Но нет ни малейшего сомнения, что мальтийскую победу он переживал и в чисто личном плане. Взбираясь во главе гренадеров на стены Ла-Валетты, а потом участвуя в переговорах о капитуляции с магистром фон Гомпешем, он не мог не думать о мальтийском приоре князе Ленинском и о своем дяде князе Антонии Сулковском, который в самые тяжелые дни лишил его командорской ренты. Взятие средиземноморской Ла-Валетты было какой-то сказочной расплатой за рыдзынско-варшавские унижения в детстве.
Да и война на африканском континенте началась для Сулковского в атмосфере волшебной сказки. После десятидневного следования от Мальты, во время которого снова удачно разминулись со сторожевыми эскадрами Нельсона, французский флот достиг египетского берега в пустынном месте, не слишком отдаленном от Александрии. В ночь на 1 июля на сушу высадился десант, на следующий день начался штурм города.
Первый вид «стобашенной Александрии» оживил в уме ученика рыдзынских пиаристов всю его историческую эрудицию. Позднее он писал в письме, что был «до последних пределов воображения взволнован… воспоминаниями о славном прошлом этого города, своей собственной ролью и романтическим зрелищем». За минуту до сражения он размышлял об Александре Македонском и о «необычайных обстоятельствах, которые заставили героев итальянских баталий пойти по его стопам».
При осаде Александрии он опять-таки отличился, продемонстрировав Бонапарту такое же искусство, как под Сан-Джорджио. Во главе штурмующих гренадеров «со свойственным ему боевым хладнокровием, дважды сбрасываемый со стен, он проник через пролом в город».
На сей раз его отвага была отмечена. Сразу же после боя Бонапарт произвел своего первого адъютанта в звание эскадронного командира «за заслуги перед армией, главным образом на Мальте и при взятии Александрии».
Итак, в первом же сражении на египетской земле Сулковский добился того, в чем ему упорно отказывали во время полугодичной кампании в Италии, хотя в итальянских боях он показывал себя отнюдь не хуже, чем под Александрией. Чем объяснить это неожиданное «снятие ареста» с производств в чинах нашего героя? Разве только тем, что в парижской Директории уже не было Карно, который слишком громко рекламировал его полководческие способности…
После взятии Александрии армии прочитали заготовленную еще во время следования «прокламацию», в которой Бонапарт формулировал цель египетской кампании. И на сей раз была сфабрикована фикция «освободительной войны». Это не была война с турецким султаном или с коренными жителями Египта. Речь шла только об уничтожении касты мамелюкских беев, чужеземных захватчиков, которые, совершенно не считаясь с султаном и с пашой в Каире, «тиранизируют население Нила». Полководец приказывал своим солдатам дружелюбно относиться к местному населению, воспрещая грабеж и насилие.
Армия приняла александрийскую прокламацию Бонапарта гораздо холоднее, чем его недавнюю речь в Тулоне. То, что было обнаружено в захваченной Александрии, заметно повлияло на охлаждение всеобщего рвения. Один из польских хронистов экспедиции, майор Юзеф Шумлянский, с грустью отмечал в дневнике: «Мы оказались обмануты в наших чаяниях и ожиданиях, ибо застали город опустевшим, лавки плохие, запертые, страшно жарко, а вместо людей множество ядовитых мух, комаров, всякого гнуса, так что почти на наших глазах сбывалась божья кара в облике этих семи казней египетских».
Следующие дни показали еще яснее, что египетская экспедиция вовсе не была беззаботной прогулкой в сказочную страну легких побед и богатой добычи.
3 июля французская армия покинула Александрию и двинулась на Каир. Для основной колонны под командованием генералов Дезэ и Рейнье избрали самый краткий маршрут через пустыню. Мне хорошо знакома эта двухсоткилометровая пустынная дорога из Александрии в Каир. Теперь там тянется гладкая, как стекло, черная гудронированная автострада. Но и по сей день, проделывая эту дорогу на удобном автомобиле за два часа, испытываешь чувство какой-то необычной робости перед блекло-голубой пустыней, однообразия которой не нарушает ни одно дерево, ни один след человеческой жизни. Легко представить себе, что должны были пережить солдаты Восточной армии, шагая через пустыню в толстых суконных мундирах и с тяжелым боевым снаряжением, терзаемые голодом, жаждой и налетами мамелюков.
Впрочем, не нужно ничего воображать. Юзеф Сулковский в своих «Заметках о египетской экспедиции» описывает дорогу из Александрии в Каир довольно подробно. Обычно столь сдержанный в проявлении собственных чувств и в описании ратных трудов, здесь он не чуждается сильных акцентов. «У всех, кто шел с Дезэ или Рейнье, этот марш глубоко врезался в память, – пишет он во вступлении. Судьба, заставившая нас последовать путем Александра, постаралась, видимо, с самого начала явить нам все полулегендарные опасности, преследовавшие этого великого воина… Солнце угнетало утомленных солдат, как тяжелый свинец, неожиданный ветер не давал дышать, страшный пот, льющийся непрерывным потоком, выгонял все силы из тела, доводя до полного изнеможения. Около двух пополудни нашли немного илистой воды, которую туземцы сочли пригодной для питья. Надо было видеть эти толпы жаждущих людей, лезущих в тинистую лощину, умоляющих о глотке воды, облизывающих влажную землю, старающихся не пролить малейшей капли и, на минуту обманув жажду, вновь возвращающихся с упорством отчаянья. Это была ужасающая демонстрация силы надобности, физического инстинкта, который усыпляет всякие благородные чувства. Никто не старался обуздать эту потребность, каждый стремился ее удовлетворить. Случалось, что менее предприимчивые доходили до унизительнейших молений, а другие боролись за свое право с пистолетом в руке, рискуя жизнью… Еще один день таких мучений, и вся дорога была бы усеяна трупами…»
После этого двухсоткилометрового марша через пустыню и после нескольких стычек с неприятельской конницей 21 июля под селением Эмбабе вблизи пирамид была одержана решающая победа над главными силами мамелюкских предводителей Ибрагима и Мюрада.
Перед сражением Бонапарт, указав на пирамиды, произнес памятные слова: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид…» Полагаю, ни один из солдат и офицеров Восточной армии не воспринял этих слов так серьезно, как романтический интеллектуалист Сулковский. В битве под пирамидами он снова показал себя столь героически, что о его «схватках» с мамелюками упоминают все французские и польские хронисты египетской экспедиции. «Там вновь видели Сулковского, – пишет один из историков, – как он с исконно польской бравадой вылетал перед фронтом батальонов, чтобы схватиться в поединке с египетскими конниками в кольчугах…»
Назавтра после победы под пирамидами была занята столица страны Каир. Бонапарт и сейчас не дал солдатам длительного отдыха. Часть армии принялась очищать Нижний Египет от недобитых отрядов мамелюкской конницы, остальная двинулась преследовать главные силы неприятеля, отступающие к Сирии. И именно тогда, в момент величайших военных успехов, победоносные войска ошеломила весть: эскадры Нельсона разгромили французский флот, стоящий на якоре в заливе Абукир, и в великом морском сражении в ночь с 1 на 2 августа почти полностью его уничтожили.
Потеря флота вызвала полную перемену ситуации: победители в одну ночь превратились в узников африканского континента. «Мы теперь как дети, потерянные для родины-матери», – писали солдаты в письмах, которые за неимением кораблей уже нельзя было доставить адресатам во Франции.
В вымотанной растерянной армии начала распространяться моральная болезнь, которая была хуже африканского зноя, отсутствия воды, воспаления глаз и укусов москитов. «Переплываем моря, грабим деревни, разоряем жителей и насилуем их жен, – роптали бывшие парижские санкюлоты. – Рискуем погибнуть от голода и жажды. И ради чего все это?»
Не одно проклятие сорвалось тогда с уст солдат по адресу Директории, Бонапарта, офицеров, а пуще всего ученых. Все проклинали страну, которую изображали им в таких привлекательных красках. Даже генералы распускались до того, что бросали шляпы на землю и топтали их.
Уныние становилось всеобщим. Ему поддались и такие выдающиеся полководцы, как генерал Клебер (позднее принявший у Бонапарта Восточную армию), который в сентябре попросил разрешения вернуться во Францию. Теперь, когда для всей армии путь на родину был отрезан, каждый страстно мечтал о своем собственном возвращении. В связи с этим вспыхивали постоянные столкновения между рядовыми и офицерами. Среди рядовых ходили слухи о предполагаемом бегстве генералов. Солдаты несли вдоль побережья добровольно караульную службу, чтобы контролировать, кто садится на отплывающие сирийские и греческие корабли.
Историки утверждают, что как раз в этот период всеобщей подавленности и нарастающего разлада ярче всего проявился организаторский гений Бонапарта. Потерпев крушение в своих далеко идущих планах захвата Африки и Азии, встревоженный ходом событий во Франции, сталкиваясь с бесчисленными непреодолимыми препятствиями, главнокомандующий Восточной армией делал титанические военные и дипломатические усилия, чтобы утвердить французское господство в захваченной стране. Султана в Константинополе он уверял в своих дружественных намерениях по отношению к Порте, продолжал энергичное преследование мамелюкских войск, устанавливал в Египте новую административно-правовую структуру, проводил экономические и социальные реформы, рассматривал возможности строительства Суэцкого канала и одновременно делал все, чтобы привлечь на свою сторону аборигенов, доходя до того, что склонял своих генералов к женитьбе на мусульманках и к перемене вероисповедования (генерал Мену), даже официально провозгласил, что он сам исповедует учение пророка, только с некоторыми мелкими отступлениями ритуального порядка.
Столь же импонирующей, хотя и в несколько меньших масштабах, выглядела в это время деятельность Юзефа Сулковского.
11 августа 1798 года недавний герой, отличившийся под Александрией и пирамидами, стал главным героем кровавой битвы с конницей бея Ибрагима под селением Эль-Сальхия. Во главе двух гусарских эскадронов и конных стрелков он совершал дерзкие налеты на полчища вооруженной с ног до головы мамелюкской кавалерии и собственноручно сваливал с седла самых опасных противников. Отвага, решимость и полное презрение к смерти, выказанные им в этой битве, вызывали у всех удивление и восхищение. Под конец он рухнул на песок, получив две пистолетные пули и семь тяжелых ран от дамасских сабель.
Бонапарт, который и на сей раз наблюдал за сражением, произвел Сулковского в следующий чин: эскадронный командир стал бригадным.
Не прошло и шести недель с момента высадки в Египте, а «вековечный» капитан времен итальянской кампании чудеснейшим образом стал полковником. Это позволяет уже со всей решительностью заявлять, что в предыдущие годы карьера Сулковского тормозилась умышленно .
Второе молниеносное производство Сулковского заставляет некоторых его биографов делать выводы, заходящие еще далее. Они предполагают, что Бонапарт произвел Сулковского в командиры бригады только потому, что уже не верил в то, что тот долго проживет. Романтический Ортанс Сент-Альбен, основываясь на словах Бонапарта в одном из рапортов Директории, утверждает со всей серьезностью, что корсиканец обладал удивительным даром предвидеть близкую смерть подчиненных.
Но Юзеф Сулковский не погиб под Эль-Сальхия. Из его искалеченного тела извлекли пистолетные пули, рубленные раны очистили, а потом всего облепили пластырями. Этих пластырей он уже не снял с себя до гибели, которая наступила спустя десять недель.
Два с половиной месяца поправки после Эль-Сальхия, являющиеся одновременно последними месяцами жизни нашего героя, – это, по-моему, самый героический период его биографии. То, что он сделал в это время, лучше всего показывает, какая огромная физическая энергия таилась в этом романтическом рыцаре «слабого телосложения» и насколько необычными были его интеллектуальные возможности.
Тяжело раненный, чудом спасшийся от смерти, он уже не мог воевать. Поэтому он был направлен выполнять гражданские задачи и замялся главным образом сотрудничеством с сопровождающими армию учеными.
Участие в египетской экспедиции свыше ста пятидесяти ученых и художников было несомненным завоеванием французской революции. Никогда и нигде до этого (за исключением разве что Древней Греции) ничего подобного не практиковали. Но новаторский эксперимент, как и большинство экспериментов, на каждом шагу встречал неприязнь и недоверие окружающих. Одуревших от солнца, обессилевших и страдающих от жажды солдат Восточной армии приводил в ярость вид ученых «бездельников», разъезжающих на ослах под зонтиками.
Известный приказ Бонапарта перед битвой под пирамидами: «Ослов и ученых на средину», отданный, несомненно, с самыми благими намерениями, привел к окончательному осмеянию членов исследовательской экспедиции. С этой минуты солдаты называли их не иначе, как только «ослами». Пренебрежительное отношение к «ослам» разделяло и большинство офицеров во главе с адъютантом Жюно (будущим герцогом д'Абрантес), которого, как я уже упоминал, Бонапарт насильно заставлял заниматься самообразованием.
Отважные покорители Александрии не могли предвидеть, что единственным прочным и имеющим значение для мира достоянием их неудачной египетской экспедиции будут именно труды презираемых «ослов»: первые проекты Суэцкого канала, сделанные инженерами Лёпером и Сен-Жени, и рисунки художников Денона и Дютертра, которые пробудят в молодом гениальном Шамполионе стремление расшифровать древнеегипетские иероглифы.
Высмеиваемые и презираемые солдатской средой, интеллектуалисты с первой же минуты оценили дружественное отношение и покровительство образованного адъютанта командующего. Об этом говорят чудесные воспоминания в их трудах и записках. Я не хочу здесь преувеличивать роли Сулковского, но мне кажется весьма вероятным, что как самый первый информатор и советник Бонапарта по восточным делам, а вместе с тем единственный выдающийся интеллектуалист в его штабе, он должен был сыграть большую роль в самом учреждении «научно-художественной миссии». Во всяком случае, из писем известно, что он с самого начала был в близком контакте с учеными, что лично подготавливал для них научное снаряжение, что исполнял обязанности связного между руководством исследовательской группы и Бонапартом.
В то время как Сулковский боролся со смертью в полевом лазарете в Эль-Сальхия, в Каире готовились к торжественному открытию Египетского института. Это восточное отделение Французской Академии, сосредоточившее выдающихся научных деятелей экспедиции, должно было служить «расширению прогресса и просвещения в Египте, исследованию, изучению и публикациям в области натуры, промышленности и истории Египта, подготовке суждений по вопросам, в коих будет надобность со стороны правительства…»
В подобного рода предприятии интеллектуалист Сулковский не мог не участвовать. Сразу же после выхода из госпиталя герой Эль-Сальхия был введен в состав института как член секции политической экономии. Едва делая первые шаги после ранения, он уже принялся за свою новую работу со свойственной ему страстью. О круге и разнообразии его занятий лучше всего свидетельствуют отчеты очередных научных сессий.
На торжественном заседании в день открытия, 23 августа 1798 года (следовательно, через неполных две недели после битвы под Эль-Сальхия), Сулковский вошел в состав комиссии, которая должна была собрать для Бонапарта необходимые материалы относительно «египетского законодательства, организации гражданских и уголовных судов, состояния просвещения и возможных и отвечающих пожеланиям населения улучшений, кои в этих областях надлежало бы провести».
На следующем заседании, 28 августа, вместе с четырьмя французскими языковедами он получил задание подготовить французско-арабский словарь, «который дал бы французам возможность объясняться с жителями Египта, насколько того требуют общие жизненные надобности».
На третьем заседании, 2 сентября, он прочитал членам института свое последнее публицистическое произведение «Описание пути из Каира в Эль-Сальхия». Эта работа, являющаяся чем-то средним между путевым очерком и социолого-экономическим исследованием, вызвала общий интерес ученых, а присутствующего на сессии художника Денона восхитила «очаровательностью и образностью стиля».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Да и война на африканском континенте началась для Сулковского в атмосфере волшебной сказки. После десятидневного следования от Мальты, во время которого снова удачно разминулись со сторожевыми эскадрами Нельсона, французский флот достиг египетского берега в пустынном месте, не слишком отдаленном от Александрии. В ночь на 1 июля на сушу высадился десант, на следующий день начался штурм города.
Первый вид «стобашенной Александрии» оживил в уме ученика рыдзынских пиаристов всю его историческую эрудицию. Позднее он писал в письме, что был «до последних пределов воображения взволнован… воспоминаниями о славном прошлом этого города, своей собственной ролью и романтическим зрелищем». За минуту до сражения он размышлял об Александре Македонском и о «необычайных обстоятельствах, которые заставили героев итальянских баталий пойти по его стопам».
При осаде Александрии он опять-таки отличился, продемонстрировав Бонапарту такое же искусство, как под Сан-Джорджио. Во главе штурмующих гренадеров «со свойственным ему боевым хладнокровием, дважды сбрасываемый со стен, он проник через пролом в город».
На сей раз его отвага была отмечена. Сразу же после боя Бонапарт произвел своего первого адъютанта в звание эскадронного командира «за заслуги перед армией, главным образом на Мальте и при взятии Александрии».
Итак, в первом же сражении на египетской земле Сулковский добился того, в чем ему упорно отказывали во время полугодичной кампании в Италии, хотя в итальянских боях он показывал себя отнюдь не хуже, чем под Александрией. Чем объяснить это неожиданное «снятие ареста» с производств в чинах нашего героя? Разве только тем, что в парижской Директории уже не было Карно, который слишком громко рекламировал его полководческие способности…
После взятии Александрии армии прочитали заготовленную еще во время следования «прокламацию», в которой Бонапарт формулировал цель египетской кампании. И на сей раз была сфабрикована фикция «освободительной войны». Это не была война с турецким султаном или с коренными жителями Египта. Речь шла только об уничтожении касты мамелюкских беев, чужеземных захватчиков, которые, совершенно не считаясь с султаном и с пашой в Каире, «тиранизируют население Нила». Полководец приказывал своим солдатам дружелюбно относиться к местному населению, воспрещая грабеж и насилие.
Армия приняла александрийскую прокламацию Бонапарта гораздо холоднее, чем его недавнюю речь в Тулоне. То, что было обнаружено в захваченной Александрии, заметно повлияло на охлаждение всеобщего рвения. Один из польских хронистов экспедиции, майор Юзеф Шумлянский, с грустью отмечал в дневнике: «Мы оказались обмануты в наших чаяниях и ожиданиях, ибо застали город опустевшим, лавки плохие, запертые, страшно жарко, а вместо людей множество ядовитых мух, комаров, всякого гнуса, так что почти на наших глазах сбывалась божья кара в облике этих семи казней египетских».
Следующие дни показали еще яснее, что египетская экспедиция вовсе не была беззаботной прогулкой в сказочную страну легких побед и богатой добычи.
3 июля французская армия покинула Александрию и двинулась на Каир. Для основной колонны под командованием генералов Дезэ и Рейнье избрали самый краткий маршрут через пустыню. Мне хорошо знакома эта двухсоткилометровая пустынная дорога из Александрии в Каир. Теперь там тянется гладкая, как стекло, черная гудронированная автострада. Но и по сей день, проделывая эту дорогу на удобном автомобиле за два часа, испытываешь чувство какой-то необычной робости перед блекло-голубой пустыней, однообразия которой не нарушает ни одно дерево, ни один след человеческой жизни. Легко представить себе, что должны были пережить солдаты Восточной армии, шагая через пустыню в толстых суконных мундирах и с тяжелым боевым снаряжением, терзаемые голодом, жаждой и налетами мамелюков.
Впрочем, не нужно ничего воображать. Юзеф Сулковский в своих «Заметках о египетской экспедиции» описывает дорогу из Александрии в Каир довольно подробно. Обычно столь сдержанный в проявлении собственных чувств и в описании ратных трудов, здесь он не чуждается сильных акцентов. «У всех, кто шел с Дезэ или Рейнье, этот марш глубоко врезался в память, – пишет он во вступлении. Судьба, заставившая нас последовать путем Александра, постаралась, видимо, с самого начала явить нам все полулегендарные опасности, преследовавшие этого великого воина… Солнце угнетало утомленных солдат, как тяжелый свинец, неожиданный ветер не давал дышать, страшный пот, льющийся непрерывным потоком, выгонял все силы из тела, доводя до полного изнеможения. Около двух пополудни нашли немного илистой воды, которую туземцы сочли пригодной для питья. Надо было видеть эти толпы жаждущих людей, лезущих в тинистую лощину, умоляющих о глотке воды, облизывающих влажную землю, старающихся не пролить малейшей капли и, на минуту обманув жажду, вновь возвращающихся с упорством отчаянья. Это была ужасающая демонстрация силы надобности, физического инстинкта, который усыпляет всякие благородные чувства. Никто не старался обуздать эту потребность, каждый стремился ее удовлетворить. Случалось, что менее предприимчивые доходили до унизительнейших молений, а другие боролись за свое право с пистолетом в руке, рискуя жизнью… Еще один день таких мучений, и вся дорога была бы усеяна трупами…»
После этого двухсоткилометрового марша через пустыню и после нескольких стычек с неприятельской конницей 21 июля под селением Эмбабе вблизи пирамид была одержана решающая победа над главными силами мамелюкских предводителей Ибрагима и Мюрада.
Перед сражением Бонапарт, указав на пирамиды, произнес памятные слова: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид…» Полагаю, ни один из солдат и офицеров Восточной армии не воспринял этих слов так серьезно, как романтический интеллектуалист Сулковский. В битве под пирамидами он снова показал себя столь героически, что о его «схватках» с мамелюками упоминают все французские и польские хронисты египетской экспедиции. «Там вновь видели Сулковского, – пишет один из историков, – как он с исконно польской бравадой вылетал перед фронтом батальонов, чтобы схватиться в поединке с египетскими конниками в кольчугах…»
Назавтра после победы под пирамидами была занята столица страны Каир. Бонапарт и сейчас не дал солдатам длительного отдыха. Часть армии принялась очищать Нижний Египет от недобитых отрядов мамелюкской конницы, остальная двинулась преследовать главные силы неприятеля, отступающие к Сирии. И именно тогда, в момент величайших военных успехов, победоносные войска ошеломила весть: эскадры Нельсона разгромили французский флот, стоящий на якоре в заливе Абукир, и в великом морском сражении в ночь с 1 на 2 августа почти полностью его уничтожили.
Потеря флота вызвала полную перемену ситуации: победители в одну ночь превратились в узников африканского континента. «Мы теперь как дети, потерянные для родины-матери», – писали солдаты в письмах, которые за неимением кораблей уже нельзя было доставить адресатам во Франции.
В вымотанной растерянной армии начала распространяться моральная болезнь, которая была хуже африканского зноя, отсутствия воды, воспаления глаз и укусов москитов. «Переплываем моря, грабим деревни, разоряем жителей и насилуем их жен, – роптали бывшие парижские санкюлоты. – Рискуем погибнуть от голода и жажды. И ради чего все это?»
Не одно проклятие сорвалось тогда с уст солдат по адресу Директории, Бонапарта, офицеров, а пуще всего ученых. Все проклинали страну, которую изображали им в таких привлекательных красках. Даже генералы распускались до того, что бросали шляпы на землю и топтали их.
Уныние становилось всеобщим. Ему поддались и такие выдающиеся полководцы, как генерал Клебер (позднее принявший у Бонапарта Восточную армию), который в сентябре попросил разрешения вернуться во Францию. Теперь, когда для всей армии путь на родину был отрезан, каждый страстно мечтал о своем собственном возвращении. В связи с этим вспыхивали постоянные столкновения между рядовыми и офицерами. Среди рядовых ходили слухи о предполагаемом бегстве генералов. Солдаты несли вдоль побережья добровольно караульную службу, чтобы контролировать, кто садится на отплывающие сирийские и греческие корабли.
Историки утверждают, что как раз в этот период всеобщей подавленности и нарастающего разлада ярче всего проявился организаторский гений Бонапарта. Потерпев крушение в своих далеко идущих планах захвата Африки и Азии, встревоженный ходом событий во Франции, сталкиваясь с бесчисленными непреодолимыми препятствиями, главнокомандующий Восточной армией делал титанические военные и дипломатические усилия, чтобы утвердить французское господство в захваченной стране. Султана в Константинополе он уверял в своих дружественных намерениях по отношению к Порте, продолжал энергичное преследование мамелюкских войск, устанавливал в Египте новую административно-правовую структуру, проводил экономические и социальные реформы, рассматривал возможности строительства Суэцкого канала и одновременно делал все, чтобы привлечь на свою сторону аборигенов, доходя до того, что склонял своих генералов к женитьбе на мусульманках и к перемене вероисповедования (генерал Мену), даже официально провозгласил, что он сам исповедует учение пророка, только с некоторыми мелкими отступлениями ритуального порядка.
Столь же импонирующей, хотя и в несколько меньших масштабах, выглядела в это время деятельность Юзефа Сулковского.
11 августа 1798 года недавний герой, отличившийся под Александрией и пирамидами, стал главным героем кровавой битвы с конницей бея Ибрагима под селением Эль-Сальхия. Во главе двух гусарских эскадронов и конных стрелков он совершал дерзкие налеты на полчища вооруженной с ног до головы мамелюкской кавалерии и собственноручно сваливал с седла самых опасных противников. Отвага, решимость и полное презрение к смерти, выказанные им в этой битве, вызывали у всех удивление и восхищение. Под конец он рухнул на песок, получив две пистолетные пули и семь тяжелых ран от дамасских сабель.
Бонапарт, который и на сей раз наблюдал за сражением, произвел Сулковского в следующий чин: эскадронный командир стал бригадным.
Не прошло и шести недель с момента высадки в Египте, а «вековечный» капитан времен итальянской кампании чудеснейшим образом стал полковником. Это позволяет уже со всей решительностью заявлять, что в предыдущие годы карьера Сулковского тормозилась умышленно .
Второе молниеносное производство Сулковского заставляет некоторых его биографов делать выводы, заходящие еще далее. Они предполагают, что Бонапарт произвел Сулковского в командиры бригады только потому, что уже не верил в то, что тот долго проживет. Романтический Ортанс Сент-Альбен, основываясь на словах Бонапарта в одном из рапортов Директории, утверждает со всей серьезностью, что корсиканец обладал удивительным даром предвидеть близкую смерть подчиненных.
Но Юзеф Сулковский не погиб под Эль-Сальхия. Из его искалеченного тела извлекли пистолетные пули, рубленные раны очистили, а потом всего облепили пластырями. Этих пластырей он уже не снял с себя до гибели, которая наступила спустя десять недель.
Два с половиной месяца поправки после Эль-Сальхия, являющиеся одновременно последними месяцами жизни нашего героя, – это, по-моему, самый героический период его биографии. То, что он сделал в это время, лучше всего показывает, какая огромная физическая энергия таилась в этом романтическом рыцаре «слабого телосложения» и насколько необычными были его интеллектуальные возможности.
Тяжело раненный, чудом спасшийся от смерти, он уже не мог воевать. Поэтому он был направлен выполнять гражданские задачи и замялся главным образом сотрудничеством с сопровождающими армию учеными.
Участие в египетской экспедиции свыше ста пятидесяти ученых и художников было несомненным завоеванием французской революции. Никогда и нигде до этого (за исключением разве что Древней Греции) ничего подобного не практиковали. Но новаторский эксперимент, как и большинство экспериментов, на каждом шагу встречал неприязнь и недоверие окружающих. Одуревших от солнца, обессилевших и страдающих от жажды солдат Восточной армии приводил в ярость вид ученых «бездельников», разъезжающих на ослах под зонтиками.
Известный приказ Бонапарта перед битвой под пирамидами: «Ослов и ученых на средину», отданный, несомненно, с самыми благими намерениями, привел к окончательному осмеянию членов исследовательской экспедиции. С этой минуты солдаты называли их не иначе, как только «ослами». Пренебрежительное отношение к «ослам» разделяло и большинство офицеров во главе с адъютантом Жюно (будущим герцогом д'Абрантес), которого, как я уже упоминал, Бонапарт насильно заставлял заниматься самообразованием.
Отважные покорители Александрии не могли предвидеть, что единственным прочным и имеющим значение для мира достоянием их неудачной египетской экспедиции будут именно труды презираемых «ослов»: первые проекты Суэцкого канала, сделанные инженерами Лёпером и Сен-Жени, и рисунки художников Денона и Дютертра, которые пробудят в молодом гениальном Шамполионе стремление расшифровать древнеегипетские иероглифы.
Высмеиваемые и презираемые солдатской средой, интеллектуалисты с первой же минуты оценили дружественное отношение и покровительство образованного адъютанта командующего. Об этом говорят чудесные воспоминания в их трудах и записках. Я не хочу здесь преувеличивать роли Сулковского, но мне кажется весьма вероятным, что как самый первый информатор и советник Бонапарта по восточным делам, а вместе с тем единственный выдающийся интеллектуалист в его штабе, он должен был сыграть большую роль в самом учреждении «научно-художественной миссии». Во всяком случае, из писем известно, что он с самого начала был в близком контакте с учеными, что лично подготавливал для них научное снаряжение, что исполнял обязанности связного между руководством исследовательской группы и Бонапартом.
В то время как Сулковский боролся со смертью в полевом лазарете в Эль-Сальхия, в Каире готовились к торжественному открытию Египетского института. Это восточное отделение Французской Академии, сосредоточившее выдающихся научных деятелей экспедиции, должно было служить «расширению прогресса и просвещения в Египте, исследованию, изучению и публикациям в области натуры, промышленности и истории Египта, подготовке суждений по вопросам, в коих будет надобность со стороны правительства…»
В подобного рода предприятии интеллектуалист Сулковский не мог не участвовать. Сразу же после выхода из госпиталя герой Эль-Сальхия был введен в состав института как член секции политической экономии. Едва делая первые шаги после ранения, он уже принялся за свою новую работу со свойственной ему страстью. О круге и разнообразии его занятий лучше всего свидетельствуют отчеты очередных научных сессий.
На торжественном заседании в день открытия, 23 августа 1798 года (следовательно, через неполных две недели после битвы под Эль-Сальхия), Сулковский вошел в состав комиссии, которая должна была собрать для Бонапарта необходимые материалы относительно «египетского законодательства, организации гражданских и уголовных судов, состояния просвещения и возможных и отвечающих пожеланиям населения улучшений, кои в этих областях надлежало бы провести».
На следующем заседании, 28 августа, вместе с четырьмя французскими языковедами он получил задание подготовить французско-арабский словарь, «который дал бы французам возможность объясняться с жителями Египта, насколько того требуют общие жизненные надобности».
На третьем заседании, 2 сентября, он прочитал членам института свое последнее публицистическое произведение «Описание пути из Каира в Эль-Сальхия». Эта работа, являющаяся чем-то средним между путевым очерком и социолого-экономическим исследованием, вызвала общий интерес ученых, а присутствующего на сессии художника Денона восхитила «очаровательностью и образностью стиля».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21