Ставят по шиллингу за своего селезня. Разве это похоже на ту яркую, весеннюю любовь, которую вы наблюдали сквозь маленькое окошко охотничьего шалаша?– Но при чем же здесь утки? – удивился Геннадий. – Вряд ли они это делают на потеху джентльменам. Я не охотник и плохо разбираюсь в поведении птиц, но о том, как оберегают их в Англии, пожалуй, напишу пару добрых слов.– Отчего же, – замялся Сергей, – в этом, конечно, есть немало хорошего. – Он понял, что несколько сгустил краски, и пытался сгладить впечатление. – Для городского жителя, редко общающегося с природой… конечно…– Я родился в деревне, – перебил его Геннадий, – почти что в лесу, и детство провел на реке, с удочкой.– Так вы рыбак? – обрадовался Сергей.– Теперь нет. – Геннадий помолчал, глядя на пруд. – Последний раз я ловил рыбу в сорок четвертом году.– Давненько… что же мешало потом?– Потом… потом я был убит, расстрелян, – неожиданно сказал Геннадий и поднялся. Глава третья Рассказ Геннадия Сердобы, позднее записанный Сергеем В том далеком году на Полесье весна пришла поздно. С трудом пробиваясь сквозь вьюги и льды, лишь в конце марта на буграх и косогорах обнажились остовы разбитых машин с белевшими немецкими крестами. Но солнце крепчало, и освобождалась земля. Она еще вздрагивала от канонады, еще плыли по колхозным полям косицы едкого порохового дыма, а в глухих партизанских районах уже слышался мирный звон кузнечного молота. Еще не спрятав винтовку, ковали плуги и новые бороны. Железа хватало.Весна набирала силу.Птицы отыскивали свои старые гнездовья, беспокойно кружась над искалеченным лесом.Рыбы сбивались в стаи, шли по мелководью, на заливные луга, к местам весеннего нереста. Щуки скользили по бурой, прошлогодней траве в окружении свиты самцов-молочников. Их черные, гладкие спины иногда показывались над водой, отражая сотни маленьких солнц. И не было сил у рыбака смотреть на все это и не потянуться за острогой.Но еще длилась война. Жестокая война, не знавшая ни радости весеннего пробуждения, ни красоты тихих полей, ни бесконечных дней раннего сева, ни волнующих охотничьих зорь. И с этим не могли примириться два юных охотника-партизана.Они долго жили в глуши заснеженной пущи, в неприступном для врага партизанском районе, в стороне от больших военных дорог.Когда на белорусских фронтах началось наступление, партизаны соединились с одной из вырвавшихся вперед частей Советской Армии и вместе вышли к водному рубежу. Ожидая подхода главных сил и опасаясь контрудара, солдаты и партизаны заминировали берег, расставили в скрытых местах легкие пушки и вели тщательное наблюдение за противником. Немцы окопались на другом берегу. Они тоже ждали. Сведения о расположении советских частей в этом месте поступали противоречивые.Генералы решили: расчистить дорогу отходящим измотанным войскам, найти тайные тропы, окружить и уничтожить все живое в недавнем партизанском районе.Строгий приказ был разослан во все подразделения, заставы и комендатуры.Но ни Генька, ни его друг Янка ничего не знали об этом. Они знали только, что «фрицам скоро капут». Что наши уже перешли реку Друть, что наступление, еще зимой начавшееся от Калинковичей, ненадолго остановившись, продолжается успешно, что раз партизаны соединились с регулярной армией и вышли на «Большую землю», можно считать – война почти окончена. И что уже весна, и можно сбросить надоевшие прокопченные ватники и не сидеть по целым дням в душной землянке, а, подослав плащ-палатку, лечь на брюхо и вести тихо беседу, как они будут жить после войны.Отправят их, осиротевших, в детский дом или оставят в своей деревне? Останется с ними учительница Ольга Петровна или уедет в университет, а может быть, даже в военную академию, потому что она, скорее всего, получит Золотую Звезду Героя Советского Союза. Плохо, если Ольга Петровна уедет. Никто лучше ее не сможет руководить хором, в котором Янка стал запевалой. Конечно, может быть, потом уедет и Янка. Ольга Петровна давно обещала ему.– Вот прогоним фрицев, окончишь школу, поедешь в Минск, в консерваторию, и станешь ты, Яночка, настоящим артистом. Будешь в опере петь, а мы тебя по радио слушать…Приятно и немного тревожно думать о будущих переменах.– Надо такой вопрос обсудить, – серьезно вставил Генька. – Все знаменитые теноры и даже басы учились в Италии – это тебе не Минск…– Ну и что же? – не унывал Янка. – Бывает, что из Минска направляют в заграничную консерваторию.– Не бывает. Может, когда война окончится, тогда дело другое…– Понятно, когда война кончится, – обрадовался Янка. – Знаешь, во всем мире не останется ни одного фашиста, и каждый поедет, куда ему хочется.– А тебе куда хочется? – спросил Генька.– В Италию, – не задумываясь, ответил Янка, – и в Австрию, и в Швейцарию, и в Африку. Мне везде хочется побывать. Я вот сплю и сны вижу, как по всему миру мы наши песни поем…– Кончится война, все станут друг к другу в гости ездить, – сказал Генька.– Это понятно, – согласился Янка. – Тогда уж никто не помешает… Ох, и насмотрятся люди красоты разной…– У нас тоже красиво, – заметил Генька, подперев голову руками, глядя на сверкавшую вдали широкую ленту весенней реки.Ребята думали об одном. Неужели скоро придется покинуть партизан, таких родных и близких, уйти из леса, от привычных землянок, костров, от знакомых полян и приречных лугов.– «Полюшко, по-о-ле, полюшко широ-о-ко, поле…» – тихо запел Янка. Генька попробовал подтянуть, но у него, как всегда, ничего не получилось. Он повернулся на спину и заложил руки под голову. Над ними плыли спокойные белые облака.– «Девушки плачут, девушкам сегодня грустно-о…» – Янка пел тихо, красиво, немного печально.Генька любил слушать Янку, как любили его чистый, серебряный голосок многие партизаны. Иногда он гордился своим другом, иногда даже завидовал успеху певца, и вместе с тем его раздражали Янкины думы о консерватории и желание объехать весь мир. Может быть, потому, что, ни на день не расставаясь, все годы войны привыкнув быть рядом, Генька видел разлуку? Мечтая о будущем, Янка говорил о песнях, о театрах и концертах, а Генька считал себя человеком, лишенным каких-либо талантов, мечтал о море, штормах и подводных лодках. Лирика друга иногда просто злила его.– Да брось ты ныть, – неожиданно для Янки выкрикнул он. – Грустно, грустно… тоже мне песня.– Очень хорошая песня, – удивился Янка. – Ольга Петровна говорит, что в ней настроение выражается…– Ладно, настроение… – перебил его Генька. – У меня, например, сейчас совсем другое настроение.– Какое другое?– Сказать по секрету? – Генька наклонился к Янке и, горячо дыша, зашептал в самое ухо: – На рыбалку смотаться. Мне наш матрос рассказывал, сейчас щук по мелководью – прямо тучи. У самого берега. Взять бы острогу – и утречком на луг.В глазах у Янки блеснул огонек, но тут же погас.– Как на луг? Кругом мины и охранение. Приведут к командиру, тогда сам знаешь, а на том берегу фрицы, заметить могут.– Проберемся, – шептал Генька, – я знаю как. Мы же сами помогали мины ставить. Нам только до кузницы и по каналу, там совсем-совсем незаметно. А щуки во какие! Наверняка штук двадцать, не меньше, вытащим.– Если бы, когда потемнеет…– Когда стемнеет, щуки уйдут, – горячился Генька. – Скажи, что ты просто боишься!Это задело Янку. Он был моложе своего друга на полтора года и тянулся за ним как за старшим.– Ты думаешь, проберемся? – спросил Янка, неторопливо поднимаясь. Генька вскочил.– С закрытыми глазами пройдем. Я уже острогу приготовил. Тут от одного рыбака осталась, да все боялся, что ты струсишь.– Ну что ты… Тоже нашел трусливого! – презрительно усмехнувшись, ответил Янка и стал разматывать бинт на левой руке.– Все еще болит? – спросил Генька.– Нет, просто от командира скрывал, – прошептал Янка, словно боялся, что кто-нибудь подслушает его. – С меня матрос слово взял, чтобы раньше времени не показывал…– А у меня сильно жгло, теперь ничего, – храбро заявил Генька. Расстегнув рубаху и прижав подбородок к груди, он посмотрел на свою грудь, где на воспаленной коже выступали синие точки недавно сделанной татуировки – звезда и якорь.Янка разглядывал свою руку. В треугольнике, между большим и указательным пальцами, синие точки изображали соловушку.Когда Янка прижимал большой палец к указательному, соловушка как бы складывал крылья; когда же отводил, – птичка словно собиралась вспорхнуть.– Здорово получилось! – одобрил Генька.Недавно они подружились с молодым солдатом из вновь прибывшей части. Солдат был необыкновенно веселый, слыл храбрецом и мастером маскировки, а главное, он обладал несомненным талантом звукоподражателя и фокусника. Под большим «секретом» солдат признался ребятам, что в пехоту он попал случайно, по ошибке военкомата; истинное же его призвание – флот. В доказательство он показал руки и грудь, пестревшие якорями, звездами, серпом и молотом, русалкой и пробитым стрелою сердцем. Недаром все называли его «матрос» и редко по фамилии – Ивакин. Генька давно решил сделать себе какую-нибудь татуировку и однажды поделился с матросом. Вслед за Генькой и Янка с такой же просьбой обратился к солдату.– Смелых бог метит, – шутил матрос, накалывая рисунки. Затем добавил: – Теперь вы не мальчики, а мужи!..
На рассвете солдат Ивакин лежал в сырой канаве, подстелив под себя старый ватник, укрывшись сухими стеблями камыша. Он лежал почти у самой реки, на другой стороне которой виднелись две деревянные вышки и врытые стоймя, отесанные бревна ограды, напоминавшие древний русский острог. За оградой – немецкий гарнизон.Уже три дня на обоих берегах было тихо. Редкие донесения, с трудом добываемые с того берега, говорили о том, что противник не собирается переходить в контратаку. Прошла еще ночь, наступил четвертый день.Острый глаз «матроса» начал уставать от однообразия чуть дымящейся туманом реки, тускло желтевшего косогора на том берегу и голых кустов у воды.«Матрос» уже стал развлекать себя воспоминаниями, когда в самом уголке поля зрения словно бы что-то мелькнуло. Рассчитывая каждое движение, боец осторожно повернулся направо и застыл.Невдалеке темнели развалины старой кузницы, торчали столбики заграждения и белели лысины задержавшегося снега. Ивакин решил, что, вероятно, мелькнула малая птичка или проскочил заяц…А Генька и Янка ползли, прижавшись к земле, вдоль небольшого углубления за кузницей. Они добрались до сточной канавы, идущей к самой реке, и тут, уже на корточках, достигли кустов ивняка. Теперь оставалось только спуститься с бугра и под берегом выйти в ложбину за толстыми, обожженными ветлами. Янка было туда и направился, но Генька схватил его за руку.– С ума сошел… Не помнишь? – зашипел он. – Смотри! – Рукояткой остроги Генька показал на маленькие, едва заметные, холмики мокрой земли и прошлогодних листьев. Он потянул застывшего Янку левее, к черневшей воронке от разрыва снаряда.Река была рядом. Охранение оставалось позади. От Ивакина мальчиков скрывали деревья и высокий берег, от немцев – уходящий вправо косогор на изгибе реки и высокие груды беспорядочно сваленных выкорчеванных пней. Мальчики осторожно выглянули из-за края воронки.Прямо перед ними на небольшом, залитом водой лугу стояла группа деревьев. Дальше, в тумане, глухо шумела речка, и за ней виднелся только шпиль крыши сторожевой вышки.– Вон где фрицы, – прошептал Генька, ткнув в сторону шпиля.– Угу, – согласился Янка, – они-то нас не увидят…– И свои тоже, давай за коряги! – решительно скомандовал Генька.Наконец рыболовы были у цели. Янка первый заметил, как стайка щук вошла в луговую бухту. Матерая щука медленно двигалась по травянистой мели. Вокруг теснилась ее нетерпеливая свита.Не отрывая глаз от щук, Янка протянул руку за острогой. Но Генька уже увидел рыбу и сильно метнул трезубец. Самцы брызнули в стороны, заметались, и Янка, вскочив чуть не по калена в закипевшую воду, неожиданно, просто руками выбросил одного молочника на берег.Генька высоко поднял острогу. На ее зубцах билась большая щука.– Ох и ну! – вскрикнул Янка, отбрасывая молочника подальше на песок, и, сняв сапоги, вылил из них воду. Глаза рыболовов горели удачей.– Говорил я, набьем сколько хочешь!– А я, знаешь, прямо руками… Гляжу, крутится, я хвать сразу!..– Ладно, давай пока обсушись, а потом ты острогой, а я руками попробую, – предложил Генька, снимая рубаху и кладя в нее, как в мешок, рыбу.Мальчики перебежали к другой бухте, к третьей… наконец, тихо подкравшись, увидели…Генька хотел сразу метнуть острогу, но Янка удержал его, жестами объяснив, что сначала надо закрыть выход назад из бухты в реку. Он шагнул в воду. Все же узкое горло бухты было шире его сапог, и Янке пришлось, опустившись на корточки, отгонять рыбу руками.Генька метал острогу, как копье. Иногда на ее зубцах трепетала добыча. Обезумевшие щуки бились о Янкины голенища и редко, но прорывались на волю.Холодная вода обжигала ноги и руки. Стоять в ней было трудно. Янка начал дрожать. Генька взглянул на него и приказал:– Хватит, выходи!Оба бросились собирать судорожно прыгающих на песке рыб. Генькина рубаха тяжелела и раздувалась. Ребята ничего не слышали, ничего не видели, кроме скользких, пахнущих тиной, гибких хищников… И вдруг Янка увидел, что рубаха, наполненная рыбой, выскользнула из Генькиных рук, а сам Генька, как-то смешно выпучив глаза и раскрыв рот, смотрит на Янку. Нет, не на Янку, куда-то мимо… Янка оглянулся.В нескольких шагах от рыбаков, прислонившись спиной к стволу дерева, стоял немецкий унтер. Он одним движением пальца, молча звал к себе. Позади унтера, также прижавшись к деревьям, оглядывались трое солдат с автоматами. На воде покачивалась широкая плоскодонка с большими, обмотанными тряпьем уключинами.Унтер сделал нетерпеливый жест и поднял револьвер. Мальчики шагнули к нему. Вода захлюпала под их одеревеневшими ногами, унтер зашипел, поднес палец к губам, и мальчики послушно сдержали движения, осторожно поднимая ноги и медленно погружая их в воду.Унтер улыбнулся, продолжая молча манить к себе. Один из солдат, отделившись от дерева, добежал до Генькиной рубахи и с воровской ловкостью запихал в нее выпавшую рыбу. Два других схватили Янку и Геньку, зажали им рты, быстро скрутили руки и бросили на дно лодки. Сверху прыгнул тяжелый унтер.«Матросу» давно уже казалось, будто за косогором, там, где кончается первое минное поле, плещет вода. Может, рыба жирует?Сгустившийся, как всегда к концу утра, туман на реке сокращал видимость и глушил звуки. Но тут донесся характерный шумок, словно кто грухает веслами в лодке.Ивакин быстро пополз к кузнице. Отсюда ему открылась река вдоль всего поворота и… на реке лодка. Он увидел ее уже далеко от берега. Лодка косо шла по течению. Шла бесшумно и быстро. Еще можно было стрелять. «Матрос» успел разглядеть трех человек. Один – на корме и двое – на веслах, но формы не различил. Лодка шла от нашего берега. А вдруг это свои, разведчики? Пока он раздумывал, лодка скрылась в протоке, среди лозняка. В бинокль «матрос» осмотрел берег. Следы солдатских сапог на мокром песке, чей-то ремень и, кажется, острога… Неужели фрицы приплывали и не напоролись на мины? Нет, видно, это наши рискнули пощупать в тумане тот берег……Мальчиков привели к высокой острожной изгороди. Вокруг были свеженарытые ямы, в которых копошились грязные оборванные солдаты. Солдаты прекратили работу и молча, равнодушными глазами смотрели на дрожащих пленников.Генька подумал: «Зачем они роют эти ямы? Это пулеметные гнезда или могилы? Может, для нас?» Подумав так, он вдруг почувствовал, что уже больше не страшно.Янку трясло, как под холодным дождем. Внутри плотно огороженного двора они ждали, пока унтер сходил в длинное, деревянное строение и вернулся оттуда с долговязым, лысеющим офицером. Оседлав толстый обрубок бревна, долговязый заговорил довольно чисто по-русски:– Здравствуйте, пионеры. Много в этот река рыбы?Солдат положил перед ним рубаху со щуками.– О, я вижу, дело не плохо! Но мы просили вас для другой дело. Идите сюда.Мальчики стояли насупившись, исподлобья глядя на офицера, старающегося казаться ласковым. Унтер подтолкнул их. Долговязый соскользнул с бревна, присел на корточки и развязал окостеневшие, холодные руки ребят. Выпрямившись, глядя сверху вниз, он спросил:– У вас есть папа и мама?– Нет, – дрогнувшим голосом ответил Янка. Генька толкнул его ногой. Офицер это заметил и, бросив насмешливый взгляд на Геньку, обнял Янку за плечи.– Твой братишка думает не хорошо. Я буду вам папа и мама, вот получай, – он вытащил из кармана горсть конфет в цветных бумажках и сунул их в руку Янке, – бери, это сладко.Янка сказал:– Спасибо… – и оглянулся на Геньку. Тот стиснул зубы.– Я буду дать тебе еще много, – продолжал офицер, – а ты только скажи, как вы пришли на река?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23