Хьюстон поднялся со своего кресла. Его окончательно достали люди, которым приходилось помогать ему, он устал быть беспомощным. Жгучее разочарование становилось нестерпимым.
Переложив мяч в левую руку, он ногой отпихнул стул.
– Я не могу сделать это! Я неспособен сжать этот чертов мяч, и вы знаете это. – Он швырнул мяч об стенку за спиной Фрэнка, вложив в этот жест все свои страхи и ярость. – Дьявольщина! Я никогда не смогу сделать это.
Мяч отскочил с мягким стуком и запрыгал к двери. Фрэнк подобрал его, пока Хьюстон пыхтел, словно раскапризничавшийся малыш.
– Ну как, полегчало? – мягко поинтересовался Фрэнк.
– Да нет. Не знаю. – Он опустился на опрокинутый стул и запустил всю пятерню в волосы, испустив глубокий раздраженный вздох. – Простите меня, я сам не знаю, что делаю.
Фрэнк пожал плечами:
– Не берите в голову. У вас сейчас трудный период. Хотя мне кажется, это ведь не только из-за руки, верно?
Виноваты была и его рука, и его жизнь, и Джози, и вообще все на свете.
Одно сплошное несчастье. Физический и душевный крах. С бесполезной, недействующей рукой и таким же сердцем.
Он любил Джози. Для него это было так же очевидно, как и то, что его большой палец не сгибался. И все-таки он не признался ей, не сказал ей этого. Он стоял, словно безмозглый, немой осел, и позволил ей уйти. Его хваленая независимость не стоила потери Джози, не заслуживала того, чтобы он каждый новый день встречал в одиночестве.
Он любил ее. Ее душевную щедрость, ее улыбку, щебетание. Он любил в ней все. И хотел вернуть ее.
Вопрос в том, примет ли она его. Его, человека, который так мало может предложить ей. Он не слишком хорош в общении, боится стать отцом, и к тому же ему грозят профессиональная непригодность и как следствие безработица.
Но он никогда не узнает этого, если сам не попытается вернуть ее.
Когда Фрэнк снова протянул ему мяч, он взял его. И, сделав усилие над собой, попытался сжать. Он напряг все силы.
– Похоже, это потребует времени. Несколько недель терапии.
Но его пальцы даже не дрогнули.
– А вы пользуетесь этой рукой дома, доктор Хейз? Поскольку часть того, чему вам надо научиться заново, – это пользоваться рукой в домашних условиях. И вы не должны игнорировать это, так же как, впрочем, и рассчитывать на то, что вы сможете ею проделывать все, что могли прежде. Вам придется измениться, заново научиться некоторым вещам.
Фрэнку легко говорить. Но Хьюстон услышал его слова, он впервые по-настоящему прислушался к ним и знал, что это была правда. Он не мог больше игнорировать проблему или сидеть сложа руки в ожидании чуда.
Через двадцать минут упражнений, целью которых было заставить его пальцы двигаться, Хьюстон от чрезмерных усилий почувствовал тошноту.
Ему стало лучше, когда Фрэнк вновь промассировал его руку и наложил пакет со льдом, дабы предотвратить отек или боль, которые могли появиться после столь интенсивной деятельности.
– Ладно, жду вас завтра, доктор Хейз. В то же время.
– Спасибо, Фрэнк.
Хьюстон встал, повертел шеей, чтобы скинуть напряжение, и направился в кабинет доктора Стенхоупа, заведовавшего персоналом.
Он знал, что он должен сделать. Настало время подать в отставку. А потом он на коленях поползет к Джози и будет умолять ее дать ему еще один шанс.
Джози схватила последнюю салфетку из тумбочки и чихнула. Она закашлялась, и жидкость попала прямо ей в ладонь, поскольку нос был полностью заложен. Она бросила скомканную салфетку в кучу ей подобных и зашаркала через гостиную, чтобы вымыть руки.
Она простудилась. И это казалось естественным проявлением ее чувств за последние пять недель. Измотанная, несчастная, с глазами, распухшими от слез, и заторможенными мозгами.
Она до сих пор удивлялась, как смогла пережить первые несколько дней после сцены в кабинете Хьюстона и ни разу не расплакаться. Но она перенесла это, а ее ординатура в Акадии завершилась, хотя и внезапно, но благополучно. Она быстро вошла в курс дел в больнице Сент-Джон и сразу же обнаружила, что ей нравится педиатрическая травматология, значительная часть которой связана с исправлением мускульно-костных врожденных дефектов и проблемами, возникавшими в результате церебрального паралича. Она была очень довольна и полна энтузиазма – наконец-то нашла свою нишу в травматологии.
Она также надеялась, что через год-другой сможет перевестись в детскую больницу в Дейтоне, где и завершит ординатуру. А это означало, что она выбросит из головы все, связанное с ее работой в Акадии, и вообще забудет, что она когда-то встретила Хьюстона Хейза и влюбилась в него.
А случится это лет эдак через восемьдесят. Она вспоминала его ежедневно и постоянно задавалась вопросом: а правильно ли она поступила, уйдя от него? Уж не вообразила ли она, что он питал к ней какие-то чувства? Сейчас, оглядываясь назад, она склонялась к тому, что так оно и было.
Несомненно, его влекло к ней. Но возможно, она была для него не больше чем вызовом. Завоеванием или жертвой, которую хотелось покорить, заранее зная, что он скоро устанет от нее. Возможно, не подвергнись он нападению акулы, их отношения никогда бы не зашли дальше первой ночи.
Но у них обоих остались, а у нее и доселе ныли рубцы на сердце.
Она вытирала и без того уже высохшие руки, пока вода еще бежала из крана. Шум воды сначала приглушил звук, но ей послышался звонок в дверь. Может, это ее мать появилась неизвестно откуда, ведомая инстинктом, с кастрюлькой супа и пачкой дорогих салфеток, пропитанных соком алоэ. Именно таких, которые собиралась использовать Джози, раз уж у нее так воспалилась слизистая. Нос стал красным, как свекла, а кожа облезла.
А может, это пришла женщина из соседней квартиры посетовать на громкие приступы кашля, которые случились у Джози в три часа ночи.
– Иду! – крикнула она, стряхивая воду с рук, прежде чем вытереть их насухо о полы ее небесно-голубой пижамы. Вытащив по пути свежую салфетку из новой коробки, сунув ее за пояс, она открыла дверь.
И тут же захотела снова захлопнуть ее.
За дверью стоял Хьюстон. На нем были джинсы и черная рубашка, руки засунуты в передние карманы джинсов. Он пристально смотрел на нее, в уголках губ таилась легкая улыбка. Как обычно, выглядел прекрасно.
– Привет.
– Привет, – просипела она и тут же шмыгнула носом. Ее одурманенный лекарствами мозг не мог до конца врубиться, почему Хьюстон стоял у нее в дверях, но зато она до боли четко сознавала, что сама она была совсем не в форме.
Он тоже это заметил.
– Ты что, больна?
– Да, простудилась. – Спасибо, что хоть заметил. Джози повернулась и зашаркала в шлепанцах к стакану воды на кофейном столике, чтобы не закашляться на него.
Она сделала глоток, вся обратившись в слух.
– Ты принимаешь что-нибудь? Откашливаешься? Ты не ходишь на работу, верно?
Джози без сил опустилась на кушетку. Она была не готова общаться с ним сейчас, когда потратила столько времени, убеждая себя, что все будет хорошо, что она практически избавилась от него. И вот, когда она так больна и уязвима, он гарцующей походкой заявляется в ее квартиру и ведет себя как ни в чем не бывало.
– Хьюстон, что тебя привело сюда? Могу я тебе чем-нибудь помочь?
Он внезапно остановился посреди комнаты и растерянно взглянул на нее:
– Я зашел узнать, как ты поживаешь.
Джози смотрела на него недоверчиво. Как ему поступать дальше? Все казалось очень просто. Подойти к Джози, попросить прощения, признаться ей в своих чувствах, уговорить ее скинуть одежду и вернуть ее в свою жизнь.
Он как-то не рассчитывал на то, что она будет смотреть на него, как на чудовищного пришельца с другой планеты.
– Ну вот, ты увидел меня. У меня все не слишком хорошо.
Это было видно невооруженным глазом. А вот как следовало поступить ему – покрыто густым туманом.
– Может, тебе что-нибудь принести? У тебя есть лекарства? Тебе надо пополнить запасы.
Джози молча смотрела на него. Затем аккуратно вытащила салфетку из-за пояса и вытерла красный влажный нос.
Ему надо было что-нибудь сказать. Он заложил руки за спину и нахмурился:
– Я сегодня подал в отставку.
Салфетка выпала у нее из рук и приземлилась между ног.
– Ты – в отставку? Почему?
Это решение не причинило столько боли, как первые мысли, когда ему пришлось взглянуть в глаза правде.
– Я не смогу проводить операции на прежнем уровне. Большой палец никогда не сможет обрести полноту движения, а мне не хочется переучиваться, чтобы компенсировать утрату.
Ее глаза заполнило сочувствие. Это не было жалостью. В них светились теплота и нежность. Возможно, несмотря ни на что, он все еще небезразличен ей.
– Хьюстон, мне так жаль. – Он кивнул:
– Мне тоже. Но я не могу отказаться от медицины, она стала частью меня самого. Я еще не решил точно, что буду делать, но надеюсь, что мой травматологический опыт может оказаться полезным.
Эта мысль захватила его, когда он оставил больницу, и то, что поначалу казалось просто идеей, сейчас обрело четкие очертания. Он знал, чего хотел, как жить дальше. Он будет продолжать использовать свои травматологический опыт и умение, не проводя непосредственно хирургических операций. Он мог оставаться доктором и помогать исцелять больных, но только иным способом.
– И я хочу, чтобы ты присоединилась ко мне. – Это вырвалось у него само собой, но, черт возьми, сама мысль понравилась ему. – У нас будет отличная команда. Мы ведь дополняем друг друга.
Джози широко зевнула.
– Это звучит просто смешно, что-то вроде жидкой диеты. Я не могу с тобой работать, Хьюстон! Да я даже смотреть на тебя не могу.
И в качестве доказательства этого она спрятала физиономию за новой салфеткой.
Дьявольщина, он опять все испортил. Какого черта он начал говорить о работе? Упав на колени рядом с ней, он прильнул к ее ногам:
– Господи, дорогая, прости меня. Я все делаю не так. Ведь я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что люблю тебя Джози, я действительно очень тебя люблю и безумно скучал по тебе.
Оказалось, совсем нетрудно произнести это. Слова сами собой срывались с губ, искренние и пылкие.
Казалось, Джози не слишком взволновало его признание. Она заговорила сквозь прижатую салфетку:
– Ух, не прошло и пяти недель, как ты собрался сказать мне это.
– Знаешь, я не всегда в ладах со своими чувствами. – Она фыркнула и швырнула смятую салфетку ему в лицо.
Отскочив от носа, та скатилась по его груди.
– Зачем ты так поступаешь со мной? Я без споров отказалась от ординатуры в Акадии, и сейчас мне хочется лишь поскорее убраться, уехать подальше от тебя, успокоить сердце и вновь обрести утраченное достоинство. И тут появляешься ты с кучей нелепых предложений.
– Это не нелепые предложения! – Он никогда в жизни не был столь серьезен. Он любил ее. И отчаянно пытался сказать ей об этом. Он никогда в жизни не желал ничего больше, чем получить ее прощение. – Я действительно люблю тебя. И даже с плохо работающей рукой я сейчас лучше, чем я был до встречи с тобой.
Он погладил ее колено через парусиновую ткань штанов.
– Ты помогла мне исцелиться, Джози, духовно и физически. Я думал, что по вине родителей я никогда не смогу никого полюбить и что любовь означает утрату контроля над собой. Ты показала мне, что они не имеют ничего общего. – Он сжал ее колено, пытаясь привлечь ее взгляд к своей персоне. Она, казалось, была невероятно занята тем, что пыталась разделить две склеившиеся между собой салфетки. – Физиотерапевт сказал, что если я приспособлюсь и сумею сменить манеру работы правой рукой, это будет лучше для меня, чем пытаться обрести прежние навыки. И когда я осознал это, то понял, что это так же верно и в отношении нас двоих. Я не могу относиться к тебе так же эгоистично, как ко всем женщинам до тебя. Любовь дала мне счастье, и мне хотелось бы, чтобы мы всегда приносили радость друг другу.
Все, он сделал это. Он выложил свои карты, полностью раскрылся перед ней. И чувствовал себя чертовски хорошо. Зарывшись головой у нее между ног, он целовал ее, теплый хлопок ее штанов излучал легкий аромат фруктов, аромат Джози. Его Джози.
– Я знал это, чувствовал уже пять недель назад и должен был тогда сказать тебе, но испугался. Я боялся, что ты раздавишь и расплющишь меня, словно тот мусоровоз. Мне очень жаль.
Жаль, что он причинил ей боль. Что бездарно растратил время.
Джози смотрела вниз на темную голову Хьюстона у нее на коленях. Не бредит ли она, не галлюцинации ли это? А если все это наяву, ей никогда больше не придется принимать никакое успокоительное или снотворное. Ее пальцы непроизвольно разглаживали кончики его жестких черных волос, она не могла сдержать безумное биение сердца.
И тогда он взмолился:
– Джози, я люблю тебя. Пожалуйста, прости меня. Бога ради!
Слезы хлынули у нее из глаз, ведь она знала, чего ему стоило выдавить из себя такие слова. Она погладила его голову, щеки.
– Ладно, все хорошо. Я прощаю тебя.
Он вздохнул и потерся носом о ее бедра, прежде чем поднять голову.
– Спасибо.
Их руки сомкнулись. Он пристально, испытующим взглядом смотрел на нее, и Джози почувствовала, как волна нежности охватывает, поддерживает и уносит ее.
И тут она чихнула.
Прямо ему в лицо. Шаря рукой в поисках салфетки, с глазами, полными слез, она простонала:
– Господи, прости меня.
Хьюстон утерся об ее плечо и засмеялся.
– Я люблю тебя, – растроганно произнес он.
Для нее было тайной за что, но она не собиралась расспрашивать его на этот счет.
– Хьюстон, ты говоришь, что жаждешь длительных отношений? Со мной? – Лучше иметь полную ясность на этот счет.
– Да.
Впервые в жизни она потеряла дар речи. Но затем ее будто прорвало, слова полились из нее бурным потоком.
– Ты уверен? Я не смогу все начать сначала, ты сам знаешь, я не могу все пережить. А вдруг ты передумаешь и бросишь меня? Теперь я понимаю, почему ты и доктор Шейнберг устроили этот перевод. Вы заботились обо мне. Но работать вместе? Мне очень понравилось работать с детьми. Все пошло хорошо, я ничего не роняю и не ломаю. Я полностью уверена в себе. – Она остановилась, тяжело дыша.
Он посмотрел на нее снизу вверх и улыбнулся. Просто ухмыльнулся, А его рука скользила все выше от ее колена, по-видимому, увлекаемая ее гравитационным притяжением.
– Ты богиня. Ведь я это говорил тогда, в операционной? И это истинная правда.
Его поцелуи тоже постепенно смещались, похоже, для встречи с его рукой. Джози оттолкнула его голову, пытаясь остановить продвижение. Но он был сильнее, да и настроен более решительно.
– Ты этого не говорил, помнишь? Ой, что ты делаешь? Я сейчас совсем не похожа на богиню. Я больная и сопливая, и у меня пахнет изо рта.
И это оказалось самым сексуальным аргументом. Джози зажала рот рукой, но ей тут же пришлось раздвинуть пальцы, чтобы глотнуть воздуха.
– Ты богиня. Богиня любви. Богиня секса. – Его пальцы наконец достигли цели и принялись поглаживать лобок, а губы обнаружили голое тело между ее брюками и рубашкой.
– Скорее богиня замороженных продуктов. – Однако ее тело взволнованно реагировало на его прикосновения.
Белье и брюки не стали препятствием для Хьюстона. Он уже преодолел их, скользнув в курчавую поросль на лобке, лаская клитор, чувствуя влажный жар ее тела.
– Ты действительно простила меня? Ты все еще любишь меня? Ты останешься со мной? Ты дашь мне еще один шанс?
Уф, да. Ее уход от него был самым трудным поступком, который она когда-либо совершала.
– С тобой правда все в порядке, с рукой и всем остальным? Как твоя нога?
Пройдясь поцелуями поперек ее живота, он кивнул:
– У меня все нормально. И нога зажила, остался лишь небольшой шрам благодаря моему чудесному доктору.
Джози, совершенно потрясенная, зажмурилась.
– Ты ответишь мне, дорогая?
– Что? – Она прикусила губу, затем открыла рот, чтобы отдышаться.
Палец Хьюстона проник в нее, ее соски затвердели, все тело напряглось. Он чуть прикусил ее пупок.
– Ты любишь меня?
Джози отчаянно попыталась прочистить бос, ее сердце бешено колотилось.
Надо же, в самый романтический момент в жизни она с трудом шмыгнула носом и просопела:
– Да.
Он победно улыбался. Джози протянула руку к коробке, стоявшей на краю стола. Пока Хьюстон удерживал ее пленницей, обрабатывая языком ее пупок, она нащупала острый конец акульего зуба.
Она крепко сжала его, отдышалась, стараясь прийти в себя. Она хотела Хьюстона прямо сейчас и навсегда, и она заполучит его. Она оказалась отличным врачом, и ее отец был бы горд за нее.
– Прежде всего, – сумела она выговорить, стараясь не замечать его нахальных, требовательных пальцев, – я не буду работать с тобой, Хьюстон. Я хочу любить тебя, жить с тобой, быть твоей подругой и возлюбленной, но поверь мне, я не желаю больше работать с тобой. При тебе я не могу быть достаточно профессиональной. – Хьюстон рассмеялся:
– А что это у тебя в руке, дорогая? – Она показала ему акулий зуб:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29