Они задумали устроить шведский стол, пригласить джазовое трио и нескольких бывших учеников Патрика, ставших теперь звездами оперного вокала, чтобы те спели на приеме. Друзья и родственники ожидались даже из самого Дублина, и брат Колина Ивен умудрился раздобыть где-то старую кинопленку, на которой Патрик поет в «Богеме». Пленку эту он восстановил и собирался продемонстрировать ее гостям в конце торжественного вечера. Телефон трезвонил беспрерывно, в доме чувствовалось ощущение предстоящего праздника. Энергичность и энтузиазм, с какими семейство Райли готовилось к надвигавшемуся событию, не знали себе равных.
Как-то за неделю до приема Колин подошел ко мне, когда я мыла посуду.
– Думаю, нам нужно обсудить, что мы наденем.
– Хорошая идея. Давай начнем с тебя, – согласилась я, протягивая ему кухонное полотенце.
Протирая стаканы и ставя их на полку, он сказал:
– Я, наверное, остановлюсь на клубном пиджаке, голубой рубашке и красном галстуке. По-моему, хороший вариант – с одной стороны, довольно консервативно, а с другой – не слишком официально… Как ты думаешь?
Я смерила его удивленным взглядом.
– У тебя есть клубный пиджак? Вот уж никогда бы не подумала, что ты носишь такие серьезные вещи!
Он улыбнулся.
– Да. Правда, мне придется отдать его в чистку, но он действительно существует. Алан купил его, когда уговаривал меня пойти работать в банк. Я вообще предложил маме, чтобы все были при «бабочках», но она говорит, что не у всех есть смокинги, и думаю, тут она права.
– Работать в банке?! Вот уж чего не могу представить, так это как ты, Кол, контролируешь чьи-то расходы.
Он рассмеялся.
– Ну, теперь твоя очередь. Какие будут соображения?
– Знаешь, я еще пока не уверена, – нерешительно сказала я. – У меня есть одно черное платьице от Карен Миллен…
Колин задумчиво хмыкнул, и по тому сосредоточенному виду, с каким он продолжал вытирать посуду, я поняла, что это не совсем то, о чем думал он.
– Оно, правда, короткое и…
– Облегающее? – спросил он.
Я повернулась к нему лицом.
– Колин, это платье выглядит вполне прилично и сидит на мне нормально!
– Нет, конечно! Оно, наверное, замечательное, Узи! Только я бы подумал о чем-нибудь более сдержанном. Здесь нужно что-то поскромнее, что-то… как бы это сказать?.. Более католическое.
– Монашеская ряса, например?
Он вздохнул и отложил в сторону полотенце.
– Луиза, пойми, речь идет о моей семье. В подобных вопросах они чуточку старомодны и даже не лишены косных взглядов. Несмотря на свою принадлежность к миру шоу-бизнеса. Мы с тобой явимся туда как парочка, так ведь? Если я надену клубный пиджак, то и на тебе должно быть что-то ему в тон… Как ты считаешь?
Я смотрела на него в недоумении. Передо мной был совсем незнакомый Колин – как будто настоящего похитили и подменили каким-то злым близнецом, который хотел заставить нас разыгрывать в ролях некую причудливую шараду перед его родителями.
И вдруг меня осенило.
– Колин, а ты, случайно, не говорил им, что я твоя девушка?
Он снова взял в руки полотенце и принялся вытирать посуду, словно вся его жизнь зависела сейчас от этого процесса.
– Нет! Ну что ты! Конечно, нет!
– Точно? Я спрашиваю, потому что ты как-то странно себя ведешь.
Пряча глаза, он начал составлять тарелки стопкой.
– Нет же, Луиза! Ничего подобного не было!
– Но ты не говорил им и обратного – что я не являюсь твоей девушкой? Не так ли? Ты предпочел не говорить вообще ничего и предоставить им сделать собственные выводы.
Он отложил в сторону тарелки.
– Неужели это так уж плохо?
Я покачала головой.
– Кол, зачем ты спрашиваешь? Тебе нечего стыдиться.
Он устало прикрыл рукой глаза.
– Луиза, как ты не понимаешь?! Этот семейный праздник устраивается не в мою честь. Все, о чем я тебя прошу, это чтобы мы с тобой слились с толпой и оставались незамеченными. Всего на один вечер! Ведь я же не прошу тебя всю оставшуюся жизнь изображать мою девушку. Ты моя подруга и соседка по квартире, вот и все. Просто я хочу, чтобы в этот вечер все прошло гладко. Понимаешь?
Это я понимаю.
Обняв его за шею, я прошептала:
– Послушай, Кол, я надену все, что ты скажешь. Хорошо? Мы с тобой будем отлично смотреться, и вообще вечер пройдет прекрасно. Вот посмотришь.
Он сжал меня в объятиях.
– Знаешь, Луиза, я взял на себя смелость кое-что подобрать для тебя. – Кол убежал в гостиную и, вернувшись оттуда с пакетом, протянул его мне. – Вот посмотри. Может, тебе понравится.
Я достала из пакета темно-красное шелковое длинное платье от Дианы фон Фюрстенберг и ахнула от восторга. Приложив его к себе, я воскликнула:
– Просто невероятно!
Колин довольно улыбнулся.
– Вот теперь ты выглядишь как жена банкира!
Однако нам так и не суждено было нарядиться в свои столь тщательно подобранные туалеты.
За два дня до торжественного приема, когда Колин заехал к матери с порцией недостающей столовой посуды, они услышали странный шум из кабинета Патрика и нашли его безвольное тело на ковре – доза транквилизаторов оказалась слишком велика. Никакой записки он не оставил.
Неделю Колин провел в доме матери, а после похорон Ада уехала в Ирландию к родственникам.
В день возвращения Колина домой мы с Риа берем выходной. Вернувшись, Колин первым делом падает на кровать и спит четыре часа кряду, а мы тем временем жарим сырники. (Вернее, жарит Риа, а я наблюдаю.) Когда Колин, проснувшись, сидит на диване с красными, опухшими глазами, мы несем ему свежезаваренный чай и пытаемся впихнуть в него сырники, а когда это не удается, просто сидим рядышком в гостиной и, глядя на лондонский закат, слушаем записи Патрика, исполняющего знаменитые итальянские арии. Когда пленка кончается, мы просто молча сидим в темноте. А потом Риа включает свет и идет на кухню, чтобы приготовить нам всем поджаренные хлебцы с сыром. Колин вытягивается на диване, положив голову мне на колени.
– Отец был такой несносный в последнее время, – говорит он. – Мы никогда не знали, чего от него ждать. А теперь вот я не знаю, как мы будем без него…
Я осторожно глажу его по волосам.
Мне хочется сказать, что я все понимаю, но я молчу – ведь мне повезло больше.
Однажды, когда мне было тринадцать, я, вернувшись как-то домой из школы, застала мать сидящей в ночной рубашке на стуле в гостиной. В это время ей полагалось находиться на работе, но она, бледная и осунувшаяся, сидела посреди комнаты, вперив перед собой пустой стеклянный взгляд. Спереди на ее измятой влажной рубашке я заметила какое-то пятно. Моя мать никогда не бывала дома, когда я возвращалась из школы.
Я спросила, все ли у нее в порядке, но она, не слыша, продолжала смотреть в пустое пространство, тряся головой, которая, казалось, того и гляди отвалится. Я подошла к ней и задала тот же вопрос, но она лишь посмотрела на меня неузнавающим взглядом и несколько раз моргнула. Медленно-медленно. Потом рот ее открылся, и я вдруг в ужасе поняла, что она сейчас умрет. Весь мир, казалось, медленно закружился вокруг меня, школьный рюкзак сам соскочил с моих плеч на пол, и, хотя я неслась сломя голову по квартире, ноги мои были словно из свинца. Подскочив к телефону и набрав номер, я услышала свой собственный голос, я кричала в трубку адрес и умоляла их приехать как можно скорее. Обернувшись, я увидела, что мать обмякла и склонилась вперед, уронив голову на грудь, слюни тонкой струйкой медленно стекали по подбородку. Швырнув трубку как попало, я бросилась к ней – она уже лежала безвольной грудой на полу.
Когда через несколько минут приехала бригада «Скорой помощи», я, обхватив мать руками, раскачивала ее из стороны в сторону, надеясь, что она придет в себя. Они оттащили ее от меня, уложили на носилки и надели ей кислородную маску. Через несколько минут ее увезли, а к нам пришла соседка миссис Хавельман и позвонила отцу. Она была немка и по-английски говорила кое-как. Когда вернулись домой мои брат и сестра, она сообщила им, что нашу маму «из-за болезни головы забрали в больницу».
Мать вернулась домой лишь несколько месяцев спустя совсем в другом состоянии. Ей было гораздо лучше.
И вот сейчас, держа голову Кола, я думала обо всех этих тайных приготовлениях к празднику и о том, как поздно Кол с матерью нашли Патрика в его кабинете. А еще уже в тысячный, если не в миллионный раз я думала о том, что было бы, не вернись я в тот день из школы вовремя – замешкайся я на автобусной остановке, чтобы похихикать с мальчишками, или задержись на дополнительных занятиях.
В тот же вечер я позвонила домой. Сидя в темноте у окна, я слушала долгие гудки, раздающиеся на другом конце провода за тысячи миль отсюда. Потом после щелчка до меня донесся голос моей матери:
– Алло?
– Привет, мам.
– Луиза! Сколько времени? По-моему, у вас там уже поздно. Разве нет?
– Да, мам, поздновато.
– У тебя все в порядке?
– Да, мам, у меня все отлично. Я просто позвонила, чтобы узнать, как ты там.
– Детка, у меня все прекрасно. Лучше и быть не может. Папа твой у меня как колючка в одном месте, но я с ним строга, и у меня особенно не разгуляешься. Замучил меня своими идеями по поводу навеса, который он хочет построить на заднем дворе. Да, ты знаешь, что твоя сестра хочет второго ребенка? Правда, результатов пока никаких, но, если что, я дам знать. Чем занимаюсь? Да вот целый день высаживала луковицы. Подозреваю, что олени опять все потопчут, но я ведь каждый год пытаюсь, так зачем же отказываться от этой идеи сейчас, а?
– Совершенно незачем.
– Вот так-то, детка. – Я слышу, как она прикуривает сигарету. – А ты все-таки зачем звонишь-то?
Я смотрю в безмятежную мглу за окном.
– Да ни за чем, мам. Просто хотела услышать твой голос.
Лишние килограммы
Каждый год весной многочисленные журналы мод и всевозможные женские странички печатают рецепты новоизобретенных диет, которые, ват следовать им до буквы, гарантируют стройную фигуру, а следовательно, и элегантность. И хотя для того, чтобы быть элегантной, вовсе не обязательно истощать себя до состояния манекена, все же правдивым можно считать утверждение, что список десяти самых красивых женщин является также списком десяти самых голодных женщин.
Увлечение похудением превратилось в новую религию. Раньше его добивались осторожно, почти тайком, и первые приверженки диет ограничивались умеренной худобой, все же допускавшей некоторое количество мягких изгибов. Но секта росла и каждый день принимала в свои ряды новообращенных членов, пока в итоге не было окончательно провозглашено, что ни в коем случае не могут рассчитывать на спасение те немногие, кто до сих пор не уверовал в преимущества костлявого силуэта и обтянутых кожей скул.
Следует ли вам обращаться в эту новую веру? Возможно. Но только какой ценой? У любительниц диет стремление к сухопарой фигуре зачастую становится навязчивой нездоровой идеей. Поэтому я рекомендую женщинам взвешивать не столько себя, сколько свои приоритеты. В конце концов, Бог создал вас такой, каком вы есть, и нет никакого смысла боротым с природой, распугивая всех друзей и членов семьи своими бесконечными правилами и ограничениями в еде.
Стройная фигура, несомненно, выглядит элегантно. Стройная фигура, но никак не невротическая одержимость вопросами похудения.
Я стою в очереди в кафетерии «Старбакс» и пытаюсь определить, сколько жира и калорий содержится в черничном кексе. Но на самом деле я с превеликим удовольствием взяла бы себе кусок двухэтажного шоколадного пирожного. Раздраженная и расстроенная, я смотрю на него, не в силах отвести взгляд, словно загипнотизированная мышка. Риа спрашивает, что я выбрала, так как нам пора заказывать, и очередь у меня за спиной уже начинает проявлять беспокойство, а продавщица за стойкой нетерпеливо закатывает глаза. Мне хочется пробить стеклянную витрину, схватить весь торт целиком и с победным воем умчаться с ним на улицу, как жуткое существо из фильмов-ужастиков Хаммера.
Но разумеется, я этого не делаю. Я поступаю правильно. Потому что мир делится на правильное и неправильное, на хорошее и плохое, на жирное и нежирное. Вот я и заказываю вместо пирожного двойной эспрессо без сахара.
И когда Риа спрашивает меня: «Ты уверена?», потому что видит, как я вожделенно глазею на пирожное, я бросаю ей в ответ: «Да! Да!» так, словно ненавижу ее. И это действительно так. Я ненавижу ее и любого, кто может заказать себе без зазрения совести все, что ему хочется, кто может запросто подойти к этой прыщавой буфетчице и, не сгорая на месте от чувства вины и страха, сказать: «Мне, пожалуйста, кофе со сливками и кусок шоколадного торта».
Итак, я беру себе вместо этой вкуснятины двойной эспрессо, чья горечь чуть ли не сводит меня с ума, и в который раз за день меня охватывает удушливое чувство злости и обиды от того, что я снова вынуждена отказать себе. И вот так трижды в день, двадцать четыре часа в сутки, сменяющие друг друга, день за днем, до самой смерти! До чего же нескончаемо долго тянется время, когда ты не можешь получить то, что хочешь!
На свою первую диету я села, когда мне было девять лет. Изнурение голодом юных балерин приветствовалось. Я помню, как наша преподавательница, усадив нас в кружок на пол, заговорила о том, что пора начинать следить за своим весом. Она научила нас носить с собой маленькую баночку с медом и чайную ложку, чтобы всякий раз, ощутив приступ голода, мы могли справиться с ним, отправив в рот крошечную порцию сладкого. Мы так и ходили с этими баночками, и наши трико были вечно заляпаны густой липкой массой.
Мы подолгу сидели в раздевалке, жадно слушая советы старших девочек, уже знавших толк в диетах. Так мы узнали, что можем употреблять в пищу только обезжиренные йогурты, диетическую колу, кофе и печеный картофель, пустой, без ничего. Или протеины и овощи, да и то по возможности в малых количествах. Но даже после таких бесед мы все равно частенько бежали после занятий в «Макдоналдс» и лопали там гамбургеры с жареной картошкой. Но и это было не страшно, так как все мы отлично усвоили урок Мелиссы Формби, это гениальное изобретение – после приема пищи выташнивать все, что съедено. Только сделав это волшебное открытие, она тотчас же принялась поучать нас, как добиться желаемого эффекта, затратив минимум усилий.
«Сначала нужно выпить быстрыми глотками стакан воды, – инструктировала она нас. – А потом засунуть в рот большой палец. Смотрите, не покарябайте глотку ногтем. И обязательно думайте о чем-нибудь жирном. Если будете думать о жирном, то все получится быстро, и мама ничего не заподозрит».
Мы понятливо кивали. Какая она была мудрая!
«Да, и пользуйтесь отдельным туалетом. Особенно пока не научитесь делать это бесшумно».
Тоже хороший совет. А главное привычный – ведь мы, балерины, всегда учились делать все бесшумно – прыгать с разбега по залу и приземляться без единого звука, вертеться на чертовых пуантах, не издав ни одного писка, доставать в растяжке ногой до уха, даже не вскрикнув.
К тринадцати годам я усовершенствовала эту методику, внесла в нее свои коррективы. Я ела всего один раз в день. Самые невкусные блюда, лишенные всякой питательной ценности, и весь остаток дня позволяла себе только кофе и диетическую колу. Если мне случалось поесть больше одного раза, я тут же мчалась в комнату для гостей и там в отдельном туалете избавлялась от съеденного.
Так продолжалось довольно долго, пока однажды вечером, увлекшись поистине мрачным бергмановским фильмом о некрофилии, я, сама того не заметив, опустошила целую коробку гадких сахарных бисквитов, после чего, как обычно, побежала тошнить. Я сидела, сотрясаясь в рвотных спазмах, на полу в ванной и думала о том, что больше не хочу жить. Или по крайней мере жить так– Я не могла больше выносить эту двадцатичетырехчасовую пытку, эти вечные мысли о том, что я буду есть, когда я буду есть, и самое страшное – можно ли это есть. (К тому времени я уже успела попробовать и слабительные средства. Результаты были катастрофически разрушительными.) Вот тогда-то я и решила, что отныне все съеденное будет оставаться при мне, каким бы вредом это мне ни грозило. Так открылась новая глава в истории моих отношений с диетой.
Выйдя замуж, я держала в секрете свои пищевые пристрастия. Впрочем, это было совсем нетрудно, если учесть, что муж каждый вечер уходил на спектакль, и очень скоро для меня стало нормой предаваться обжорству в его отсутствие.
Мы в Стратфорде. Муж получил здесь новую работу, а я сижу на новой растительной диете. Каждый божий день я заталкиваю в себя примерно двенадцать килограммов нарезанных, наструганных, протертых овощей и фруктов. У меня постоянно пучит живот, а во рту вечно пахнет капустой.
Правила просты. (Диета тоже имеет свои правила, как и любая игра, от которой она, в сущности, ничем не отличается.) Углеводы можно получать только с овощами и молочными продуктами, ни в коем случае не с протеинами – их допустимо употреблять только с овощами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Как-то за неделю до приема Колин подошел ко мне, когда я мыла посуду.
– Думаю, нам нужно обсудить, что мы наденем.
– Хорошая идея. Давай начнем с тебя, – согласилась я, протягивая ему кухонное полотенце.
Протирая стаканы и ставя их на полку, он сказал:
– Я, наверное, остановлюсь на клубном пиджаке, голубой рубашке и красном галстуке. По-моему, хороший вариант – с одной стороны, довольно консервативно, а с другой – не слишком официально… Как ты думаешь?
Я смерила его удивленным взглядом.
– У тебя есть клубный пиджак? Вот уж никогда бы не подумала, что ты носишь такие серьезные вещи!
Он улыбнулся.
– Да. Правда, мне придется отдать его в чистку, но он действительно существует. Алан купил его, когда уговаривал меня пойти работать в банк. Я вообще предложил маме, чтобы все были при «бабочках», но она говорит, что не у всех есть смокинги, и думаю, тут она права.
– Работать в банке?! Вот уж чего не могу представить, так это как ты, Кол, контролируешь чьи-то расходы.
Он рассмеялся.
– Ну, теперь твоя очередь. Какие будут соображения?
– Знаешь, я еще пока не уверена, – нерешительно сказала я. – У меня есть одно черное платьице от Карен Миллен…
Колин задумчиво хмыкнул, и по тому сосредоточенному виду, с каким он продолжал вытирать посуду, я поняла, что это не совсем то, о чем думал он.
– Оно, правда, короткое и…
– Облегающее? – спросил он.
Я повернулась к нему лицом.
– Колин, это платье выглядит вполне прилично и сидит на мне нормально!
– Нет, конечно! Оно, наверное, замечательное, Узи! Только я бы подумал о чем-нибудь более сдержанном. Здесь нужно что-то поскромнее, что-то… как бы это сказать?.. Более католическое.
– Монашеская ряса, например?
Он вздохнул и отложил в сторону полотенце.
– Луиза, пойми, речь идет о моей семье. В подобных вопросах они чуточку старомодны и даже не лишены косных взглядов. Несмотря на свою принадлежность к миру шоу-бизнеса. Мы с тобой явимся туда как парочка, так ведь? Если я надену клубный пиджак, то и на тебе должно быть что-то ему в тон… Как ты считаешь?
Я смотрела на него в недоумении. Передо мной был совсем незнакомый Колин – как будто настоящего похитили и подменили каким-то злым близнецом, который хотел заставить нас разыгрывать в ролях некую причудливую шараду перед его родителями.
И вдруг меня осенило.
– Колин, а ты, случайно, не говорил им, что я твоя девушка?
Он снова взял в руки полотенце и принялся вытирать посуду, словно вся его жизнь зависела сейчас от этого процесса.
– Нет! Ну что ты! Конечно, нет!
– Точно? Я спрашиваю, потому что ты как-то странно себя ведешь.
Пряча глаза, он начал составлять тарелки стопкой.
– Нет же, Луиза! Ничего подобного не было!
– Но ты не говорил им и обратного – что я не являюсь твоей девушкой? Не так ли? Ты предпочел не говорить вообще ничего и предоставить им сделать собственные выводы.
Он отложил в сторону тарелки.
– Неужели это так уж плохо?
Я покачала головой.
– Кол, зачем ты спрашиваешь? Тебе нечего стыдиться.
Он устало прикрыл рукой глаза.
– Луиза, как ты не понимаешь?! Этот семейный праздник устраивается не в мою честь. Все, о чем я тебя прошу, это чтобы мы с тобой слились с толпой и оставались незамеченными. Всего на один вечер! Ведь я же не прошу тебя всю оставшуюся жизнь изображать мою девушку. Ты моя подруга и соседка по квартире, вот и все. Просто я хочу, чтобы в этот вечер все прошло гладко. Понимаешь?
Это я понимаю.
Обняв его за шею, я прошептала:
– Послушай, Кол, я надену все, что ты скажешь. Хорошо? Мы с тобой будем отлично смотреться, и вообще вечер пройдет прекрасно. Вот посмотришь.
Он сжал меня в объятиях.
– Знаешь, Луиза, я взял на себя смелость кое-что подобрать для тебя. – Кол убежал в гостиную и, вернувшись оттуда с пакетом, протянул его мне. – Вот посмотри. Может, тебе понравится.
Я достала из пакета темно-красное шелковое длинное платье от Дианы фон Фюрстенберг и ахнула от восторга. Приложив его к себе, я воскликнула:
– Просто невероятно!
Колин довольно улыбнулся.
– Вот теперь ты выглядишь как жена банкира!
Однако нам так и не суждено было нарядиться в свои столь тщательно подобранные туалеты.
За два дня до торжественного приема, когда Колин заехал к матери с порцией недостающей столовой посуды, они услышали странный шум из кабинета Патрика и нашли его безвольное тело на ковре – доза транквилизаторов оказалась слишком велика. Никакой записки он не оставил.
Неделю Колин провел в доме матери, а после похорон Ада уехала в Ирландию к родственникам.
В день возвращения Колина домой мы с Риа берем выходной. Вернувшись, Колин первым делом падает на кровать и спит четыре часа кряду, а мы тем временем жарим сырники. (Вернее, жарит Риа, а я наблюдаю.) Когда Колин, проснувшись, сидит на диване с красными, опухшими глазами, мы несем ему свежезаваренный чай и пытаемся впихнуть в него сырники, а когда это не удается, просто сидим рядышком в гостиной и, глядя на лондонский закат, слушаем записи Патрика, исполняющего знаменитые итальянские арии. Когда пленка кончается, мы просто молча сидим в темноте. А потом Риа включает свет и идет на кухню, чтобы приготовить нам всем поджаренные хлебцы с сыром. Колин вытягивается на диване, положив голову мне на колени.
– Отец был такой несносный в последнее время, – говорит он. – Мы никогда не знали, чего от него ждать. А теперь вот я не знаю, как мы будем без него…
Я осторожно глажу его по волосам.
Мне хочется сказать, что я все понимаю, но я молчу – ведь мне повезло больше.
Однажды, когда мне было тринадцать, я, вернувшись как-то домой из школы, застала мать сидящей в ночной рубашке на стуле в гостиной. В это время ей полагалось находиться на работе, но она, бледная и осунувшаяся, сидела посреди комнаты, вперив перед собой пустой стеклянный взгляд. Спереди на ее измятой влажной рубашке я заметила какое-то пятно. Моя мать никогда не бывала дома, когда я возвращалась из школы.
Я спросила, все ли у нее в порядке, но она, не слыша, продолжала смотреть в пустое пространство, тряся головой, которая, казалось, того и гляди отвалится. Я подошла к ней и задала тот же вопрос, но она лишь посмотрела на меня неузнавающим взглядом и несколько раз моргнула. Медленно-медленно. Потом рот ее открылся, и я вдруг в ужасе поняла, что она сейчас умрет. Весь мир, казалось, медленно закружился вокруг меня, школьный рюкзак сам соскочил с моих плеч на пол, и, хотя я неслась сломя голову по квартире, ноги мои были словно из свинца. Подскочив к телефону и набрав номер, я услышала свой собственный голос, я кричала в трубку адрес и умоляла их приехать как можно скорее. Обернувшись, я увидела, что мать обмякла и склонилась вперед, уронив голову на грудь, слюни тонкой струйкой медленно стекали по подбородку. Швырнув трубку как попало, я бросилась к ней – она уже лежала безвольной грудой на полу.
Когда через несколько минут приехала бригада «Скорой помощи», я, обхватив мать руками, раскачивала ее из стороны в сторону, надеясь, что она придет в себя. Они оттащили ее от меня, уложили на носилки и надели ей кислородную маску. Через несколько минут ее увезли, а к нам пришла соседка миссис Хавельман и позвонила отцу. Она была немка и по-английски говорила кое-как. Когда вернулись домой мои брат и сестра, она сообщила им, что нашу маму «из-за болезни головы забрали в больницу».
Мать вернулась домой лишь несколько месяцев спустя совсем в другом состоянии. Ей было гораздо лучше.
И вот сейчас, держа голову Кола, я думала обо всех этих тайных приготовлениях к празднику и о том, как поздно Кол с матерью нашли Патрика в его кабинете. А еще уже в тысячный, если не в миллионный раз я думала о том, что было бы, не вернись я в тот день из школы вовремя – замешкайся я на автобусной остановке, чтобы похихикать с мальчишками, или задержись на дополнительных занятиях.
В тот же вечер я позвонила домой. Сидя в темноте у окна, я слушала долгие гудки, раздающиеся на другом конце провода за тысячи миль отсюда. Потом после щелчка до меня донесся голос моей матери:
– Алло?
– Привет, мам.
– Луиза! Сколько времени? По-моему, у вас там уже поздно. Разве нет?
– Да, мам, поздновато.
– У тебя все в порядке?
– Да, мам, у меня все отлично. Я просто позвонила, чтобы узнать, как ты там.
– Детка, у меня все прекрасно. Лучше и быть не может. Папа твой у меня как колючка в одном месте, но я с ним строга, и у меня особенно не разгуляешься. Замучил меня своими идеями по поводу навеса, который он хочет построить на заднем дворе. Да, ты знаешь, что твоя сестра хочет второго ребенка? Правда, результатов пока никаких, но, если что, я дам знать. Чем занимаюсь? Да вот целый день высаживала луковицы. Подозреваю, что олени опять все потопчут, но я ведь каждый год пытаюсь, так зачем же отказываться от этой идеи сейчас, а?
– Совершенно незачем.
– Вот так-то, детка. – Я слышу, как она прикуривает сигарету. – А ты все-таки зачем звонишь-то?
Я смотрю в безмятежную мглу за окном.
– Да ни за чем, мам. Просто хотела услышать твой голос.
Лишние килограммы
Каждый год весной многочисленные журналы мод и всевозможные женские странички печатают рецепты новоизобретенных диет, которые, ват следовать им до буквы, гарантируют стройную фигуру, а следовательно, и элегантность. И хотя для того, чтобы быть элегантной, вовсе не обязательно истощать себя до состояния манекена, все же правдивым можно считать утверждение, что список десяти самых красивых женщин является также списком десяти самых голодных женщин.
Увлечение похудением превратилось в новую религию. Раньше его добивались осторожно, почти тайком, и первые приверженки диет ограничивались умеренной худобой, все же допускавшей некоторое количество мягких изгибов. Но секта росла и каждый день принимала в свои ряды новообращенных членов, пока в итоге не было окончательно провозглашено, что ни в коем случае не могут рассчитывать на спасение те немногие, кто до сих пор не уверовал в преимущества костлявого силуэта и обтянутых кожей скул.
Следует ли вам обращаться в эту новую веру? Возможно. Но только какой ценой? У любительниц диет стремление к сухопарой фигуре зачастую становится навязчивой нездоровой идеей. Поэтому я рекомендую женщинам взвешивать не столько себя, сколько свои приоритеты. В конце концов, Бог создал вас такой, каком вы есть, и нет никакого смысла боротым с природой, распугивая всех друзей и членов семьи своими бесконечными правилами и ограничениями в еде.
Стройная фигура, несомненно, выглядит элегантно. Стройная фигура, но никак не невротическая одержимость вопросами похудения.
Я стою в очереди в кафетерии «Старбакс» и пытаюсь определить, сколько жира и калорий содержится в черничном кексе. Но на самом деле я с превеликим удовольствием взяла бы себе кусок двухэтажного шоколадного пирожного. Раздраженная и расстроенная, я смотрю на него, не в силах отвести взгляд, словно загипнотизированная мышка. Риа спрашивает, что я выбрала, так как нам пора заказывать, и очередь у меня за спиной уже начинает проявлять беспокойство, а продавщица за стойкой нетерпеливо закатывает глаза. Мне хочется пробить стеклянную витрину, схватить весь торт целиком и с победным воем умчаться с ним на улицу, как жуткое существо из фильмов-ужастиков Хаммера.
Но разумеется, я этого не делаю. Я поступаю правильно. Потому что мир делится на правильное и неправильное, на хорошее и плохое, на жирное и нежирное. Вот я и заказываю вместо пирожного двойной эспрессо без сахара.
И когда Риа спрашивает меня: «Ты уверена?», потому что видит, как я вожделенно глазею на пирожное, я бросаю ей в ответ: «Да! Да!» так, словно ненавижу ее. И это действительно так. Я ненавижу ее и любого, кто может заказать себе без зазрения совести все, что ему хочется, кто может запросто подойти к этой прыщавой буфетчице и, не сгорая на месте от чувства вины и страха, сказать: «Мне, пожалуйста, кофе со сливками и кусок шоколадного торта».
Итак, я беру себе вместо этой вкуснятины двойной эспрессо, чья горечь чуть ли не сводит меня с ума, и в который раз за день меня охватывает удушливое чувство злости и обиды от того, что я снова вынуждена отказать себе. И вот так трижды в день, двадцать четыре часа в сутки, сменяющие друг друга, день за днем, до самой смерти! До чего же нескончаемо долго тянется время, когда ты не можешь получить то, что хочешь!
На свою первую диету я села, когда мне было девять лет. Изнурение голодом юных балерин приветствовалось. Я помню, как наша преподавательница, усадив нас в кружок на пол, заговорила о том, что пора начинать следить за своим весом. Она научила нас носить с собой маленькую баночку с медом и чайную ложку, чтобы всякий раз, ощутив приступ голода, мы могли справиться с ним, отправив в рот крошечную порцию сладкого. Мы так и ходили с этими баночками, и наши трико были вечно заляпаны густой липкой массой.
Мы подолгу сидели в раздевалке, жадно слушая советы старших девочек, уже знавших толк в диетах. Так мы узнали, что можем употреблять в пищу только обезжиренные йогурты, диетическую колу, кофе и печеный картофель, пустой, без ничего. Или протеины и овощи, да и то по возможности в малых количествах. Но даже после таких бесед мы все равно частенько бежали после занятий в «Макдоналдс» и лопали там гамбургеры с жареной картошкой. Но и это было не страшно, так как все мы отлично усвоили урок Мелиссы Формби, это гениальное изобретение – после приема пищи выташнивать все, что съедено. Только сделав это волшебное открытие, она тотчас же принялась поучать нас, как добиться желаемого эффекта, затратив минимум усилий.
«Сначала нужно выпить быстрыми глотками стакан воды, – инструктировала она нас. – А потом засунуть в рот большой палец. Смотрите, не покарябайте глотку ногтем. И обязательно думайте о чем-нибудь жирном. Если будете думать о жирном, то все получится быстро, и мама ничего не заподозрит».
Мы понятливо кивали. Какая она была мудрая!
«Да, и пользуйтесь отдельным туалетом. Особенно пока не научитесь делать это бесшумно».
Тоже хороший совет. А главное привычный – ведь мы, балерины, всегда учились делать все бесшумно – прыгать с разбега по залу и приземляться без единого звука, вертеться на чертовых пуантах, не издав ни одного писка, доставать в растяжке ногой до уха, даже не вскрикнув.
К тринадцати годам я усовершенствовала эту методику, внесла в нее свои коррективы. Я ела всего один раз в день. Самые невкусные блюда, лишенные всякой питательной ценности, и весь остаток дня позволяла себе только кофе и диетическую колу. Если мне случалось поесть больше одного раза, я тут же мчалась в комнату для гостей и там в отдельном туалете избавлялась от съеденного.
Так продолжалось довольно долго, пока однажды вечером, увлекшись поистине мрачным бергмановским фильмом о некрофилии, я, сама того не заметив, опустошила целую коробку гадких сахарных бисквитов, после чего, как обычно, побежала тошнить. Я сидела, сотрясаясь в рвотных спазмах, на полу в ванной и думала о том, что больше не хочу жить. Или по крайней мере жить так– Я не могла больше выносить эту двадцатичетырехчасовую пытку, эти вечные мысли о том, что я буду есть, когда я буду есть, и самое страшное – можно ли это есть. (К тому времени я уже успела попробовать и слабительные средства. Результаты были катастрофически разрушительными.) Вот тогда-то я и решила, что отныне все съеденное будет оставаться при мне, каким бы вредом это мне ни грозило. Так открылась новая глава в истории моих отношений с диетой.
Выйдя замуж, я держала в секрете свои пищевые пристрастия. Впрочем, это было совсем нетрудно, если учесть, что муж каждый вечер уходил на спектакль, и очень скоро для меня стало нормой предаваться обжорству в его отсутствие.
Мы в Стратфорде. Муж получил здесь новую работу, а я сижу на новой растительной диете. Каждый божий день я заталкиваю в себя примерно двенадцать килограммов нарезанных, наструганных, протертых овощей и фруктов. У меня постоянно пучит живот, а во рту вечно пахнет капустой.
Правила просты. (Диета тоже имеет свои правила, как и любая игра, от которой она, в сущности, ничем не отличается.) Углеводы можно получать только с овощами и молочными продуктами, ни в коем случае не с протеинами – их допустимо употреблять только с овощами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32