В воздухе чувствовалась влажность. Рядом были болота и речные каналы, уже сплошь заросшие зеленью. Бывало, что селезни и прилетевшие с юга утки подплывали к людям на расстояние шага. Но здесь, где были мы, где потрескивал костер, земля была твердой. Хотя уже в четырех туазах отсюда переходила в зыбкую топь. Машкульский лес – изумрудные воды, поросшие высоким донником, болота и тихий шелест кленов, смешивающийся с шуршанием раннего весеннего дягиля. Мьетта прилегла рядом, устало потянулась.
– Откуда ты, Сюзанна? Как ты оказалась среди нас?
– А ты?
– Я? Со мной дело просто. Я пришла к повстанцам вместе с Бенжаменом. Но его в первом же бою убили. Я решила не возвращаться домой. Мало ли что можно заработать. Я здесь вроде маркитантки. После боев мне многое перепадает. Правда, спать приходится с кем попало.
Она говорила о грустных вещах, но ее голос не выражал огорчения. Я погладила ее по черным волосам.
– Ты красивая, Мьетта. Зачем тебе эта грязь?
Она резко повернулась ко мне, ее узкие шальные глаза блеснули, как лезвия кинжалов:
– А тебе зачем? Ну, зачем?
Я молчала, поразившись ее горячности. В этой девушке чувствовалась пылкая вандейская кровь – чувствовалась, несмотря на нежную наружность, прозрачные серые глаза и слабый рот.
– Прости, я не хотела читать тебе проповеди.
Мьетта смягчилась, шаловливо сжала мою руку в своей.
– Ну а что ты ищешь в этих лесах? Счастья? Возлюбленного?
Я покачала головой. Это был сложный вопрос. В памяти всплыли события последних десяти дней. Непрерывные бои с синими, когда пули свистят над головой и холодеет под ложечкой. Неделю назад у меня убили лошадь. Вся жизнь проходила в бесконечных блужданиях среди лесов, болот и солончаков Вандеи. Петли из мыз и замков, ферм и засад. Ночевать приходилось в лесных пещерах или узких круглых колодцах, под завалами из камней и сучьев, разделяющихся на рукава и лабиринты, – все эти убежища испокон веков скрывали мятежников. Теперь, когда стало совсем тепло, лезть под землю не хотелось. Небо полностью заменяло мне крышу, а мох – постель. Вот если бы не эти бои. Мне вспомнилось сражение за Шантенэ, закончившееся всего три дня назад. Я, как всегда, пыталась пробраться поближе к Шаретту, но путь мне преградил республиканец. Никогда не забыть ужаса, охватившего меня в то мгновение, когда солдат взмахнул саблей, и холодное лезвие, казалось, уже коснулось моей шеи. Раздался выстрел, республиканец упал замертво. Я в кутерьме так и не поняла, кто спас мне жизнь.
– Что я ищу?
– Скажи мне. Может быть, я помогу тебе.
– Сомневаюсь… Мне нужен граф де Шаретт. Наш Шаретт, в лагере которого мы находимся, за которым ты да я таскаемся день и ночь. Но разве этого человека можно поймать? Он всегда ускользает именно в тот миг, когда я оказываюсь поблизости. Временами мне кажется, что я хочу встретиться с призраком.
Мьетта беззвучно рассмеялась, вытягиваясь на земле. Вечер был солнечный, в потоках света, лившегося сквозь деревья, плавали золотые облака пыли и паутинок. Шлепали в тростнике цапли. На болоте расцвели лилии, испускающие запах воска и меда.
– Ты смеешься?
– Да, знаешь ли, подруга, нужно иметь смелость, чтобы гоняться за Шареттом.
– Он – мой единственный выход.
– Послушай, Сюзанна, я не хочу ни о чем тебя расспрашивать. Мне ясно, что ты чтото скрываешь, ну и скрывай на здоровье. Словом, я была права.
– В чем?
– В том, что ты метишь на Шаретта и по этой причине отказываешься от забав с солдатами.
– Ты просто дура, Мьетта.
Она не рассердилась, порывисто поднялась; встала на колени и пристально посмотрела мне в лицо.
– Вот что, моя дорогая! Что ты дашь мне взамен, если я научу тебя, как застать Шаретта в то время, когда он совершенно свободен?
Я недоверчиво посмотрела на нее.
– Ты – научишь?
– Да, и очень легко. Я даже сама проведу тебя к нему. Я знаю, где он сейчас находится.
– Откуда?
– Прошлую ночь я провела с его денщиком.
– Если ты поможешь, я отдам тебе все что угодно, но ты же знаешь, Мьетта, что у меня ничего нет.
Она расхохоталась.
– О, я не сомневаюсь, что, после того как Шаретт увидит тебя, ты не будешь испытывать недостатка в красивых вещах.
– Ты что, думаешь, я буду жить с ним?
– Ну, конечно!
– У меня и в мыслях такого нет. Я не собираюсь задерживаться здесь надолго и становиться его любовницей.
– Может быть, твои мысли и чисты, – весело заметила Мьетта. – Но егото мысли чересчур греховны.
– К чему я ему? В отряде много девушек.
Я не говорила Мьетте, что являюсь аристократкой и стремлюсь как можно скорее добраться до СентЭлуа, к сыну. Вполне понятно то, что она считает меня искательницей приключений. Но я и в мыслях не допускала, что аристократ Шаретт посмеет требовать чегото такого от аристократки, да еще дочери принца де Тальмона. Я была уверена, что стоит мне только поговорить с ним.
– Девушекто много. Но ты особенная. У тебя белые руки и нежная кожа. У тебя золотые волосы, как у лесной феи. И разговариваешь ты порой так, словно бывала в салонах.
Мьетта была щедра на похвалы, несмотря на то, что сама была женщиной.
– Шаретт очень хорош как мужчина, уж поверь. Я много слышала о нем рассказов. Только за время мятежа он переспал по меньшей мере с десятью девушками. Но я ни одной из них не завидую…
– Ах, оставь, пожалуйста! – сказала я в сердцах.
– У тебя только одно в голове. Если ты и вправду знаешь, где Шаретт, проводи меня к нему.
– Он на Овсяной опушке, в доме Святителя Мартена. Я знаю.
Она вскочила на ноги с легкостью лани, живо отряхнула бумазейную юбку, туже затянула платок, которым были повязаны волосы.
– Пойдем. Так и быть, я проведу тебя.
Путь пролегал через топкое озеро, и, переходя от островка к островку, мы по щиколотку тонули в воде. На темнозеленой глади озера отражались силуэты буков и ясеней. На мелководье кишели проснувшиеся с весной моллюски, личинки и рачки. Из глубины тусклых омутов, которые Мьетта умело обходила, поднималось таинственное свечение. Уже дрожали крыльями в воздухе стрекозы. Вечерняя дымка окутывала болота, деревья погружались в сиреневорозовую пелену заката.
– Ты выбрала себе трудный путь, милочка, – болтала Мьетта, с легкостью перескакивая с камня на камень, с кочки на кочку.
– И неблагодарный. От Шаретта трудно дождаться любезности. Он хороший любовник, но ведет себя с женщинами как свинья. На первом месте у него война, а не мы.
– Мне это безразлично.
– Раз уж ты идешь к нему, стало быть, не безразлично. Я потому и рассказываю тебе это. Хотя, конечно, пусть Шаретт и свинья, но он всетаки Шаретт, а не простой вандеец. В этом отношении ты все верно рассчитала.
– Я ничего не рассчитывала.
– Ладно, скромница, притворяйся, если тебе это так нравится. Да только меня не обманешь. И потом, я бы не советовала тебе уж очень надеяться на успех. Конечно, ты Шаретту понравишься. Но ненадолго. Он стыдится нас, простых женщин. Ему подавай аристократок, всяких там герцогинь и маркиз. А с нами он не живет больше недели.
Мы подошли к Овсяной опушке, и Мьетта указывала рукой на небольшой деревянный домик, прислонившийся к поросшей мхом скале. Из расщелины бил веселый родник, рассыпая по земле брызги.
– Вот это и есть его логово. Ступай! Там он всегда один. Его денщик сегодня ночью отправится ко мне. А Святитель Мартен наверняка спит на чердаке. Его пушкой не разбудишь. У тебя вдоволь времени поговорить с Шареттом. Обещай только не говорить, кто тебя привел сюда! Он и так будет недоволен, что нарушили его одиночество… Но ты быстро его успокоишь, не так ли? – Мьетта прыснула в рукав и насмешливо добавила: – Я думаю, раньше завтрашнего утра тебя ждать не приходится?
Я рассерженно покачала головой, и Мьетта поспешно зажала себе рот рукой, словно обещая молчать. А потом, посмеиваясь, круто повернулась и снова запрыгала по кочкам – теперь уже назад, в лагерь.
Некоторое время я стояла в нерешительности, размышляя, уж не последовать ли мне за Мьеттой. Как я ни пыталась не обращать внимания на ее болтовню, подобные рассказы не могли не смущать меня хотя бы чутьчуть. Вспоминался и Гектор де Вабекур, твердивший о том, что Шаретт – сам дьявол.
Впрочем, по какой причине я робею? Разве у меня есть другой выход?

2

Я приоткрыла дверь так тихо, что ни одна петля не заскрипела, и осторожно переступила порог. В косые маленькие сени пробивался свет из комнаты. С гвоздей свешивались связки чеснока и красного перца. В углу стаяла кадушка с засоленной рыбой, и воздух пропитался рыбным запахом. Словом, внешне здесь все было так, как в обычном домике лесника. И тем страннее было сознавать, что в этой избушке живет не кто иной, как грозный Святитель Мартен, принимающий у себя еще более грозного графа де Шаретта де ла Контри.
Я заглянула в комнату, прошлась по земляному полу, все больше убеждаясь, что в доме никого нет. По крайней мере, я не видела ни Мартена, ни Шаретта и ничего не слышала. А между тем вся обстановка подсказывала, что совсем недавно здесь ктото был. На столе оплывала толстая тростниковая свеча, пропитанная маслом, и стояла глиняная кружка. По запаху можно было определить, что пили пиво.
Легкий шорох послышался сзади, словно ктото бесшумно откудато спрыгнул. Я попыталась обернуться, но не успела: мощная грубая рука обхватила меня сзади, сдавила горло, и я почувствовала, как кожу под подбородком больно кольнуло острие кинжала.
От испуга и неожиданности я не смогла даже вскрикнуть, а кинжал, грозивший в одно мгновение перерезать мне горло, заставлял меня быть благоразумной и не шевелиться. Я чувствовала, как левая рука незнакомца молниеносно пошла вокруг моей талии и легко выдернула у меня изза пояса пистолет, затем быстро ощупала одежду и, достигнув груди, замерла. Он понял, что я женщина.
С невероятной силой незнакомец отшвырнул меня от себя, и я так грохнулась головой о стену, что у меня потемнело в глазах. Шляпа слетела на пол, волосы рассыпались по плечам белокурой волной. Я не успела опомниться, как получила две оглушительные пощечины и услыхала вопрос:
– Кто тебя подослал? Кателино? Ах ты жалкая шлюха!
Это было слишком для меня. Дыхание у меня перехватило, я не могла произнести ни слова. Незнакомец оперся рукой о стену, его лицо наклонилось ко мне – смуглое, нервное, искаженное подозрительной гримасой. Глаза у него были широко расставленные, большие и такие бархатночерные, что это заставляло задуматься о его восточном происхождении или о примеси крови мавров. Длинный нос с развитыми нервными ноздрями совершенно не гармонировал со ртом, почти женским. Толстые чувственные губы, пожалуй, были самыми притягательными в этом лице. Да еще ресницы – такие длинные, что бросали тень на щеки.
На вид ему было лет тридцать. Но наверняка черный платок, которым была повязана его голова, – платок корсара, и узел над самыми бровями делали его чуть старше.
– Вы граф де Шаретт? – прошептала я одними губами.
Струйка крови побежала от уголка моего рта к подбородку – свидетельство тех двух пощечин.
– Поверьте, вы совершенно напрасно меня подозреваете…
Он расхохотался так зло и оглушительно, что я подумала, не сошел ли он с ума.
– Ха! Шлюха еще и разговаривать умеет!
Он резко прервал свой смех и снова склонился надо мной.
– Ты вздумала меня дурачить? Стерва! Да я задушу тебя, если ты сразу же не скажешь, кто тебя подослал. Поняла? Ну?.. Кто же? Кателино? Стоффле? Или, может быть, добряк Боншан? Они все сговорились сжить меня со свету!
Его руки сомкнулись на моей шее и сдавили не на шутку. Меня окатила волна ужаса, я не могла произнести ни слова. Он что, всерьез похваляется меня задушить?
– Ах мерзавка! Ну!
Мне не хватало воздуха. Я чувствовала, как глаза снова заволакивает яркокрасный туман. Поплыли по лесному домику странные желтые круги. Ноги подкосились, и я словно кудато полупровалилась.
– Гм, какая тонкая шея, – слышала я как во сне злой чужой голос. – И нашли же такую нежную красотку. Сколько она им стоила – тысяч двадцать?
Его руки разжались, он отпустил меня. Сквозь болезненный дурман удушья я слышала, как Шаретт наливает в кружку пиво. С ней он вернулся ко мне, насильно разжал мои губы и, запрокинув голову, влил мне в рот все содержимое кружки. Я поперхнулась, пиво потекло по подбородку, одежде.
– Оставьте меня, – произнесла я шепотом. – Иначе я сейчас умру.
– Нет, сначала ты скажешь мне, как ты здесь оказалась и какое у тебя было задание.
Шаретт видел, что я совершенно без сил, и, видимо, успокоился. Даже, отошел, сел в кресло, положив скрещенные длинные ноги на стол. Затем спохватился, достал пистолет, зарядил его и, положив перед собой, снова принял прежнюю позу. Я медленно вытерлась рукавом, недовольно подмечая, как жутко выглядит фигура Шаретта в последних красных отблесках головешек в очаге. Черное в красных бликах – чем не цвета ада? И внешность этого вандейца казалась демонической – лихорадочно блестящие, неправдоподобно большие и черные, как угли, глаза, какоето безумие во взоре, чувственный крупный рот, искривленный ненавистью, трепещущие крылья носа и вдобавок – эта черная повязка на голове, изпод которой падают смоляные слипшиеся волосы.
– Ну? Ты можешь уже говорить?
– Я принцесса де ла Тремуйль де Тальмон. Я пришла к вам сама, меня никто не подсылал, и я не собиралась покушаться на вашу жизнь.
Он и бровью не повел, услышав эти слова, и я была слегка сбита с толку. Всетаки мое имя должно было прозвучать неожиданно и произвести сильное впечатление. А смуглое лицо Шаретта осталось странно застывшим и каменным.
– Вы меня слышали? – проговорила я полуиспуганно. – Я сказала вам правду. Я не выполняла ничьего задания. Меня привела сюда Мьетта, ну, девушка из вашего отряда. Мне нужно было застать вас одного. Я уже десять дней пытаюсь это сделать.
– Ага, стало быть, ты уже давно за мной охотишься.
– Вы употребляете не те слова. Я не охочусь. Я скорее гоняюсь. Я аристократка, и поэтому полагала, что вы, как аристократ, согласитесь мне помочь. Не могла же я обратиться к крестьянским вождям. Им было бы труднее понять меня.
– Ну, и чего же ты хочешь? – спросил он насмешливо.
Я трудно глотнула. Во рту у меня было сухо. Я не могла понять, верит он мне или нет, какое впечатление произвели на него мои слова, но я заметила, что он продолжает называть меня на «ты», хотя и слышал уже мое имя. Это меня уязвляло.
– Мой отец. Вы же знаете, он сейчас развернул широкие бои в ИльиВилэне. Он знаменитый предводитель. Так получилось, что я оказалась вдали от него. И я подумала, не можете ли вы переправить меня к нему. Я полагала, его имя достаточно известно.
– Ну и что? – спросил он, пристально глядя на меня.
Я растерялась. Что? Но я, кажется, уже все сказала. Неужели этот Шаретт так глуп, что не понимает моей просьбы? Или не желает понимать?
– Ну и что?
– Ну, я же не могу сама, без сил, без средств, преодолеть линию фронта, ту территорию, где идут бои. Это почти невозможно. А мне непременно нужно быть у отца.
Я уже и не заикалась о Бретани, о СентЭлуа. Если Шаретт так реагирует на ИльиВилэн, то о более дальних краях и говорить не стоит.
– Мой отец, он сражается за то же, что и вы. За Бога и короля. Он будет вам очень благодарен, если вы поможете мне соединиться с ним. Ведь я его единственная дочь. И я полагала, что вожди повстанцев должны помогать друг другу.
– Почему?
– Почему? – переспросила я удивленно.
– Да. – Шаретт казался очень спокойным, но левое веко у него конвульсивно дергалось. – Почему ты так полагала?
Я совсем утратила нить разговора. Он что – болван?
– Признаться, господин граф, я не знаю, что вам ответить. Взаимопомощь обычно считается благородным делом. И если только вы дворянин, то вас положение обязывает. Я считала вас способным на благородные поступки.
– Ты ошибалась.
Кровь прилила мне к лицу. Этот безапелляционный тон, это «ты», это странное поведение выводило меня из себя. Мьетта говорила мне, что Шаретт – свинья. Но не до такой же степени…
– Почему вы, собственно, говорите мне «ты», господин де Шаретт? Возможно, я и ошиблась, но это никак не объясняет.
– Объясняет, – прервал он меня.
– Я всем женщинам говорю «ты». На земле нет такой женщины, которая удостоилась бы от меня «вы». Даже королева.
– Для аристократа у вас довольно странные привычки.
– Не тебе их обсуждать.
Я замолчала, сознавая, что таким же образом он будет отвечать на все мои слова. Я уже жалела, что пришла сюда. Достаточно вспомнить тот прием, который оказали мне, – рука, схватившая за горло, кинжал – чтобы понять, что разговор вряд ли стоил таких испытаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10