Однако он счел нужным, хотя бы вкратце, оправдать их. На просьбу разрешить транзит он, мол, ответил отказом, ибо помнил об убийстве консула Л. Кассия, об избиении гельветами его воинов и о том, что их провели «под ярмом». Кроме того, «он полагал, что люди, настроенные враждебно, получив возможность пройти через Провинцию, не удержатся от бесчинств и разрушений». Когда гельветы получили у секванов разрешение и тронулись в путь с намерением осесть р области сантонов, то есть очень далеко от Римской Провинции, Цезарю показалось, что такое, по его мнению, чересчур близкое соседство «людей, настроенных воинственно и враждебных римскому народу, расположившихся на открытой и богатой хлебом территории», угрожало бы безопасности Провинции. Устроил же кровавую баню на реке Арар он, главным образом, из соображений великодушия. Во время быстрого марша, когда его легионы описывали полукруг, чтобы напасть на гельветов с запада, к нему явились послы галльских племен и молили о помощи. Огромный обоз гельветов при своем передвижении опустошает, дескать, их земли. Гельветы вытаптывают недавно засеянные поля, уводят в рабство молодежь, устраивают настоящие сражения, захватывая деревни: так изображали ситуацию послы. Это были заявления эдуев, которых за четыре года до того сенат признал официально «союзниками римского народа». В таком положении Цезарь «решил не ждать, пока гельветы, уничтожив все достояние союзников, доберутся до земли сантонов». Он двинулся и устроил баню. И что же оказалось? Жертвой внезапной атаки стали гельветы из тигуринской «волости», а именно у этих тигуринов было на совести давнее убийство консула Кассия. Произошло это «либо случайно, либо вследствие нарочитого предназначения бессмертных богов». Цезарь, кстати, «отомстил не только за оскорбление республики, но также за личное», ибо дед его тестя погиб некогда в том же сражении, что и Кассий.
На этом оправдания агрессии заканчиваются. Всего лишь скупые и осторожные замечания, рассеянные в первых разделах хроники, но сколько в них значения! Захватчик ссылается на историческое право реванша. Позже он больше никогда не мог воспользоваться этим аргументом. Он упоминает о моральных обязательствах в отношении «союзников», которые попали в беду и которым надлежит оказать помощь. Он намекает на справедливость богов, возможно, вмешавшихся в ход событий. Даже разрешает себе признаться в своих родственных чувствах, как бы прося принять их во внимание. Но приведены также резоны практические: угроза Провинции, хлебный район, нежелательное соседство. В будущем он все свои начинания будет обосновывать практическими соображениями. Поэтому стоит обратить внимание на интонацию «я не так прост» во фразе: «решил не ждать, пока гельветы, уничтожив все достояние союзников, доберутся до области сантонов». Цезарь любил показать, что он не так прост. При этом он следит за собой, чтобы не слишком горячиться. Тех, кто пытается его провести, он изобличает спокойно, деловито, но мимоходом, словно не желая себя компрометировать, слишком ввязываясь в это дело.
* * *
Так что же? – сказал Дивикон. – Война? Римский народ хочет войны? Если да, пусть скажет об этом прямо. Он, Дивикон, пришел, чтобы услышать собственными ушами, чего надо римскому народу. Потому что гельветы не хотят войны. У них, правда, было намерение идти через Провинцию. Но они не пошли, зато Цезарь вторгся в Галлию и перебил много гельветов. Разве был повод их убивать? Разве они учинили что-либо против римского вождя? В чем же дело? Может быть, Цезарю не по душе их эмиграция? Он, Дивикон, пришел сюда к римскому вождю заявить, что гельветы готовы пойти на уступки. Если римский народ заключит с ними мир, они направятся туда, куда скажет Цезарь, и осядут в том месте, которое назначит Цезарь. Они так сделают, потому что не хотят войны, повторял Дивикон.
Цезарь сразу заметил: варвар пал духом. Он старик. Цезаря еще на свете не было, когда он сражался с Кассием. На склоне лет он предпринял исполинское, если судить по его возможностям, дело, но быстро пал духом, после одной лишь битвы. А может быть, не после битвы? Может, ему достаточно было увидеть мост? Ибо мост на реке Арар был готов. Узнав, что в посольстве будет сам Дивикон, Цезарь нарочно выбрал для переговоров такое место, откуда открывался прекрасный вид на мост. Пусть Дивикон посмотрит на технику римского народа. Как-никак гельветы проторчали здесь двадцать дней, переправляясь на лодках, и то не успели перебросить все войско, а саперы Цезаря навели мост за одни сутки. Когда вождь гельветов глянул в ту сторону, он попытался не выдать своих чувств, но было видно, как это его ошеломило. Приступая к беседе, он весь дрожал. Война? – спрашивал он. – Неужели непременно война? Кто-то шепнул Цезарю, что Дивикону следовало бы стать на колени. Цезарь махнул рукой: зачем? Он и так уже трясется. Но он еще не сломлен, и, даже если станет на колени, вести с ним переговоры нет смысла. Этот галл соглашается на уступки прежде времени.
Старик, будто прочитав мысли Цезаря, вдруг приосанился. Надо ли понимать так, что римский вождь будет продолжать войну и преследовать гельветов, которые ни в чем не провинились? Если да, пусть Цезарь припомнит поражение римлян пятьдесят лет назад. Гельветы умели драться, и то, что тогда случилось, было не к чести римского народа. Позавчера римский еождь напал врасплох на жителей одной только тигуринской «волости» и почти всех перебил. Он, Дивикон, признает, что удар был страшный, но победа-то досталась легко, ох, как легко! Ведь никто не предвидел такого удара ножом в спину, а те, кто раньше перебрался через реку, не могли помочь соплеменникам. Это больше не повторится. Они тоже не дурачки. Римский вождь не может похвастать, что одержал победу как храбрейший на поле боя. И у римского вождя еще нет причины смотреть на гельветов с презрением. Ведь их из поколения в поколение учили другому виду боя. Их учили полагаться прежде всего на свое мужество, а уж потом на коварство и хитрость. Это говорит римскому народу старый, седой Дивикон. Если будет война, всякое может случиться. Сейчас римский вождь стоит здесь как победитель, он выиграл сражение. Да, выиграл. А Дивикон просит его о мире. Пусть римский вождь вовремя остановится. Вот поле, лес и река, и у места этого пока нет названия, но завтра оно может получить название, и еще неизвестно от чего это название произойдет, – может, оно произойдет от поражения, нанесенного римскому народу, если римский вождь не остановится.
На это Цезарь послу: наглость. Да, да, единственное слово, которого посол заслуживает, – это «наглость». Цезарю тут даже и думать незачем, он отлично помнит некоторые случаи из прошлого, упомянутые послом с такой заносчивостью и в столь оскорбительной для римского народа форме. Но, может быть, Дивикон поймет хотя бы одно: пятьдесят лет назад римляне легко бы избежали неудачи, если бы на них не было совершено предательское нападение. Это на римлян тогда напали без причины, а не на гельветов позавчера. К тому же Кассий погиб не в гельветских Альпах, а на юге Галлии, куда гельветы не имели права вступать. Но, допустим, Цезарь хотел бы предать забвению эти старые проделки. А новые бесчинства? Разве не пытались они вот теперь пробраться через Провинцию тайком, без его дозволения и с применением силы? Он, кажется, серьезно предостерегал, как он ответит на применение силы. Если посмотреть на все их поведение, начиная со злодейского убийства Кассия и до наглых речей, которые только что произнес Дивикон, станет совершенно ясно, что в этих выходках есть последовательность. Нет, гельветы не изменились, они так же коварны, как были всегда, и еще смеют перед ним похваляться. Конечно, Цезарь их понимает, тут есть чему дивиться, раз они могут годами нарушать все законы, причинять вред, совершать преступление за преступлением и не несут за это кару. Возможно, они хотели бы узнать, почему так происходит? Что ж, у бессмертных богов есть и такое обыкновение. Часто они позволяют преступникам действовать безнаказанно долгое время, часто дают им даже насладиться успехом, с одной лишь целью, чтобы потом больней их проучить внезапной переменой судьбы. Но довольно объяснений. Хотя они – отпетые злодеи, которым нельзя доверять, Цезарь заключит с ними мир, если они дадут заложников. Да, да, заложников. С людьми без чести и совести одного договора недостаточно. Цезарю необходима гарантия, что они исполнят свои обязательства. Кроме того, они должны возместить убытки эдуям и всем племенам, которым нанесли ущерб.
Дивикон минуту молчал. Потом ответил коротко: было не так, как говорит Цезарь. Свидетель тому римский народ. Он, Дивикон, не хотел войны. Но он ее и не проиграл. Заложников он не даст. Не одно поколение гельветов учили брать заложников, а не давать. Свидетель тому римский народ.
Сказав это, Дивикон удалился в свой лагерь. Переговоры, к удовольствию Цезаря, были окончательно сорваны.
* * *
На другой день Дивикон двинулся в путь, не трогая римлян. Цезарь – за ним. Первая стычка закончилась неожиданно. Вспомогательный конный отряд, недавно набранный Цезарем в земле эдуев, ускакал в погоне за неприятелем очень далеко, оказался в невыгодной местности, и среди наших войск были незначительные потери. Впоследствии это повторилось еще несколько раз. Дивикон отходил, Цезарь наступал ему на пятки, Дивикон огрызался, Цезарь не одерживал победит.
На пути к божественности бывают тяжкие минуты, когда уже точно знаешь, что, по существу, совершил ошибку, а ошибки быть не может. Этот путь должен выглядеть безошибочным.
Кроме стратегической ошибки, вскоре стал ощущаться недостаток провианта.
Как с продовольствием? – спрашивал Цезарь. – Эдуи должны были доставить хлеб. – Как с фуражем? Оказалось, что здесь, в северном климате, трава растет медленней. Хлеб? Будет, будет, – отвечали эдуи, – еще не подвезли. Так вот оно что! Дивикон отступал и, отбиваясь от Цезаря, уводил его в глубь Галлии, и это становилось все опасней, а тут в довершение бед не подвезли провианта. Теперь угрожали уже не только потери среди наших войск. Могло быть гораздо хуже. Скорее всего кто-то рассчитывал скомпрометировать Цезаря, и сделать это было проще простого.
В такие минуты на пути к божественности требуется присутствие духа. Все можно возместить с лихвой, если дело идет о престиже, а он – важней всего прочего. Потери убитыми и даже нехватку продовольствия можно компенсировать без материальных затрат, одной только умелой игрой.
Итак, ждать нечего. Подать сюда сановников-эдуев, да побольше, разговор будет начистоту. Явились. Что там с хлебом? Нет, нет, о трудностях доставки Цезарь слушать не желает. К сожалению, идет война, враг в двух шагах, и у Цезаря мало времени. Так что же? Измена? А, это тема не для публичного обсуждения. Это уже другое дело. Ну, ясно, ясно, сановники заботятся о личной безопасности. Они некоторым образом пошли на риск, сказав то, что сейчас сказали. Поэтому будем вести беседы индивидуально и конфиденциально.
Ну вот, отлично, кругом тихо, свидетелей нет, наедине легче говорить открыто. Теперь живей к делу. Кто задерживает поставки? Конкретно, как зовут этого влиятельного человека? Только без уверток, надо указать пальцем на ответственную за все персону. Думнориг? Как? Начальник конницы? Этот князек? Гм, недурно получается, провиант не доставлялся, потому что противодействовал Думнориг. Конница эдуев была разбита, потому что командовал ею Думнориг. Значит, диверсия, сознательная диверсия, сговор с врагом, не так ли? Это логично, круг замыкается. Теперь известно, в чем причина странных поражений. Мы разоблачили предателя. Вывод ясен, и что делать дальше, пожалуй, тоже ясно.
С этой минуты запахло кровью Думнорига. Пусть запах этот носится в воздухе. Сановники здорово бледнели, когда Цезарь по очереди сообщал им об измене Думнорига. Как-то незаметно он перестал задавать вопросы, ничего уже не старался выведать, он сам знал и сообщал. Кое-кто делал робкую попытку сказать слово в защиту. Надо принять во внимание смягчающие обстоятельства. С Думноригом, говорили они, дело известное, его снедают жажда власти и честолюбие. Этот человек до недавнего времени играл очень важную роль в здешней политической жизни. Когда же на арене появился Цезарь, должны были, естественно, произойти некоторые перемены в образе мыслей, должны были, естественно, взять верх новые ориентации, вследствие чего Думнориг, связанный родством с гельветской аристократией, отошел в тень, а на первый план выдвинулся его брат Дивициак, сторонник политики, какая нынче господствует. Вот подоплека этого дела. Многое здесь объясняется просто завистью, братья соперничают друг с другом за влияние, Думнориг, кроме того, наживался, беря на откуп подати и сдавая в аренду участки, теперь он боится, как бы в изменившихся условиях это не прекратилось.
Цезарь: довольно, довольно, следующий – пожалуйста, прошу покороче, да, да, уверения в вашей лояльности по отношению к римскому народу приняты во внимание, благодарю, следующий, благодарю, этого, пожалуй, хватит, остается только послать за Дивициако?я.
По-прежнему пахнет кровью Дуынорига. Дивициак вошел и – в слезы. У древних это было очень принято. Плакали по любому случаю. Стало быть, вошел он, и Цезарь ему этак вежливо: каково мнение Дивициака? Заняться ли этим делом самому Цезарю или общественным органам? Вопрос этот Цезарь задает с полным пониманием чувств Дивициака. Он повторяет: он хотел бы предоставить Дивициаку на личное усмотрение решать, в каком порядке будет вынесен приговор Дум-норигу. Тайно или открыто? Приватным образом или официально? Что будет лучше?
Дивициак, будто не слыша слов Цезаря и продолжая плакать, только выкрикивал, что все это правда, Думнориг – дрянь, у него, Дивициака, сердце разрывается, но Думнориг – дрянь, пусть Цезарь, ради богов, не делает с этим негодяем ничего страшного, но дрянь-то он дрянь, он недостоин ходить по земле, только пусть Цезарь ничего ему не делает. Благодаря кому Думнориг так поднялся, если не благодаря своему брату? Ох, что за паршивая овца, ох, скольким этот прохвост ему обязан, всем, что имеет, обязан, только теперь Дивициак ничего не может с Думноригом сделать, ведь что люди скажут, и если Цезарь что-нибудь сделает, так тоже скажут, что, наверное, Дивициак его предал, а он же любит этого мерзавца как брата, но что скажет народ, что скажет вся Галлия?
Непонятно было, как это все кончится: слезы Дивициака и демонстративная любезность Цезаря. Продолжало пахнуть кровью, Цезарь ничего не говорил, и от этого напряженность ситуации лишь усиливалась, а также – демонстративность поведения Цезаря. Вдруг перед глазами испуганного Дивициака появилось нечто непривычное: рука Цезаря. Цезарь протягивает ему руку! И говорит, чтобы Дивициак перестал его просить, пусть успокоится и больше ни о чем дурном не думает, Цезарь видит, что он за человек, питает к нему искреннюю симпатию и готов поставить личные чувства выше всех политических соображений. Итак, вот его, Цезаря, рука (Дивициак схватил ее своими обеими), и будем считать, что дело кончено. Последний разговор будет с Думноригом. Вызвать его.
Когда предстал Думнориг, Цезарь ему спокойно: вот материал, полученный от достойных доверия свидетелей. Пункт за пунктом: экономическое вредительство, распространение хаоса и деморализации, диверсия, деятельность в интересах врага, явная измена. Что такое? Нет доказательств? Цезарю довольно сигналов от представителей общественности. Цезарь, кроме того, считает себя человеком достаточно сообразительным и немного разбирающимся в людях. У Думнорига теперь лишь один способ спасти себя. С сегодняшнего дня пусть постарается не вызывать подозрений. А, он сам удивлен, что остался жив? Совесть все же нечиста? Ну, ладно, пока мы на прошлом ставим крест. Видимо, Думноригу всегда и во всем суждено благодарить брата. Да-да. Он остался жив только благодаря заступничеству этого достойного человека. Цезарь принципиально относится с уважением к таким людям – искренним, лояльным и справедливым. Они у Цезаря могут многого добиться.
Так этот инцидент закончился, только был отдан приказ вести за Думноригом пристальное наблюдение. Подосланные шпики должны были следить за каждым его шагом и докладывать Цезарю.
* * *
Следующие главы автор «Записок» посвятил войне, которая вскоре стала разгораться. Мимоходом он объяснил, что некий благоприятный стратегический момент был упущен по вине офицера Консидия, а не автора. Цезарь приказал занять холм, и холм был захвачен римлянами, а Консидий доложил, что – гельветами. Все тогда запуталось из-за неверного донесения Консидия, поэтому победа над гельветами была одержана не в тот момент, который был предусмотрен Цезарем, но лишь на день позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
На этом оправдания агрессии заканчиваются. Всего лишь скупые и осторожные замечания, рассеянные в первых разделах хроники, но сколько в них значения! Захватчик ссылается на историческое право реванша. Позже он больше никогда не мог воспользоваться этим аргументом. Он упоминает о моральных обязательствах в отношении «союзников», которые попали в беду и которым надлежит оказать помощь. Он намекает на справедливость богов, возможно, вмешавшихся в ход событий. Даже разрешает себе признаться в своих родственных чувствах, как бы прося принять их во внимание. Но приведены также резоны практические: угроза Провинции, хлебный район, нежелательное соседство. В будущем он все свои начинания будет обосновывать практическими соображениями. Поэтому стоит обратить внимание на интонацию «я не так прост» во фразе: «решил не ждать, пока гельветы, уничтожив все достояние союзников, доберутся до области сантонов». Цезарь любил показать, что он не так прост. При этом он следит за собой, чтобы не слишком горячиться. Тех, кто пытается его провести, он изобличает спокойно, деловито, но мимоходом, словно не желая себя компрометировать, слишком ввязываясь в это дело.
* * *
Так что же? – сказал Дивикон. – Война? Римский народ хочет войны? Если да, пусть скажет об этом прямо. Он, Дивикон, пришел, чтобы услышать собственными ушами, чего надо римскому народу. Потому что гельветы не хотят войны. У них, правда, было намерение идти через Провинцию. Но они не пошли, зато Цезарь вторгся в Галлию и перебил много гельветов. Разве был повод их убивать? Разве они учинили что-либо против римского вождя? В чем же дело? Может быть, Цезарю не по душе их эмиграция? Он, Дивикон, пришел сюда к римскому вождю заявить, что гельветы готовы пойти на уступки. Если римский народ заключит с ними мир, они направятся туда, куда скажет Цезарь, и осядут в том месте, которое назначит Цезарь. Они так сделают, потому что не хотят войны, повторял Дивикон.
Цезарь сразу заметил: варвар пал духом. Он старик. Цезаря еще на свете не было, когда он сражался с Кассием. На склоне лет он предпринял исполинское, если судить по его возможностям, дело, но быстро пал духом, после одной лишь битвы. А может быть, не после битвы? Может, ему достаточно было увидеть мост? Ибо мост на реке Арар был готов. Узнав, что в посольстве будет сам Дивикон, Цезарь нарочно выбрал для переговоров такое место, откуда открывался прекрасный вид на мост. Пусть Дивикон посмотрит на технику римского народа. Как-никак гельветы проторчали здесь двадцать дней, переправляясь на лодках, и то не успели перебросить все войско, а саперы Цезаря навели мост за одни сутки. Когда вождь гельветов глянул в ту сторону, он попытался не выдать своих чувств, но было видно, как это его ошеломило. Приступая к беседе, он весь дрожал. Война? – спрашивал он. – Неужели непременно война? Кто-то шепнул Цезарю, что Дивикону следовало бы стать на колени. Цезарь махнул рукой: зачем? Он и так уже трясется. Но он еще не сломлен, и, даже если станет на колени, вести с ним переговоры нет смысла. Этот галл соглашается на уступки прежде времени.
Старик, будто прочитав мысли Цезаря, вдруг приосанился. Надо ли понимать так, что римский вождь будет продолжать войну и преследовать гельветов, которые ни в чем не провинились? Если да, пусть Цезарь припомнит поражение римлян пятьдесят лет назад. Гельветы умели драться, и то, что тогда случилось, было не к чести римского народа. Позавчера римский еождь напал врасплох на жителей одной только тигуринской «волости» и почти всех перебил. Он, Дивикон, признает, что удар был страшный, но победа-то досталась легко, ох, как легко! Ведь никто не предвидел такого удара ножом в спину, а те, кто раньше перебрался через реку, не могли помочь соплеменникам. Это больше не повторится. Они тоже не дурачки. Римский вождь не может похвастать, что одержал победу как храбрейший на поле боя. И у римского вождя еще нет причины смотреть на гельветов с презрением. Ведь их из поколения в поколение учили другому виду боя. Их учили полагаться прежде всего на свое мужество, а уж потом на коварство и хитрость. Это говорит римскому народу старый, седой Дивикон. Если будет война, всякое может случиться. Сейчас римский вождь стоит здесь как победитель, он выиграл сражение. Да, выиграл. А Дивикон просит его о мире. Пусть римский вождь вовремя остановится. Вот поле, лес и река, и у места этого пока нет названия, но завтра оно может получить название, и еще неизвестно от чего это название произойдет, – может, оно произойдет от поражения, нанесенного римскому народу, если римский вождь не остановится.
На это Цезарь послу: наглость. Да, да, единственное слово, которого посол заслуживает, – это «наглость». Цезарю тут даже и думать незачем, он отлично помнит некоторые случаи из прошлого, упомянутые послом с такой заносчивостью и в столь оскорбительной для римского народа форме. Но, может быть, Дивикон поймет хотя бы одно: пятьдесят лет назад римляне легко бы избежали неудачи, если бы на них не было совершено предательское нападение. Это на римлян тогда напали без причины, а не на гельветов позавчера. К тому же Кассий погиб не в гельветских Альпах, а на юге Галлии, куда гельветы не имели права вступать. Но, допустим, Цезарь хотел бы предать забвению эти старые проделки. А новые бесчинства? Разве не пытались они вот теперь пробраться через Провинцию тайком, без его дозволения и с применением силы? Он, кажется, серьезно предостерегал, как он ответит на применение силы. Если посмотреть на все их поведение, начиная со злодейского убийства Кассия и до наглых речей, которые только что произнес Дивикон, станет совершенно ясно, что в этих выходках есть последовательность. Нет, гельветы не изменились, они так же коварны, как были всегда, и еще смеют перед ним похваляться. Конечно, Цезарь их понимает, тут есть чему дивиться, раз они могут годами нарушать все законы, причинять вред, совершать преступление за преступлением и не несут за это кару. Возможно, они хотели бы узнать, почему так происходит? Что ж, у бессмертных богов есть и такое обыкновение. Часто они позволяют преступникам действовать безнаказанно долгое время, часто дают им даже насладиться успехом, с одной лишь целью, чтобы потом больней их проучить внезапной переменой судьбы. Но довольно объяснений. Хотя они – отпетые злодеи, которым нельзя доверять, Цезарь заключит с ними мир, если они дадут заложников. Да, да, заложников. С людьми без чести и совести одного договора недостаточно. Цезарю необходима гарантия, что они исполнят свои обязательства. Кроме того, они должны возместить убытки эдуям и всем племенам, которым нанесли ущерб.
Дивикон минуту молчал. Потом ответил коротко: было не так, как говорит Цезарь. Свидетель тому римский народ. Он, Дивикон, не хотел войны. Но он ее и не проиграл. Заложников он не даст. Не одно поколение гельветов учили брать заложников, а не давать. Свидетель тому римский народ.
Сказав это, Дивикон удалился в свой лагерь. Переговоры, к удовольствию Цезаря, были окончательно сорваны.
* * *
На другой день Дивикон двинулся в путь, не трогая римлян. Цезарь – за ним. Первая стычка закончилась неожиданно. Вспомогательный конный отряд, недавно набранный Цезарем в земле эдуев, ускакал в погоне за неприятелем очень далеко, оказался в невыгодной местности, и среди наших войск были незначительные потери. Впоследствии это повторилось еще несколько раз. Дивикон отходил, Цезарь наступал ему на пятки, Дивикон огрызался, Цезарь не одерживал победит.
На пути к божественности бывают тяжкие минуты, когда уже точно знаешь, что, по существу, совершил ошибку, а ошибки быть не может. Этот путь должен выглядеть безошибочным.
Кроме стратегической ошибки, вскоре стал ощущаться недостаток провианта.
Как с продовольствием? – спрашивал Цезарь. – Эдуи должны были доставить хлеб. – Как с фуражем? Оказалось, что здесь, в северном климате, трава растет медленней. Хлеб? Будет, будет, – отвечали эдуи, – еще не подвезли. Так вот оно что! Дивикон отступал и, отбиваясь от Цезаря, уводил его в глубь Галлии, и это становилось все опасней, а тут в довершение бед не подвезли провианта. Теперь угрожали уже не только потери среди наших войск. Могло быть гораздо хуже. Скорее всего кто-то рассчитывал скомпрометировать Цезаря, и сделать это было проще простого.
В такие минуты на пути к божественности требуется присутствие духа. Все можно возместить с лихвой, если дело идет о престиже, а он – важней всего прочего. Потери убитыми и даже нехватку продовольствия можно компенсировать без материальных затрат, одной только умелой игрой.
Итак, ждать нечего. Подать сюда сановников-эдуев, да побольше, разговор будет начистоту. Явились. Что там с хлебом? Нет, нет, о трудностях доставки Цезарь слушать не желает. К сожалению, идет война, враг в двух шагах, и у Цезаря мало времени. Так что же? Измена? А, это тема не для публичного обсуждения. Это уже другое дело. Ну, ясно, ясно, сановники заботятся о личной безопасности. Они некоторым образом пошли на риск, сказав то, что сейчас сказали. Поэтому будем вести беседы индивидуально и конфиденциально.
Ну вот, отлично, кругом тихо, свидетелей нет, наедине легче говорить открыто. Теперь живей к делу. Кто задерживает поставки? Конкретно, как зовут этого влиятельного человека? Только без уверток, надо указать пальцем на ответственную за все персону. Думнориг? Как? Начальник конницы? Этот князек? Гм, недурно получается, провиант не доставлялся, потому что противодействовал Думнориг. Конница эдуев была разбита, потому что командовал ею Думнориг. Значит, диверсия, сознательная диверсия, сговор с врагом, не так ли? Это логично, круг замыкается. Теперь известно, в чем причина странных поражений. Мы разоблачили предателя. Вывод ясен, и что делать дальше, пожалуй, тоже ясно.
С этой минуты запахло кровью Думнорига. Пусть запах этот носится в воздухе. Сановники здорово бледнели, когда Цезарь по очереди сообщал им об измене Думнорига. Как-то незаметно он перестал задавать вопросы, ничего уже не старался выведать, он сам знал и сообщал. Кое-кто делал робкую попытку сказать слово в защиту. Надо принять во внимание смягчающие обстоятельства. С Думноригом, говорили они, дело известное, его снедают жажда власти и честолюбие. Этот человек до недавнего времени играл очень важную роль в здешней политической жизни. Когда же на арене появился Цезарь, должны были, естественно, произойти некоторые перемены в образе мыслей, должны были, естественно, взять верх новые ориентации, вследствие чего Думнориг, связанный родством с гельветской аристократией, отошел в тень, а на первый план выдвинулся его брат Дивициак, сторонник политики, какая нынче господствует. Вот подоплека этого дела. Многое здесь объясняется просто завистью, братья соперничают друг с другом за влияние, Думнориг, кроме того, наживался, беря на откуп подати и сдавая в аренду участки, теперь он боится, как бы в изменившихся условиях это не прекратилось.
Цезарь: довольно, довольно, следующий – пожалуйста, прошу покороче, да, да, уверения в вашей лояльности по отношению к римскому народу приняты во внимание, благодарю, следующий, благодарю, этого, пожалуй, хватит, остается только послать за Дивициако?я.
По-прежнему пахнет кровью Дуынорига. Дивициак вошел и – в слезы. У древних это было очень принято. Плакали по любому случаю. Стало быть, вошел он, и Цезарь ему этак вежливо: каково мнение Дивициака? Заняться ли этим делом самому Цезарю или общественным органам? Вопрос этот Цезарь задает с полным пониманием чувств Дивициака. Он повторяет: он хотел бы предоставить Дивициаку на личное усмотрение решать, в каком порядке будет вынесен приговор Дум-норигу. Тайно или открыто? Приватным образом или официально? Что будет лучше?
Дивициак, будто не слыша слов Цезаря и продолжая плакать, только выкрикивал, что все это правда, Думнориг – дрянь, у него, Дивициака, сердце разрывается, но Думнориг – дрянь, пусть Цезарь, ради богов, не делает с этим негодяем ничего страшного, но дрянь-то он дрянь, он недостоин ходить по земле, только пусть Цезарь ничего ему не делает. Благодаря кому Думнориг так поднялся, если не благодаря своему брату? Ох, что за паршивая овца, ох, скольким этот прохвост ему обязан, всем, что имеет, обязан, только теперь Дивициак ничего не может с Думноригом сделать, ведь что люди скажут, и если Цезарь что-нибудь сделает, так тоже скажут, что, наверное, Дивициак его предал, а он же любит этого мерзавца как брата, но что скажет народ, что скажет вся Галлия?
Непонятно было, как это все кончится: слезы Дивициака и демонстративная любезность Цезаря. Продолжало пахнуть кровью, Цезарь ничего не говорил, и от этого напряженность ситуации лишь усиливалась, а также – демонстративность поведения Цезаря. Вдруг перед глазами испуганного Дивициака появилось нечто непривычное: рука Цезаря. Цезарь протягивает ему руку! И говорит, чтобы Дивициак перестал его просить, пусть успокоится и больше ни о чем дурном не думает, Цезарь видит, что он за человек, питает к нему искреннюю симпатию и готов поставить личные чувства выше всех политических соображений. Итак, вот его, Цезаря, рука (Дивициак схватил ее своими обеими), и будем считать, что дело кончено. Последний разговор будет с Думноригом. Вызвать его.
Когда предстал Думнориг, Цезарь ему спокойно: вот материал, полученный от достойных доверия свидетелей. Пункт за пунктом: экономическое вредительство, распространение хаоса и деморализации, диверсия, деятельность в интересах врага, явная измена. Что такое? Нет доказательств? Цезарю довольно сигналов от представителей общественности. Цезарь, кроме того, считает себя человеком достаточно сообразительным и немного разбирающимся в людях. У Думнорига теперь лишь один способ спасти себя. С сегодняшнего дня пусть постарается не вызывать подозрений. А, он сам удивлен, что остался жив? Совесть все же нечиста? Ну, ладно, пока мы на прошлом ставим крест. Видимо, Думноригу всегда и во всем суждено благодарить брата. Да-да. Он остался жив только благодаря заступничеству этого достойного человека. Цезарь принципиально относится с уважением к таким людям – искренним, лояльным и справедливым. Они у Цезаря могут многого добиться.
Так этот инцидент закончился, только был отдан приказ вести за Думноригом пристальное наблюдение. Подосланные шпики должны были следить за каждым его шагом и докладывать Цезарю.
* * *
Следующие главы автор «Записок» посвятил войне, которая вскоре стала разгораться. Мимоходом он объяснил, что некий благоприятный стратегический момент был упущен по вине офицера Консидия, а не автора. Цезарь приказал занять холм, и холм был захвачен римлянами, а Консидий доложил, что – гельветами. Все тогда запуталось из-за неверного донесения Консидия, поэтому победа над гельветами была одержана не в тот момент, который был предусмотрен Цезарем, но лишь на день позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20