В промежутках были нашиты золотые розетки, а внизу свешивались подвески в форме пальметок из крученой золотой проволоки.
– Все готово в последний путь, – сказала распорядительница церемоний из храма Луны.
Сотни светильников мигали, освещая золотистым светом просторные покои великой жрицы. Закончив хлопоты, женщины-жрицы, служанки, рабыни, стоя у ложа усопшей, молча дожидались утра. Они с нетерпением ждали последнего скорбного шествия в надежде, что потом долго будут свободны от привычных обязанностей. Прислуживать великой жрице, угождать царской дочери было почетно, но очень трудно.
Вдруг распахнулись двери, и в тяжелой, гнетущей тишине послышались шаги. Впереди шел верховный жрец Имликум. Лысый, с белой бородой, в юбке из длинношерстного барана, он выглядел величаво. Его голая впалая грудь еще хранила следы царапин – признак скорби. Рядом шел повелитель Ларсы Рим-Син в траурной одежде, увешанной амулетами от дурного глаза и внезапной болезни. За ними шли певцы и певицы, сопровождаемые множеством арфистов и музыкантов с дудками и барабанами. Они выстроились вокруг ложа умершей и по знаку жреца запели:
Боги, когда создавали человека,
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали…
…В доме мрака, жилище Иркалы,
В дом, откуда вошедший никогда не выходит,
И путь, по которому не выйти обратно,
В дом, где живущие лишаются света,
Где их пища – прах и еда их глина,
А одеты, как птицы, одеждою крыльев,
И света не видят, но во тьме обитают,
А засовы и двери покрыты пылью!..
Все молча слушали, вникая в каждое слово. Когда игра арфистов сопровождала пение без игры дудочников и барабанщиков, каждое слово сказания проникало в душу. Но когда включались барабанщики, когда гремели дудки, слова сказания заглушались, и жрец делал знак музыкантам, чтобы играли тише. Особенно растрогало женщин пение заключительной части сказания:
…Кто сегодня из Земли барабан мой достанет?
Кто барабанную палочку из преисподней достанет?..
Гильгамеш, почему ты плачешь, почему печально сердце? –
пели девушки.
Барабан твой я сегодня из Земли достану,
Барабанную палочку из преисподней достану! –
продолжали юноши.
Имликум, стоя у изголовья Нин-дады, не спускал глаз с лица великой жрицы, словно надеялся увидеть улыбку – знак благодарности за хорошее пение, задуманное мудрым жрецом.
Уже светало, когда умолкли арфы и жрец позволил певцам и музыкантам передохнуть и подготовиться к скорбному шествию.
Имликум, удостоенный чести идти рядом с великим правителем Ларсы, в сопровождении телохранителей и стражи проводил Рим-Сина во дворец. По обе стороны дороги шествий стояли люди Ура. По мере приближения божественного правителя они падали ниц и выражали свою скорбь горестными воплями. Когда свет факелов вырывал из тьмы израненные лица и простертые к небу руки, Имликум говорил Рим-Сину:
– Люди Ура любили великую жрицу, их скорбь безгранична.
* * *
Сингамиль рано проснулся на своей жесткой циновке. Помня вчерашние слезы сына, заботливая Уммаки захотела побаловать любимца. Она дала ему большую глиняную чашу молока и кусок свежей ячменной лепешки.
– Ешь, сынок, – сказала она ласково, – сегодня «дом табличек» закрыт. Плач в Уре. Умерла великая жрица храма Луны. Нет у нас больше нашей богини Нин-дады.
– Не богиня она! – воскликнул Сингамиль. – Богини не умирают. Боги живут вечно. Я прочел в старинной табличке из царского дома. Царская дочь Нин-дада – обыкновенная женщина Ура.
– Тише, сынок. Не говори таких слов. Услышит царский слуга или жрец – беда будет. Нас могут убить, нас могут закопать живьем. Молчи, сынок! Пусть в табличке написано про это, а человек Ура не может сказать такое. Жрецы лучше нас знают про царей и богов. Молчи!
Сингамиль посмотрел на мать, испуганную и печальную.
– Об этом знают только трое, – прошептал он. – Первым прочел это отец. А когда я прочел табличку про смерть Энкиду, я узнал самое удивительное. Я узнал, что ярая смерть не щадит человека, а боги живут вечно. Я поведал об этом своему другу, сыну Шиги, Абуни.
– Уту, великий, милосердный! – воскликнула Уммаки. – Как можно было сказать это мальчишке Абуни? Глупый мальчишка может сказать об этом каждому из должников Шиги. Я видела, он записывает долги на глиняной табличке. Какое зло нам причинили эти старинные обожженные таблички! – Всхлипывая, Уммаки повторяла: – Великий Уту, пусть минует нас кара! Мой сын еще мал и глуп, прости ему прогрешение!
– Не я придумал это, – пробормотал Сингамиль, разжевывая лепешку.
Слезы матери заставили его призадуматься, не согрешил ли он, назвав Нин-даду обыкновенной женщиной. Нет, не согрешил. Так сказано в старинном сказании, а там все правда.
– Абуни мой друг, – сказал Сингамиль. – Мы дружим, как Гильгамеш и Энкиду. Мы поклялись помогать друг другу и никогда не делать зла. Как же я мог не рассказать ему про табличку? А он сам понял и разгадал истину. Это великое дело. А ты плачешь.
Уммаки смахнула слезы и внимательно посмотрела на своего любимца. «До чего же умен мой Сингамиль, – подумала она. – Во всем Уре нет такого умного мальчика. Так бы и любовалась им целыми днями, так бы и слушала его. А ведь он еще маленький. Уту, великий, дай ему счастливые годы! Пусть он станет самым богатым, самым знатным человеком Ура!»
– Ступай, сынок, к реке, надо покормить корову, набрать немного травы на завтра. Говорят, будто великое прощание и шествие по дороге процессий начнется рано утром. Все мы пойдем к Горе бога прощаться с великой жрицей. Нарви побольше травы, голодная корова не даст молока.
За высокими стенами Ура Сингамиль нашел небольшую поляну с пожелтевшей травой. Пока корова паслась, он рвал траву и складывал ее в ивовую корзинку. Ему было жаль, что Абуни не пригнал сюда своего белого ослика. Зато завтра они будут вместе. Абуни запряжет ослика в маленькую повозку, положит на нее мешок зерна и во время шествия, когда покажутся возницы с упряжкой ослов и быков, он покатит свою повозку рядом с ними, а Сингамиль прыгнет к нему в повозку, и они, сидя рядом на мешке зерна, поедут к усыпальнице. Они всё увидят. Посмотрят, какие сокровища выгружают возницы. Увидят драгоценные сосуды из золота и серебра, предназначенные богам подземного царства. А потом они погонят ослика домой. Вот когда мальчики в «доме табличек» разинут рты от удивления. Как они будут завидовать счастливцам, увидевшим небывалое! Ни один ученик в «доме табличек» не видел царских сокровищ. Может быть, увидят во время шествия, но там их не разглядишь.
Сингамиль изнывал от нетерпения. Замысел, который Абуни обещал осуществить, показался ему даже более отчаянным, чем поход Гильгамеша и Энкиду в леса Ливана, где их мог убить страшный Хумбабу.
* * *
Все люди Ура с нетерпением ждали дня, когда состоится великое прощание с царской дочерью. Одни мечтали увидеть пышное шествие и роскошные одежды царедворцев, другие стремились показать себя в богатых золотых украшениях, третьи хотели лишь избавиться от хлопот. Это были ремесленники, которым пришлось трудиться в поте лица, чтобы угодить жрецам и царедворцам.
Много хлопот было у служанок и рабынь Нин-дады. Ланиша сбилась с ног, выполняя бесчисленные поручения. Все это время она терзалась мыслью о маленькой дочке, которая показалась ей больной, когда она с ней прощалась несколько дней назад. Ей слышался голос малютки – казалось, что девочка зовет ее и плачет. «Что-то тяжело у меня на сердце, – подумала Ланиша, – не избила ли ее бабка? Добрая богиня, сбереги мне маленькую, не дай ее в обиду! Не дай злобной старухе продать дочку. Добрая богиня, верни меня домой, я никому не нужна во дворце. Меня считали счастливой, когда я оказалась в покоях великой жрицы, но не было мне здесь счастья. Страхи одолели. Трудно угождать жрице, подобной самой богине».
Размышления Ланиши прервала распорядительница церемоний. Она велела всем горничным, юным жрицам и рабыням приготовиться к великому прощанию. Она выдала каждой красное шерстяное платье и горсть серебряных или золотых бусин, чтобы украсить ворот и обшлага рукавов. Каждая получила серьги. Жрицы стали примерять золотые венки для волос, рабыни и горничные получили серебряные ленты. Всем было приказано умыться и тщательно расчесать волосы, как положено по большим праздникам.
– Добрая богиня услышала мои мольбы, – сказала Ланиша подруге, когда они вышли за ворота дворца. – Наконец-то я побегу к моей дочке. Четыре дня не видела ее. Боюсь, не больна ли? Злая старуха не любит девочку. Была бы жива моя мать, я бы никогда не дала ребенка чужой старухе. Судьба моя тяжкая. Плохо быть рабыней.
– Ты жива, и богиня поможет тебе вырастить дочку, – ответила подруга. – Не подумай, что у меня хорошая жизнь. Муж бьет меня нещадно. У меня не проходят синяки от побоев. Как только рассердится, так и жди колотушек. Я рада, что меня взяли во дворец прислужницей. Я всегда боюсь возвращаться домой, боюсь побоев. Муж мой любит крепкое пиво да еще примешивает туда травы, от которых дуреет. Беда, да и только! За что мне такое наказание? Побьет, а плакать не дает.
– Я думаю, что из всех женщин на свете лучше всего живется жрицам. Никто над ними не властвует, – сказала Ланиша.
Они поспешили к хижинам царских рабынь, чтобы ранним утром уже быть во дворце верховной жрицы.
Всю ночь Ааниша пришивала серебряные бусины к вороту платья, украсила рукава. Рано утром она тщательно расчесала свои длинные красивые волосы, нацепила золотые серьги, подаренные ей отцом, когда она была маленькой и свободной. Надела красное платье и почувствовала, что она очень привлекательна. «Некому полюбоваться на меня, – вздохнула Ланиша и пошла прощаться со спящей дочкой. – Потерпи, маленькая! Скоро я вернусь и возьму тебя на руки, а ты улыбнешься мне и покажешь свои крошечные белые зубы».
На площади Зиккурата толпился народ. Все жители Ура собрались здесь для участия в торжественной процессии. Как только вынесли деревянные с позолотой погребальные носилки, так в одно мгновение вся толпа закричала, заголосила.
Люди опустились на колени и с рыданием рвали на себе одежду, царапали лица.
Верховный жрец Имликум, с бритой головой, в белой шерстяной юбке, отделанной бахромой, увешанный амулетами, прикрытый алым плащом, обратился к сотням коленопреклоненных:
– Мы поднялись на крышу перед великим Уту, свершили воскурение. Поставили жертву перед Уту, воздели руки. Зачем забрал у нас Нин-даду? Пусть берегут ее стражи ночи! Великий Уту, мы вопрошаем, зачем страданье ей послано было? Зачем не дал ты ей долгие годы?
Дымились ароматные травы в курильницах, слышались стоны и рыдания. Ослепительно сверкало солнце и сияли в его лучах золотые и серебряные украшения на красных платьях женщин. Знатные женщины украсили свои прически золотыми венками в виде цветов и листьев бука, точно такими же, каким был венок Нин-дады. Разница была лишь в том, что венок великой жрицы был вдвое больше и тяжелее. Но кто мог осмелиться соперничать с повелительницей?
К стране без возврата,
к обширной земле
ушла Нин-дада, дочь Рим-Сина.
К обители мрака,
жилищу Иркалы,
откуда входящий никогда не выходит,
ушла великая жрица храма Луны.
– К стране без возврата ушла наша повелительница… – повторяли молящиеся.
– Потушим курильницу, завершим молитву, – сказал верховный жрец Имликум.
Повторяя эти слова, все поднялись и выстроились для торжественного шествия. Впереди Рим-Син рядом с Имликумом, за ними люди, несущие носилки с покойной, следом жрецы, музыканты, царедворцы, воины. Шли слуги богатых с дарами богине Эрешкигаль, повелительнице подземного царства. Они несли на головах дорогие сосуды, вазы с фруктами, блюда с жареной бараниной. Среди рабынь и служанок шла Ланиша. Она так торопилась, что забыла повязать голову серебряной лентой. Она зажала ее в кулак и все думала, как бы не забыть повязать голову, когда шествие приблизится к священной могиле. Там, в суете, когда каждый захочет пройти вперед, чтобы в последний раз увидеть великую жрицу, можно будет незаметно повязать. «Я простилась с тобой, прекрасная госпожа, – говорила себе Ланиша. – Я запомнила твою необыкновенную красоту и твои сверкающие одежды. Как мы ничтожны перед тобой!»
Игмилсин, Уммаки и Сингамиль стояли в толпе простолюдинов и с восторгом рассматривали богатых людей Ура, которым посчастливилось участвовать в процессии и в прощании с дочерью правителя Ларсы. Они восхищались богатым убранством и одеждой знатных женщин.
– Вот счастливцы, – говорила Уммаки жене пивовара, – посмотри, у них царские украшения и платья из тончайшей алой шерсти. Посмотри, как много женщин, молодых и красивых, завернуты в шерстяные покрывала, а в ушах сверкают серьги в виде полумесяца. Таких нарядных женщин я никогда не видела. Их не видно на улице, где ходим мы, простолюдинки.
Прощание с великой жрицей превратилось в редкостное зрелище. Ювелиры, оружейники, ткачи и гончары видели, что и они причастны к этому зрелищу своим трудом. Каждый видел изделия своих рук и мог гордиться своим искусством.
– Весь Ур видит мою работу, – говорил с гордостью ювелир Син-Ирибим. – Такое случается редко. Может быть, раз в жизни. Сколько я сделал прекрасных золотых украшений, но их прятали в сокровищнице царского дворца. Только царедворцы могли видеть мою работу, когда правитель Ларсы призывал их во дворец. А тут все видят. И твои кувшины видят, – обратился он к гончару, – и твои бронзовые шлемы на головах воинов, – говорил он меднику и оружейнику. – Как подумаю, что все это будет лежать в земле, так душа болит. Мастера трудились целые годы, чтобы сделать такую красивую работу. Посмотри, вот несут серебряные сосуды, как они искусно украшены! Это не перстень, не скоро сделаешь такую работу. И все пойдет в подземное царство!
– В усыпальницу царя кладут еще больше сокровищ, – отвечал Игмилсин. – Я как-то писал перечень драгоценного оружия, сделанного для Рим-Сина. Сколько потрачено меди, золота и серебра! Как только умрет, уже готовы дары для злобной Эрешкигаль. Она требует великих жертв. Человек во власти богов! Таков наш удел!
Сверкали на солнце позолоченные арфы, алели нарядные одежды. После отряда воинов показались возницы с поклажей на легких повозках. Сингамиль внимательно следил, не появится ли Абуни со своим белым осликом.
«Как только увижу маленькую упряжку Абуни, так и прыгну к нему и сяду рядом на мешке ячменного зерна, – думал Сингамиль и глядел в нетерпении. – Важно незаметно пробраться к нему, чтобы отец не увидел. Мать так увлечена зрелищем и разговорами с соседками, она не увидит. Но вот и Абуни».
Сингамиль скрылся в толпе и поспешил к Абуни. Он не успел приблизиться к тележке с белым осликом, как почувствовал крепкую руку, схватившую его за плечо.
– Куда ты полез? Глупая твоя голова! Куда тебя понесло? – услышал он голос отца.
– Я к Абуни, видишь белого ослика? Мы вместе проберемся в усыпальницу великой жрицы. Мы все увидим и тебе расскажем, – бормотал Сингамиль, пытаясь вырваться из крепких рук отца.
Но Игмилсин тащил его назад, а белый ослик с тележкой Абуни отдалялся.
– Пусти, отец! Мой друг ждет меня. Мы договорились…
– О чем договорились? В своем ли ты уме? Разве могут ничтожные мальчишки, несчастные оборвыши приблизиться к царской усыпальнице? И как вы могли придумать такое? Жрецы могут избить вас до смерти. Где Шига? Надо сказать, чтобы увел отсюда озорника. Я не вижу Шиги! Пропадет глупый мальчишка! Абуни! Абуни! Вернись, Абуни! – кричал писец.
Но белый ослик Абуни уже затерялся среди повозок, влекомых белыми быками и ослами.
– Мы вместе с ним придумали, – плакал Сингамиль. – Я обещал сесть в его повозку и вместе с другими возницами спуститься в усыпальницу. Мы хотели увидеть священнодействие. Мы дружим. Мы неразлучны. Я пойду за ним. Я побегу. Мы как Гильгамеш и Энкиду…
Рыдания сотрясали Сингамиля. Он вырывался из рук отца, но писец был неумолим. Он тут же, в толпе, исколотил сына и потащил его к дому. Уммаки, ничего не понимая, бежала за ними. Сердце ее разрывалось от горя, но она не смела спросить мужа, за что он колотит сына. Бесправная женщина Ура не могла вмешиваться в дела своего господина.
– «На две трети бог, на одну – человек он…» – помнишь ли ты эти строки, ленивец? Как ты смел говорить недозволенное – «мы как Гильгамеш и Энкиду»! – кричал писец, сопровождая свое нравоучение пинками.
Теперь, когда они стояли у порога дома, Игмилсин дал волю своему гневу.
– Я рассказал тебе о Гильгамеше в надежде, что ты станешь умнее, а получилось наоборот. Я старался, уммиа старался, а ты ничему не научился. Негодный мальчишка захотел дружить, подобно великому Гильгамешу, избравшему себе в друзья отважного Энкиду. Они были умны и бесстрашны. Их любили боги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Все готово в последний путь, – сказала распорядительница церемоний из храма Луны.
Сотни светильников мигали, освещая золотистым светом просторные покои великой жрицы. Закончив хлопоты, женщины-жрицы, служанки, рабыни, стоя у ложа усопшей, молча дожидались утра. Они с нетерпением ждали последнего скорбного шествия в надежде, что потом долго будут свободны от привычных обязанностей. Прислуживать великой жрице, угождать царской дочери было почетно, но очень трудно.
Вдруг распахнулись двери, и в тяжелой, гнетущей тишине послышались шаги. Впереди шел верховный жрец Имликум. Лысый, с белой бородой, в юбке из длинношерстного барана, он выглядел величаво. Его голая впалая грудь еще хранила следы царапин – признак скорби. Рядом шел повелитель Ларсы Рим-Син в траурной одежде, увешанной амулетами от дурного глаза и внезапной болезни. За ними шли певцы и певицы, сопровождаемые множеством арфистов и музыкантов с дудками и барабанами. Они выстроились вокруг ложа умершей и по знаку жреца запели:
Боги, когда создавали человека,
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали…
…В доме мрака, жилище Иркалы,
В дом, откуда вошедший никогда не выходит,
И путь, по которому не выйти обратно,
В дом, где живущие лишаются света,
Где их пища – прах и еда их глина,
А одеты, как птицы, одеждою крыльев,
И света не видят, но во тьме обитают,
А засовы и двери покрыты пылью!..
Все молча слушали, вникая в каждое слово. Когда игра арфистов сопровождала пение без игры дудочников и барабанщиков, каждое слово сказания проникало в душу. Но когда включались барабанщики, когда гремели дудки, слова сказания заглушались, и жрец делал знак музыкантам, чтобы играли тише. Особенно растрогало женщин пение заключительной части сказания:
…Кто сегодня из Земли барабан мой достанет?
Кто барабанную палочку из преисподней достанет?..
Гильгамеш, почему ты плачешь, почему печально сердце? –
пели девушки.
Барабан твой я сегодня из Земли достану,
Барабанную палочку из преисподней достану! –
продолжали юноши.
Имликум, стоя у изголовья Нин-дады, не спускал глаз с лица великой жрицы, словно надеялся увидеть улыбку – знак благодарности за хорошее пение, задуманное мудрым жрецом.
Уже светало, когда умолкли арфы и жрец позволил певцам и музыкантам передохнуть и подготовиться к скорбному шествию.
Имликум, удостоенный чести идти рядом с великим правителем Ларсы, в сопровождении телохранителей и стражи проводил Рим-Сина во дворец. По обе стороны дороги шествий стояли люди Ура. По мере приближения божественного правителя они падали ниц и выражали свою скорбь горестными воплями. Когда свет факелов вырывал из тьмы израненные лица и простертые к небу руки, Имликум говорил Рим-Сину:
– Люди Ура любили великую жрицу, их скорбь безгранична.
* * *
Сингамиль рано проснулся на своей жесткой циновке. Помня вчерашние слезы сына, заботливая Уммаки захотела побаловать любимца. Она дала ему большую глиняную чашу молока и кусок свежей ячменной лепешки.
– Ешь, сынок, – сказала она ласково, – сегодня «дом табличек» закрыт. Плач в Уре. Умерла великая жрица храма Луны. Нет у нас больше нашей богини Нин-дады.
– Не богиня она! – воскликнул Сингамиль. – Богини не умирают. Боги живут вечно. Я прочел в старинной табличке из царского дома. Царская дочь Нин-дада – обыкновенная женщина Ура.
– Тише, сынок. Не говори таких слов. Услышит царский слуга или жрец – беда будет. Нас могут убить, нас могут закопать живьем. Молчи, сынок! Пусть в табличке написано про это, а человек Ура не может сказать такое. Жрецы лучше нас знают про царей и богов. Молчи!
Сингамиль посмотрел на мать, испуганную и печальную.
– Об этом знают только трое, – прошептал он. – Первым прочел это отец. А когда я прочел табличку про смерть Энкиду, я узнал самое удивительное. Я узнал, что ярая смерть не щадит человека, а боги живут вечно. Я поведал об этом своему другу, сыну Шиги, Абуни.
– Уту, великий, милосердный! – воскликнула Уммаки. – Как можно было сказать это мальчишке Абуни? Глупый мальчишка может сказать об этом каждому из должников Шиги. Я видела, он записывает долги на глиняной табличке. Какое зло нам причинили эти старинные обожженные таблички! – Всхлипывая, Уммаки повторяла: – Великий Уту, пусть минует нас кара! Мой сын еще мал и глуп, прости ему прогрешение!
– Не я придумал это, – пробормотал Сингамиль, разжевывая лепешку.
Слезы матери заставили его призадуматься, не согрешил ли он, назвав Нин-даду обыкновенной женщиной. Нет, не согрешил. Так сказано в старинном сказании, а там все правда.
– Абуни мой друг, – сказал Сингамиль. – Мы дружим, как Гильгамеш и Энкиду. Мы поклялись помогать друг другу и никогда не делать зла. Как же я мог не рассказать ему про табличку? А он сам понял и разгадал истину. Это великое дело. А ты плачешь.
Уммаки смахнула слезы и внимательно посмотрела на своего любимца. «До чего же умен мой Сингамиль, – подумала она. – Во всем Уре нет такого умного мальчика. Так бы и любовалась им целыми днями, так бы и слушала его. А ведь он еще маленький. Уту, великий, дай ему счастливые годы! Пусть он станет самым богатым, самым знатным человеком Ура!»
– Ступай, сынок, к реке, надо покормить корову, набрать немного травы на завтра. Говорят, будто великое прощание и шествие по дороге процессий начнется рано утром. Все мы пойдем к Горе бога прощаться с великой жрицей. Нарви побольше травы, голодная корова не даст молока.
За высокими стенами Ура Сингамиль нашел небольшую поляну с пожелтевшей травой. Пока корова паслась, он рвал траву и складывал ее в ивовую корзинку. Ему было жаль, что Абуни не пригнал сюда своего белого ослика. Зато завтра они будут вместе. Абуни запряжет ослика в маленькую повозку, положит на нее мешок зерна и во время шествия, когда покажутся возницы с упряжкой ослов и быков, он покатит свою повозку рядом с ними, а Сингамиль прыгнет к нему в повозку, и они, сидя рядом на мешке зерна, поедут к усыпальнице. Они всё увидят. Посмотрят, какие сокровища выгружают возницы. Увидят драгоценные сосуды из золота и серебра, предназначенные богам подземного царства. А потом они погонят ослика домой. Вот когда мальчики в «доме табличек» разинут рты от удивления. Как они будут завидовать счастливцам, увидевшим небывалое! Ни один ученик в «доме табличек» не видел царских сокровищ. Может быть, увидят во время шествия, но там их не разглядишь.
Сингамиль изнывал от нетерпения. Замысел, который Абуни обещал осуществить, показался ему даже более отчаянным, чем поход Гильгамеша и Энкиду в леса Ливана, где их мог убить страшный Хумбабу.
* * *
Все люди Ура с нетерпением ждали дня, когда состоится великое прощание с царской дочерью. Одни мечтали увидеть пышное шествие и роскошные одежды царедворцев, другие стремились показать себя в богатых золотых украшениях, третьи хотели лишь избавиться от хлопот. Это были ремесленники, которым пришлось трудиться в поте лица, чтобы угодить жрецам и царедворцам.
Много хлопот было у служанок и рабынь Нин-дады. Ланиша сбилась с ног, выполняя бесчисленные поручения. Все это время она терзалась мыслью о маленькой дочке, которая показалась ей больной, когда она с ней прощалась несколько дней назад. Ей слышался голос малютки – казалось, что девочка зовет ее и плачет. «Что-то тяжело у меня на сердце, – подумала Ланиша, – не избила ли ее бабка? Добрая богиня, сбереги мне маленькую, не дай ее в обиду! Не дай злобной старухе продать дочку. Добрая богиня, верни меня домой, я никому не нужна во дворце. Меня считали счастливой, когда я оказалась в покоях великой жрицы, но не было мне здесь счастья. Страхи одолели. Трудно угождать жрице, подобной самой богине».
Размышления Ланиши прервала распорядительница церемоний. Она велела всем горничным, юным жрицам и рабыням приготовиться к великому прощанию. Она выдала каждой красное шерстяное платье и горсть серебряных или золотых бусин, чтобы украсить ворот и обшлага рукавов. Каждая получила серьги. Жрицы стали примерять золотые венки для волос, рабыни и горничные получили серебряные ленты. Всем было приказано умыться и тщательно расчесать волосы, как положено по большим праздникам.
– Добрая богиня услышала мои мольбы, – сказала Ланиша подруге, когда они вышли за ворота дворца. – Наконец-то я побегу к моей дочке. Четыре дня не видела ее. Боюсь, не больна ли? Злая старуха не любит девочку. Была бы жива моя мать, я бы никогда не дала ребенка чужой старухе. Судьба моя тяжкая. Плохо быть рабыней.
– Ты жива, и богиня поможет тебе вырастить дочку, – ответила подруга. – Не подумай, что у меня хорошая жизнь. Муж бьет меня нещадно. У меня не проходят синяки от побоев. Как только рассердится, так и жди колотушек. Я рада, что меня взяли во дворец прислужницей. Я всегда боюсь возвращаться домой, боюсь побоев. Муж мой любит крепкое пиво да еще примешивает туда травы, от которых дуреет. Беда, да и только! За что мне такое наказание? Побьет, а плакать не дает.
– Я думаю, что из всех женщин на свете лучше всего живется жрицам. Никто над ними не властвует, – сказала Ланиша.
Они поспешили к хижинам царских рабынь, чтобы ранним утром уже быть во дворце верховной жрицы.
Всю ночь Ааниша пришивала серебряные бусины к вороту платья, украсила рукава. Рано утром она тщательно расчесала свои длинные красивые волосы, нацепила золотые серьги, подаренные ей отцом, когда она была маленькой и свободной. Надела красное платье и почувствовала, что она очень привлекательна. «Некому полюбоваться на меня, – вздохнула Ланиша и пошла прощаться со спящей дочкой. – Потерпи, маленькая! Скоро я вернусь и возьму тебя на руки, а ты улыбнешься мне и покажешь свои крошечные белые зубы».
На площади Зиккурата толпился народ. Все жители Ура собрались здесь для участия в торжественной процессии. Как только вынесли деревянные с позолотой погребальные носилки, так в одно мгновение вся толпа закричала, заголосила.
Люди опустились на колени и с рыданием рвали на себе одежду, царапали лица.
Верховный жрец Имликум, с бритой головой, в белой шерстяной юбке, отделанной бахромой, увешанный амулетами, прикрытый алым плащом, обратился к сотням коленопреклоненных:
– Мы поднялись на крышу перед великим Уту, свершили воскурение. Поставили жертву перед Уту, воздели руки. Зачем забрал у нас Нин-даду? Пусть берегут ее стражи ночи! Великий Уту, мы вопрошаем, зачем страданье ей послано было? Зачем не дал ты ей долгие годы?
Дымились ароматные травы в курильницах, слышались стоны и рыдания. Ослепительно сверкало солнце и сияли в его лучах золотые и серебряные украшения на красных платьях женщин. Знатные женщины украсили свои прически золотыми венками в виде цветов и листьев бука, точно такими же, каким был венок Нин-дады. Разница была лишь в том, что венок великой жрицы был вдвое больше и тяжелее. Но кто мог осмелиться соперничать с повелительницей?
К стране без возврата,
к обширной земле
ушла Нин-дада, дочь Рим-Сина.
К обители мрака,
жилищу Иркалы,
откуда входящий никогда не выходит,
ушла великая жрица храма Луны.
– К стране без возврата ушла наша повелительница… – повторяли молящиеся.
– Потушим курильницу, завершим молитву, – сказал верховный жрец Имликум.
Повторяя эти слова, все поднялись и выстроились для торжественного шествия. Впереди Рим-Син рядом с Имликумом, за ними люди, несущие носилки с покойной, следом жрецы, музыканты, царедворцы, воины. Шли слуги богатых с дарами богине Эрешкигаль, повелительнице подземного царства. Они несли на головах дорогие сосуды, вазы с фруктами, блюда с жареной бараниной. Среди рабынь и служанок шла Ланиша. Она так торопилась, что забыла повязать голову серебряной лентой. Она зажала ее в кулак и все думала, как бы не забыть повязать голову, когда шествие приблизится к священной могиле. Там, в суете, когда каждый захочет пройти вперед, чтобы в последний раз увидеть великую жрицу, можно будет незаметно повязать. «Я простилась с тобой, прекрасная госпожа, – говорила себе Ланиша. – Я запомнила твою необыкновенную красоту и твои сверкающие одежды. Как мы ничтожны перед тобой!»
Игмилсин, Уммаки и Сингамиль стояли в толпе простолюдинов и с восторгом рассматривали богатых людей Ура, которым посчастливилось участвовать в процессии и в прощании с дочерью правителя Ларсы. Они восхищались богатым убранством и одеждой знатных женщин.
– Вот счастливцы, – говорила Уммаки жене пивовара, – посмотри, у них царские украшения и платья из тончайшей алой шерсти. Посмотри, как много женщин, молодых и красивых, завернуты в шерстяные покрывала, а в ушах сверкают серьги в виде полумесяца. Таких нарядных женщин я никогда не видела. Их не видно на улице, где ходим мы, простолюдинки.
Прощание с великой жрицей превратилось в редкостное зрелище. Ювелиры, оружейники, ткачи и гончары видели, что и они причастны к этому зрелищу своим трудом. Каждый видел изделия своих рук и мог гордиться своим искусством.
– Весь Ур видит мою работу, – говорил с гордостью ювелир Син-Ирибим. – Такое случается редко. Может быть, раз в жизни. Сколько я сделал прекрасных золотых украшений, но их прятали в сокровищнице царского дворца. Только царедворцы могли видеть мою работу, когда правитель Ларсы призывал их во дворец. А тут все видят. И твои кувшины видят, – обратился он к гончару, – и твои бронзовые шлемы на головах воинов, – говорил он меднику и оружейнику. – Как подумаю, что все это будет лежать в земле, так душа болит. Мастера трудились целые годы, чтобы сделать такую красивую работу. Посмотри, вот несут серебряные сосуды, как они искусно украшены! Это не перстень, не скоро сделаешь такую работу. И все пойдет в подземное царство!
– В усыпальницу царя кладут еще больше сокровищ, – отвечал Игмилсин. – Я как-то писал перечень драгоценного оружия, сделанного для Рим-Сина. Сколько потрачено меди, золота и серебра! Как только умрет, уже готовы дары для злобной Эрешкигаль. Она требует великих жертв. Человек во власти богов! Таков наш удел!
Сверкали на солнце позолоченные арфы, алели нарядные одежды. После отряда воинов показались возницы с поклажей на легких повозках. Сингамиль внимательно следил, не появится ли Абуни со своим белым осликом.
«Как только увижу маленькую упряжку Абуни, так и прыгну к нему и сяду рядом на мешке ячменного зерна, – думал Сингамиль и глядел в нетерпении. – Важно незаметно пробраться к нему, чтобы отец не увидел. Мать так увлечена зрелищем и разговорами с соседками, она не увидит. Но вот и Абуни».
Сингамиль скрылся в толпе и поспешил к Абуни. Он не успел приблизиться к тележке с белым осликом, как почувствовал крепкую руку, схватившую его за плечо.
– Куда ты полез? Глупая твоя голова! Куда тебя понесло? – услышал он голос отца.
– Я к Абуни, видишь белого ослика? Мы вместе проберемся в усыпальницу великой жрицы. Мы все увидим и тебе расскажем, – бормотал Сингамиль, пытаясь вырваться из крепких рук отца.
Но Игмилсин тащил его назад, а белый ослик с тележкой Абуни отдалялся.
– Пусти, отец! Мой друг ждет меня. Мы договорились…
– О чем договорились? В своем ли ты уме? Разве могут ничтожные мальчишки, несчастные оборвыши приблизиться к царской усыпальнице? И как вы могли придумать такое? Жрецы могут избить вас до смерти. Где Шига? Надо сказать, чтобы увел отсюда озорника. Я не вижу Шиги! Пропадет глупый мальчишка! Абуни! Абуни! Вернись, Абуни! – кричал писец.
Но белый ослик Абуни уже затерялся среди повозок, влекомых белыми быками и ослами.
– Мы вместе с ним придумали, – плакал Сингамиль. – Я обещал сесть в его повозку и вместе с другими возницами спуститься в усыпальницу. Мы хотели увидеть священнодействие. Мы дружим. Мы неразлучны. Я пойду за ним. Я побегу. Мы как Гильгамеш и Энкиду…
Рыдания сотрясали Сингамиля. Он вырывался из рук отца, но писец был неумолим. Он тут же, в толпе, исколотил сына и потащил его к дому. Уммаки, ничего не понимая, бежала за ними. Сердце ее разрывалось от горя, но она не смела спросить мужа, за что он колотит сына. Бесправная женщина Ура не могла вмешиваться в дела своего господина.
– «На две трети бог, на одну – человек он…» – помнишь ли ты эти строки, ленивец? Как ты смел говорить недозволенное – «мы как Гильгамеш и Энкиду»! – кричал писец, сопровождая свое нравоучение пинками.
Теперь, когда они стояли у порога дома, Игмилсин дал волю своему гневу.
– Я рассказал тебе о Гильгамеше в надежде, что ты станешь умнее, а получилось наоборот. Я старался, уммиа старался, а ты ничему не научился. Негодный мальчишка захотел дружить, подобно великому Гильгамешу, избравшему себе в друзья отважного Энкиду. Они были умны и бесстрашны. Их любили боги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21