Кондратьев Вячеслав Леонидович
Дорога в Бородухино
Вячеслав Леонидович Кондратьев
ДОРОГА В БОРОДУХИНО
Повесть
Вера Глебовна проснулась еще затемно... За окнами, покрытыми толстым лохматым слоем инея, гудел фeвральский ветер - натужно, надсадно, то доходя до рвущего слух воя, то замирая, но и в этом минутном затишье было что-то грозное, пугающее ожиданием нового порыва, еще более сильного, еще более резкого.
На Вере Глебовне, кроме ватного одеяла, было накидано все, что нашлось в доме теплого,- старые пальто, когда-то очень пушистый, а теперь уже вытертый плед, одеяло шерстяное солдатское (еще с той войны), голова была обмотана платком. Но холод все равно заползал внутрь и цепенил тело.
Выпростав руку, нащупала она в темноте недокуренную вечером папиросу, закурила и после первой же затяжки тяжело раскашлялась.
Надо было вставать, идти на кухню, разжигать керосинку, кипятить чай всё равно уж не уснуть, - но было даже страшно подумать, как выбирался сейчас из-под груды одеял и идти туда, где выхолодило, конечно, еще больше, чем в комнате.
"Какой чертовский холод", пробормотала она, спрятав руки, и подумала, что надо было принести керосинку в комнату еще вчера.
Этими мыслями о холоде, о кухне, о керосинке, о каких-то предстоящих делах она сознательно загружала голову, чтобы хоть на минуту оттянуть наступление ужаса, который обрушивался на нее каждое утро с того самого дня, когда лег на ее стол листок серой бумаги с нацарапанными карандашом строчками: "Мама, я еду на запад!" Он не написал - на фронт. Но запад фронт. А фронт - смерть!
Почтальонша, работавшая ещe до войны, вручив Вере Глебовне письмо, не уходила, а ждала, когда тa прочтет его. И Вере Глебовне пришлось при ней пробежать глазами этот клочок бумаги, с неровными, разбежистыми строками.
- Все благополучно? - спросила почтальонша.
- Да, спасибо,- почти спокойно ответила Вера Глебовна, а сама схватилась за косяк двери, чувствуя, что темнеет в глазах и слабеют ноги. Но она давно приучилась не выдавать своих переживаний. Очень давно.
Два дня после этого письма она пролежала пластом на кровати, словно в столбняке, не находя в себе сил ни подняться, ни сходить за хлебом, ни сготовить еду, ни даже вскипятить чай.
И только зародившаяся надежда, что сын по дороге на фронт может проезжать Москву и тогда вдруг им удастся свидеться, вернула ее к жизни, если можно было назвать жизнью непрерывное, напряженное и тревожное ожидание...
В этом большом холодном городе, где война не стала еще привычной и неожиданным кошмаром висела над ним, еще пугала воем сирен, рокотом вражеских самолетов, стрельбой зениток, ждали все, ждали в постоянном непокое, переходя от отчаяния к надежде, ждали таких обычных, немудрящих слов - жив, здоров,- обретших сейчас необыкновенную значимость.
Но из всех ждавших все же самыми одинокими и самыми несчастными были матери. Их ожидание, их страхи, их муки - сравнить не с чем.
...На кухню Вера Глебовна все же пошла, принесла оттуда керосинку, разожгла, и волны тепла, идущие от нее, как-то обуютили комнату, и даже ветер, все так же хлеставший под окнами, перестал казаться таким уж нещадным. И она подумала: как хорошо, что у нее есть своя комната, и как она правильно поступила, не уехав с учреждением в эвакуацию.
Чайник уже закипел, когда два резких звонка заставили ее мигом набросить на себя шубу и кинуться к парадной двери.
Звонки были не сына -- он звонил по-другому, но это были два звонка, значит, к ней, и с бьющимся сердцем, не спрашивая даже "кто?", она дрожащими пальцами сняла цепочку, долго возилась с ключом, а когда открыла дверь и увидела немолодого человека в замасленной телогрейке, небритого, с усталым и измазанным чем-то лицом, удивленно ахнула и, пугаясь догадки, спросила упавшим голосом:
- Вы от... Николая Егорыча?
Мужчина чуть улыбнулся.
- Ну, наверное, еще рановато величать его по имени-отчеству? Я от сынка вашего...
- От сына! - выдохнула она.- Проходите скорей, - поспешно, стараясь унять сердцебиение, пригласила Вера Глебовна.
Она торопливо вела гостя по темному, всегда темному из-за экономии электричества, коридору в свою комнату.
- Простите за беспорядок... я еще спала,- сказала Вера Глебовна, открывая дверь.
- Чего там... Это я спозаранку, прямо с ночной... Но такое дело...
- Где он? - перебила его она.
- Разрешите все по порядку?
- Да, да... присаживайтесь. Может, разденетесь? Правда, у меня жуткий холод.
Мужчина присел, попросил разрешения закурить. Долго сворачивал цигарку.
- Такая история вот вышла...- начал он.- Жена моя к матери своей поехала, к теще, значит, под Малоярославец, за картошечкой... Ну, а тут немец подошел, будь он неладен. В общем, больше месяца ей там под немцем и пришлось пробыть. Оккупация, хоть и недолгая, но все же... Как немца прогнали, сразу ей выехать не удалось - поездов не было...
Вере Глебовне не терпелось узнать все поскорее, но торопить мужчину ей было неудобно. Она только нервно курила и не сводила глаз с неожиданного гостя.
- А... тут часть воинская прибыла, в которой ваш сынок служит,продолжал он.- Как раз у тещи в доме со взводом и расположились. Когда жена уезжала, он и попросил письмецо в Москве опустить, но мы с женой подумали и рассудили, что лучше я вам его в руки передам. Вернее дело-то, а то мало ли чего - и военная цензура задержать может или еще что, а то вообще вдруг затеряется. Вот и пришел.
- Спасибо вам огромное. Письмо... Где письмо? - не сдержала она нетерпения.
Мужчина долго расстегивал ватник, долго шарил в боковом кармане пиджака, а у нее прерывалось дыхание и дрожали руки.
Письмо было короткое: "Нахожусь под Малоярославцем, в деревне Бородухино, в шести километрах от города. Пробудем здесь несколько дней, может быть, неделю. Если сможешь - приезжай. Вряд ли еще раз придется быть так близко от Москвы. Жду. Целую".
Все смешалось в душе Веры Глебовны - и нахлынувшая радость возможной встречи с сыном, и страх, что она не сумеет быстро выехать и не застанет его, и боль, что неизбежное совершилось и Андрей уже в нескольких десятках километров от фронта.
- Ну, я пойду...- поднялся мужчина.
- Нет, что вы? - очнулась она.- Погодите. Я так благодарна вам. Хотите чаю? Горячего? Хотя чего я... У меня есть чем вас угостить.
Она вспомнила, что соседка с первого этажа, в прежние, лучшие времена помогавшая ей в уборке квартиры, а теперь работавшая на парфюмерной фабрике, принесла ей недавно небольшой флакон спирта: "Вдруг ваш Андрей проездом будет. Угостите тогда".
Она вытащила из буфета флакончик, достала большую рюмку.
- Только закусить нечем,- она развела руками,- абсолютно нечем. Нет даже хлеба. Не ходила еще в булочную.
- Какая закуска в наше время! У меня есть с собой чуток... вот и закушу.
- Прошу вас,- пододвинула она ему рюмку.- Это так благородно с вашей стороны было принести письмо...
Мужчина усмехнулся и перебил ее:
- Ну, зачем такие слова высокие? Какое это благородство - обычное дело. Русские же мы... Ну, за сынка вашего,- он поднял рюмку.- Чтоб фашистов бил и живым остался.- Он выпил, крякнул и стал медленно жевать вынутый из-за пазухи кусок хлеба.- Промерз сильно. Вон какая непогодь стоит. Каково ребяткам на фронте...
- Да, подумать страшно.
- Жена сказывала, что оружия они еще не получили, но вы все-таки поторапливайтесь... Поедете?
- Обязательно. Только пока не знаю как.
- Поезда-то еще не ходят. Если эшелоном каким пристроиться? Но пропуск, наверное, надо вам выхлопотать.
- Пропуск? - спросила Вера Глебовна.
- Да. Моя жена на санитарном поезде доехала, и то, хоть паспорт московский показывала, не сразу взяли. Еле уговорила. А вам на воинском придется. Обязательно пропуск спросят. Так что хлопочите.
Вера Глебовна резко поднялась, подошла к двери, открыла. Там стояла соседка.
- Что вам нужно около моей двери? Это невыносимо, наконец! - бросила она в сердцах.
- Да я только что постучаться хотела,- без всякого смущения сказала соседка.- Сказать, что звонил вчера подполковник этот ваш и просил передать, что зайдет сегодня утром.
- Хорошо. Спасибо,- Вера Глебовна закрыла дверь.- Господи, и так все двадцать лет! Все время под дверью!
- Да, бывают такие любопытные,- усмехнулся мужчина.- Своей жизни нет, вот чужой и живут. Была у нас в квартире тоже такая. Переехала, слава богу... Ну, спасибо вам за угощение. Согрелся малость,- он поднялся.
- Это вам огромное спасибо. И вашей жене. Вы не можете представить, что для меня значит - повидаться с сыном. Я не видела его два с половиной года.
- Да, знаю. Говорила жена, что с Дальнего Востока часть... Значит, так, как с поезда сойдете...- и он стал рассказывать Вере Глебовне, как надо добраться ей до Бородухина, что надо идти по тропке, через лес, что этой дорогой в два раза ближе, чем другой, которая, правда, протоптанней и люднее, потому как через деревни проходит.
Проводив гостя, она поставила чайник на керосинку и стала прохаживаться по комнате, ежась и потирая замерзшие руки. Остановившись около фотографии сына, где снят он был в военной форме, улыбающийся, с папироской в зубах, она вздохнула, задумалась, потом прошептала: "Мальчик мой, вот и пробил наш час... Что же скажу я тебе при встрече? Что?" Прервал ее стук в дверь.
- Вера Глебовна,- войдя в комнату, сказала соседка.- Забыла я сказать, что подполковник ваш просил обязательно дождаться его. Уезжает он.
- Спасибо,- сухо поблагодарила Вера Глебовна.- Что еще? - спросила, видя, что та мнется в дверях, не собираясь уходить.
- Больше ничего...- ответила соседка, но все еще стояла в дверях.
Вера Глебовна холодно посмотрела на нее и пожала плечами. Тогда та пробормотала:
- Хотела спросить я...
- Спрашивайте,- уже с раздражением сказала Вера Глебовна.
- Кто это к вам ни свет-заря приходил. Уж наверно, по делу какому-то срочному?
- Вы же стояли под дверью и все слышали,- скривила губы Вера Глебовна.
- Да нет! Честное слово, только постучать хотела, а вы открыли...
- Этот человек принес письмо от Андрея,- коротко сказала она и отвернулась.
- Вот как! - воскликнула соседка.- Где же Андрюша-то наш?
- Под Москвой.
- Господи... Может, свидеться вам доведется?
- Не знаю... Попытаюсь...
- Значит, под Москвой воевать ему... Одну минутку, Вера Глебовна, я сейчас,- она выскользнула в дверь и вскоре появилась с банкой консервов в руках.- Вот осталось у меня случаем. Еще до войны к Майским праздникам купила. Коли с Андреем встретитесь, передадите ему от меня... Защитник он теперь наш.
Вера Глебовна недоуменно пожала плечами и сказала ледяным тоном, которым умела говорить и который был нестерпим для соседей:
- Нет уж, дорогая, увольте. Ничего мне от вас не нужно.
- Зачем же так, Вера Глебовна? Было у нас, конечно, всякое... Но кто старое помянет... Время такое, нечего обиды в душе держать. Мы ведь переменились к вам, после несчастья вашего с мужем-то... А вы все равно смотрите мимо, будто не люди мы. Вот и сейчас обидели, а я от чистого сердца...
- Я вас обидела? Все двадцать лет, как мы живем вместе, я видела от вас одни мелкие пакости... идиотские скандалы из-за пустяков, из-за счетов за электричество и прочей ерунды. А вы...
- А вы жизнь мою со своей сравните,- перебила соседка.- Вы и не работали, и прислугу имели, когда Андрей маленький был, и чаша у вас в доме полная, а мы... мы в те годы с хлеба на воду перебивались. Разве не обидно? Революция вроде для нас, для народа, делалась, а вы, бывшие, все равно лучше нашего жили.
- Но тут вы уж не на меня должны обижаться,- сказала Вера Глебовна.
Соседка пропустила мимо слова Веры Глебовны и продолжала свое:
- Но вот когда вам плохо стало, разве мы не сочувствовали? А вы все равно - разговор сквозь зубы, глядите мимо...
Вера Глебовна подошла к столу, взяла папироску, закурила и внимательно поглядела на соседку, худую, плохо одетую, и, подумав, сказала:
- Да, Ольга Васильевна, я жила лучше вас, но разве я в этом виновата? Вы знаете, Николай Егорыч из простой семьи, учился на медяки... Но в армии у него было большое звание и должность... К тому же я помогала вам, когда ушел от вас муж...
- Помогали. Что верно, то верно. Но знаете, чужой кусок поперек горла...
- Зачем тогда брали? - оборвала ее Вера Глебовна.- Брали, а после этого поносили меня всячески, орали - "интеллигенция паршивая". А хоть знаете, что такое интеллигенция?
- Да чего там знать? Бывшие, буржуи недобитые... Так за то я прощения у вас просила... Ладно, как хотите, Вера Глебовна, только знаю я, не с чем вам к Андрею ехать, а тут какой-никакой, а гостинец...
- Благодарю вас, но ничего от вас не приму,- Вера Глебовна отвернулась, давая понять, что разговор закончен.
Соседка потопталась немного и вышла, покачивая головой.
Вера Глебовна забыла ее спросить, когда утром обещал зайти Батушин, а потому не решилась идти в булочную, где, разумеется, очередь, и стала пить чай безо всего, только с кусочком сахара. Горячий чай немного согрел, и она сняла платок. Когда ставила чашку в буфет, пробормотала: "Действительно, с чем же я поеду к Андрею? Ничего... Абсолютно пусто. Только этот пузырек со спиртом". Потом она взяла письмо от сына и перечитала его.
Батушин пришел около десяти, долго стряхивал снег с шинели, долго вытирал ноги в передней и, несмотря на просьбу Веры Глебовны не раздеваться, снял шинель, оправил гимнастерку и только после этого склонил свою седеющую, с идеальным пробором голову и почтительно поцеловал ей руку. Вера Глебовна сразу же сказала о полученном известии и спросила, как ей выехать в Малоярославец.
- Покажите письмо,- попросил Батушин.- Нет даже почтового штемпеля,сказал он, возвращая конверт.- Чем вы докажете, что ваш сын там?
- Неужели нужно кому-то что-то доказывать? Зачем мне тогда ехать в этот Малоярославец! - воскликнула она.
- Увы, придется доказывать. Боюсь, что вы не получите пропуска.
- Что же тогда? - с тревогой сказала Вера Глебовна и потянулась к лежащей на столе пачке табака.
- Право, не знаю,- пожал плечами он, добавил: - Я сегодня уезжаю в командировку, но, к сожалению, в другом направлении. Вернусь через три дня, тогда подумаем.
- Три дня - это слишком много. Я поеду сегодня на вокзал,- решительно заявила она.- Неужто меня не возьмут в какой-нибудь эшелон? Ведь у всех есть матери и...
- Да, но есть еще уставы и предписания,- перебил он.- Боюсь, что и из этого ничего не выйдет,- он сокрушенно покачал головой.
- Тогда я пойду пешком... по шпалам,- уже с отчаянием почти выкрикнула Вера Глебовна.
- До Малоярославца сто двадцать километров,- остудил ее Батушин.
- Знаю, но я была хорошим ходоком.
- Нереально это, голубушка. Вас остановят первые же патрули.
- Что же делать?! Я должна увидеть Андрея. Должна! - она поднялась и стала нервно ходить по комнате.
Батушин смотрел на нее сочувственным, понимающим взглядом.
- Успокойтесь вы... Один из моих сослуживцев должен поехать в Юхнов. Давайте чайку попьем и поразмыслим спокойно.
- Господи, я даже не предложила вам чаю,- остановилась она, потом бросилась к керосинке подогреть чай.
Батушин раскрыл свой портфель, вынул оттуда несколько свертков, положил их на стол.
- Тут кое-что к чаю...
- Опять, Иван Алексеевич? Я же просила вас... Не так я голодаю, как вы думаете.
- А куда, прикажете, мне это девать? - развел руками Батушин.- Я получил сухой паек, но меня же там будут кормить. Так что не огорчайте меня этакой щепетильностью Не ко времени она, не ко времени...
- Вы ставите меня в неловкое положение, Иван Алексеевич. Сколько раз хочу позвонить вам и пригласить, но не делаю этого из-за этих... подношений.
- Ну о чем вы? Пустяки-то какие. Я же сам и съем сейчас половину. Не завтракал я, а через час ехать.- Батушин вытащил портсигар, и Вера Глебовна сразу же ухватила папиросу и жадно затянулась.
Некоторое время курили молча, а она, пользуясь паузой, решала, показать ли Батушину то письмо Андрея, которое камнем лежало на душе и о котором она никому не говорила.
...Когда началась война, Андрей стал писать чаще, и единственно, что волновало Веру Глебовну в этих письмах,- не раз повторяемая фраза, что он боится всю войну проторчать на Дальнем Востоке. И в каждом своем ответе она еле сдерживалась, чтобы не вырвалась у нее мольба - не торопить события. Она писала, что война, по всей видимости, предстоит долгая и никуда от него не уйдет. Но вот в августе он замолчал - ни одной, строчки за весь месяц. Она не находила себе места, теряясь в догадках, предполагая самое худшее, что он выехал на фронт и не успел написать об этом или письмо его еще не дошло. Только в середине сентября она получила несколько строчек:
"...Прости, что долго не писал - не мог! Довелось увидеть такое, что до сих пор не могу прийти в себя. Представив отца, я задыхался от отчаяния и ужаса... Может быть, со временем это пройдет и я буду в состоянии написать тебе более вразумительное письмо. А сейчас... сейчас просто не знаю... Впереди ведь война.
1 2 3 4 5 6 7