнера, и я выбежала из каюты. После безуспешных поисков я снова зашла в каюту - в надежде, что Жак появится там. Но его по-прежнему не было. Придя в отчаяние при мысли, что Жак мог оказаться жертвой несчастного случая, я бросилась в бюро судового комиссара и поделилась с ним своими опасениями. Остальное вы знаете...
- Не мог бы свидетель, - спросил Виктор Дельо, - сделать некоторые уточнения для суда, который так и не получил этих сведений от следствия? Госпожа Вотье, вы сказали нам, что отсутствовали в каюте двадцать минут. Вы уверены в этом сроке?
- Да, минут двадцать, самое большее тридцать.
- Прекрасно, - кивнул Виктор Дельо. - Будем считать, полчаса... Потом вы вернулись и отправились на поиски мужа, что заняло еще полчаса. В итоге это дает нам уже час... Вы вновь проверили каюту и направились в кабинет комиссара Бертена. На разговор с ним ушло, предположим, еще десять минут. Только тогда начались поиски, предпринятые комиссаром "Де Грасса", то есть через час и десять минут после того, как вы в последний раз видели мужа лежащим на койке. Сколько времени они продолжались, пока вашего мужа наконец не обнаружили в каюте убитого?
- Наверное, минут сорок пять.
- Где находились все это время вы?
- Я ждала известий в кабинете комиссара Бертена: так посоветовал он сам, сказав, что в первую очередь сведения поступят сюда. Время текло мучительно долго. Какие только мысли не приходили мне в голову!.. Я не могла предположить только одного: что мой бедный Жак окажется не жертвой несчастного случая, а преступником! Наконец, я дождалась возвращения комиссара Бертена. Он и пришедший вместе с ним капитан Шардо рассказали мне, при каких странных обстоятельствах был обнаружен мой муж, а когда капитан заявил, что, судя по всему, американца убил Жак, я упала в обморок... Когда очнулась, эти господа попросили меня пройти с ними в судовой карцер, куда они заключили Жака, и побыть переводчицей на его первом допросе. Я кинулась к Жаку, схватила его за руки и отстучала вопрос: "Это неправда, Жак? Ты не сделал этого?" Он ответил мне тем же способом: "Не тревожься! Я отвечу за все... Я люблю тебя". - "Ты сошел с ума, любимый! Раз ты меня любишь, не смей возводить на себя напраслину, обвинять в чужом преступлении!" Я умоляла его, но он больше ничего не сказал. А когда капитан попросил задать ему роковой вопрос, Жак, к моему великому горю, ответил: "Я убил этого человека и ни о чем не сожалею". В последующие дни до прибытия в Гавр он повторял этот ответ.
- Прошу извинить меня за настойчивость, - заявил Виктор Дельо, - но мне представляется весьма важным отметить господам присяжным, что с момента, когда госпожа Вотье в последний раз видела своего мужа лежащим на койке в каюте, и до того, как стюард Анри Тераль обнаружил его в "люксе" Джона Белла, прошло самое меньшее два часа... Два часа этого более чем достаточно, чтобы совершить преступление, и даже не одно!
- Что вы хотите этим сказать, мэтр Дельо? - спросил председатель.
- Я хочу напомнить суду свое предыдущее заявление - о том, что в уничтожении Джона Белла могли быть заинтересованы по меньшей мере три человека. Среди этих трех гипотетических преступников Жак. Вотье был, без сомнения, тем, кому убийство внушало наибольшее отвращение. Если бы он и совершил убийство, оно было бы почти вынужденным ввиду определенных обстоятельств. Однако Жак Вотье - и этим мы обязаны принципам добра, внушенным ему Ивоном Роделеком, обладал и всегда будет обладать совестью, которая указывает ему истинный путь. Она-то и побуждает его сейчас обвинять себя в злодеянии, совершенном другим. Но есть и другая причина, более материальная, которая доказывает невиновность подсудимого: у него не было возможности совершить кровопролитие, поскольку его опередил настоящий преступник.
- В самом деле? - спросил прокурор. - И кто же он?
- В свое время мы это узнаем.
- А пока, - прервал грозившую вспыхнуть пикировку председатель Легри, - суд желает услышать от госпожи Вотье, что делала она после того, как ее муж был передан в руки полиции в гаврском порту.
- Я вернулась в Париж трансатлантическим экспрессом вместе с матерью, но рассталась с ней на вокзале Сен-Лазар, несмотря на ее просьбу поехать жить к ней.
- Все то время, пока шло следствие, вы избегали общества, не так ли?
- Никоим образом, господин председатель... Я трижды являлась по вызову к следователю Белену, который вел дело, а после этого постаралась укрыться от назойливого внимания репортеров.
- Поскольку ваш муж, будучи в заключении, не выразил желания встретиться с вами, вы впервые со дня приезда во Францию находитесь рядом с ним?
- Да... - еле слышно выговорила Соланж Вотье.
- Господин переводчик, - спросил председатель, - как отреагировал подсудимый, узнав, что перед судом выступает его супруга?
- Никак, господин председатель.
- Подобное поведение, признаться, озадачит любого! заявил председатель суда.
- Только не меня, господин председатель, - произнес Виктор Дельо, поднимаясь. - Думаю, я нашел причину такого поведения моего подзащитного, но, чтобы быть окончательно в этом уверенным, я прошу суд разрешить воспользоваться присутствием свидетеля и проделать небольшой эксперимент с участием подсудимого.
- Что вы подразумеваете под словом "эксперимент"?
- О, всего лишь простое прикосновение.
- Суд разрешает.
- Госпожа Вотье, - попросил Виктор Дельо молодую женщину, - не соблаговолите ли вы подойти к своему мужу?
Когда молодая женщина приблизилась к подсудимому вплотную, Виктор Дельо обратился к переводчику:
- Будьте любезны, возьмите подсудимого за правую руку и дайте ему дотронуться до шелкового шарфика госпожи Вотье.
Переводчик повиновался. Едва пальцы Жака Вотье коснулись шарфа жены, он вздрогнул и издал хриплый крик. Затем его пальцы лихорадочно забегали по руке переводчика.
- Наконец-то он заговорил! - торжествующе воскликнул Виктор Дельо.
- Что он говорит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Несколько дней я пребывал в нерешительности: стоит ли посвящать в наш странный разговор директора, и предпринял собственное маленькое расследование. Когда ко мне в очередной раз зашел Жак Вотье, я сказал ему: "Бедный мой Жак, вы, должно быть, так огорчились при известии о том, что Соланж и ваш лучший друг Жан едва не сгорели заживо в сарае Валантена?" Жак ответил: "Не понимаю, как все это могло произойти... Во всяком случае, одно я знаю точно: Жан мне больше не друг..." Больше я от него ничего не добился. Я попытался вновь вызвать на разговор Жана Дони, но тот, жалея, очевидно, о вырвавшихся у него необдуманных словах, всячески избегал встречи со мной. Тогда я решил предать сказанное Жаном Дони забвению. И дальнейшие события подтвердили правильность такого решения: позже я с радостью встретил Жана, специально приехавшего из Альби в Санак, чтобы вести партию органа на бракосочетании Соланж и Жака. Из этого я заключил, что былая неприязнь исчезла.
- Как вы полагаете, новобрачные были счастливы на своей свадьбе?
- Вы спрашиваете, были ли они счастливы, господин председатель? Да их лица прямо-таки лучились счастьем, когда они рука об руку вышли из часовни, навек соединив свои судьбы!.. В тот день все были счастливы! Ах, что это было за торжество! Немало празднеств я перевидал и надеюсь еще увидеть в Санаке, но вряд ли хоть одно из них весельем и радостью сравнится с этой свадьбой - первой свадьбой в часовне Института святого Иосифа! Мы все ощущали себя в какой-то мере творцами этого счастья...
- Суд благодарит вас. Вы можете идти... Пригласите следующего свидетеля...
Хрупкая фигурка вошедшей являла собой разительный контраст с атлетической фигурой Вотье. Взгляды присутствующих обращались попеременно то на изящное белокурое создание с порозовевшим точеным личиком, явно смущенное тем, что находится в подобном месте, то на колосса, чье гладко выбритое лицо оставалось по-прежнему бесстрастным. Соланж Дюваль подошла к решетке, ни разу не повернув головы в сторону скамьи подсудимых, и замерла перед председателем суда.
"Так вот она какая!" - подумала Даниелла Жени. В словах даже самых благожелательных свидетелей не было преувеличения: Соланж была на редкость хороша собой. Будущий адвокат ощутила легкий укол зависти, к которой примешивалось нечто похожее на ревность. Пусть это глупо, но она ничего не могла с собой поделать.
- Госпожа Вотье, - мягко сказал председатель Легри, - суд уже знает, что вы познакомились с Жаком Вотье задолго до того, как вышли за него замуж.
Молодая женщина довольно подробно описала свои переживания того времени: как она жалела несчастного мальчика, как возмущалась его бессердечными родителями. Рассказала о том, как огорчил ее отъезд Жака в Санак, как надеялась вновь обрести его, как училась у сестер-наставниц.
- На протяжении тех семи лет разлуки, что предшествовали вашему приезду в Институт святого Иосифа, вы регулярно переписывались с Жаком Вотье?
- Я писала ему каждую неделю, но первые два года мне отвечал за него господин Роделек. Потом Жак стал писать мне сам - по методу Брайля, который я к тому времени уже изучила. Отвечала я ему тем же способом.
- Помните ли вы старшего товарища Жака Вотье, который также обучался в Санаке, - Жана Дони?
- Да, - коротко ответила Соланж.
- Мадам, вы должны разъяснить суду один немаловажный момент. Жан Дони заявил суду, что в свое время вы кое в чем ему признались.
- В чем же? - с живостью спросила Соланж.
- Секретарь, - сказал председатель, - будьте любезны зачитать госпоже Вотье показания свидетеля Жана Дони.
Соланж выслушала их в полном молчании. После этого председатель спросил:
- Согласны ли вы, мадам, с данными утверждениями?
- Жан Дони позволил себе изобразить это прискорбное происшествие абсолютно лживо, представив свою неблаговидную роль в совершенно ином, выгодном для себя свете! Чтобы Жак завлек меня в этот сарай и попытался овладеть мной! Да это же просто смешно! Жак слишком уважал меня, чего никак нельзя сказать о Жане Дони, чьи манеры мне никогда не нравились. Напротив, это он имел в тот день дурные намерения и оказался истинным виновником происшедшего...
- Что вы хотите сказать этим, мадам?
- Не сомневаюсь, господин председатель, что суд хорошо меня понял, так что задерживаться долее на столь давнем инциденте, который в конечном счете не представляет особого интереса, нет никакой нужды... Замечу лишь, что я никогда не делала Жану Дони ни малейших признаний!
- Суд принимает это к сведению, - заявил председатель. Теперь, мадам, суд желал бы узнать, насколько активно вы сотрудничали с Жаком Вотье в написании его романа.
- Вас, вероятно, ввели в заблуждение: Жак написал "Одного в целом свете" совершенно самостоятельно. Моя роль сводилась лишь к тому, чтобы собрать все необходимые документы, список которых он составил сам. Что же касается господина Роделека, он только взял на себя труд переложить роман на обычный язык.
- И все же, мадам, не вы ли явились вдохновительницей этого произведения и, в частности, тех его страниц, где речь идет о семье героя? - вкрадчиво спросил прокурор Бертье.
- Ваши намеки, месье, - вспыхнула молодая женщина, - по меньшей мере неучтивы! Если я правильно уловила смысл ваших слов, вы пытаетесь возложить на меня ответственность за те весьма нелестные суждения, что Жак вынес о своих близких. Так вот, знайте: ни до, ни во время замужества я никогда не пыталась на него повлиять.
- Расскажите нам, пожалуйста, мадам, как вы стали супругой Жака Вотье, - попросил председатель суда.
- Приехав к Жаку в Санак, я быстро поняла, какие чувства он питает ко мне, обрадовалась этому, но и несколько встревожилась. Я уже тогда любила его, но не истинной любовью; в моих чувствах было чересчур много сострадания. Так прошло пять лет - к счастью, они были до предела заполнены вначале интенсивной учебой, затем работой над романом "Один в целом свете".
Наконец роман был издан, и Жак получил известность. Вскоре после этого господин Роделек постучался в дверь моей комнаты. "Не сердитесь на меня за столь поздний визит: у меня к вам серьезный разговор... Вы давно поняли, что Жак влюблен в вас. Но он очень робок и не осмеливается открыть вам свое чувство. Поэтому я, как его названый отец, пришел просить для своего сына руки очаровательной девушки... Только, ради всего святого, не подумайте, что я хочу повлиять на вас! Поразмыслите хорошенько! Времени у вас Жаком сколько угодно..."
Я медлила с ответом, и господин Роделек внимательно смотрел на меня. "Не могу поверить, - сказал он, - чтобы вы не любили Жака. Союз ваш должен быть прочным. Жак, без сомнения, стоит на пороге карьеры мыслителя и писателя. Его уже приглашают в Соединенные Штаты... Кому сопровождать его туда, как не его супруге? Кто, кроме вас, сумеет окружить его постоянной заботой, участием и любовью, в которых он так нуждается? Подумайте обо всем этом, Соланж. - Как вы чувствуете, сможете ли жить без него? Вот единственный вопрос, который вы должны задать своему сердцу... Спокойной ночи, милая моя Соланж..."
На протяжении долгих часов я вновь и вновь возвращалась к тому, что сказал господин Роделек, и спустя три дня ответила: "Я согласна стать женой Жака..."
- Очень трогательная история, мадам, - признал председатель суда. - Ответьте нам, если можете: вы были счастливы?
- Я была счастлива, господин председатель, - ответила Соланж после едва заметного колебания.
- И долго вы оставались счастливой? - брякнул прокурор Бертье.
Вместо ответа молодая женщина залилась слезами, но потом, справившись с собой, сказала:
- Даже если бы Жак и совершил преступление, в котором он, я уверена, не виновен, я все равно была бы счастлива, зная, что он меня по-прежнему любит... Но со дня той ужасной трагедии я терзаюсь неведением... Я не услышала от него ничего, кроме ложного самообвинения. Он не захотел видеться со мной, пока находился в заключении, несмотря на все попытки добиться свидания через защитников, сменявших один другого. Он даже сказал одному из них, мэтру де Сильве, что отныне я для него не существую... Он сердится на меня, но не знаю, за что! Главное, он мне больше не доверяет, а потеря доверия - это потеря любви! Со дня убийства я потеряла безоглядную любовь, которую дарил мне Жак с детских лет... Вот единственная причина моего несчастья!
- Суд понимает ваше горе, мадам, - сказал председатель.
И все же не могли бы вы сообщить нам еще кое-какие сведения относительно вашей супружеской жизни? Господин Роделек вскользь заметил, что по возвращении из свадебного путешествия вы поделились с ним некоторыми затруднениями интимного характера, которые не позволяли вам быть полностью счастливой.
- Быть может, так оно и было, но время все уладило, как и предсказывал господин Роделек. Жак стал для меня идеальным супругом, у
- И ваше счастье ничем не омрачалось за все время пребывания в Америке?
- Да. Мы переезжали из города в город и повсюду встречали благожелательных слушателей.
- Припомните, мадам, не приходилось ли вам за пять лет странствий по Соединенным Штатам встречаться с Джоном Беллом?
- Нет, господин председатель.
- А во время плавания вы или ваш муж разговаривали с этим человеком?
- Нет. Лично я вообще не знала о его существовании. Могу с уверенностью сказать то же самое и о Жаке, который выходил из каюты только вместе со мной: дважды в день мы совершали часовую прогулку по палубе. Все остальное время проводили в каюте, куда нам приносили и еду.
- Как же в таком случае вы объясняете то, что ваш муж набросился на неизвестного ему человека?
- Я никак не объясняю, господин председатель, поскольку уверена, что этого американца убил не Жак.
- Раз вы в этом уверены, мадам, то, наверное, подозреваете кого-нибудь другого?
- Кого угодно, кроме Жака. Я, его жена и друг, знаю, что он не способен причинить другому человеку ни малейшего зла.
- Позвольте, мадам, - воскликнул прокурор, - чем же вы объясняете тот факт, что ваш муж, который, по вашим же словам, в первые три дня выходил из каюты только с вами, ускользнул из-под вашего бдительного надзора и вам пришлось заявить судовому комиссару о его исчезновении, причем как раз в момент преступления?
- В тот день Жак, по своему обыкновению, прилег вздремнуть после обеда, и я вышла на верхнюю палубу подышать свежим воздухом. Минут двадцать спустя я вернулась в каюту и очень удивилась, увидев, что мужа на койке нет. Я подумала, что он, должно быть, проснулся и отправился меня разыскивать. Это меня встревожило, ведь он плохо знал бесчисленные коридоры и лестницы трансатлантического лайнера, и я выбежала из каюты. После безуспешных поисков я снова зашла в каюту - в надежде, что Жак появится там. Но его по-прежнему не было. Придя в отчаяние при мысли, что Жак мог оказаться жертвой несчастного случая, я бросилась в бюро судового комиссара и поделилась с ним своими опасениями. Остальное вы знаете...
- Не мог бы свидетель, - спросил Виктор Дельо, - сделать некоторые уточнения для суда, который так и не получил этих сведений от следствия? Госпожа Вотье, вы сказали нам, что отсутствовали в каюте двадцать минут. Вы уверены в этом сроке?
- Да, минут двадцать, самое большее тридцать.
- Прекрасно, - кивнул Виктор Дельо. - Будем считать, полчаса... Потом вы вернулись и отправились на поиски мужа, что заняло еще полчаса. В итоге это дает нам уже час... Вы вновь проверили каюту и направились в кабинет комиссара Бертена. На разговор с ним ушло, предположим, еще десять минут. Только тогда начались поиски, предпринятые комиссаром "Де Грасса", то есть через час и десять минут после того, как вы в последний раз видели мужа лежащим на койке. Сколько времени они продолжались, пока вашего мужа наконец не обнаружили в каюте убитого?
- Наверное, минут сорок пять.
- Где находились все это время вы?
- Я ждала известий в кабинете комиссара Бертена: так посоветовал он сам, сказав, что в первую очередь сведения поступят сюда. Время текло мучительно долго. Какие только мысли не приходили мне в голову!.. Я не могла предположить только одного: что мой бедный Жак окажется не жертвой несчастного случая, а преступником! Наконец, я дождалась возвращения комиссара Бертена. Он и пришедший вместе с ним капитан Шардо рассказали мне, при каких странных обстоятельствах был обнаружен мой муж, а когда капитан заявил, что, судя по всему, американца убил Жак, я упала в обморок... Когда очнулась, эти господа попросили меня пройти с ними в судовой карцер, куда они заключили Жака, и побыть переводчицей на его первом допросе. Я кинулась к Жаку, схватила его за руки и отстучала вопрос: "Это неправда, Жак? Ты не сделал этого?" Он ответил мне тем же способом: "Не тревожься! Я отвечу за все... Я люблю тебя". - "Ты сошел с ума, любимый! Раз ты меня любишь, не смей возводить на себя напраслину, обвинять в чужом преступлении!" Я умоляла его, но он больше ничего не сказал. А когда капитан попросил задать ему роковой вопрос, Жак, к моему великому горю, ответил: "Я убил этого человека и ни о чем не сожалею". В последующие дни до прибытия в Гавр он повторял этот ответ.
- Прошу извинить меня за настойчивость, - заявил Виктор Дельо, - но мне представляется весьма важным отметить господам присяжным, что с момента, когда госпожа Вотье в последний раз видела своего мужа лежащим на койке в каюте, и до того, как стюард Анри Тераль обнаружил его в "люксе" Джона Белла, прошло самое меньшее два часа... Два часа этого более чем достаточно, чтобы совершить преступление, и даже не одно!
- Что вы хотите этим сказать, мэтр Дельо? - спросил председатель.
- Я хочу напомнить суду свое предыдущее заявление - о том, что в уничтожении Джона Белла могли быть заинтересованы по меньшей мере три человека. Среди этих трех гипотетических преступников Жак. Вотье был, без сомнения, тем, кому убийство внушало наибольшее отвращение. Если бы он и совершил убийство, оно было бы почти вынужденным ввиду определенных обстоятельств. Однако Жак Вотье - и этим мы обязаны принципам добра, внушенным ему Ивоном Роделеком, обладал и всегда будет обладать совестью, которая указывает ему истинный путь. Она-то и побуждает его сейчас обвинять себя в злодеянии, совершенном другим. Но есть и другая причина, более материальная, которая доказывает невиновность подсудимого: у него не было возможности совершить кровопролитие, поскольку его опередил настоящий преступник.
- В самом деле? - спросил прокурор. - И кто же он?
- В свое время мы это узнаем.
- А пока, - прервал грозившую вспыхнуть пикировку председатель Легри, - суд желает услышать от госпожи Вотье, что делала она после того, как ее муж был передан в руки полиции в гаврском порту.
- Я вернулась в Париж трансатлантическим экспрессом вместе с матерью, но рассталась с ней на вокзале Сен-Лазар, несмотря на ее просьбу поехать жить к ней.
- Все то время, пока шло следствие, вы избегали общества, не так ли?
- Никоим образом, господин председатель... Я трижды являлась по вызову к следователю Белену, который вел дело, а после этого постаралась укрыться от назойливого внимания репортеров.
- Поскольку ваш муж, будучи в заключении, не выразил желания встретиться с вами, вы впервые со дня приезда во Францию находитесь рядом с ним?
- Да... - еле слышно выговорила Соланж Вотье.
- Господин переводчик, - спросил председатель, - как отреагировал подсудимый, узнав, что перед судом выступает его супруга?
- Никак, господин председатель.
- Подобное поведение, признаться, озадачит любого! заявил председатель суда.
- Только не меня, господин председатель, - произнес Виктор Дельо, поднимаясь. - Думаю, я нашел причину такого поведения моего подзащитного, но, чтобы быть окончательно в этом уверенным, я прошу суд разрешить воспользоваться присутствием свидетеля и проделать небольшой эксперимент с участием подсудимого.
- Что вы подразумеваете под словом "эксперимент"?
- О, всего лишь простое прикосновение.
- Суд разрешает.
- Госпожа Вотье, - попросил Виктор Дельо молодую женщину, - не соблаговолите ли вы подойти к своему мужу?
Когда молодая женщина приблизилась к подсудимому вплотную, Виктор Дельо обратился к переводчику:
- Будьте любезны, возьмите подсудимого за правую руку и дайте ему дотронуться до шелкового шарфика госпожи Вотье.
Переводчик повиновался. Едва пальцы Жака Вотье коснулись шарфа жены, он вздрогнул и издал хриплый крик. Затем его пальцы лихорадочно забегали по руке переводчика.
- Наконец-то он заговорил! - торжествующе воскликнул Виктор Дельо.
- Что он говорит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18