Аннотация
Жизнь… Радость и горе, встречи и разлуки, мысли и дела человека… В этом повествовании жизнь не одного человека, а нескольких, по-видимому, двенадцати людей. Один из них был в Великую Отечественную ещё мальчишкой, другой воевал сам. Один из них — инженер, второй — врач, третий работает в мастерской Красоты, четвёртый… и т.д. Но мне кажется, что их судьбы, их жизни выстраиваются в одну жизнь.
Я вполне мог бы сделать героем новелл одного человека, но зачем же столько чудес на одну простую человеко-душу. А вот однажды в жизни человека чудо должно встретиться обязательно. Оно у каждого своё. У кого любовь, у кого работа, у кого цветы или дети… Чудес не перечесть.
Но чудо из чудес — это сама Жизнь!
Жизнь как год
ОТ АВТОРА
Жизнь... Радость и горе, встречи и разлуки, мысли и дела человека. В этом повествовании жизнь не одного человека, а нескольких, по-видимому, двенадцати людей. Один из них был в Великую Отечественную еще мальчишкой, другой воевал сам. Один из них инженер, второй — врач, третий работает в мастерской Красоты, четвертый... и т.д. Но мне кажется, что их судьбы, их жизни выстраиваются в одну жизнь .
Я вполне мог бы сделать героем всех новелл одного человека, но зачем столько чудес на одну простую человеко-душу. А вот однажды в жизни человека чудо должно встретиться обязательно. Оно у каждого свое. У кого любовь, у кого работа, цветы или дети... Чудес не перечесть. Но чудо из чудес — это сама жизнь!
1. ЯНВАРЬ
Я стою на берегу. Вокруг туман, но я все знаю на память. Внизу есть лыжня. И она выведет меня в лес, а там видно будет, что делать...
Жить, вообще-то, интересно, хотя злые волшебники и стараются нам во всем навредить. То проливной дождь на нас напустят, то метель. Но в проливной дождь мы бегаем босиком по лужам и орем: «Дождик, дождик, перестань!..» А бабушка стоит в дверях и смешно приговаривает: «Куда вас, окаянных, понесло?» Она очень боится грома. А сейчас зима. Хорошо, что не метель. В метель приходится сидеть в избе.
А изба у нас большая. Три кровати, лавка, три табуретки, стол, кадушка с водой, печка посредине. Дверь открывается сразу на улицу. Были и сени, но их в прошлую зиму сожгли. Плохо, что елку поставить некуда. Мы с сестрой, она еще совсем маленькая и не умеет даже читать, к Новому году делали игрушки из старых газет. Звездочки, цепочки... Звездочки мы слюнями приклеили к печке. Но когда бабушка растопила печь, звездочки упали. Тогда мы нашли им место на стене, на которой висит один черный круглый репродуктор. Там они и сейчас. А цепочки мы прикрепили к спинкам кроватей.
Брат принес из школы две булочки и два кулька с сахаром. Это дед Мороз передал ему для нас с сестрой. В школе дед Мороз был, а у нас в избе — нет. С соседскими ребятишками мы ходили искать место, через которое деда Мороза не пускают к нам. Сначала думали, что это снежная стена, высокая-высокая, через которую я могу перелезть только с большим трудом. Наверное, и дед Мороз не может через нее перешагнуть. Мы сделали в стене проломы, но дед Мороз не пришел. Кто-то не пускал его к нам. С другой стороны был забор базара, пустого, замерзшего. Мы бы и здесь проделали дыру, но нас прогнал сторож. Не очень-то мы испугались! У него вместо одной ноги деревяшка, а раньше была тоже нога.
С третьей стороны не было никаких преград, но там шли все дома, дома, сначала такие, как наша изба, а потом огромные, непонятные: один дом стоял на крыше другого, и первый не разваливался. Я не понимаю, как это может быть, и ни разу не заходил в них, хотя посмотреть из окна верхнего дома очень хочется. Ведь там такая высота! Нет, с этой стороны дед Мороз не мог появиться. Ведь он приходит из леса. Мы не раз пытались найти, где же кончаются эти дома, но не могли. Или кто-нибудь начинал хныкать и проситься домой, или нас легкими шлепками возвращали старшие братья.
С четвертой стороны был берег, крутой, высокий; мы катались здесь на санках. И однажды чьи-то санки переехали мне голое запястье, пробороздив его до крови. Но я не плакал. А один оголец прикладывал к ране снег. И когда он становился красным, хватал новый комок. А все стояли и смотрели. Рука замерзла, смотреть на нее стало неинтересно, и все пошли снова кататься, я — тоже. Потом дома бабушка долго ругала меня, потому что я испортил рубашку. Она парила ее и стирала. А потом я снова носил ее.
Здесь, на берегу, было наше место. Далеко-далеко виднелся лес. Весной вода подходила к самым окнам, но потом исчезала, откатывалась. До реки нужно было идти долго. Встречалось много озер. В них мы ловили гальянов. Потом начинался лес, настоящий, дремучий, а за ним снова была река, но уже настоящая, которая всегда, а не так, что только весной.
Я надеялся, что дед Мороз придет отсюда. Его можно будет увидеть издали. Здесь хорошо видно, а он сам большой, большой. За спиной у него мешок, в котором подарки. Подарки самые разные: сахар, леденцы, карандаши, много старых газет, на которых можно рисовать. А что еще, я не знал. Но само слово «подарки» мне очень нравилось. Кто-то из нас даже говорил, что дед Мороз принесет пушки, танки, машины, самолеты. Я их еще никогда не видел, но рисовал. Они получались у меня какими-то кривыми, некрасивыми. И я не хотел таких игрушек. Мне нужен был карандаш и резинка. Карандаш, чтобы рисовать, а резинка, чтобы стирать нарисованное и рисовать снова, пока на газете не появятся дыры.
С дедом Морозом вообще какая-то странность. Он один, это я знаю. Он ходит по домам и школам и всем раздает подарки. Это-то понятно. Вот он и брату дал подарки: две булочки с сахаром. Но в этот же день он был еще и в другой школе, и в третьей. И еще на фабрике, и еще на другой фабрике, и в детском саду, и где-то еще. Он был один, но успевал сразу в несколько мест. Тут было что-то непонятное. Дед Мороз — волшебник, добрый волшебник, но как он может быть сразу в нескольких местах? Я уже знаю, что есть время. Есть утро, день, вечер, ночь. И если я лечу на санках с горы, то не могу в это же время греться у печки. Время было просто и понятно. А дед Мороз делал со временем что-то странное. Он словно умножал его, делал много времен, которые были одновременно. Этого постичь я не мог.
И еще одна странность. Как он поднимал мешок с подарками для всех? Нас ведь в городе было много. Не унести столько. И я чувствовал, что если каждому по карандашу, то это будет много-много. Может, он не сумел поднять мешок, отсыпал немного, вот нам и не хватило. Но в такую несправедливость я тоже не мог поверить.
Дни шли, а дед Мороз не приходил. Некоторые из нас уже разуверились. В школах, да и вообще в городе давно никто не видел деда Мороза. Кто-то даже сказал, что дед Мороз — вообще неправда, наряжают, мол, кого-нибудь в белую шубу, привязывают ему бороду, дают мешок с подарками... и все такое прочее. Ему и верили, и не верили. Другой сказал, что деда Мороза просто забрали на войну, мобилизовали. Но этим-то нас было не провести. Мы знали, что на войну берут летом, когда к пристани подходят большие пароходы; все тогда шумят, галдят, суетятся, кто-нибудь играет на гармошке, кто-то плачет, кто-то даже воет. А взрослые плачут хуже ребятишек. Это почему-то страшно.
Я же думал, что дед Мороз просто сидит где-нибудь, разведя костерок. Репродуктора у него нет, вот он и не знает, что пора идти к нам. Просидит так до весны, а потом нам снова ждать целый год.
Нет, нужно было что-то делать. Что делать? Искать! Играем же мы летом в сыщиков-разбойников. И уж как умеем прятаться по сараям и на пустырях, а все равно ведь находим друг друга. Так неужели же мы не найдем деда Мороза?!
Я так и сказал. Меня не поддержали. Поздно мне в голову пришла эта мысль. Разговоры о деде Морозе пошли на убыль.
Но я решил так!
Зима была теплая. Обмораживались мы не каждый день. Стояли туманы, но днем расходились немного, так что можно было видеть соседние дома. Лыжи у меня были широкие, крепкие. Брат сделал. Я умел их так привязывать к катанкам, чтобы они не сваливались с ног. Палки мы еще с лета делали сами себе.
В любую погоду, кроме метели, никто не держал меня дома. И в дремучий лес, что стоял на берегу реки, я мог ходить, не спрашивая разрешения. Брат научил меня ходить на лыжах так, что я не мог заблудиться. Да и как тут можно было заблудиться?
Наши окончательно потеряли интерес к деду Морозу, потому что подошло время, когда нужно было драться с огольцами с соседней улицы. Сначала велись длительные переговоры: как и чем драться. Считать ли убитыми тех, кому расквасят нос или достаточно положить противника на лопатки. С носами было правильнее. Тут уж не ошибешься. Но по предыдущим годам знали, что разбитый нос — явление редкое. Надоест драться. А лопатки — ненадежно. Попробуй докажи, что ты кого-то придавил к снегу, когда другим вовсе не до тебя, а поверженный тут же вскочит тебе на спину, лишь ты сделаешь шаг в сторону. Меня, правда, пока брали только в разведку. А когда начиналось настоящее сражение, огольцы вроде меня только кричали и прыгали как сумасшедшие, но в военных действиях участия не принимали. Переговоры на этот раз велись как-то вяло, поговаривали даже, что пора начинать играть в «коробочку» конскими шевяками.
Я не совсем понимаю, где я буду искать деда Мороза, но искать надо. Надо! Произошла какая-то ошибка и ее нужно исправлять.
Я стою над укатанным лыжами и санками берегом. Туман даже не искрится. Туман тяжел. Лучи низкого невидимого солнца не пробивают его. А мне легко и радостно. Сейчас я уверен, что найду деда Мороза. А рядом с ним будет какая-то таинственная Снегурочка. Образ деда Мороза уже давно составился в моей голове, а вот Снегурочку я не представляю. Из снега? Когда выпадал первый снег, мы лепили снежных баб, толстых, смешных, неуклюжих. Неужели Снегурочка похожа на них? Нет, тут что-то другое... Снегурочка — девчонка. Я совершенно подсознательно чувствую, что здесь есть какая-то связь. Ну, посмотрим. Ждать осталось уже немного.
А мороз жжет. Но я привычен к нему. Потер щеки и нос шерстяными варежками — и вниз. Со свистом, со слезами из глаз, с прерывающимся дыханием. Внизу туман плотнее. Лыжня видна впереди лишь на несколько шагов. А когда она раздваивается, нужно выбирать одну, нужную, которая ведет в дремучий лес. Я выбираю. Я не задумываюсь над этим. Я не могу ошибиться.
Промерзшая лыжня не дает мне разогнаться. Да я и не хочу. Я знаю, что идти сейчас надо спокойно, размеренно, чтобы не вспотеть, иначе при остановке быстро замерзнешь. В катанках ногам тепло. На мне стеганые штаны, телогрейка, шерстяные варежки на веревочке, продетой в рукава, и настоящая меховая шапка.
Первыми начинают мерзнуть руки. Тогда я сжимаю пальцы в кулаки. Палки держу под мышками. Теперь мерзнет лицо. Я растираю его еще не успевшей отогреться ладонью. Делаю несколько взмахов палками. И снова нужно сжимать кулаки и шевелить, шевелить пальцами. Но это все обычно, нормально. Это меня не пугает. Так всегда. Я знаю, что лицо скоро начнет гореть, а пальцы отогреются. И тогда только соответствующим ритмом движения нужно будет поддерживать в себе это приятное состояние тепла.
По моим предположениям я уже на полпути к цели — дремучему лесу. Лыжня иногда поднимается на пологие холмы, потом также плавно спускается и некоторое время идет ровно. Здесь, в этих местах, когда уйдет весенняя вода, земля просохнет и покроется травой, устраивают гуляния. Люди поют, пляшут, обнимаются и дерутся. Жутко, потому что взрослые словно играют в какую-то детскую игру. Отец с мамой никогда не ходили на эти праздники. Может, потому, что все хорошо видно было из окна. Да отца я уже помню как-то смутно. А маму на этом празднике не могу себе представить. Мне кажется, она не может подпрыгивать и петь. Она всегда уставшая. Да и вижу я ее не каждый день. Я просыпаюсь — ее уже нет, я засыпаю — она еще не пришла с работы. И лишь по воскресеньям... Да только почему-то теперь и они не каждую неделю. Да, со временем что-то происходит... Где-то сбилось оно, растеряло дни недели, перемешало часы.
А лыжня вдруг круто уходит вниз. Я качусь, стремительно набирая скорость, и не знаю, что там, впереди. Тормозить ли мне палками, так ведь здесь не должно быть крутых горок, или на этой скорости попытаться выскочить на противоположный склон? Но что-то слишком долго несет меня вниз. Лыжня бросает из стороны а сторону. Я уже не думаю ни о чем, кроме одного: как бы устоять. Меня подбрасывает вверх, ударяет лыжами о твердую лыжню, я качусь то на двух, то на одной лыжине. Я чувствую, как мое тело отклоняется назад. Я знаю, что этого нельзя допустить, пытаюсь согнуться в коленях, но поздно, я уже падаю, падаю... И миг падения почему-то растягивается. Но замедляются и мои движения. И только мысль работает с прежней скоростью. Это река! Я сбился с пути, взял левее.
Обидное и бессмысленное кувыркание и, наконец, остановка. Сыромятные крепления лыж выдержали, но катанки вырвало из передних петель, и я теперь не могу встать на ноги. Надо, лежа на боку, умудриться привести крепления в порядок. Одна варежка свалилась с руки. Но на то и веревочка. Я надеваю варежку, она полна сухого, твердого снега. Лицо саднит. Угораздило меня проехаться щекой по ледяной лыжне. Я барахтаюсь в снегу, но испуга нет. Я представляю, где я нахожусь, и знаю, как мне выйти к цели. Взобраться бы только на берег.
Падать я умею. Брат даже специально учил меня падать, а потом вставать на ноги. Все туман виноват. Если бы я видел лыжню, ни за что бы не упал. Туман. Ничего не видно. Я, оказывается, не знаю сейчас, в какой стороне берег.
И вот я уже стою на лыжах. И мне кажется, что берег справа.
Никакой лыжни подо мной нет. Но я знаю, что если начнется подъем, то впереди будет берег. Я иду. И действительно вверх, но подъем подозрительно пологий. Да ведь и кувыркался я долго! Я совсем немного иду вверх, и вот уже лыжи потихонечку начинают катиться вниз. Стоп. Это, наверное, островок. Назад. Я разворачиваюсь и качусь вниз и что-то уж очень долго. Ладно. Теперь вперед. Иду. Ровное место, никаких подъемов и спусков. Значит я иду по реке.
Самое неприятное то, что снег очень плотный и на нем не остается следов от лыж. Я чуть поворачиваю вправо. Бегу. Ничего. Ровно. Разворачиваюсь. Снова бегу. И здесь все ровно. И вот, когда я хочу развернуться еще раз, лыжи мои упираются в снежную стену. Я соображаю. На другую сторону реки я, конечно, не успел уйти. Ведь тут и в ясную погоду противоположный берег едва различим. Значит, я на своем берегу. Здесь обрыв. Он идет до самого дремучего леса и еще дальше. Надо вернуться. Там есть пологое место. То самое, с которого я так глупо скатился вниз.
Ну, злые волшебники! Попадетесь вы мне когда-нибудь!
В моей голове теперь нет других мыслей, кроме одной: взобраться на берег.
Я иду. А обрыв вот он. Нельзя отходить от него. Он все тянется и тянется. Неужели я успел столько пройти? Сомнение закрадывается в мою душу. Я холодею, но не от мороза. И вдруг обрыв превращается в склон, основания которого я не вижу. Ну вот! Теперь бы только взобраться наверх. Я иду под углом. Можно и елочкой, но катанки вырываются из креплений. Иду так, а потом лесенкой. И вот дальше хода нет. Слишком круто. Надо немного пройти вперед. Приходится съезжать вниз. Я еду боком, торможу палками изо всех сил. Снова карабкаюсь наверх. Снег очень тверд, и лыжи срываются. Меня все время тянет вниз. Я понимаю, что сейчас лучше бы снять лыжи и попытаться вскарабкаться вверх на четвереньках. Но ремни на таком морозе не развязать. А если и развяжешь, то как идти потом? Всунуть катанки в одни петли для носка? Я уже достаточно опытен, чтобы не делать этого. На первом же склоне лыжи укатятся вниз, и я их, пожалуй, не найду больше.
И вот карабкаться уже некуда. Передо мной несколько шагов ровного места. Теперь надо уйти подальше от берега, повернуть налево и прямо в дремучий лес. Мне жарко и весело. Лицо горит. По спине скатывается струйка пота.
Дед Мороз, а я к тебе иду! Мог бы сейчас повернуть домой, а я к тебе, потому что ты есть, а я тебя еще никогда не видел. И не надо мне никакого карандаша. Да и нет у тебя в мешке уже ничего. Но вот посмотреть на тебя! Убедиться, что ты есть. Настоящий, большой, добрый!
Я все время представлял себе, где я нахожусь, а тут вдруг подумал, что иду совсем не туда. Мне попадались старые укатанные лыжни. Я переходил с одной на другую, настораживаясь только, когда начинался спуск. Кувыркаться с обрыва я больше не хотел.
Неожиданно я замерз. Разогретый, я как-то не думал, что сейчас холодно. Я начинаю растирать лицо, но это не помогает. Варежки стали твердыми, они только режут лицо, да и пальцы в них уже деревенеют.
И все-таки страха нет. Лишь удивление, почему так долго нет деда Мороза? И до дремучего леса я что-то никак не могу добраться.
Я остываю, коченею, но знаю, что нужно идти. Идти и идти. Все будет только впереди. И я иду, уже не сознавая куда. Лишь бы не скатиться вниз, потому что наверх я второй раз уже не вылезу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12