.. – подхватили в толпе. – Мы молимся о том же в нашей мечети.
– Будь они прокляты, губители наших детей! – заплакала женщина в кисейной чадре.
– Девушка права! – сказал пожилой мусульманин. – Какой человек в нашей стране, будь он индус или магометанин, по своей воле даст приют офицеру ферингов? Идите с миром, люди!.. Здесь нет наших врагов.
Толпа расступилась.
Лела вывела Дженни из тихой улицы на широкую площадь.
Они прошли напрямик через площадь и свернули в боковую улицу. И тут Дженни увидела того самого старика в высокой шапке, который показался в ее окне утром. Он стоял в конце улицы и смотрел на них.
Дженни остановилась.
Старик тотчас свернул в какой-то переулок.
– Тот самый! Тот самый старик! – сказала Дженни.
– В высокой шапке? Белые язвы на щеках? – спросила Лела.
Страх, настоящий страх проступил в глазах девушки. Но она тотчас поборола себя.
– Пойдем! – сказала Лела.
Она провела Дженни пустынными переулками в большой сад, оттуда – во двор европейского здания. Это был дом английской резиденции, занятый повстанцами.
– Здесь стоит наша стража, – сказала Лела. – Не бойся ничего, тебя здесь никто не тронет.
Как потерянная, бродила Лела в тот день по улицам Дели.
«Старик здесь!.. Зачем он пришел в Дели? Что ему здесь надо?»
Процессия мусульман шла через площадь. Закутанные в белую ткань люди били себя в грудь, падали на землю, вскакивали и кружились на месте.
– Ал-ла-а-лиллах-ияхсан!..
– Ияхсан-ияхсен… Ал-ла-ла!..
Лела видела блестящие воспаленные глаза молящихся, слушала их резкий гортанный крик.
Может быть, это старик шепнул мусульманам, будто индусы прячут англичан в оставленном доме?..
Народ в Дели горяч и легковерен. Довольно иногда одной малой искры, одного неосторожного слова, чтобы поссорить горожан между собою.
«Зачем старик пришел в крепость?» – Всё та же мысль томила Лелу.
«Сказать отцу?..» Но, боже мой, до меня ли отцу сейчас?.. У него довольно дела и без этого старика».
Глава тридцатая
СНОВА ШОТЛАНДЕЦ
Дженни осталась одна. Она посидела, прислушиваясь. Кругом было тихо.
Кажется, больше никого не было в этом легком бамбуковом домике садовника или слуги, куда привела ее девочка-индуска.
Ползучие растения заплели стену домика до самой крыши. Дикий виноград перебросил ветви с крыши на белую каменную ограду, замыкающую сад бывшей резиденции с южной стороны.
Над этой оградой Дженни видела мощную стену из тёмно-красного песчаника и угол высокой башни. Какое-то большое здание примыкало непосредственно к саду резидента.
Это был дворец Бахадур-шаха.
В домике было тихо. «Неужели я тут одна?» – подумала Дженни.
Тихий визг послышался за бамбуковой дверью.
Кто-то осторожно царапался под дверью, тихо, но настойчиво раздвигал полые бамбуковые дверных створок. Потом какой-то большой уродливый черный комок подкатился к самым ногам Дженни.
– Сам! – обрадовалась девочка. – Значит, и мистер Макферней близко!.. – Где же твой хозяин, Сам?
Пес выскочил во двор, оглядываясь на Дженни. Она пошла следом за собакой.
Сам побежал во второй двор, большой, нарядный, с фонтаном и солнечными часами посередине. Несколько сипаев сидело у фонтана. Сам бежал дальше, на мраморную террасу, к высоким резным дверям в большой двусветный зал. Дженни увидела носилки для раненых, сложенные у входа, белые мраморные колонны с золотой росписью и ряды легких бамбуковых коек между колоннами.
Это был зал британского резидента, превращенный повстанцами в лазарет.
У одной из коек, наклонившись над раненым, стоял Макферней. Он копался зондом в глубокой ране под коленом сипая. Свернутые в тугие трубочки полотняные бинты лежали на табурете у койки.
– Хорошо, что я в молодости, хоть и недолго, был лекарским учеником в Эдинбурге… – бормотал сквозь зубы шотландец.
Он взялся за бинт.
– Мистер Макферней! – дрожа, проговорила Дженни.
Макферней обернулся.
– Мисс Гаррис!
Дженни схватила его за рукав и заплакала.
– Не плачьте, мисс Гаррис! – мягко сказал шотландец. – Здесь вам ничего дурного не сделают. Война кончится, и повстанцы обменяют вас на своих пленных.
Раненый застонал и заворочался на своей койке.
– Покой! – сердито закричал Макферней. – Колено держать в полном покое!..
И он начал туго бинтовать ногу сипая.
Дженни пошла к выходу. Сам уже стоял у дверей снаружи, на своем посту: входить в зал лазарета ему строго запрещалось.
– Спасибо, Сам! – сказала Дженни и погладила черную блестящую шерсть на шее собаки.
Точно камень свалился с сердца Дженни. «Теперь я уже не одна, – думала девочка. – Мистер Макферней здесь, значит, мне нечего бояться».
Глава тридцать первая
БАХАДУР-ШАХ
Молодая индуска в белой кисейной повязке каждой утро приходила к Дженни. Индуска молча ставила на порог кувшин со свежей водой, чашку вареной чечевицы или риса, приветливо улыбалась Дженни и уходила. Женщину звали Даринат. Дженни часто потом, в более поздние часы дня, видела Даринат в просторном дворе резиденции с маленькой полуголой девочкой на руках. Индуска кормила девочку, купала ее в теплой, нагретой солнцем воде бассейна, перекликалась с соседками и была очень говорлива. Но приходя к Дженни, всегда умолкала и только кивала ей головой и улыбалась. Даринат никогда не служила в домах саибов и не знала их языка.
Помногу дней Дженни не с кем было перекинуться словом. Мистер Макферней был занят у себя в лазарете: раненые всё прибывали. Всё чаще доносился до Дженни грохот пальбы, то отдаленная, то близкая канонада. С каждым днем всё упорнее обстреливали крепость из британского лагеря, всё яростнее отвечали с бастионов крепостные пушки.
Не молчали и те пушки, которые повстанцы отбили у капитана Бедфорда, – большие гаубицы и скорострельные мортиры капитана били по лагерю и не одну палатку разметали и разбили за холмами. У Инсура и его товарищей был верный прицел.
По ночам Дженни смотрела на небо, следила за дальними отсветами пожаров. На широкой площади перед домом резиденции зажигались костры, повстанцы шумели вокруг костров, радуясь новой удачной вылазке из стен крепости. Подолгу не утихал шум вокруг повстанческих шатров, веселые крики доносились оттуда, ликующее гудение труб, музыка. Повстанцы праздновали свои победы над британскими войсками.
Из других городов долетали добрые вести. В Сахранпуре, невдалеке от Дели, мусульмане и индусы, все, как один, по примеру делийцев, поднялись на борьбу с иноземцами. Повстанцы Морадабада прогнали британского резидента, весь британский гарнизон взяли в плен, а казну англичан конфисковали для нужд восстания, накупили и хлеба для голодных, и пороха для солдат. Посланцы из Дели ходили и в княжество Битхур, и в Джанси, и узнали, что Нана-саиб успешно бьет британского генерала близ Канпура, а рани Джансийская Лакшми-бай собрала большое войско и ведет его на англичан.
– Наш Дели – гора над горами! – с гордостью говорили повстанцы. – Здесь зажглось великое пламя, которое скоро охватит все индийские земли.
И шах делийский радовался удаче повстанцев. Он праздновал их победы на торжественных приемах – дурбарах – в своем дворце.
По дворцовому саду светились розовые и желтые фонари, фокусники кидали шары у главного фонтана; до поздней ночи в саду свистели и выли флейты, стучали барабаны. У бассейна на заднем дворе ужинали плясуны, факиры, заклинатели змей, фокусники. Шах приказывал выносить им остатки от своего стола.
Старый шах спал на этих приемах, уткнув седую бороду в шелковый халат. Когда-то Бахадур-шах был молод, силен и жесток. Он любил славу и торжественные дворцовые дурбары, любил восточную пышность, политую кровью, и расправы с непокорными, достойные его великих предков. Но сейчас всё это было позади. Достигнув восьмидесяти лет, Бахадур-шах начал писать стихи. Он чертил строки двустиший кончиком своего резного посоха на песке сада, как позже, став пленником британской королевы, чертил слова любовных песнопений концом обгорелой палки на стенах своей темницы. Правителю Дели было восемьдесят два года, он был кроток, неразумен и стар.
Сквозь пролом в каменной ограде сада Дженни видела западный угол двора, пристройки, конюшни, помещения для слуг.
Дымились жаровни, детский плач доносился из-под навесов, женщины звенели кувшинами у большого фонтана.
Как-то раз Дженни удалось издали увидеть Бахадур-шаха. Он был невысокий, согнувшийся, в белой чалме, и весь белый от старости. Рядом с ним, в открытых носилках, несли нарядную старуху с насурмленными бровями. Нижняя часть лица у старухи была небрежно прикрыта белым шелком. Старуха что-то сердито говорила шаху. Это была Зейнаб-Махал – старшая из шахских жен.
У них шел спор о наследнике престола.
– Твой старший сын, Факируддин, был скромен и благочестив, – говорила Зейнаб. – Он знал двадцать четыре главы Корана наизусть и совершил путешествие в святую Мекку… Но аллах не дал ему долгой жизни. Вот уже больше года, свет души, мы плачем о твоем сыне Факируддине…
Старуха сама отравила наследника престола искусно приготовленным блюдом из дичи и пряностей, с примесью ядовитой куркумы; Факируддин был сыном от другой жены. Все остальные принцы, запуганные, подкупленные, поставили свою подпись на бумаге, в которой говорилось, что они отказываются от престола в пользу сына старухи, Джевен-Бахта.
Воспротивился только один, первый по старшинству после погибшего, – Мирза-Могул. Началась борьба партий, подкупы, угрозы, оговоры. Британский резидент узнал о разногласиях и сообщил в Лондон, в совет Ост-Индской компании.
– Никаких наследников! – постановили в совете. – Бахадур-шах будет последним в династии, никто из сыновей не наследует престола.
Ост-Индскую компанию давно смущал этот царственный двор в самом сердце Индии, блеск древней династии, ее престиж среди мусульман, смущал старый неразумный шах, требовательные принцы, игра восточной дипломатии, интриги, а больше всего таинственные письма, которые Бахадур-шах, пользуясь относительной свободой сношений, засылал и к персидскому двору, и к самому египетскому султану.
«На Бахадур-шахе положить конец династии потомков Тимура!» – порешили лондонские купцы.
С началом восстания всё изменилось. Восставший народ объявил делийского шаха главой возрождающейся Индии. С первого дня занятия крепости повстанческими войсками старый шах снова стал правителем Дели. И вновь получил право избирать себе шах-задэ – наследника престола.
– Мирза горяч, жаден, необуздан, – шептала старуха Зейнаб. – Он станет причиной многих несчастий и гибели трона.
– Будущее нам не открыто, а Мирза – старший, – возражал Бахадур-шах.
– У него шрам на левом ухе, а увечные не наследуют престола!..
– Разрезанное ухо не есть увечье…
Сам Мирза, мрачный пятидесятилетний принц, в тяжелой парчовой одежде, с неподвижным, точно навсегда остановившимся взглядом тусклых черных глаз, проводил в праздности свои дни в покойных залах отцовского дворца.
– Тяжко мне, Ассан-Улла!.. – жаловался принц своему единственному доверенному другу, придворному лекарю Ассан-Улле. – Тяжко мне… Зейнаб, своевольная старуха, властвует над моим отцом. Пока она здесь, я – пленник в своих собственных покоях. Я, старший из сыновей шаха, неволен в своих поступках.
Принц знал, что Зейнаб не уступит, что блюдо с куркумой, пока Зейнаб жива, каждый день может быть поднесено и ему и что тот же Ассан-Улла, если повелит старуха, будет лечить его так же, как он лечил отравленного Факируддина: от лечения яд подействовал на два часа быстрее.
Принц не хотел ждать.
– Терпение, свет души! – твердил ему лекарь. – Аллах велик. Никто не знает, когда он призовет к себе того, кто уже отмечен в книге судеб.
Пока во дворце шли празднества, приемы и споры, британцы укрепляли свои позиции. Растерянность первых недель давно прошла, слабосильный Барнард умер, полковник Вильсон, получивший к тому времени чин бригадного генерала, успешно собирал силы. Своих солдат мало? Путь из Великобритании далек? Но есть старый, не раз испытанный способ: добывать солдат у соседей. Одним платили деньгами, другим – обещаниями или угрозами. Князек соседнего Непала дал две тысячи гурок – диких кочевых воинов. Непальцы уже вышли в поход частью в кибитках, частью на косматых низкорослых лошадях, с самодельными щитами и копьями.
Из Пенджаба, отряд за отрядом, прибывали сикхи на своих добрых конях. Пехота из Кашмира, конники из Белуджистана, – многоплеменный лагерь за Хребтом всё шире раскидывал палатки. По ночам огненный круг костров охватывал уже почти всю равнину за холмами. Всё злее становилась канонада, вылазки сипаев из крепости всё чаще и кровопролитнее.
Глава тридцать вторая
ПЯТЬСОТ РУПИЙ ЗА ГОЛОВУ ПАНДИ
В большом дворе резиденции, у фонтана, на исходе ночи, Инсур допрашивал пленных.
Их было много после большой ночной вылазки за стены города. К фонтану, неуверенно ступая, вышел раненный в руку солдат-индус. Он смущенно глядел на Инсура, ожидая вопросов.
– Полк? – спросил Инсур.
– Семьдесят четвертый, – ответил пленник. – Пенджабской пехоты.
– Давно у саибов?
– Всего несколько недель. Пригнали из Лагора.
Инсур оглядел пленника. Молод, очень молод и очень истощен, – должно быть, только недавно взят из деревни.
Темный провал, похожий на синий трехлепестковый лотос, – след пендзинской язвы, – уродовал щеку человека.
Он стоял, бледный, не поднимая взгляда.
– Как же ты пошел против своих? – в упор спросил Инсур.
Сипай задрожал.
– Офицеры грозили нам! Пистолет в спину, и гнали вперед. «Пускай идут в бой первыми! – кричали, – под пули, против своих же панди».
– Что? – спросил Инсур.
– Против своих же панди!..
– Да! Да! Они всех восставших сипаев называют «панди», – подхватили другие.
– Саибы говорят, – несмело продолжал первый пленный, – что здесь, в Дели, скрывается первый Панди, из первого восставшего полка, и будто бы этот Панди не человек, а дьявол.
– Вот как? – сказал Инсур.
– Да, да, саибы говорят: он большой и страшный дьявол или оборотень, со стальными зубами… и будто бы его петля не берет. Так что повесить его невозможно.
– Его можно только расстрелять из пушки!
– Ходсон-саиб прискакал в лагерь, – сказал другой пленник. – Он объявил большую награду тому, кто поймает этого Панди и приведет к нему живого.
– Пятьсот серебряных рупий!..
– Ого!.. – Инсур усмехнулся. – Дорого же они ценят этого Панди.
– Они очень злы на него.
– На всех панди злы саибы!
– Им никак не пробить ваши крепкие стены.
– Людей у них теперь много, а больших пушек нет.
– Они ждут сильных пушек из Пенджаба. Вся надежда саибов на эти пушки.
– Большой поезд осадных орудий скоро придет из Лагора, – торопился досказать первый пленный. «Вот когда, – говорят саибы, – мы пробьем наконец брешь в высоких стенах Дели и пойдем штурмом на город».
Тень легла на лицо Инсура.
– Так, – сказал Инсур. – Важные новости. – Он помолчал. – Можешь идти. В нашем лазарете тебе перевяжут руку.
Пленник побрел на террасу, поддерживая здоровой правой раненую левую руку.
«Значит, здесь не убивают пленных? – думал он. – А саибы говорили нам, что панди закалывают всех, без разбора».
Он вошел в лазарет. Женщина, повязанная белым, потушила бронзовый светильник – уже рассвело – и указала раненому койку.
«Значит, здесь не только не убивают пленных, а даже лечат? – продолжал удивляться раненый. – Зачем же нам лгали саибы?»
Там, в лагере англичан, раненые из туземной пехоты по много дней валялись на голой земле, без навеса, под солнцем, и никто не оказывал им помощи.
Индус-санитар принес корпию, бинты, приготовил мазь.
– Сейчас придет наш хаким, он тебя перевяжет.
«Хаким»? – пленный ожидал увидеть арабского ученого лекаря с седой бородой, в хитро повязанной чалме.
В зал вошел маленький сухой темнолицый человек с синими глазами европейца.
– Ты тоже пленный? – удивленно спросил сипай.
Хаким не отвечал.
– Покажи рану, – сказал Макферней.
Он ловко отодрал присохший рукав, разрезал ткань, омыл рану и уверенно начал накладывать повязку.
– А это что? – строго спросил хаким. Он увидел вздувшиеся темно-лиловые полосы на шее сипая и присохши гной.
– Избили, – неохотно ответил сипай.
– Зачем загноил? Зачем раньше не пришел? – рассердился Макферней.
– Это еще там. У них… – Сипай показал в сторону британского лагеря.
Макферней достал пузырек и протер загноившиеся рубцы раствором лекарства.
– Кто избил? – спросил он.
– Полковник. Ручкой пистолета, – покорно ответил пленный.
– Какой полковник? Как его зовут?
– Гаррис-саиб.
Хаким чуть-чуть изменился в лице.
– Гаррис? – спросил Макферней. – Ты твердо помнишь?
– Да, хаким, помню. Гаррис-саиб из Аллигура.
– Так, – сказал Макферней. – Так. – Он молча протирал раствором карболовой кислоты свои маленькие, обожженные лекарством руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Будь они прокляты, губители наших детей! – заплакала женщина в кисейной чадре.
– Девушка права! – сказал пожилой мусульманин. – Какой человек в нашей стране, будь он индус или магометанин, по своей воле даст приют офицеру ферингов? Идите с миром, люди!.. Здесь нет наших врагов.
Толпа расступилась.
Лела вывела Дженни из тихой улицы на широкую площадь.
Они прошли напрямик через площадь и свернули в боковую улицу. И тут Дженни увидела того самого старика в высокой шапке, который показался в ее окне утром. Он стоял в конце улицы и смотрел на них.
Дженни остановилась.
Старик тотчас свернул в какой-то переулок.
– Тот самый! Тот самый старик! – сказала Дженни.
– В высокой шапке? Белые язвы на щеках? – спросила Лела.
Страх, настоящий страх проступил в глазах девушки. Но она тотчас поборола себя.
– Пойдем! – сказала Лела.
Она провела Дженни пустынными переулками в большой сад, оттуда – во двор европейского здания. Это был дом английской резиденции, занятый повстанцами.
– Здесь стоит наша стража, – сказала Лела. – Не бойся ничего, тебя здесь никто не тронет.
Как потерянная, бродила Лела в тот день по улицам Дели.
«Старик здесь!.. Зачем он пришел в Дели? Что ему здесь надо?»
Процессия мусульман шла через площадь. Закутанные в белую ткань люди били себя в грудь, падали на землю, вскакивали и кружились на месте.
– Ал-ла-а-лиллах-ияхсан!..
– Ияхсан-ияхсен… Ал-ла-ла!..
Лела видела блестящие воспаленные глаза молящихся, слушала их резкий гортанный крик.
Может быть, это старик шепнул мусульманам, будто индусы прячут англичан в оставленном доме?..
Народ в Дели горяч и легковерен. Довольно иногда одной малой искры, одного неосторожного слова, чтобы поссорить горожан между собою.
«Зачем старик пришел в крепость?» – Всё та же мысль томила Лелу.
«Сказать отцу?..» Но, боже мой, до меня ли отцу сейчас?.. У него довольно дела и без этого старика».
Глава тридцатая
СНОВА ШОТЛАНДЕЦ
Дженни осталась одна. Она посидела, прислушиваясь. Кругом было тихо.
Кажется, больше никого не было в этом легком бамбуковом домике садовника или слуги, куда привела ее девочка-индуска.
Ползучие растения заплели стену домика до самой крыши. Дикий виноград перебросил ветви с крыши на белую каменную ограду, замыкающую сад бывшей резиденции с южной стороны.
Над этой оградой Дженни видела мощную стену из тёмно-красного песчаника и угол высокой башни. Какое-то большое здание примыкало непосредственно к саду резидента.
Это был дворец Бахадур-шаха.
В домике было тихо. «Неужели я тут одна?» – подумала Дженни.
Тихий визг послышался за бамбуковой дверью.
Кто-то осторожно царапался под дверью, тихо, но настойчиво раздвигал полые бамбуковые дверных створок. Потом какой-то большой уродливый черный комок подкатился к самым ногам Дженни.
– Сам! – обрадовалась девочка. – Значит, и мистер Макферней близко!.. – Где же твой хозяин, Сам?
Пес выскочил во двор, оглядываясь на Дженни. Она пошла следом за собакой.
Сам побежал во второй двор, большой, нарядный, с фонтаном и солнечными часами посередине. Несколько сипаев сидело у фонтана. Сам бежал дальше, на мраморную террасу, к высоким резным дверям в большой двусветный зал. Дженни увидела носилки для раненых, сложенные у входа, белые мраморные колонны с золотой росписью и ряды легких бамбуковых коек между колоннами.
Это был зал британского резидента, превращенный повстанцами в лазарет.
У одной из коек, наклонившись над раненым, стоял Макферней. Он копался зондом в глубокой ране под коленом сипая. Свернутые в тугие трубочки полотняные бинты лежали на табурете у койки.
– Хорошо, что я в молодости, хоть и недолго, был лекарским учеником в Эдинбурге… – бормотал сквозь зубы шотландец.
Он взялся за бинт.
– Мистер Макферней! – дрожа, проговорила Дженни.
Макферней обернулся.
– Мисс Гаррис!
Дженни схватила его за рукав и заплакала.
– Не плачьте, мисс Гаррис! – мягко сказал шотландец. – Здесь вам ничего дурного не сделают. Война кончится, и повстанцы обменяют вас на своих пленных.
Раненый застонал и заворочался на своей койке.
– Покой! – сердито закричал Макферней. – Колено держать в полном покое!..
И он начал туго бинтовать ногу сипая.
Дженни пошла к выходу. Сам уже стоял у дверей снаружи, на своем посту: входить в зал лазарета ему строго запрещалось.
– Спасибо, Сам! – сказала Дженни и погладила черную блестящую шерсть на шее собаки.
Точно камень свалился с сердца Дженни. «Теперь я уже не одна, – думала девочка. – Мистер Макферней здесь, значит, мне нечего бояться».
Глава тридцать первая
БАХАДУР-ШАХ
Молодая индуска в белой кисейной повязке каждой утро приходила к Дженни. Индуска молча ставила на порог кувшин со свежей водой, чашку вареной чечевицы или риса, приветливо улыбалась Дженни и уходила. Женщину звали Даринат. Дженни часто потом, в более поздние часы дня, видела Даринат в просторном дворе резиденции с маленькой полуголой девочкой на руках. Индуска кормила девочку, купала ее в теплой, нагретой солнцем воде бассейна, перекликалась с соседками и была очень говорлива. Но приходя к Дженни, всегда умолкала и только кивала ей головой и улыбалась. Даринат никогда не служила в домах саибов и не знала их языка.
Помногу дней Дженни не с кем было перекинуться словом. Мистер Макферней был занят у себя в лазарете: раненые всё прибывали. Всё чаще доносился до Дженни грохот пальбы, то отдаленная, то близкая канонада. С каждым днем всё упорнее обстреливали крепость из британского лагеря, всё яростнее отвечали с бастионов крепостные пушки.
Не молчали и те пушки, которые повстанцы отбили у капитана Бедфорда, – большие гаубицы и скорострельные мортиры капитана били по лагерю и не одну палатку разметали и разбили за холмами. У Инсура и его товарищей был верный прицел.
По ночам Дженни смотрела на небо, следила за дальними отсветами пожаров. На широкой площади перед домом резиденции зажигались костры, повстанцы шумели вокруг костров, радуясь новой удачной вылазке из стен крепости. Подолгу не утихал шум вокруг повстанческих шатров, веселые крики доносились оттуда, ликующее гудение труб, музыка. Повстанцы праздновали свои победы над британскими войсками.
Из других городов долетали добрые вести. В Сахранпуре, невдалеке от Дели, мусульмане и индусы, все, как один, по примеру делийцев, поднялись на борьбу с иноземцами. Повстанцы Морадабада прогнали британского резидента, весь британский гарнизон взяли в плен, а казну англичан конфисковали для нужд восстания, накупили и хлеба для голодных, и пороха для солдат. Посланцы из Дели ходили и в княжество Битхур, и в Джанси, и узнали, что Нана-саиб успешно бьет британского генерала близ Канпура, а рани Джансийская Лакшми-бай собрала большое войско и ведет его на англичан.
– Наш Дели – гора над горами! – с гордостью говорили повстанцы. – Здесь зажглось великое пламя, которое скоро охватит все индийские земли.
И шах делийский радовался удаче повстанцев. Он праздновал их победы на торжественных приемах – дурбарах – в своем дворце.
По дворцовому саду светились розовые и желтые фонари, фокусники кидали шары у главного фонтана; до поздней ночи в саду свистели и выли флейты, стучали барабаны. У бассейна на заднем дворе ужинали плясуны, факиры, заклинатели змей, фокусники. Шах приказывал выносить им остатки от своего стола.
Старый шах спал на этих приемах, уткнув седую бороду в шелковый халат. Когда-то Бахадур-шах был молод, силен и жесток. Он любил славу и торжественные дворцовые дурбары, любил восточную пышность, политую кровью, и расправы с непокорными, достойные его великих предков. Но сейчас всё это было позади. Достигнув восьмидесяти лет, Бахадур-шах начал писать стихи. Он чертил строки двустиший кончиком своего резного посоха на песке сада, как позже, став пленником британской королевы, чертил слова любовных песнопений концом обгорелой палки на стенах своей темницы. Правителю Дели было восемьдесят два года, он был кроток, неразумен и стар.
Сквозь пролом в каменной ограде сада Дженни видела западный угол двора, пристройки, конюшни, помещения для слуг.
Дымились жаровни, детский плач доносился из-под навесов, женщины звенели кувшинами у большого фонтана.
Как-то раз Дженни удалось издали увидеть Бахадур-шаха. Он был невысокий, согнувшийся, в белой чалме, и весь белый от старости. Рядом с ним, в открытых носилках, несли нарядную старуху с насурмленными бровями. Нижняя часть лица у старухи была небрежно прикрыта белым шелком. Старуха что-то сердито говорила шаху. Это была Зейнаб-Махал – старшая из шахских жен.
У них шел спор о наследнике престола.
– Твой старший сын, Факируддин, был скромен и благочестив, – говорила Зейнаб. – Он знал двадцать четыре главы Корана наизусть и совершил путешествие в святую Мекку… Но аллах не дал ему долгой жизни. Вот уже больше года, свет души, мы плачем о твоем сыне Факируддине…
Старуха сама отравила наследника престола искусно приготовленным блюдом из дичи и пряностей, с примесью ядовитой куркумы; Факируддин был сыном от другой жены. Все остальные принцы, запуганные, подкупленные, поставили свою подпись на бумаге, в которой говорилось, что они отказываются от престола в пользу сына старухи, Джевен-Бахта.
Воспротивился только один, первый по старшинству после погибшего, – Мирза-Могул. Началась борьба партий, подкупы, угрозы, оговоры. Британский резидент узнал о разногласиях и сообщил в Лондон, в совет Ост-Индской компании.
– Никаких наследников! – постановили в совете. – Бахадур-шах будет последним в династии, никто из сыновей не наследует престола.
Ост-Индскую компанию давно смущал этот царственный двор в самом сердце Индии, блеск древней династии, ее престиж среди мусульман, смущал старый неразумный шах, требовательные принцы, игра восточной дипломатии, интриги, а больше всего таинственные письма, которые Бахадур-шах, пользуясь относительной свободой сношений, засылал и к персидскому двору, и к самому египетскому султану.
«На Бахадур-шахе положить конец династии потомков Тимура!» – порешили лондонские купцы.
С началом восстания всё изменилось. Восставший народ объявил делийского шаха главой возрождающейся Индии. С первого дня занятия крепости повстанческими войсками старый шах снова стал правителем Дели. И вновь получил право избирать себе шах-задэ – наследника престола.
– Мирза горяч, жаден, необуздан, – шептала старуха Зейнаб. – Он станет причиной многих несчастий и гибели трона.
– Будущее нам не открыто, а Мирза – старший, – возражал Бахадур-шах.
– У него шрам на левом ухе, а увечные не наследуют престола!..
– Разрезанное ухо не есть увечье…
Сам Мирза, мрачный пятидесятилетний принц, в тяжелой парчовой одежде, с неподвижным, точно навсегда остановившимся взглядом тусклых черных глаз, проводил в праздности свои дни в покойных залах отцовского дворца.
– Тяжко мне, Ассан-Улла!.. – жаловался принц своему единственному доверенному другу, придворному лекарю Ассан-Улле. – Тяжко мне… Зейнаб, своевольная старуха, властвует над моим отцом. Пока она здесь, я – пленник в своих собственных покоях. Я, старший из сыновей шаха, неволен в своих поступках.
Принц знал, что Зейнаб не уступит, что блюдо с куркумой, пока Зейнаб жива, каждый день может быть поднесено и ему и что тот же Ассан-Улла, если повелит старуха, будет лечить его так же, как он лечил отравленного Факируддина: от лечения яд подействовал на два часа быстрее.
Принц не хотел ждать.
– Терпение, свет души! – твердил ему лекарь. – Аллах велик. Никто не знает, когда он призовет к себе того, кто уже отмечен в книге судеб.
Пока во дворце шли празднества, приемы и споры, британцы укрепляли свои позиции. Растерянность первых недель давно прошла, слабосильный Барнард умер, полковник Вильсон, получивший к тому времени чин бригадного генерала, успешно собирал силы. Своих солдат мало? Путь из Великобритании далек? Но есть старый, не раз испытанный способ: добывать солдат у соседей. Одним платили деньгами, другим – обещаниями или угрозами. Князек соседнего Непала дал две тысячи гурок – диких кочевых воинов. Непальцы уже вышли в поход частью в кибитках, частью на косматых низкорослых лошадях, с самодельными щитами и копьями.
Из Пенджаба, отряд за отрядом, прибывали сикхи на своих добрых конях. Пехота из Кашмира, конники из Белуджистана, – многоплеменный лагерь за Хребтом всё шире раскидывал палатки. По ночам огненный круг костров охватывал уже почти всю равнину за холмами. Всё злее становилась канонада, вылазки сипаев из крепости всё чаще и кровопролитнее.
Глава тридцать вторая
ПЯТЬСОТ РУПИЙ ЗА ГОЛОВУ ПАНДИ
В большом дворе резиденции, у фонтана, на исходе ночи, Инсур допрашивал пленных.
Их было много после большой ночной вылазки за стены города. К фонтану, неуверенно ступая, вышел раненный в руку солдат-индус. Он смущенно глядел на Инсура, ожидая вопросов.
– Полк? – спросил Инсур.
– Семьдесят четвертый, – ответил пленник. – Пенджабской пехоты.
– Давно у саибов?
– Всего несколько недель. Пригнали из Лагора.
Инсур оглядел пленника. Молод, очень молод и очень истощен, – должно быть, только недавно взят из деревни.
Темный провал, похожий на синий трехлепестковый лотос, – след пендзинской язвы, – уродовал щеку человека.
Он стоял, бледный, не поднимая взгляда.
– Как же ты пошел против своих? – в упор спросил Инсур.
Сипай задрожал.
– Офицеры грозили нам! Пистолет в спину, и гнали вперед. «Пускай идут в бой первыми! – кричали, – под пули, против своих же панди».
– Что? – спросил Инсур.
– Против своих же панди!..
– Да! Да! Они всех восставших сипаев называют «панди», – подхватили другие.
– Саибы говорят, – несмело продолжал первый пленный, – что здесь, в Дели, скрывается первый Панди, из первого восставшего полка, и будто бы этот Панди не человек, а дьявол.
– Вот как? – сказал Инсур.
– Да, да, саибы говорят: он большой и страшный дьявол или оборотень, со стальными зубами… и будто бы его петля не берет. Так что повесить его невозможно.
– Его можно только расстрелять из пушки!
– Ходсон-саиб прискакал в лагерь, – сказал другой пленник. – Он объявил большую награду тому, кто поймает этого Панди и приведет к нему живого.
– Пятьсот серебряных рупий!..
– Ого!.. – Инсур усмехнулся. – Дорого же они ценят этого Панди.
– Они очень злы на него.
– На всех панди злы саибы!
– Им никак не пробить ваши крепкие стены.
– Людей у них теперь много, а больших пушек нет.
– Они ждут сильных пушек из Пенджаба. Вся надежда саибов на эти пушки.
– Большой поезд осадных орудий скоро придет из Лагора, – торопился досказать первый пленный. «Вот когда, – говорят саибы, – мы пробьем наконец брешь в высоких стенах Дели и пойдем штурмом на город».
Тень легла на лицо Инсура.
– Так, – сказал Инсур. – Важные новости. – Он помолчал. – Можешь идти. В нашем лазарете тебе перевяжут руку.
Пленник побрел на террасу, поддерживая здоровой правой раненую левую руку.
«Значит, здесь не убивают пленных? – думал он. – А саибы говорили нам, что панди закалывают всех, без разбора».
Он вошел в лазарет. Женщина, повязанная белым, потушила бронзовый светильник – уже рассвело – и указала раненому койку.
«Значит, здесь не только не убивают пленных, а даже лечат? – продолжал удивляться раненый. – Зачем же нам лгали саибы?»
Там, в лагере англичан, раненые из туземной пехоты по много дней валялись на голой земле, без навеса, под солнцем, и никто не оказывал им помощи.
Индус-санитар принес корпию, бинты, приготовил мазь.
– Сейчас придет наш хаким, он тебя перевяжет.
«Хаким»? – пленный ожидал увидеть арабского ученого лекаря с седой бородой, в хитро повязанной чалме.
В зал вошел маленький сухой темнолицый человек с синими глазами европейца.
– Ты тоже пленный? – удивленно спросил сипай.
Хаким не отвечал.
– Покажи рану, – сказал Макферней.
Он ловко отодрал присохший рукав, разрезал ткань, омыл рану и уверенно начал накладывать повязку.
– А это что? – строго спросил хаким. Он увидел вздувшиеся темно-лиловые полосы на шее сипая и присохши гной.
– Избили, – неохотно ответил сипай.
– Зачем загноил? Зачем раньше не пришел? – рассердился Макферней.
– Это еще там. У них… – Сипай показал в сторону британского лагеря.
Макферней достал пузырек и протер загноившиеся рубцы раствором лекарства.
– Кто избил? – спросил он.
– Полковник. Ручкой пистолета, – покорно ответил пленный.
– Какой полковник? Как его зовут?
– Гаррис-саиб.
Хаким чуть-чуть изменился в лице.
– Гаррис? – спросил Макферней. – Ты твердо помнишь?
– Да, хаким, помню. Гаррис-саиб из Аллигура.
– Так, – сказал Макферней. – Так. – Он молча протирал раствором карболовой кислоты свои маленькие, обожженные лекарством руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25