Он менял повелителя, не меняя своего состояния. Вероломный Мармон подписал с Шварценбергом договор и передал в его распоряжение шестую дивизию, которая защищала императора и Фонтенбло. Талейран с успехом агитировал в пользу Бурбонов. Нейпперг запрещал Марии Луизе ехать к Наполеону в Фонтенбло. Армия была все так же предана императору, но начальники изменили ему. Маршалы, желая прежде всего сохранить свои посты, богатства и добиться милости Бурбонов, которым очень покровительствовали русские, пруссаки, австрийцы и англичане, начали поговаривать о том, что Наполеон должен отказаться от престола.
Союзникам не хотелось, чтобы Франция имела регентшей Марию Луизу и на троне маленького Римского короля, так как за их спинами империей управлял бы все тот же Наполеон. Симпатии неприятеля склонялись на сторону Людовика Восемнадцатого.
4 апреля Наполеон собрал офицеров и унтер-офицеров и обратился к ним с речью.
– Солдаты, – сказал он, – неприятель хозяйничает в Париже, нужно прогнать его. Недостойные французы, бывшие эмигранты, которым мы по слабости простили, действуют заодно с иностранцами и мечтают о белой кокарде. Трусы! Они поплатятся за свое новое преступление. Поклянемся победить или умереть и отомстить за оскорбление, нанесенное нашему оружию и отечеству.
– Клянемся, что отомстим врагам! – в один голос воскликнули храбрые офицеры.
Но маршалы Удино, Ней и Макдональд убедили Лефевра, что нужно представить Наполеону все опасности, все бедствия, какие может вызвать новая война, да еще в самом Париже.
Император терпеливо выслушал своих маршалов и затем спросил Лефевра, желает ли он служить под начальством Бурбонов.
– Я старый республиканец, – ответил маршал, – и ненавижу белую кокарду. Я не стану служить под начальством тех принцев, которых нам навязывают казаки. Но сенат, народ, весь свет требует мира, ваше величество. У моих товарищей, может быть, имеются какие-нибудь личные интересы, у меня же их нет. Я очень предан вам, ваше величество, но начинаю думать так же, как и другие, что нам необходим мир.
– Следовательно, я служу препятствием для мира? – воскликнул Наполеон, совершенно уничтоженный замечанием верного маршала.
Это было нравственное поражение, более чувствительное, чем все военные бедствия.
– Твоя жена не говорила бы так, – заметил он Лефевру, после чего, не сказав более ни слова, повернулся спиной к своим маршалам, поколебленным изменой Мармона, и заперся у себя в комнате.
XXI
В этот скорбный момент Наполеон испил до дна всю чашу страданий. В этой комнате, в Фонтенбло, он пережил все унижения, все страдания, испытанные на острове Эльба, при Ватерлоо и на острове Святой Елены.
Его фельдмаршалы, его друзья и товарищи не желали более продолжать борьбу, им наскучила боевая жизнь. Бурбоны обеспечивали им мирную, покойную жизнь в их богатых владениях, и они предпочли новых повелителей своему старому, который сулил в перспективе только славу и новые сражения. Они пресытились и утомились славой и битвами. Они твердо решили покончить с войной и ради Достижения этой цели, не колеблясь, готовы были избавиться от него.
Великий побежденный невыразимо страдал от этой перемены в настроении тех людей, которые до сих пор послушно следовали за ним повсюду в Европе, принимая Участие во всех битвах. Он не находил более опоры, не знал, кому довериться.
Он стал опасаться военного переворота. Презренный генерал Субори, старинный друг Моро, запятнал себя участием в измене Мармона, он поспешил привести в исполнение договор, заключенный герцогом Рагузским с князем Шварценбергом, и ввел в Версаль 6-й корпус, открыв для неприятеля Эсон и Фонтенбло. Наполеон чувствовал, что повсюду ему изменили, и не знал, на что решиться: продолжать ли борьбу или же отказаться, отречься от престола? Мысль о сыне заставила его принять решение: отречься в пользу Римского короля и регентство вручить Марии Луизе.
Все маршалы, за исключением Удино, не любили Бурбонов и были бы рады такому исходу, который принес бы мир и вместе с тем сохранил бы империю.
– Да, ради моего сына, ради моей жены я должен сложить свою шпагу и отказаться от всего! – с усилием пробормотал Наполеон и, вынув из кармана портрет Марии Луизы, поцеловал его.
В этот момент вошел камердинер Наполеона, единственный человек, имевший право входа в подобные минуты. и доложил ему, что в Фонтенбло приехала дама, которая желает видеть императора.
Наполеон по описанию камердинера догадался, кто могла быть эта особа, несколько поколебался, но затем отдал приказание проводить к нему посетительницу.
Вошла графиня Валевская, радостная, трепещущая, и со слезами бросилась в объятия императора.
Это была красавица-полька, которую из политических соображений свели с Наполеоном во время войны 1809 года. Красавица-графиня отдалась Наполеону из патриотизма, испытывая вначале только страх перед ним, но затем она воспылала к нему глубокой страстью. Плодом этой связи явился сын, о судьбе которого Наполеон позаботился. Это была единственная женщина, которая действительно искренне любила Наполеона.
Графиня Валевская примчалась в Фонтенбло, чтобы утешить своего возлюбленного и предложить сопровождать его в какое угодно изгнание, которое придумают для него мстительные монархи. Из первых же слов императора она поняла, что он не отдавал себе отчета, насколько велико его несчастье. Наполеон говорил ей об измене Мармона, очевидно не зная ничего остального.
– О, люди, люди! – воскликнул он. – Мои маршалы говорят с негодованием о Мармоне и стыдились бы быть с ним заодно; а между тем им досадно, что он опередил их на пути к счастью, и они охотно стяжали бы при помощи Бурбонов такие же титулы.
– Мармон был вашим другом, и понятно, что его неблагодарность, жертвой которой вы стали, должна очень огорчить вас, – с нежностью заметила графиня. – Но, увы, есть нечто худшее! – произнесла она со сдержанным вздохом.
Однако Наполеон был слишком занят своими мыслями, он не заметил ни замешательства, ни скрытого смысла слов графини, он продолжал:
– Этого Мармона я любил, как собственное дитя! Как часто мне приходилось защищать его перед его товарищами, которые не ценили его ума, а судили только по тому, как он проявлялся на поле сражения. Я сделал его маршалом и герцогом исключительно из расположения к нему, снисходя к воспоминаниям детства, и, должен сознаться, я доверял ему. Он был, быть может, единственным человеком, в расположение которого я верил; но тщеславие, слабость, честолюбие погубили его. О себе я уже не думаю, поверьте мне, моя карьера кончена или близка к тому. Наконец, какая охота мне управлять людьми, которым я стал в тягость и которые спешат отдаться другим? – Он сделал жест отчаяния; и, расхаживая по комнате большими шагами, продолжал: – О себе я не думаю, но Франция… Ужасно оставить ее в таком состоянии, без определенных, хорошо защищаемых границ, между тем как она имела такие прекрасные! Мне хотелось сделать Францию обширной, а между тем я оставляю ее маленькой! Вот что самое ужасное во всех тех унижениях, которые довелось мне пережить! – Затем, возвращаясь снова к мысли о своих маршалах, он воскликнул: – Ах, если бы эти глупцы не покинули меня, в двадцать четыре часа я восстановил бы величие Франции. Верьте мне, что союзники, сохраняя свое настоящее положение, то есть имея меня перед лицом, а за спиною Париж, были бы погублены! Если бы они, избегая опасности, покинули Париж, они уже никогда не вернулись бы туда обратно. Одно их выступление против меня было бы уже огромным поражением. Этот злосчастный Мармон помешал такому прекрасному исходу! Теперь я не знаю, что предпринять?
– Вы не можете продолжать эту отчаянную борьбу.
– Я мог бы! Можно было бы созвать на помощь крестьян. Я убежден, что крестьяне из Лотарингии, Шампани, Бургундии, со всех сторон возьмутся за оружие и разгромят отдельные отряды. Наконец, население Парижа могло бы навести ужас на неприятеля. Продолжительная борьба.
– Какое значение может иметь решение этих негодяев!
– Русский император и король Прусский призвали Бурбонов, которых им представил Талейран. Теперь уже царствует Людовик Восемнадцатый.
– Нет еще! А что же хотят сделать со мной?
– Вы удаляетесь в ссылку на остров Эльба.
– На остров Эльба! Напротив Италии, поблизости от берегов Франции; оттуда легко возвратиться! – вполголоса произнес Наполеон и тотчас же прибавил: – От меня скрыли эти известия. Впрочем, это неважно! Я был готов на все, даже на смерть! Но мой сын, императрица? Они последуют за мной на остров Эльба? Отвечайте же! Отчего вы молчите?
Графиня закрыла лицо руками и плакала, не будучи в состоянии произнести ни слова. Наконец она воскликнула:
– Нет, ваш сын и императрица не будут с вами. Римский король уже разлучен с матерью. Он находится на пути к Вене, к Шенбруннскому дворцу; он получил звание принца Пармского и будет воспитываться при австрийском дворе.
– Мой сын станет немецким герцогом! А моя жена? Она будет со мной, я жду ее. Я удивлен, что ее нет еще до сих пор в Фонтенбло. Где она?
– Не ждите императрицу! Она не любит вас. Она никогда не вернется к вам! Императрица выразила желание отправиться на воды к Экс-ле-Бен. Она встречалась со своим отцом в Гробуа, а оттуда отправилась в Экс.
– А кто сопровождает ее? – спросил Наполеон с дрожью в голосе, как бы боясь услышать ответ на свой вопрос.
– Граф Нейпперг!
Глухой стон, подобный хрипению раненого животного, вырвался из груди Наполеона, и, как сраженный громом, он без чувств упал на диван.
Увидев, как император упал, испуганная графиня позвонила. Прибежали камердинер и дежурный офицер, но Наполеон отослал их.
Умоляющим голосом графиня Валевская спросила:
– Разве и я должна удалиться?
– Да, мне необходимо побыть одному! – глухо ответил Наполеон.
– Могу я подождать, пока вам угодно будет снова принять меня? – спросила бедная удрученная женщина.
– Да, да, – ответил император, по-видимому приходя в себя.
Графиня поклонилась и вышла.
Она бросилась на скамейку в передней и всю ночь проплакала в ожидании, что император велит позвать ее. Не получив до рассвета никакого приказания и поняв, что молчание любимого человека означает окончательное прощание, она удалилась разбитая, униженная, огорченная.
Пораженный словами графини Валевской об измене Марии Луизы, Наполеон пришел к ужасному решению. Все рушилось вокруг него. Трона он лишился, его маршалы покинули его, его сын превратился в немецкого принца, жена при злорадном соучастии Европы и с одобрения родного отца бросилась в объятия графа Нейпперга, презренного соперника, отныне восторжествовавшего. Ему остался один исход, одна доступная радость: смерть!
И вот Наполеон в припадке отчаяния прибегнул к содействию этой великой освободительницы в несчастье.
Во время кампании в России по его требованию доктор Эйван дал ему смертельную дозу опиума, заключив этот яд в гнездо перстня, который Наполеон всегда носил на пальце. Император запасся этим ядом, чтобы не попасть живым в руки казаков.
Теперь Наполеон решил отравиться не только с целью избавиться от унижения и страданий в изгнании, но также чтобы избавиться от мучительного горя, которое ему причиняли пленение его сына и неверность жены.
Наполеон решил умереть и, быстро открыв перстень, проглотил его содержимое.
Но яд не произвел смертельного действия оттого ли, что он слишком долго содержался в перстне, или, быть может, доза была недостаточно сильна для такой могучей натуры, какой обладал Наполеон.
Всю ночь он провел в ужасной агонии. Наутро открылась рвота, после чего ему стало легче.
Коленкур, войдя в комнату, был поражен исказившимся лицом своего повелителя, корчившегося в муках.
Позвали доктор Эйвана.
Наполеон требовал нового яда, так как выдохшегося количества оказалось недостаточно. Доктор отказался дать.
– Ах, как трудно умереть, – пробормотал император, – между тем на поле сражения это так легко! Ах, отчего я не умер при Арси-сюр-Об!
Коленкур и доктор Эйван ухаживали за ним; к полудню Наполеон был уже в состоянии подняться и выйти.
Наполеон снова овладел собой и, направляясь в зал, где назначен был прием маршалов, созванных к известному часу, с настойчивостью повторял про себя:
– Остров Эльба, остров Эльба! Я буду жить! Так нужно! – Затем обращаясь к Коленкуру, он сказал: – Еще есть смысл жить!
Без сомнения, он, еще не отправившись на остров Эльба, думал уже о том, как будет возвращаться оттуда; настолько его ум быстро опережал время и пространство.
– Вы, Коленкур, позаботьтесь о моем семействе, – сказал он, – что же касается меня, то я ни в чем не нуждаюсь. Если мне дадут пенсию инвалида, и того довольно!
Он сел за стол и твердым, обычным малоразборчивым почерком написал на бумаге несколько строк. Затем он велел позвать своих маршалов.
Они вошли поодиночке, опустив головы, плохо скрывал замешательство.
Наполеон молчал некоторое время, как бы коварно наслаждаясь их беспокойством. Наконец он произнес:
– Господа, успокойтесь! Ни вы, ни армия не будут больше проливать кровь! Я согласен на отречение без всяких условий. Я желал в интересах моих и моего семейства упрочить престолонаследование за моим сыном. Полагаю, что такое решение было бы даже выгоднее для вас, чем для меня, так как вы имели бы правительство, соответствующее вашему происхождению, вашим вкусам, вашим интересам. Несколько часов тому назад это было еще невозможно, но недостойная измена лишила вас положения, которое я считал выгодным для вас. Не будь измены шестого корпуса, мы могли бы добиться многого, мы могли бы восстановить Францию. Но случилось иначе! Я подчиняюсь своей участи, а вы подчинитесь своей. Покоритесь и живите под властью Бурбонов. Вы жаждали отдыха и получите его. Мы же были поколением, не созданным для отдыха. Мир, которого вы желали, уготовит вам пуховики, которых вы не имели бы на бивуаках во время войны. Вот мое отречение!
Затем при глубоком волнении присутствующих Наполеон громким и внятным голосом прочитал бумагу, которую держал в руках во время своей речи, обращенной к маршалам:
– «Союзные державы объявили, что Наполеон является единственным препятствием для водворения мира в Европе. Император Наполеон, верный своим клятвам, объявляет, что отрекается как для себя, так и для своих наследников, от престолов Франции и Италии, потому что нет такой жертвы, не исключая даже своей жизни, которую он не был бы готов принести в интересах благоденствия Франции».
Свершилось. Франция переменила правительство, маршалы готовились поменять кокарды.
Один только Лефевр не согласился служить Бурбонам и ворча удалился в свой замок Комбо. Остальные поспешили засвидетельствовать свое благорасположение императору Александру, прусскому королю, Талейрану, графу д'Артуа. Что касается изменника Мармона, то его за услугу осыпали любезностями пруссаки, русские, австрийцы, англичане. Бурбоны наградили его милостями.
* * *
Когда об измене Мармона стало известно в Париже, храбрецы и патриоты пришли в негодование. В рядах защитников Парижа раздавались крики отчаяния и самых ужасных угроз.
Около девяти часов вечера в пороховой склад явился сопровождаемый двумя или тремя товарищами какой-то человек высокого роста, вооруженный, совершенно черный от дыма и пыли, и потребовал смотрителя склада майора Мальяр де Лекура. Смотритель явился. Неизвестный человек приставил пистолет к его горлу, требуя, чтобы тот проводил его в пороховой погреб. Этот человек был ла Виолетт, которого патриотический пыл привел к чудовищному решению. Пороховой склад в Гренеле содержал 245 000 килограммов пороха, 28 000 пушечных зарядов и 5 миллионов боевых патронов. У ла Виолетта было намерение поджечь погреба.
Треть Парижа взлетела бы на воздух. Ла Виолетт рассчитывал похоронить под обломками почти всю неприятельскую армию и, воспользовавшись ужасом и разгромом, дать возможность победоносным патриотам пойти навстречу Наполеону.
Майор Мальяр де Лекур, дрожа от страха, готов был выдать ключи от склада, как вдруг раздался выстрел и раненый ла Виолетт упал на землю.
Выстрел шел из рядов так называемых патриотов, привлеченных сборищем людей и странной манерой ла Виолетта, размахивавшего огромной дубиной, как будто он предводительствовал полком гренадеров, идущих на приступ. Тот, кто выстрелил и таким образом помешал выполнению этого ужасного проекта, оказалось, стоял прислонясь к дверям магазина, решив искать в нем убежища.
Сбежалась магазинная стража, а товарищи, сопровождавшие ла Виолетта, в испуге разбежались.
Мальяр де Лекур стал пожимать руку своему спасителю.
– О, какую услугу вы оказали нации и вашим законным властителям! – сказал майор, приверженец королевской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Союзникам не хотелось, чтобы Франция имела регентшей Марию Луизу и на троне маленького Римского короля, так как за их спинами империей управлял бы все тот же Наполеон. Симпатии неприятеля склонялись на сторону Людовика Восемнадцатого.
4 апреля Наполеон собрал офицеров и унтер-офицеров и обратился к ним с речью.
– Солдаты, – сказал он, – неприятель хозяйничает в Париже, нужно прогнать его. Недостойные французы, бывшие эмигранты, которым мы по слабости простили, действуют заодно с иностранцами и мечтают о белой кокарде. Трусы! Они поплатятся за свое новое преступление. Поклянемся победить или умереть и отомстить за оскорбление, нанесенное нашему оружию и отечеству.
– Клянемся, что отомстим врагам! – в один голос воскликнули храбрые офицеры.
Но маршалы Удино, Ней и Макдональд убедили Лефевра, что нужно представить Наполеону все опасности, все бедствия, какие может вызвать новая война, да еще в самом Париже.
Император терпеливо выслушал своих маршалов и затем спросил Лефевра, желает ли он служить под начальством Бурбонов.
– Я старый республиканец, – ответил маршал, – и ненавижу белую кокарду. Я не стану служить под начальством тех принцев, которых нам навязывают казаки. Но сенат, народ, весь свет требует мира, ваше величество. У моих товарищей, может быть, имеются какие-нибудь личные интересы, у меня же их нет. Я очень предан вам, ваше величество, но начинаю думать так же, как и другие, что нам необходим мир.
– Следовательно, я служу препятствием для мира? – воскликнул Наполеон, совершенно уничтоженный замечанием верного маршала.
Это было нравственное поражение, более чувствительное, чем все военные бедствия.
– Твоя жена не говорила бы так, – заметил он Лефевру, после чего, не сказав более ни слова, повернулся спиной к своим маршалам, поколебленным изменой Мармона, и заперся у себя в комнате.
XXI
В этот скорбный момент Наполеон испил до дна всю чашу страданий. В этой комнате, в Фонтенбло, он пережил все унижения, все страдания, испытанные на острове Эльба, при Ватерлоо и на острове Святой Елены.
Его фельдмаршалы, его друзья и товарищи не желали более продолжать борьбу, им наскучила боевая жизнь. Бурбоны обеспечивали им мирную, покойную жизнь в их богатых владениях, и они предпочли новых повелителей своему старому, который сулил в перспективе только славу и новые сражения. Они пресытились и утомились славой и битвами. Они твердо решили покончить с войной и ради Достижения этой цели, не колеблясь, готовы были избавиться от него.
Великий побежденный невыразимо страдал от этой перемены в настроении тех людей, которые до сих пор послушно следовали за ним повсюду в Европе, принимая Участие во всех битвах. Он не находил более опоры, не знал, кому довериться.
Он стал опасаться военного переворота. Презренный генерал Субори, старинный друг Моро, запятнал себя участием в измене Мармона, он поспешил привести в исполнение договор, заключенный герцогом Рагузским с князем Шварценбергом, и ввел в Версаль 6-й корпус, открыв для неприятеля Эсон и Фонтенбло. Наполеон чувствовал, что повсюду ему изменили, и не знал, на что решиться: продолжать ли борьбу или же отказаться, отречься от престола? Мысль о сыне заставила его принять решение: отречься в пользу Римского короля и регентство вручить Марии Луизе.
Все маршалы, за исключением Удино, не любили Бурбонов и были бы рады такому исходу, который принес бы мир и вместе с тем сохранил бы империю.
– Да, ради моего сына, ради моей жены я должен сложить свою шпагу и отказаться от всего! – с усилием пробормотал Наполеон и, вынув из кармана портрет Марии Луизы, поцеловал его.
В этот момент вошел камердинер Наполеона, единственный человек, имевший право входа в подобные минуты. и доложил ему, что в Фонтенбло приехала дама, которая желает видеть императора.
Наполеон по описанию камердинера догадался, кто могла быть эта особа, несколько поколебался, но затем отдал приказание проводить к нему посетительницу.
Вошла графиня Валевская, радостная, трепещущая, и со слезами бросилась в объятия императора.
Это была красавица-полька, которую из политических соображений свели с Наполеоном во время войны 1809 года. Красавица-графиня отдалась Наполеону из патриотизма, испытывая вначале только страх перед ним, но затем она воспылала к нему глубокой страстью. Плодом этой связи явился сын, о судьбе которого Наполеон позаботился. Это была единственная женщина, которая действительно искренне любила Наполеона.
Графиня Валевская примчалась в Фонтенбло, чтобы утешить своего возлюбленного и предложить сопровождать его в какое угодно изгнание, которое придумают для него мстительные монархи. Из первых же слов императора она поняла, что он не отдавал себе отчета, насколько велико его несчастье. Наполеон говорил ей об измене Мармона, очевидно не зная ничего остального.
– О, люди, люди! – воскликнул он. – Мои маршалы говорят с негодованием о Мармоне и стыдились бы быть с ним заодно; а между тем им досадно, что он опередил их на пути к счастью, и они охотно стяжали бы при помощи Бурбонов такие же титулы.
– Мармон был вашим другом, и понятно, что его неблагодарность, жертвой которой вы стали, должна очень огорчить вас, – с нежностью заметила графиня. – Но, увы, есть нечто худшее! – произнесла она со сдержанным вздохом.
Однако Наполеон был слишком занят своими мыслями, он не заметил ни замешательства, ни скрытого смысла слов графини, он продолжал:
– Этого Мармона я любил, как собственное дитя! Как часто мне приходилось защищать его перед его товарищами, которые не ценили его ума, а судили только по тому, как он проявлялся на поле сражения. Я сделал его маршалом и герцогом исключительно из расположения к нему, снисходя к воспоминаниям детства, и, должен сознаться, я доверял ему. Он был, быть может, единственным человеком, в расположение которого я верил; но тщеславие, слабость, честолюбие погубили его. О себе я уже не думаю, поверьте мне, моя карьера кончена или близка к тому. Наконец, какая охота мне управлять людьми, которым я стал в тягость и которые спешат отдаться другим? – Он сделал жест отчаяния; и, расхаживая по комнате большими шагами, продолжал: – О себе я не думаю, но Франция… Ужасно оставить ее в таком состоянии, без определенных, хорошо защищаемых границ, между тем как она имела такие прекрасные! Мне хотелось сделать Францию обширной, а между тем я оставляю ее маленькой! Вот что самое ужасное во всех тех унижениях, которые довелось мне пережить! – Затем, возвращаясь снова к мысли о своих маршалах, он воскликнул: – Ах, если бы эти глупцы не покинули меня, в двадцать четыре часа я восстановил бы величие Франции. Верьте мне, что союзники, сохраняя свое настоящее положение, то есть имея меня перед лицом, а за спиною Париж, были бы погублены! Если бы они, избегая опасности, покинули Париж, они уже никогда не вернулись бы туда обратно. Одно их выступление против меня было бы уже огромным поражением. Этот злосчастный Мармон помешал такому прекрасному исходу! Теперь я не знаю, что предпринять?
– Вы не можете продолжать эту отчаянную борьбу.
– Я мог бы! Можно было бы созвать на помощь крестьян. Я убежден, что крестьяне из Лотарингии, Шампани, Бургундии, со всех сторон возьмутся за оружие и разгромят отдельные отряды. Наконец, население Парижа могло бы навести ужас на неприятеля. Продолжительная борьба.
– Какое значение может иметь решение этих негодяев!
– Русский император и король Прусский призвали Бурбонов, которых им представил Талейран. Теперь уже царствует Людовик Восемнадцатый.
– Нет еще! А что же хотят сделать со мной?
– Вы удаляетесь в ссылку на остров Эльба.
– На остров Эльба! Напротив Италии, поблизости от берегов Франции; оттуда легко возвратиться! – вполголоса произнес Наполеон и тотчас же прибавил: – От меня скрыли эти известия. Впрочем, это неважно! Я был готов на все, даже на смерть! Но мой сын, императрица? Они последуют за мной на остров Эльба? Отвечайте же! Отчего вы молчите?
Графиня закрыла лицо руками и плакала, не будучи в состоянии произнести ни слова. Наконец она воскликнула:
– Нет, ваш сын и императрица не будут с вами. Римский король уже разлучен с матерью. Он находится на пути к Вене, к Шенбруннскому дворцу; он получил звание принца Пармского и будет воспитываться при австрийском дворе.
– Мой сын станет немецким герцогом! А моя жена? Она будет со мной, я жду ее. Я удивлен, что ее нет еще до сих пор в Фонтенбло. Где она?
– Не ждите императрицу! Она не любит вас. Она никогда не вернется к вам! Императрица выразила желание отправиться на воды к Экс-ле-Бен. Она встречалась со своим отцом в Гробуа, а оттуда отправилась в Экс.
– А кто сопровождает ее? – спросил Наполеон с дрожью в голосе, как бы боясь услышать ответ на свой вопрос.
– Граф Нейпперг!
Глухой стон, подобный хрипению раненого животного, вырвался из груди Наполеона, и, как сраженный громом, он без чувств упал на диван.
Увидев, как император упал, испуганная графиня позвонила. Прибежали камердинер и дежурный офицер, но Наполеон отослал их.
Умоляющим голосом графиня Валевская спросила:
– Разве и я должна удалиться?
– Да, мне необходимо побыть одному! – глухо ответил Наполеон.
– Могу я подождать, пока вам угодно будет снова принять меня? – спросила бедная удрученная женщина.
– Да, да, – ответил император, по-видимому приходя в себя.
Графиня поклонилась и вышла.
Она бросилась на скамейку в передней и всю ночь проплакала в ожидании, что император велит позвать ее. Не получив до рассвета никакого приказания и поняв, что молчание любимого человека означает окончательное прощание, она удалилась разбитая, униженная, огорченная.
Пораженный словами графини Валевской об измене Марии Луизы, Наполеон пришел к ужасному решению. Все рушилось вокруг него. Трона он лишился, его маршалы покинули его, его сын превратился в немецкого принца, жена при злорадном соучастии Европы и с одобрения родного отца бросилась в объятия графа Нейпперга, презренного соперника, отныне восторжествовавшего. Ему остался один исход, одна доступная радость: смерть!
И вот Наполеон в припадке отчаяния прибегнул к содействию этой великой освободительницы в несчастье.
Во время кампании в России по его требованию доктор Эйван дал ему смертельную дозу опиума, заключив этот яд в гнездо перстня, который Наполеон всегда носил на пальце. Император запасся этим ядом, чтобы не попасть живым в руки казаков.
Теперь Наполеон решил отравиться не только с целью избавиться от унижения и страданий в изгнании, но также чтобы избавиться от мучительного горя, которое ему причиняли пленение его сына и неверность жены.
Наполеон решил умереть и, быстро открыв перстень, проглотил его содержимое.
Но яд не произвел смертельного действия оттого ли, что он слишком долго содержался в перстне, или, быть может, доза была недостаточно сильна для такой могучей натуры, какой обладал Наполеон.
Всю ночь он провел в ужасной агонии. Наутро открылась рвота, после чего ему стало легче.
Коленкур, войдя в комнату, был поражен исказившимся лицом своего повелителя, корчившегося в муках.
Позвали доктор Эйвана.
Наполеон требовал нового яда, так как выдохшегося количества оказалось недостаточно. Доктор отказался дать.
– Ах, как трудно умереть, – пробормотал император, – между тем на поле сражения это так легко! Ах, отчего я не умер при Арси-сюр-Об!
Коленкур и доктор Эйван ухаживали за ним; к полудню Наполеон был уже в состоянии подняться и выйти.
Наполеон снова овладел собой и, направляясь в зал, где назначен был прием маршалов, созванных к известному часу, с настойчивостью повторял про себя:
– Остров Эльба, остров Эльба! Я буду жить! Так нужно! – Затем обращаясь к Коленкуру, он сказал: – Еще есть смысл жить!
Без сомнения, он, еще не отправившись на остров Эльба, думал уже о том, как будет возвращаться оттуда; настолько его ум быстро опережал время и пространство.
– Вы, Коленкур, позаботьтесь о моем семействе, – сказал он, – что же касается меня, то я ни в чем не нуждаюсь. Если мне дадут пенсию инвалида, и того довольно!
Он сел за стол и твердым, обычным малоразборчивым почерком написал на бумаге несколько строк. Затем он велел позвать своих маршалов.
Они вошли поодиночке, опустив головы, плохо скрывал замешательство.
Наполеон молчал некоторое время, как бы коварно наслаждаясь их беспокойством. Наконец он произнес:
– Господа, успокойтесь! Ни вы, ни армия не будут больше проливать кровь! Я согласен на отречение без всяких условий. Я желал в интересах моих и моего семейства упрочить престолонаследование за моим сыном. Полагаю, что такое решение было бы даже выгоднее для вас, чем для меня, так как вы имели бы правительство, соответствующее вашему происхождению, вашим вкусам, вашим интересам. Несколько часов тому назад это было еще невозможно, но недостойная измена лишила вас положения, которое я считал выгодным для вас. Не будь измены шестого корпуса, мы могли бы добиться многого, мы могли бы восстановить Францию. Но случилось иначе! Я подчиняюсь своей участи, а вы подчинитесь своей. Покоритесь и живите под властью Бурбонов. Вы жаждали отдыха и получите его. Мы же были поколением, не созданным для отдыха. Мир, которого вы желали, уготовит вам пуховики, которых вы не имели бы на бивуаках во время войны. Вот мое отречение!
Затем при глубоком волнении присутствующих Наполеон громким и внятным голосом прочитал бумагу, которую держал в руках во время своей речи, обращенной к маршалам:
– «Союзные державы объявили, что Наполеон является единственным препятствием для водворения мира в Европе. Император Наполеон, верный своим клятвам, объявляет, что отрекается как для себя, так и для своих наследников, от престолов Франции и Италии, потому что нет такой жертвы, не исключая даже своей жизни, которую он не был бы готов принести в интересах благоденствия Франции».
Свершилось. Франция переменила правительство, маршалы готовились поменять кокарды.
Один только Лефевр не согласился служить Бурбонам и ворча удалился в свой замок Комбо. Остальные поспешили засвидетельствовать свое благорасположение императору Александру, прусскому королю, Талейрану, графу д'Артуа. Что касается изменника Мармона, то его за услугу осыпали любезностями пруссаки, русские, австрийцы, англичане. Бурбоны наградили его милостями.
* * *
Когда об измене Мармона стало известно в Париже, храбрецы и патриоты пришли в негодование. В рядах защитников Парижа раздавались крики отчаяния и самых ужасных угроз.
Около девяти часов вечера в пороховой склад явился сопровождаемый двумя или тремя товарищами какой-то человек высокого роста, вооруженный, совершенно черный от дыма и пыли, и потребовал смотрителя склада майора Мальяр де Лекура. Смотритель явился. Неизвестный человек приставил пистолет к его горлу, требуя, чтобы тот проводил его в пороховой погреб. Этот человек был ла Виолетт, которого патриотический пыл привел к чудовищному решению. Пороховой склад в Гренеле содержал 245 000 килограммов пороха, 28 000 пушечных зарядов и 5 миллионов боевых патронов. У ла Виолетта было намерение поджечь погреба.
Треть Парижа взлетела бы на воздух. Ла Виолетт рассчитывал похоронить под обломками почти всю неприятельскую армию и, воспользовавшись ужасом и разгромом, дать возможность победоносным патриотам пойти навстречу Наполеону.
Майор Мальяр де Лекур, дрожа от страха, готов был выдать ключи от склада, как вдруг раздался выстрел и раненый ла Виолетт упал на землю.
Выстрел шел из рядов так называемых патриотов, привлеченных сборищем людей и странной манерой ла Виолетта, размахивавшего огромной дубиной, как будто он предводительствовал полком гренадеров, идущих на приступ. Тот, кто выстрелил и таким образом помешал выполнению этого ужасного проекта, оказалось, стоял прислонясь к дверям магазина, решив искать в нем убежища.
Сбежалась магазинная стража, а товарищи, сопровождавшие ла Виолетта, в испуге разбежались.
Мальяр де Лекур стал пожимать руку своему спасителю.
– О, какую услугу вы оказали нации и вашим законным властителям! – сказал майор, приверженец королевской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19