- Ни почитать, ни телевизор посмотреть, ни за собой прибрать... Вы-то сами (присаживайтесь на скамейку) откуда? Из Санкт-Петербурга?
- Я издалека, бабушка, - тихо сказала Виктория. - Мне бы с вами поговорить, если, конечно, нервничать не будете...
Старушка аж подскочила:
- Что, что с Анютой?
- С ней все в порядке. Я про другую внучку рассказать хочу. Про Викторию... Жива она, здорова, только... только очень далеко... - Вика смотрела на руку женщины, сжавшую набалдашник палки так, что вздулись под тонкой морщинистой кожей синие жилы. Сухонькая, птичья лапка. А лицо не старушечье, если, конечно, косынку снять да очки... И причесать, как прежде... с завитками надо лбом.., пусть седыми, но женственными. Ведь Елизавета Григорьевна старше, а ещё позволяет себе щеголять в "бермудах", а когда со своим клубом в путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет - для ужина в ресторане.
Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:
- Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная... Каким только врачам не показывали... "Нервы", говорят... А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы... - губы Ларисы Ивановны дрожали. Пойду, корвалола выпью.
Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:
- Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами... Я не могла, ну никак не могла по-другому... - она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом. - Простите меня, пожалуйста.
Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.
- Что с Анечкой? С Леонидом? - она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.
Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках - будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: "Вика, Викушка наша приехала!"
Виктория поднялась и подошла к худенькой женщине, оказавшейся на полголовы ниже ее:
- Мама, мамочка, это я!
Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: "Как же это, как это все вышло, дочка?"
И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.
- О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь - другая жизнь... А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек - они ещё и в августе постоят... - Евгения задумалась. Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет... Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду - ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у неё сердце слабое.
- Ну, про Максима-то расскажи хоть немного! - попросила Лариса Ивановна. - Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!
- У него все хорошо. Только я ни разу его не видела - это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала... Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка? - поспешила Виктория сменить тему.
- Анечке пятнадцать - совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают - все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной... На коньках прекрасно катается - даже приз в одиночном катании получила... - охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.
- Мама! Нам бы дочку покормить - ужинать давно пора. - Ты останешься ночевать, детка? - в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.
- Не могу, мамочка... Ах, ладно! Была не была - остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать... А утром съездим к отцу, - согласилась Вика.
Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.
- Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! - Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.
Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.
- Слава Богу, ты хорошо живешь... Значит, замуж выходишь... Ученый парень, говоришь? - проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.
- Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно - ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?
- Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром - все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.
- Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии... - мать разглядывала паспорт. - вспомнила! Антонию Браун - ну, эту известную фотомодель... У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают... Да точно, точно, вылитая А. Б.!
- Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили... Ну что, берем машину до Солнечногорска?
Евгения засмеялась:
- Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.
- Бабушка, милая, пожалуйста, сделай операцию. Чтобы разглядеть потом меня хорошенько, и мужа, и внуков. Мы обязательно приедем! - горячо обещала Вика, обнимая Ларис Ивановну, с отвращением ловя фальшь в своем бодром обещающем невозможное голосе. Ох, кабы знать, кабы знать...
Проводив внучку и постояв у калитки, Лариса Ивановна вернулась в дом, ощутив новый запах - запах духов Виктории. Вот и все - да и была ли она? Только цветной пакетик на столе забыла. Лариса Ивановна развернула и поднесла содержимое к глазам: зеленые купюры и сложенный конвертиком, как для лекарственного порошка, листок из блокнота. Тяжелый. Развернула черный гладкий шар величиной с грецкий орех, а на листочке что-то написано. Проковыляла к столу, зажгла настольную лампу и рассмотрела знакомый, школьный почерк: "Родные мои, это очень важный амулет. Мне подарил его волшебник на счастье. Пусть будет у вас. Я загадала ему, чтобы нам поскорее встретиться. А деньги - на бабушкину операцию. Люблю вас. Вика".
Пока на даче Дороговых хлюпали носами растроганные женщины, а Вика рассказывала про свои приключения, два парня - один краше другого - в "фирме" и с мощными жующими челюстями, скучали в сереньких "Жигулях", скромно приткнувшихся в кустах боярышника у соседнего дома. Поздно ночью, дождавшись, когда у Дороговых погас счет, они все же съездили куда-то перекусить и сова заняли свой пост. Утром, пропустив вперед дух женщин, направлявшихся к шоссе, одна из которых, несомненно, была "объектом N 2", "Жигули" тронулись следом.
Женщины "голосовали" попутным легковушкам. Немного посомневавшись, серые "Жигули" подрулили к ним.
- До Солнечногорска подвезете? - спросила старшая. - Вот спасибо! она поставила на сиденье сумку с цветами и пропустила свою спутницу. Ехали молча.
- Ребята, а вы не очень торопитесь? Мы вам хорошо заплатим. Нам надо на кладбище... Это недалеко...
- Дорогу покажите - довезем, - бросил через плечо водитель. Голос с чуть заметным южным акцентом и немногословность мужчин Евгении не понравились. Она вопросительно посмотрела на Викторию, та не поняла - "У меня много денег, мама".
- Нет, нет, девочка, мы лучше в центре Солнечногорска выйдем. Надо в магазин зайти.
А когда, расплатившись, отпустили машину, Евгения объяснила:
- Не понравились мне эти бандюги. У нас здесь сейчас преступность на самых высоких показателях. Сплошные убийства, а ты ещё про деньги сказала, - почему-то шепотом сообщила дочери Евгения, кивнув вслед удаляющимся "Жигулям". - Да и тут в самом центре торчать не очеь-то хочется - того и гляди на знакомых нарвемся.
Они сквериком прошли к центральной улице ("здесь мы с твоим отцом познакомились"), миновали "красные дома" ("а тут на втором этаже мы раньше жили") и вышли к шоссе.
- Вон, узнаешь, - башни с голубыми лоджиями? Крайняя слева - наша. Кто-то там теперь живет...
- Я часто вспоминала этот дом. Только не думала, что он такой маленький и ободранный
- Девять этажей... А насчет... Фу, гад! - проводила Евгения не прореагировавшую на их "стоп" иномарку.. - А насчет ободранности... Все наше прошлое теперь на слом пошло. Да и сами мы... Вот - приближаюсь к пятидесятилетию, - Евгения пожала плечами, отмечая свое несогласие с этим фактом. Она одела самое лучшее платье, нашедшееся на даче, но почему-то казалась себе жалкой и провинциальной рядом с этой красоткой, пропахшей Диорами.
Уже в подхватившем их "Москвичке" с местным номером и разговорчивым пенсионером за рулем, привязавшемся с расспросами к хорошенькой девушке, Евгения с оглушительной неожиданностью и ясной безоговорочной полнотой почувствовала необратимость прошлого. Стало вдруг очевидно, что Викошки девчушки-нескладехи, по которой она вздыхала бессонными ночами, уже никогда не будет, как не будет ни Алексея, ни весельчака-Леонида, превратившегося в обрюзгшего ворчуна, ни заносчивой, безапелляционной матери... Не будет и Женьки - златовласого очкарика-отличницы, допоздна слоняющейся по этим от кривеньким улицам с заезжим "джигитом"... Куда же делось все это, казавшееся незыблемым, прочным, личным твоим миром?
Красавица Вика - любимая, родная, чужая. Чужая, хоть и врезается в сердце на вечную память, каждый жест её, улыбка, слово... Как мала она, как слаба - наша "вечная", смертная память.
... Два серых бетонных камня рядышком - отцовский и Алексеев - по стандарту местной кладбищенской мастерской - 50 на 100 см. Плюс "каменный цветник" и фотографии по желанию. Алексею делали фарфоровый овальчик, отцу ограничились надписью. Новая некогда часть кладбища стала старой, поскольку разрослись в садовые кущи прутики рябин и черемух, посаженные здесь десять, нет, пятнадцать лет назад.
Евгения прикопала в "цветник" кустики флоксов и, прихватив банку, собралась за водой. Ей хотелось оставить дочку одну. Есть, наверно, о чем побеседовать с "памятью".
- Я воды наберу и к Чеканихе зайду. Это бабка Максима. Я тебе рассказывала... Светлану-то саму из могилы выкрали... Давно же, лет пять... Здесь целая история была. Не знаю, кому такое в голову взбрело - разве родным Игорька того, что её застрелил и сам повесился. Да только странно это... И фотографию взяли.
- Странно, - согласилась Виктория и присела на покосившуюся скамеечку, ту самую, сработанную ещё алексеевскими руками. "Странно, - сын Александра Зуева - герцога Баттенбергского, и сын Остина Брауна "миссионера справедливости" - рядышком, на глухом подмосковном кладбище под крепенькой беспородной рябиной с уже краснеющими тяжелыми гроздьями. Отец и дед мисс Меньшовой, гражданки Соединенных Штатов, доводящейся правнучкой Александре Сергеевне Меньшовой - сводной сестре Шурки Зуева... Странно, все закрутилось, сложно, со смыслом. Только вот с каким?
...Не это ли видел ты тогда, Александр Зуев, в мартовскую ночь 1945 не рыженькую ли Мечту, приткнувшуюся у ваших с Остапом могил в задумчивой, недвижимой печали? Не ту ли бездну смыслов, маячивших за её спиной, предрекал, говоря о "красивом узоре" - непостижимом узоре человеческих судеб, вышитом по канве Вечности.
Алексей на фотографии был молод и весел. Он улыбался прожекторам, сопровождавшим летящего по манежу "алого джигита". Конечно же - вон даже воротничок черкески попал в рамку и упал на лоб из-под сдвинутой набекрень папахи черный завиток... "Папа, папочка", - с холодным дуновением в висках прошептала Вика, так, будто и в самом деле смотрели на неё черные, любящие, восхищавшиеся ею глаза. - "Я постаралась стать такой, как хотел ты... Неделю назад я гнала из Брюсселя прокатный "вольво" - решительная, бесстрашная, азартная. Я так верила, что смогу помочь другу. И помогла... Ты бы погладил меня по голове, я знаю. Может, от этого и гремели в моих руках победные фанфары?.. Я счастливая. Мне удалось найти и полюбить своего деда. У тебя отличный отец, Алексей Остапович. Необыкновенный. А ещё в синем море качается яхта - "Виктория" - в честь твоей матери. А над моей кроватью всегда Божья матерь - та, что предназначалась дедушке Мише... Ах, мне так много надо вам рассказать, родные... Спите спокойно. Мы все, кому дали вы жизнь, постараемся быть счастливыми... И вам никогда не будет стыдно за нас... "Заседание продолжается" - "Алле", папка!"
Виктория поднялась, заметив тихо стоящую в стороне мать.
- Мне пора, мама.
- Знаю, девочка, - она наклонилась поливая поникшие цветы. Когда-нибудь и я буду здесь, рядом.
- Не надо, мама... Наверное, не стоит бояться смерти. Они - не боялись. - Виктория посмотрела на согнутую спину матери и упавшую на щеку золотистую прядь. - А знаешь, человек, у которого я живу и который очень любит меня - отец Алексея. Остап Тарасович Гульба...
Евгения выпрямилась, сняла очки и замерла, смотря на дочь округлившимися глазами.
- Только считай, мама, что тебе все это приснилось... А глаза у тебя потрясающие - зеленые, как трава и вот как этот дневной александрит.
Они расстались в спешке, стараясь пропустить, пробежать страшный момент разлуки. Говорили о чем-то, "голосуя" на шоссе. Остановилась "Волга", едущая с дачи - женщина и болонка на заднем сидении. Женщина подвинулась, давая место Виктории.
- Спасибо. А ты, мама?
- Мне удобнее на автобусе.
Виктория вышла из машины и они обнялись, захлебываясь подступившими рыданиями...Невозможно было смотреть на оставшуюся у дороги фигурку Евгении, становящуюся все меньше и меньше, - силуэтом, черточкой, точкой...
- Далеко уезжаете? - спросила женщина с болонкой, когда они уже проехали Солнечногорск и девушка успокоилась.
- Далеко и, кажется, надолго, - ответила та, поглаживая пристроившуюся у неё на коленях собаку. Болонка подняла глаза в желтовато-розовых подтеках на ватных космах. Черные бусины, присматривающиеся к Виктории, на мгновение блеснули любопытством и пониманием.
...Коллеги уже хватились исчезнувшей американки. - "Ни за ужином вас нет, ни за завтраком, вы бы хоть предупредили меня, милая - по-дружески укоряла Викторию шведка. - Я же все понимаю... А то волновались, думали даже сообщить в полицию. Статистика тут ужасная - иностранцы пропадают чуть не каждый день. И знаете, никого не находят".
Виктория выглядела уставшей и отрешенной. "Неудачное рандеву", смекнула шведка и радостно сообщила:
- Сегодня прощальный ужин в "Метрополе". Это здесь, совсем рядом. Старинный отель, восстановлен финнами, они и настояли через нашего босса, своего соотечественника, чтобы непременно сняли зал в их ресторане. Айрин наша австралийка, уже побывала там. По всему зданию старинная мозаика "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", а внутри - сплошная буржуазная роскошь. Надеюсь, вы прихватили вечернее платье. Очень кстати - в России, я бы сказала, повседневный банкетный стиль.
Были ещё какие-то заседания и экскурсия в Кремль. Обед с холодной ботвиньей и медовым квасом, поход в Библиотеку им. Ленина и час на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль - остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала её с навязчивостью бреда.
Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно - бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к её собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина - лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии - будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт - просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. "Нино Риччи" - поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном ну совершенно из эпохи "Трех мушкетеров". Конечно же, её заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы слишком поздно. Она сделала то, что хотела.
У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Я издалека, бабушка, - тихо сказала Виктория. - Мне бы с вами поговорить, если, конечно, нервничать не будете...
Старушка аж подскочила:
- Что, что с Анютой?
- С ней все в порядке. Я про другую внучку рассказать хочу. Про Викторию... Жива она, здорова, только... только очень далеко... - Вика смотрела на руку женщины, сжавшую набалдашник палки так, что вздулись под тонкой морщинистой кожей синие жилы. Сухонькая, птичья лапка. А лицо не старушечье, если, конечно, косынку снять да очки... И причесать, как прежде... с завитками надо лбом.., пусть седыми, но женственными. Ведь Елизавета Григорьевна старше, а ещё позволяет себе щеголять в "бермудах", а когда со своим клубом в путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет - для ужина в ресторане.
Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:
- Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная... Каким только врачам не показывали... "Нервы", говорят... А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы... - губы Ларисы Ивановны дрожали. Пойду, корвалола выпью.
Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:
- Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами... Я не могла, ну никак не могла по-другому... - она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом. - Простите меня, пожалуйста.
Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.
- Что с Анечкой? С Леонидом? - она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.
Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках - будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: "Вика, Викушка наша приехала!"
Виктория поднялась и подошла к худенькой женщине, оказавшейся на полголовы ниже ее:
- Мама, мамочка, это я!
Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: "Как же это, как это все вышло, дочка?"
И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.
- О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь - другая жизнь... А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек - они ещё и в августе постоят... - Евгения задумалась. Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет... Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду - ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у неё сердце слабое.
- Ну, про Максима-то расскажи хоть немного! - попросила Лариса Ивановна. - Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!
- У него все хорошо. Только я ни разу его не видела - это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала... Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка? - поспешила Виктория сменить тему.
- Анечке пятнадцать - совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают - все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной... На коньках прекрасно катается - даже приз в одиночном катании получила... - охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.
- Мама! Нам бы дочку покормить - ужинать давно пора. - Ты останешься ночевать, детка? - в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.
- Не могу, мамочка... Ах, ладно! Была не была - остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать... А утром съездим к отцу, - согласилась Вика.
Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.
- Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права! - Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.
Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.
- Слава Богу, ты хорошо живешь... Значит, замуж выходишь... Ученый парень, говоришь? - проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.
- Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно - ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?
- Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром - все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.
- Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии... - мать разглядывала паспорт. - вспомнила! Антонию Браун - ну, эту известную фотомодель... У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают... Да точно, точно, вылитая А. Б.!
- Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили... Ну что, берем машину до Солнечногорска?
Евгения засмеялась:
- Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.
- Бабушка, милая, пожалуйста, сделай операцию. Чтобы разглядеть потом меня хорошенько, и мужа, и внуков. Мы обязательно приедем! - горячо обещала Вика, обнимая Ларис Ивановну, с отвращением ловя фальшь в своем бодром обещающем невозможное голосе. Ох, кабы знать, кабы знать...
Проводив внучку и постояв у калитки, Лариса Ивановна вернулась в дом, ощутив новый запах - запах духов Виктории. Вот и все - да и была ли она? Только цветной пакетик на столе забыла. Лариса Ивановна развернула и поднесла содержимое к глазам: зеленые купюры и сложенный конвертиком, как для лекарственного порошка, листок из блокнота. Тяжелый. Развернула черный гладкий шар величиной с грецкий орех, а на листочке что-то написано. Проковыляла к столу, зажгла настольную лампу и рассмотрела знакомый, школьный почерк: "Родные мои, это очень важный амулет. Мне подарил его волшебник на счастье. Пусть будет у вас. Я загадала ему, чтобы нам поскорее встретиться. А деньги - на бабушкину операцию. Люблю вас. Вика".
Пока на даче Дороговых хлюпали носами растроганные женщины, а Вика рассказывала про свои приключения, два парня - один краше другого - в "фирме" и с мощными жующими челюстями, скучали в сереньких "Жигулях", скромно приткнувшихся в кустах боярышника у соседнего дома. Поздно ночью, дождавшись, когда у Дороговых погас счет, они все же съездили куда-то перекусить и сова заняли свой пост. Утром, пропустив вперед дух женщин, направлявшихся к шоссе, одна из которых, несомненно, была "объектом N 2", "Жигули" тронулись следом.
Женщины "голосовали" попутным легковушкам. Немного посомневавшись, серые "Жигули" подрулили к ним.
- До Солнечногорска подвезете? - спросила старшая. - Вот спасибо! она поставила на сиденье сумку с цветами и пропустила свою спутницу. Ехали молча.
- Ребята, а вы не очень торопитесь? Мы вам хорошо заплатим. Нам надо на кладбище... Это недалеко...
- Дорогу покажите - довезем, - бросил через плечо водитель. Голос с чуть заметным южным акцентом и немногословность мужчин Евгении не понравились. Она вопросительно посмотрела на Викторию, та не поняла - "У меня много денег, мама".
- Нет, нет, девочка, мы лучше в центре Солнечногорска выйдем. Надо в магазин зайти.
А когда, расплатившись, отпустили машину, Евгения объяснила:
- Не понравились мне эти бандюги. У нас здесь сейчас преступность на самых высоких показателях. Сплошные убийства, а ты ещё про деньги сказала, - почему-то шепотом сообщила дочери Евгения, кивнув вслед удаляющимся "Жигулям". - Да и тут в самом центре торчать не очеь-то хочется - того и гляди на знакомых нарвемся.
Они сквериком прошли к центральной улице ("здесь мы с твоим отцом познакомились"), миновали "красные дома" ("а тут на втором этаже мы раньше жили") и вышли к шоссе.
- Вон, узнаешь, - башни с голубыми лоджиями? Крайняя слева - наша. Кто-то там теперь живет...
- Я часто вспоминала этот дом. Только не думала, что он такой маленький и ободранный
- Девять этажей... А насчет... Фу, гад! - проводила Евгения не прореагировавшую на их "стоп" иномарку.. - А насчет ободранности... Все наше прошлое теперь на слом пошло. Да и сами мы... Вот - приближаюсь к пятидесятилетию, - Евгения пожала плечами, отмечая свое несогласие с этим фактом. Она одела самое лучшее платье, нашедшееся на даче, но почему-то казалась себе жалкой и провинциальной рядом с этой красоткой, пропахшей Диорами.
Уже в подхватившем их "Москвичке" с местным номером и разговорчивым пенсионером за рулем, привязавшемся с расспросами к хорошенькой девушке, Евгения с оглушительной неожиданностью и ясной безоговорочной полнотой почувствовала необратимость прошлого. Стало вдруг очевидно, что Викошки девчушки-нескладехи, по которой она вздыхала бессонными ночами, уже никогда не будет, как не будет ни Алексея, ни весельчака-Леонида, превратившегося в обрюзгшего ворчуна, ни заносчивой, безапелляционной матери... Не будет и Женьки - златовласого очкарика-отличницы, допоздна слоняющейся по этим от кривеньким улицам с заезжим "джигитом"... Куда же делось все это, казавшееся незыблемым, прочным, личным твоим миром?
Красавица Вика - любимая, родная, чужая. Чужая, хоть и врезается в сердце на вечную память, каждый жест её, улыбка, слово... Как мала она, как слаба - наша "вечная", смертная память.
... Два серых бетонных камня рядышком - отцовский и Алексеев - по стандарту местной кладбищенской мастерской - 50 на 100 см. Плюс "каменный цветник" и фотографии по желанию. Алексею делали фарфоровый овальчик, отцу ограничились надписью. Новая некогда часть кладбища стала старой, поскольку разрослись в садовые кущи прутики рябин и черемух, посаженные здесь десять, нет, пятнадцать лет назад.
Евгения прикопала в "цветник" кустики флоксов и, прихватив банку, собралась за водой. Ей хотелось оставить дочку одну. Есть, наверно, о чем побеседовать с "памятью".
- Я воды наберу и к Чеканихе зайду. Это бабка Максима. Я тебе рассказывала... Светлану-то саму из могилы выкрали... Давно же, лет пять... Здесь целая история была. Не знаю, кому такое в голову взбрело - разве родным Игорька того, что её застрелил и сам повесился. Да только странно это... И фотографию взяли.
- Странно, - согласилась Виктория и присела на покосившуюся скамеечку, ту самую, сработанную ещё алексеевскими руками. "Странно, - сын Александра Зуева - герцога Баттенбергского, и сын Остина Брауна "миссионера справедливости" - рядышком, на глухом подмосковном кладбище под крепенькой беспородной рябиной с уже краснеющими тяжелыми гроздьями. Отец и дед мисс Меньшовой, гражданки Соединенных Штатов, доводящейся правнучкой Александре Сергеевне Меньшовой - сводной сестре Шурки Зуева... Странно, все закрутилось, сложно, со смыслом. Только вот с каким?
...Не это ли видел ты тогда, Александр Зуев, в мартовскую ночь 1945 не рыженькую ли Мечту, приткнувшуюся у ваших с Остапом могил в задумчивой, недвижимой печали? Не ту ли бездну смыслов, маячивших за её спиной, предрекал, говоря о "красивом узоре" - непостижимом узоре человеческих судеб, вышитом по канве Вечности.
Алексей на фотографии был молод и весел. Он улыбался прожекторам, сопровождавшим летящего по манежу "алого джигита". Конечно же - вон даже воротничок черкески попал в рамку и упал на лоб из-под сдвинутой набекрень папахи черный завиток... "Папа, папочка", - с холодным дуновением в висках прошептала Вика, так, будто и в самом деле смотрели на неё черные, любящие, восхищавшиеся ею глаза. - "Я постаралась стать такой, как хотел ты... Неделю назад я гнала из Брюсселя прокатный "вольво" - решительная, бесстрашная, азартная. Я так верила, что смогу помочь другу. И помогла... Ты бы погладил меня по голове, я знаю. Может, от этого и гремели в моих руках победные фанфары?.. Я счастливая. Мне удалось найти и полюбить своего деда. У тебя отличный отец, Алексей Остапович. Необыкновенный. А ещё в синем море качается яхта - "Виктория" - в честь твоей матери. А над моей кроватью всегда Божья матерь - та, что предназначалась дедушке Мише... Ах, мне так много надо вам рассказать, родные... Спите спокойно. Мы все, кому дали вы жизнь, постараемся быть счастливыми... И вам никогда не будет стыдно за нас... "Заседание продолжается" - "Алле", папка!"
Виктория поднялась, заметив тихо стоящую в стороне мать.
- Мне пора, мама.
- Знаю, девочка, - она наклонилась поливая поникшие цветы. Когда-нибудь и я буду здесь, рядом.
- Не надо, мама... Наверное, не стоит бояться смерти. Они - не боялись. - Виктория посмотрела на согнутую спину матери и упавшую на щеку золотистую прядь. - А знаешь, человек, у которого я живу и который очень любит меня - отец Алексея. Остап Тарасович Гульба...
Евгения выпрямилась, сняла очки и замерла, смотря на дочь округлившимися глазами.
- Только считай, мама, что тебе все это приснилось... А глаза у тебя потрясающие - зеленые, как трава и вот как этот дневной александрит.
Они расстались в спешке, стараясь пропустить, пробежать страшный момент разлуки. Говорили о чем-то, "голосуя" на шоссе. Остановилась "Волга", едущая с дачи - женщина и болонка на заднем сидении. Женщина подвинулась, давая место Виктории.
- Спасибо. А ты, мама?
- Мне удобнее на автобусе.
Виктория вышла из машины и они обнялись, захлебываясь подступившими рыданиями...Невозможно было смотреть на оставшуюся у дороги фигурку Евгении, становящуюся все меньше и меньше, - силуэтом, черточкой, точкой...
- Далеко уезжаете? - спросила женщина с болонкой, когда они уже проехали Солнечногорск и девушка успокоилась.
- Далеко и, кажется, надолго, - ответила та, поглаживая пристроившуюся у неё на коленях собаку. Болонка подняла глаза в желтовато-розовых подтеках на ватных космах. Черные бусины, присматривающиеся к Виктории, на мгновение блеснули любопытством и пониманием.
...Коллеги уже хватились исчезнувшей американки. - "Ни за ужином вас нет, ни за завтраком, вы бы хоть предупредили меня, милая - по-дружески укоряла Викторию шведка. - Я же все понимаю... А то волновались, думали даже сообщить в полицию. Статистика тут ужасная - иностранцы пропадают чуть не каждый день. И знаете, никого не находят".
Виктория выглядела уставшей и отрешенной. "Неудачное рандеву", смекнула шведка и радостно сообщила:
- Сегодня прощальный ужин в "Метрополе". Это здесь, совсем рядом. Старинный отель, восстановлен финнами, они и настояли через нашего босса, своего соотечественника, чтобы непременно сняли зал в их ресторане. Айрин наша австралийка, уже побывала там. По всему зданию старинная мозаика "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", а внутри - сплошная буржуазная роскошь. Надеюсь, вы прихватили вечернее платье. Очень кстати - в России, я бы сказала, повседневный банкетный стиль.
Были ещё какие-то заседания и экскурсия в Кремль. Обед с холодной ботвиньей и медовым квасом, поход в Библиотеку им. Ленина и час на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль - остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала её с навязчивостью бреда.
Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно - бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к её собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина - лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии - будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт - просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. "Нино Риччи" - поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном ну совершенно из эпохи "Трех мушкетеров". Конечно же, её заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы слишком поздно. Она сделала то, что хотела.
У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53