Она оттолкнула от себя глиняную чашку со свежей водой, которую ей принес молодой сипай в желтой чалме.
– Я хочу домой! – сказала Дженни. – Отпустите меня.
– Твой дом далеко! – сказал сипай и улыбнулся. У него были белые как сахар зубы и хитрые ласковые глаза.
Он сунул ей в руку липкий сладкий плод свежего инжира.
– Ты поедешь с нами, – сказал сипай. – Не бойся, девочка, мы не обидим тебя.
Он усадил ее на кошму у столба, врытого в землю возле пруда, потом окропил водой чисто подметенный кусок земли и прошептал над ним несколько слов пуджи – очистительной молитвы.
Теперь это место было неприкосновенно. Никто другой не смел ступить на него, ни даже пройти слишком близко и бросить на него свою тень.
Был второй час пополудни – час приготовления пищи. В этот час вся Индия печет под открытым небом свой скудный хлеб.
Сипай раздул огонь, подбросил в него ветвей. Потом подошел к пруду и, не снимая легкой одежды, быстро окунулся в воду для обязательного перед приготовлением пищи омовения.
Вышел и, просыхая на солнце, начал месить у огня, на медном блюде, тесто из грубой пшеничной муки.
Дженни огляделась. Все кругом месили тесто, раздували огонь. Райоты готовили пищу.
Теперь у повстанцев было много муки: весь запас из обоза Бедфорда перешел к ним в руки.
Сипай налепил из своего теста лепешек и поставил их печься на железном листе. У того же огня, сбоку, он поставил вариться чечевичный суп в медном котелке.
Скоро лепешки были готовы. Сипай быстро свернул из большого пальмового листа что-то похожее на блюдо, обжигаясь, покидал на него лепешки и подал Дженни. Потом пододвинул к ней котелок с чечевичным супом.
– Ешь! – сказал сипай.
Сам он ел, макая лепешки в чечевичную жижу. Дженни смутил грязноватый цвет похлебки. Она съела свои лепешки всухомятку.
Сипай убежал куда-то. Он не походил на того кроткого индуса-няньку, которого Дженни помнила с детства, но всё же был добр к ней. Он принес ей молока буйволицы в чашке.
– Пей, – сказал сипай, – и не бойся. Никто не тронет тебя, девочка. Индия с детьми не воюет.
Дженни покорно выпила густое, горьковатое на вкус молоко.
– Теперь в путь! – сказал сипай.
Весь отряд уже собрался в путь.
Дженни подвели к тем же носилкам, в которых она до сих пор совершала путешествие.
Кто-то уже сидел внутри, какая-то девочка, закутанная в белую женскую шаль.
Дженни торопливо подсадили. Носильщики взялись за бамбуковые шесты, и носилки, качнувшись, двинулись вперед.
«Куда нас несут?» – Дженни хотела выглянуть из носилок, но шедший рядом сипай прикрикнул на нее.
– Глядеть нельзя! – сурово сказал сипай.
Сидевшая в носилках девушка приподняла платок. Она поглядела на Дженни блестящими глазами.
– Нельзя! Тебе нельзя видеть дорогу!.. – сказала она. – Ты – наша пленница.
Это была та самая девушка, которая приходила к Дженни в Калькутте.
Дженни покорилась. Она слышала, как после захода солнца сменились носильщики, как новые, со свежими силами, быстро затопали босыми ногами.
Их несли быстро, очень быстро.
На ночном отдыхе Дженни нечаянно подслушала обрывок разговора.
– Ни за что не хочет в носилки! – сказал чей-то голос. – Он готов всю дорогу идти пешком со своей собакой.
– Не браман, – сказал второй голос, – и не мусульманин, а святой человек!..
– Он мудр, а мудрость дает святость.
Разговор шел о Макфернее. Дженни поняла это сразу, и ей стало как-то покойнее на сердце.
«Если мистер Макферней здесь, значит, ничего худого со мною случиться не может», – подумала Дженни.
Еще около суток ее несли в носилках, торопливо, молча, неизвестно куда.
Потом Дженни почувствовала, как под ногами носильщиков пружинит и качается дорога, точно они идут по зыбкому настилу, через плавучий мост.
В узкую щель между полотнищами навеса Дженни увидела зубчатый край высокой стены и башню.
Долгий скрип ворот, голоса, топот, потом босые ноги носильщиков зашлепали по камню.
«Улица? – думала Дженни. – Город?..»
Их долго еще несли среди заглушенного шума и непонятных возгласов. Потом остановились.
Дженни вывели из носилок. Она успела увидеть сгрудившуюся вокруг толпу, услыхала приглушенный говор. Солнце ослепило ее.
Ее ввели в какой-то полутемный дом, толпа разошлась, всё стало тихо.
– Где мы? – спросила Дженни.
– В Дели, – ответили ей.
Часть третья
СИГНАЛ СЕЛИМГУРА
Глава двадцать восьмая
НЕУЖЕЛИ ДЕЛИ ЕЩЕ НЕ ВЗЯТ?
– Неужели Дели еще не взят? – спрашивали друг у друга англичане дома, в далекой Великобритании. – Неужели наши регулярные войска еще не сломили сопротивление повстанцев?..
Толпы народа собирались в Лондоне вокруг Дома Индии, при получении каждого нового известия. Вести приходили ошеломляющие. «Генерал Кольвин окружен… Генерал Уилер разбит…» – со страхом шептались в толпе.
Вести шли долго: только двадцать третьего июня узнали в Лондоне о занятии повстанцами Дели, – через сорок два дня после того как первые восставшие полки ступили на плавучий мост, ведущий к воротам крепости.
Войска для Индии поспешна грузились на суда. Почти каждый день из портов Великобритании отходили военные корабли и наемные транспорты с солдатами на борту. В Палате лордов длительно обсуждался вопрос: как быстрее переправить войска в Индию: вокруг африканского материка или Средиземным морем, через Александрию – Суэц. Первый путь был очень далек, но не требовал выгрузки и погрузки в дороге; второй был короче, но при втором задерживали многократная выгрузка и погрузка и трудный сухопутный переход по безводной пустыне: канал у Суэца еще не был прорыт.
Как ни рассчитывай, раньше чем через три – три с половиной месяца королевские войска в Индию прибыть не могли. А оттуда приходили всё новые и новые тревожные вести.
Генерал Ансон, командующий, умер от холеры. Умер от холеры и сменивший его генерал Барнард.
Двое командующих погибли от холеры, один за другим, за короткий срок.
Умер Галифакс.
Убит Честер.
Невилль Чемберлен тяжело ранен.
Командование над всеми британскими силами под Дели поручено полковнику Вильсону, наспех произведенному в генералы.
В Лондоне с тревогой ждали дальнейших вестей.
В церквах заказывали торжественные молебствия «о храбрых воинах, которые жизни свои кладут на то, чтобы спасти наши наследственные владения и наше имущество в Индии».
Настал август.
– Неужели Дели еще не взят? – с беспокойством спрашивали друг друга в Англии.
«Дела в Дели обстоят, мне кажется, так, что англичане вынуждены будут начать отступление, как только действительно наступит период дождей…» – писал в августе того года Карл Маркс своему другу, Фридриху Энгельсу. – «Посылаю тебе… план Дели, который ты должен, однако, мне потом вернуть».
«Нелепость нынешней политики англичан, обусловленная полным отсутствием какого бы то ни было действительного руководства, – отвечал Энгельс Марксу, – сказывается, главным образом… в том, что, раздробив свои силы, они дают блокировать себя в массе мелких, далеко отстоящих друг от друга постов, между тем как свою единственную подвижную колонну они укрепляют перед Дели, где она не только ничего не может сделать, но даже гибнет».
Август кончался. Шел третий месяц осады. Дели стоял и был крепок, как никогда.
«Здесь все полны тревоги за целость Индии», – писал один английский полковник из Лондона своим друзьям в Калькутту. – «Как мы все хотим услышать, что Дели уже взят и восстание подавлено».
А по плавучему мосту через Джамну, недосягаемому для малых британских пушек, почти каждый день в полном боевом порядке, с развернутыми знаменами, с барабанным боем, проходили в ворота Дели новые подкрепления сипаев. Офицеры британского лагеря только смотрели на них с вышки Хребта, стараясь в полевой бинокль разглядеть, какого полка идут панди и из каких мест.
«Панди» в город всё прибывали.
– Дели, как Севастополь, – говорили в британском лагере. – Чем дольше стоит, тем больше защитников приходит к нему на помощь.
– Дели, как Севастополь! – сказал майор Бриггс, вглядываясь издали в белые башни и вышки делийских бастионов. – Даже в Крыму, в пятьдесят пятом году, я не слыхивал такой пальбы.
Они подъезжали верхами вместе с капитаном Бедфордом, обходом, по Курнаульской дороге, к белым палаткам британского лагеря под Дели.
Почти две недели провел капитан Бедфорд взаперти, в полной неизвестности, в доме раджи. Потом всё вдруг сразу изменилось. Суматоха поднялась во дворе и в доме, изо всех конюшен выводили коней, кричали верблюды, становясь на колени и принимая на спину тяжелые вьюки. Раджа вдруг начал поспешно готовиться к отъезду.
Гонцы раджи принесли ему тревожную весть: большой отряд саибов идет с юга.
– Таких еще не видывала наша земля! – докладывали гонцы. – Это воины дикого, безобразного вида, на конях, в высоких шапках и в юбках, как британские леди. На голове у них растут перья вместо волос, и бьются они жестоко, всем режут глотки, кого ни встретят на пути. Они называют это «сыграть в старого Гарри» и смеются при этом; видно, матери их дружили с дьяволом…
Гонцы докладывали о батальоне Хайлендского горного полка, выступившего вслед за орудийным поездом Бедфорда из Калькутты. Майор Бриггс вел своих горних стрелков на помощь британскому лагерю под Дели.
Раджа не знал, что несут ему войска саибов, мир или войну, и потому бежал на север, захватив семью, слуг, сундуки, драгоценности, золотые и серебряные монеты.
Майор Бриггс освободил запертых в доме раджи англичан и взял капитана Бедфорда с собой.
Через два дня Генри Бедфорд жал руку своему старому другу, Ричарду Гаррису, среди палаток британского лагеря под Дели.
– Дженни? – был первый вопрос Гарриса.
Генри Бедфорд сообщил другу печальную весть:
– Орудийный поезд перехвачен, бедная Дженни в руках повстанцев, неизвестно где.
Глава двадцать девятая
ДЖЕННИ В ПЛЕНУ
Дженни слушала пение муэдзинов на закате солнца, звон маленьких колоколов в индусских храмах. Каждый день ей приносили воду, рис, лепешки. Окон в просторной пустой комнате не было, вместо окон узкие прорезы высоко в стене, полуприкрытые снаружи легкими щитами из молодых стволов бамбука, расколотых вдоль на пустые желобки.
Это был дом богатого делийского купца. Купец убежал из Дели, испугавшись событий, и весь его просторный дом был пуст. В комнате не было ни столов, ни стульев; Дженни подолгу сидела или лежала на пыльном ворсистом ковре посреди комнаты и слушала редкие шаги прохожих, голоса детей, протяжный крик носильщиков, иногда доносившийся снаружи. Улица была тихая, неторговая.
Так прошло недели две в неизвестности, в ожидании. Потом настал такой день, когда весь город долго и грозно шумел, и до полуночи на улицах не гасили огней. Сторож Дженни, молодой индус, всегда улыбался ей, когда приносил еду, а на этот раз был хмур, озабочен. Сердце Дженни сжималось смутной тревогой, но ей не у кого было спросить, – что же происходит за стенами дома?
Рано утром следующего дня ее разбудил шорох. Кто-то осторожно карабкался по наружной стене дома, раздвигая бамбуковые створки ставен.
Дженни встала. В открывшемся прорезе окна медленно поднималась чья-то высокая шапка. Худые руки взялись за нижний край окна. Длинные загнутые ногти были длиннее самих пальцев… Кто это?
Дженни стояла молча, не смея двинуться.
В окне показались глаза, изъеденная язвами переносица… Глаза внимательно смотрели на Дженни.
– Кто ты?.. – вскрикнула Дженни. И тотчас голова исчезла. Слышно было, как человек, обрываясь, скользнул вниз по стене. Потом всё снова стало тихо.
Скоро под окнами Дженни начала собираться толпа.
Дженни слышала шаги, топот, недобрые возгласы, всё усиливающийся грозный гул.
– Здесь прячут ферингов!.. – раздался крик. – Убивайте неверных!..
– Убивайте неверных и их братьев неверных! – кричали на улице. – Смерть чужеземцам!..
Это был день поминовения святых у мусульман города. Верующие толпами ходили по улице, выкрикивали имена мучеников Корана, плясали в пыли и били себя в грудь.
В такие дни ненависть к чужеземцам, к «ферингам», с особенной силой зажигала сердца мусульман.
Кто-то шепнул им, будто брамины спрятали и доме купца нескольких знатных британцев. И держат их для того, чтобы получить богатый выкуп у британской королевы.
– Мар феринги!.. Убивайте ферингов и их братьев ферингов!..
Дженни со страхом слушала непонятные крики. Толпа сдвигалась теснее, град камней посыпался в стену.
– Там офицеры!.. Большие саибы среди саибов!.. Они снесутся со своими и продадут город!..
– Да!.. Да!.. Они нас всех погубят!..
– Давайте их сюда!.. Ломайте двери!..
Тяжелая наружная дверь застонала под ударами. Дженни бросилась во внутренние покои дома. Из задней комнаты выглянул сторож. Он был бледен.
– И оттуда стучат!.. – сторож показывал на маленькую дверь, ведущую во внутренний закрытый двор дома.
– Пусти!.. Пусти меня к ней!.. – услышала Дженни знакомый голос.
Девушка-индуска в белом платке, та, которую Дженни видела в пути и еще раньше в Калькутте, оттолкнув сторожа, вбежала в комнату.
Девушка сильно запыхалась.
– Плохо! – сказала девушка. – Очень злы мусульмане. Им кто-то сказал, будто здесь прячут офицеров-саибов.
Удары с новой силой посыпались в наружную дверь.
– Мар!.. Мар!.. Феринги!.. Убивай чужеземцев!
– Что мне делать? – сказала Дженни. – Они сейчас ворвутся!..
Девушка огляделась.
– Иди за мной! – сказала она, взяв Дженни за руку.
Вдвоем они пробежали через несколько пустых полутемных комнат, приподняли плотный матерчатый занавес и вошли в какой-то большой низкий зал, заставленный диванами. В богато разубранных нишах по стекам стояли раскрашенные сундуки, лежали подушки.
Это была зенана – женская половина дома.
– Я выведу тебя отсюда! – сказала Лела. – Не бойся, я одену тебя как надо.
Лела раскрыла сундуки. На пол полетели пестрые платки, расшитые тюбетейки, шелковые шали, шаровары, бусы.
– Гляди! – сказала Лела.
Она торопливо натянула на Дженни длинную юбку с каймой на подоле. Потом достала расшитую тюбетейку и приладила на голову девочки.
– Нехорошо! – сказала Лела и неодобрительно зацокала языком.
Белокурые пряди Дженниных волос торчали из-под тюбетейки во все стороны.
Лела сдернула тюбетейку с волос Дженни и швырнула ее на пол.
– Желты у тебя волосы, как рисовая солома! – с огорчением сказала Лела, глядя на девочку.
Лицо и руки Дженни сильно загорели под индийским солнцем, глаза у нее были карие, с темным ободком, какие часто бывают у индусских девушек. Но косы, светлые косы Дженни! Что было делать с ними?
– Знаю! – сказала Лела.
Она снова порылась в сундуке и достала из него небольшой треугольный платок-косынку, разрисованный мелкими розами по темно-зеленому полю. Лела повязала голову Дженни платком и, плотно притянув концы вперед, завязала их узелком под самым подбородком, как носят махраттские девушки.
– Вот!.. – сказала Лела. – Теперь ты похожа ни наших индусских девушек… Пойдем!
Дженни робко взялась за ее руку.
– Не бойся ничего! – шепнула Лела.
Она распахнула двери, ведущие на улицу.
Толпа всё еще стояла под дверьми дома. Мальчишки прыгали и вертелись под окнами, мужчины кричали и трясли кулаками.
Лела шла прямо на толпу.
– Что вы здесь собрались, пучеглазые! – храбро закричала Лела. – Кого вам тут надо в пустом доме?
– Здесь прячут неверных! – закричал молодой парень с крашеной кудрявой бородкой. – Давай их сюда, мы расправимся с ними!..
– Что? Вы не умеете отличить своих от чужих? – держа Дженни за руку, Лела шла прямо на толпу. – Или вы уже набрасываетесь на махраттских детей?
– Нет, детей мы не трогаем, – несмело сказал парень с кудрявой бородой.
– Так чего же вам тут надо, сыны лягушек?.. Идите прочь!..
Но толпа не расходилась.
– Девчонка чересчур смела! – закричала в толпе мусульманская женщина. Из прореза в белой кисее, прикрывающей ее лицо, на Лелу глядели черные, расширенные ненавистью глаза. – Девчонка чересчур смела!.. Нам верные люди говорили: в этом доме прячут ферингов.
– Кто вам сказал это?
– Один старик на базаре.
– И вы знаете этого старика?
– Нет! – раздались голоса. – Нет, нет, он недавно в нашем городе… Мы его не знаем.
– И верите чужому старику? – звонче прежнего закричала Лела. – Верьте лучше своим глазам!..
Она распахнула двери дома на обе половинки.
Несколько человек заглянуло внутрь.
– Нет! Там никого нет! – раздались голоса.
Но Лела не отступала.
– Смотрите лучше! – кричала Лела. – Разве наши брамины станут прятать англичан? Они ненавидят их так же, как вы, мусульмане, и еще больше. Разве у нас, индусов, саибы не душили голодом детей, не угоняли наших отцов в чужие земли так же, как и у вас? Разве в храмах у нас на головы саибов весь народ не призывает чуму, язвы и всяческую погибель?
– И слепоту, и спазмы, и трясучую болезнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Я хочу домой! – сказала Дженни. – Отпустите меня.
– Твой дом далеко! – сказал сипай и улыбнулся. У него были белые как сахар зубы и хитрые ласковые глаза.
Он сунул ей в руку липкий сладкий плод свежего инжира.
– Ты поедешь с нами, – сказал сипай. – Не бойся, девочка, мы не обидим тебя.
Он усадил ее на кошму у столба, врытого в землю возле пруда, потом окропил водой чисто подметенный кусок земли и прошептал над ним несколько слов пуджи – очистительной молитвы.
Теперь это место было неприкосновенно. Никто другой не смел ступить на него, ни даже пройти слишком близко и бросить на него свою тень.
Был второй час пополудни – час приготовления пищи. В этот час вся Индия печет под открытым небом свой скудный хлеб.
Сипай раздул огонь, подбросил в него ветвей. Потом подошел к пруду и, не снимая легкой одежды, быстро окунулся в воду для обязательного перед приготовлением пищи омовения.
Вышел и, просыхая на солнце, начал месить у огня, на медном блюде, тесто из грубой пшеничной муки.
Дженни огляделась. Все кругом месили тесто, раздували огонь. Райоты готовили пищу.
Теперь у повстанцев было много муки: весь запас из обоза Бедфорда перешел к ним в руки.
Сипай налепил из своего теста лепешек и поставил их печься на железном листе. У того же огня, сбоку, он поставил вариться чечевичный суп в медном котелке.
Скоро лепешки были готовы. Сипай быстро свернул из большого пальмового листа что-то похожее на блюдо, обжигаясь, покидал на него лепешки и подал Дженни. Потом пододвинул к ней котелок с чечевичным супом.
– Ешь! – сказал сипай.
Сам он ел, макая лепешки в чечевичную жижу. Дженни смутил грязноватый цвет похлебки. Она съела свои лепешки всухомятку.
Сипай убежал куда-то. Он не походил на того кроткого индуса-няньку, которого Дженни помнила с детства, но всё же был добр к ней. Он принес ей молока буйволицы в чашке.
– Пей, – сказал сипай, – и не бойся. Никто не тронет тебя, девочка. Индия с детьми не воюет.
Дженни покорно выпила густое, горьковатое на вкус молоко.
– Теперь в путь! – сказал сипай.
Весь отряд уже собрался в путь.
Дженни подвели к тем же носилкам, в которых она до сих пор совершала путешествие.
Кто-то уже сидел внутри, какая-то девочка, закутанная в белую женскую шаль.
Дженни торопливо подсадили. Носильщики взялись за бамбуковые шесты, и носилки, качнувшись, двинулись вперед.
«Куда нас несут?» – Дженни хотела выглянуть из носилок, но шедший рядом сипай прикрикнул на нее.
– Глядеть нельзя! – сурово сказал сипай.
Сидевшая в носилках девушка приподняла платок. Она поглядела на Дженни блестящими глазами.
– Нельзя! Тебе нельзя видеть дорогу!.. – сказала она. – Ты – наша пленница.
Это была та самая девушка, которая приходила к Дженни в Калькутте.
Дженни покорилась. Она слышала, как после захода солнца сменились носильщики, как новые, со свежими силами, быстро затопали босыми ногами.
Их несли быстро, очень быстро.
На ночном отдыхе Дженни нечаянно подслушала обрывок разговора.
– Ни за что не хочет в носилки! – сказал чей-то голос. – Он готов всю дорогу идти пешком со своей собакой.
– Не браман, – сказал второй голос, – и не мусульманин, а святой человек!..
– Он мудр, а мудрость дает святость.
Разговор шел о Макфернее. Дженни поняла это сразу, и ей стало как-то покойнее на сердце.
«Если мистер Макферней здесь, значит, ничего худого со мною случиться не может», – подумала Дженни.
Еще около суток ее несли в носилках, торопливо, молча, неизвестно куда.
Потом Дженни почувствовала, как под ногами носильщиков пружинит и качается дорога, точно они идут по зыбкому настилу, через плавучий мост.
В узкую щель между полотнищами навеса Дженни увидела зубчатый край высокой стены и башню.
Долгий скрип ворот, голоса, топот, потом босые ноги носильщиков зашлепали по камню.
«Улица? – думала Дженни. – Город?..»
Их долго еще несли среди заглушенного шума и непонятных возгласов. Потом остановились.
Дженни вывели из носилок. Она успела увидеть сгрудившуюся вокруг толпу, услыхала приглушенный говор. Солнце ослепило ее.
Ее ввели в какой-то полутемный дом, толпа разошлась, всё стало тихо.
– Где мы? – спросила Дженни.
– В Дели, – ответили ей.
Часть третья
СИГНАЛ СЕЛИМГУРА
Глава двадцать восьмая
НЕУЖЕЛИ ДЕЛИ ЕЩЕ НЕ ВЗЯТ?
– Неужели Дели еще не взят? – спрашивали друг у друга англичане дома, в далекой Великобритании. – Неужели наши регулярные войска еще не сломили сопротивление повстанцев?..
Толпы народа собирались в Лондоне вокруг Дома Индии, при получении каждого нового известия. Вести приходили ошеломляющие. «Генерал Кольвин окружен… Генерал Уилер разбит…» – со страхом шептались в толпе.
Вести шли долго: только двадцать третьего июня узнали в Лондоне о занятии повстанцами Дели, – через сорок два дня после того как первые восставшие полки ступили на плавучий мост, ведущий к воротам крепости.
Войска для Индии поспешна грузились на суда. Почти каждый день из портов Великобритании отходили военные корабли и наемные транспорты с солдатами на борту. В Палате лордов длительно обсуждался вопрос: как быстрее переправить войска в Индию: вокруг африканского материка или Средиземным морем, через Александрию – Суэц. Первый путь был очень далек, но не требовал выгрузки и погрузки в дороге; второй был короче, но при втором задерживали многократная выгрузка и погрузка и трудный сухопутный переход по безводной пустыне: канал у Суэца еще не был прорыт.
Как ни рассчитывай, раньше чем через три – три с половиной месяца королевские войска в Индию прибыть не могли. А оттуда приходили всё новые и новые тревожные вести.
Генерал Ансон, командующий, умер от холеры. Умер от холеры и сменивший его генерал Барнард.
Двое командующих погибли от холеры, один за другим, за короткий срок.
Умер Галифакс.
Убит Честер.
Невилль Чемберлен тяжело ранен.
Командование над всеми британскими силами под Дели поручено полковнику Вильсону, наспех произведенному в генералы.
В Лондоне с тревогой ждали дальнейших вестей.
В церквах заказывали торжественные молебствия «о храбрых воинах, которые жизни свои кладут на то, чтобы спасти наши наследственные владения и наше имущество в Индии».
Настал август.
– Неужели Дели еще не взят? – с беспокойством спрашивали друг друга в Англии.
«Дела в Дели обстоят, мне кажется, так, что англичане вынуждены будут начать отступление, как только действительно наступит период дождей…» – писал в августе того года Карл Маркс своему другу, Фридриху Энгельсу. – «Посылаю тебе… план Дели, который ты должен, однако, мне потом вернуть».
«Нелепость нынешней политики англичан, обусловленная полным отсутствием какого бы то ни было действительного руководства, – отвечал Энгельс Марксу, – сказывается, главным образом… в том, что, раздробив свои силы, они дают блокировать себя в массе мелких, далеко отстоящих друг от друга постов, между тем как свою единственную подвижную колонну они укрепляют перед Дели, где она не только ничего не может сделать, но даже гибнет».
Август кончался. Шел третий месяц осады. Дели стоял и был крепок, как никогда.
«Здесь все полны тревоги за целость Индии», – писал один английский полковник из Лондона своим друзьям в Калькутту. – «Как мы все хотим услышать, что Дели уже взят и восстание подавлено».
А по плавучему мосту через Джамну, недосягаемому для малых британских пушек, почти каждый день в полном боевом порядке, с развернутыми знаменами, с барабанным боем, проходили в ворота Дели новые подкрепления сипаев. Офицеры британского лагеря только смотрели на них с вышки Хребта, стараясь в полевой бинокль разглядеть, какого полка идут панди и из каких мест.
«Панди» в город всё прибывали.
– Дели, как Севастополь, – говорили в британском лагере. – Чем дольше стоит, тем больше защитников приходит к нему на помощь.
– Дели, как Севастополь! – сказал майор Бриггс, вглядываясь издали в белые башни и вышки делийских бастионов. – Даже в Крыму, в пятьдесят пятом году, я не слыхивал такой пальбы.
Они подъезжали верхами вместе с капитаном Бедфордом, обходом, по Курнаульской дороге, к белым палаткам британского лагеря под Дели.
Почти две недели провел капитан Бедфорд взаперти, в полной неизвестности, в доме раджи. Потом всё вдруг сразу изменилось. Суматоха поднялась во дворе и в доме, изо всех конюшен выводили коней, кричали верблюды, становясь на колени и принимая на спину тяжелые вьюки. Раджа вдруг начал поспешно готовиться к отъезду.
Гонцы раджи принесли ему тревожную весть: большой отряд саибов идет с юга.
– Таких еще не видывала наша земля! – докладывали гонцы. – Это воины дикого, безобразного вида, на конях, в высоких шапках и в юбках, как британские леди. На голове у них растут перья вместо волос, и бьются они жестоко, всем режут глотки, кого ни встретят на пути. Они называют это «сыграть в старого Гарри» и смеются при этом; видно, матери их дружили с дьяволом…
Гонцы докладывали о батальоне Хайлендского горного полка, выступившего вслед за орудийным поездом Бедфорда из Калькутты. Майор Бриггс вел своих горних стрелков на помощь британскому лагерю под Дели.
Раджа не знал, что несут ему войска саибов, мир или войну, и потому бежал на север, захватив семью, слуг, сундуки, драгоценности, золотые и серебряные монеты.
Майор Бриггс освободил запертых в доме раджи англичан и взял капитана Бедфорда с собой.
Через два дня Генри Бедфорд жал руку своему старому другу, Ричарду Гаррису, среди палаток британского лагеря под Дели.
– Дженни? – был первый вопрос Гарриса.
Генри Бедфорд сообщил другу печальную весть:
– Орудийный поезд перехвачен, бедная Дженни в руках повстанцев, неизвестно где.
Глава двадцать девятая
ДЖЕННИ В ПЛЕНУ
Дженни слушала пение муэдзинов на закате солнца, звон маленьких колоколов в индусских храмах. Каждый день ей приносили воду, рис, лепешки. Окон в просторной пустой комнате не было, вместо окон узкие прорезы высоко в стене, полуприкрытые снаружи легкими щитами из молодых стволов бамбука, расколотых вдоль на пустые желобки.
Это был дом богатого делийского купца. Купец убежал из Дели, испугавшись событий, и весь его просторный дом был пуст. В комнате не было ни столов, ни стульев; Дженни подолгу сидела или лежала на пыльном ворсистом ковре посреди комнаты и слушала редкие шаги прохожих, голоса детей, протяжный крик носильщиков, иногда доносившийся снаружи. Улица была тихая, неторговая.
Так прошло недели две в неизвестности, в ожидании. Потом настал такой день, когда весь город долго и грозно шумел, и до полуночи на улицах не гасили огней. Сторож Дженни, молодой индус, всегда улыбался ей, когда приносил еду, а на этот раз был хмур, озабочен. Сердце Дженни сжималось смутной тревогой, но ей не у кого было спросить, – что же происходит за стенами дома?
Рано утром следующего дня ее разбудил шорох. Кто-то осторожно карабкался по наружной стене дома, раздвигая бамбуковые створки ставен.
Дженни встала. В открывшемся прорезе окна медленно поднималась чья-то высокая шапка. Худые руки взялись за нижний край окна. Длинные загнутые ногти были длиннее самих пальцев… Кто это?
Дженни стояла молча, не смея двинуться.
В окне показались глаза, изъеденная язвами переносица… Глаза внимательно смотрели на Дженни.
– Кто ты?.. – вскрикнула Дженни. И тотчас голова исчезла. Слышно было, как человек, обрываясь, скользнул вниз по стене. Потом всё снова стало тихо.
Скоро под окнами Дженни начала собираться толпа.
Дженни слышала шаги, топот, недобрые возгласы, всё усиливающийся грозный гул.
– Здесь прячут ферингов!.. – раздался крик. – Убивайте неверных!..
– Убивайте неверных и их братьев неверных! – кричали на улице. – Смерть чужеземцам!..
Это был день поминовения святых у мусульман города. Верующие толпами ходили по улице, выкрикивали имена мучеников Корана, плясали в пыли и били себя в грудь.
В такие дни ненависть к чужеземцам, к «ферингам», с особенной силой зажигала сердца мусульман.
Кто-то шепнул им, будто брамины спрятали и доме купца нескольких знатных британцев. И держат их для того, чтобы получить богатый выкуп у британской королевы.
– Мар феринги!.. Убивайте ферингов и их братьев ферингов!..
Дженни со страхом слушала непонятные крики. Толпа сдвигалась теснее, град камней посыпался в стену.
– Там офицеры!.. Большие саибы среди саибов!.. Они снесутся со своими и продадут город!..
– Да!.. Да!.. Они нас всех погубят!..
– Давайте их сюда!.. Ломайте двери!..
Тяжелая наружная дверь застонала под ударами. Дженни бросилась во внутренние покои дома. Из задней комнаты выглянул сторож. Он был бледен.
– И оттуда стучат!.. – сторож показывал на маленькую дверь, ведущую во внутренний закрытый двор дома.
– Пусти!.. Пусти меня к ней!.. – услышала Дженни знакомый голос.
Девушка-индуска в белом платке, та, которую Дженни видела в пути и еще раньше в Калькутте, оттолкнув сторожа, вбежала в комнату.
Девушка сильно запыхалась.
– Плохо! – сказала девушка. – Очень злы мусульмане. Им кто-то сказал, будто здесь прячут офицеров-саибов.
Удары с новой силой посыпались в наружную дверь.
– Мар!.. Мар!.. Феринги!.. Убивай чужеземцев!
– Что мне делать? – сказала Дженни. – Они сейчас ворвутся!..
Девушка огляделась.
– Иди за мной! – сказала она, взяв Дженни за руку.
Вдвоем они пробежали через несколько пустых полутемных комнат, приподняли плотный матерчатый занавес и вошли в какой-то большой низкий зал, заставленный диванами. В богато разубранных нишах по стекам стояли раскрашенные сундуки, лежали подушки.
Это была зенана – женская половина дома.
– Я выведу тебя отсюда! – сказала Лела. – Не бойся, я одену тебя как надо.
Лела раскрыла сундуки. На пол полетели пестрые платки, расшитые тюбетейки, шелковые шали, шаровары, бусы.
– Гляди! – сказала Лела.
Она торопливо натянула на Дженни длинную юбку с каймой на подоле. Потом достала расшитую тюбетейку и приладила на голову девочки.
– Нехорошо! – сказала Лела и неодобрительно зацокала языком.
Белокурые пряди Дженниных волос торчали из-под тюбетейки во все стороны.
Лела сдернула тюбетейку с волос Дженни и швырнула ее на пол.
– Желты у тебя волосы, как рисовая солома! – с огорчением сказала Лела, глядя на девочку.
Лицо и руки Дженни сильно загорели под индийским солнцем, глаза у нее были карие, с темным ободком, какие часто бывают у индусских девушек. Но косы, светлые косы Дженни! Что было делать с ними?
– Знаю! – сказала Лела.
Она снова порылась в сундуке и достала из него небольшой треугольный платок-косынку, разрисованный мелкими розами по темно-зеленому полю. Лела повязала голову Дженни платком и, плотно притянув концы вперед, завязала их узелком под самым подбородком, как носят махраттские девушки.
– Вот!.. – сказала Лела. – Теперь ты похожа ни наших индусских девушек… Пойдем!
Дженни робко взялась за ее руку.
– Не бойся ничего! – шепнула Лела.
Она распахнула двери, ведущие на улицу.
Толпа всё еще стояла под дверьми дома. Мальчишки прыгали и вертелись под окнами, мужчины кричали и трясли кулаками.
Лела шла прямо на толпу.
– Что вы здесь собрались, пучеглазые! – храбро закричала Лела. – Кого вам тут надо в пустом доме?
– Здесь прячут неверных! – закричал молодой парень с крашеной кудрявой бородкой. – Давай их сюда, мы расправимся с ними!..
– Что? Вы не умеете отличить своих от чужих? – держа Дженни за руку, Лела шла прямо на толпу. – Или вы уже набрасываетесь на махраттских детей?
– Нет, детей мы не трогаем, – несмело сказал парень с кудрявой бородой.
– Так чего же вам тут надо, сыны лягушек?.. Идите прочь!..
Но толпа не расходилась.
– Девчонка чересчур смела! – закричала в толпе мусульманская женщина. Из прореза в белой кисее, прикрывающей ее лицо, на Лелу глядели черные, расширенные ненавистью глаза. – Девчонка чересчур смела!.. Нам верные люди говорили: в этом доме прячут ферингов.
– Кто вам сказал это?
– Один старик на базаре.
– И вы знаете этого старика?
– Нет! – раздались голоса. – Нет, нет, он недавно в нашем городе… Мы его не знаем.
– И верите чужому старику? – звонче прежнего закричала Лела. – Верьте лучше своим глазам!..
Она распахнула двери дома на обе половинки.
Несколько человек заглянуло внутрь.
– Нет! Там никого нет! – раздались голоса.
Но Лела не отступала.
– Смотрите лучше! – кричала Лела. – Разве наши брамины станут прятать англичан? Они ненавидят их так же, как вы, мусульмане, и еще больше. Разве у нас, индусов, саибы не душили голодом детей, не угоняли наших отцов в чужие земли так же, как и у вас? Разве в храмах у нас на головы саибов весь народ не призывает чуму, язвы и всяческую погибель?
– И слепоту, и спазмы, и трясучую болезнь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25