В институт я выбрался только в конце месяца.
На вечернем отделении действительно в списках значились студенты Гаспарян и Падаров.
Знакомясь с личным делом Падарова, я обратил внимание на его сочинение на приемных экзаменах. Оно было написано неторопливым аккуратным почерком, без помарок, очень продуманно и академически сухо. Там не было ничего лишнего: ни слова, ни запятой. Все на месте. Вчерашние десятиклассники пишут не так. На экзаменах решается их судьба. Я не графолог, но мне кажется, что, когда волнуешься, вряд ли напишешь без единой помарки. Мне самому приходилось писать сочинения на экзаменах, у меня не выходило так аккуратно. И у моих товарищей было не так. И у большинства будущих студентов, писавших вместе с Падаровым, сочинения выглядели иначе.
Я знаю, что есть люди с феноменальной памятью, но у меня появляются сомнения, когда в экзаменационном сочинении приводятся по памяти цитаты на полстраницы, написанные со всеми знаками препинания. Возникает предположение, что цитата списана. Хотя кто знает, в жизни есть много такого, «что и не снилось нашим мудрецам».
В сочинении Падарова приводилась цитата Белинского. Сложная это была цитата, а он запомнил и написал ее на экзамене всю целиком.
Мне захотелось встретиться с ним, побеседовать. Но так, чтобы он не догадался об истинных причинах, заставивших меня искать встречи. Зачем волновать человека, ведь у меня еще не было никаких улик.
Скоро мне стало известно, что студент первого курса Падаров часто разъезжает по Москве на машине своего родственника. Имел на нее доверенность.
И хотя дорожными происшествиями занимаемся совсем не мы, а служба ГАИ, я пригласил Падарова в уголовный розыск.
Он вошел ко мне в кабинет решительно и смело, как и положено человеку, не чувствующему за собой никакой вины. Он не узнал меня, а я не стал напоминать ему о нашей встрече в вестибюле Центрального телеграфа.
– Меня вызвали в эту комнату. К вам, наверное?
– Ко мне. Присаживайтесь. Если хотите курить, курите. И пожалуйста, дайте мне спичку, мои кончились.
Он чиркнул ронсоновской зажигалкой. Последняя модель. Курил же он сигареты «Дымок», демонстративно положив пачку перед собой на стол. Было заметно: этот сорт сигарет был для него новым и пачка куплена специально для того, чтобы курить в МУРе.
– Скажите, Падаров, – спросил я, – что произошло у вас вчера вечером в районе площади Маяковского, когда вы проезжали там на «Москвиче»?
– Вроде ничего… – ответил он. Задумался, наморщил лоб и повторил: – Ничего.
– У меня нет оснований вам не доверять, но инспектор после аварии записал номер вашей машины. Разумеется, он мог ошибиться, но я обязан проверить. Возможно, за рулем сидел другой человек. У вас не угнали автомашину?
– Какую аварию? Что произошло на площади Маяковского?
– Ничего страшного, но записан номер вашего «Москвича».
– Со мной друзья ехали. Они подтвердят. Сергей Гаспарян…
– Вот, что – сказал я, – берите лист бумаги, садитесь за свободный стол и, не торопясь, опишите, как вы ехали по площади Маяковского. Можете указать фамилии всех свидетелей, которые, если возникнет такая необходимость, подтвердят ваши слова.
Пока он писал, сначала черновик, а потом уже набело, я стоял у окна и ждал.
Прекрасный документ представил он мне для начала дела! На одной странице я насчитал столько ошибок, что никаких сомнений у меня уже не оставалось. Падаров не мог бы написать экзаменационное сочинение на «отлично».
На экзаменах, случается, списывают. Уголовный розыск расследованием таких проступков не занимается, меня интересовало другое.
С самого начала у меня возникло подозрение, что свое сочинение Падаров писал, судя по всему, дома, а не в напряженной экзаменационной обстановке. Непонятно было только, как попали к нему листы с институтским штампом и как узнал он тему сочинения.
– Слушайте, Падаров, откуда вы так хорошо знаете Белинского? – спросил я.
– Какого Белинского?
– Виссариона Григорьевича.
– Никакого Белинского я не знаю! – сказал он.
– А вот это вы слышали? – спросил я и прочитал переписанную из его сочинения цитату.
– В первый раз слышу, – откровенно признался он. – Сразу видно, умный человек написал.
– Все тот же Белинский. Вы его никогда не читали?
– Нет, не приходилось…
– Как же вы тогда на него ссылаетесь, цитируете?
– Где цитирую? Я про этого Белинского в первый раз слышу! Пригласите того, кто сказал, что я на него ссылаюсь!
– Да я сам видел. В вашем сочинении на вступительном экзамене. Я прочел только то, что вы сами написали. Может, вспомните про Белинского и расскажете?
Он долго смотрел на меня исподлобья, собирался что-то сказать, потом неожиданно расплакался и начал рассказывать.
Все оказалось так, как я предполагал.
Отец Падарова считал, что его сын должен иметь диплом. Безразлично какой. Инженерный, врачебный, экономический… Главное – диплом. «Без высшего образования нельзя жить в наше время!» – поучал отец.
И когда Гиви Падаров окончил школу, отец повез его в Москву.
Был жаркий июль. Старший Падаров объезжал и обзванивал знакомых, которые, по его предположению, могли помочь.
Гиви рассказал, что он сдал документы в авиационный, но конкурс большой, экзамены сложные, думал, что придется возвращаться домой.
Тогда кто-то из земляков посоветовал Гиви поговорить с секретарем вечернего отделения другого института, конечно, заплатить (не без этого), и все будет в порядке. «Когда начнешь говорить, сошлись на нас», – научили друзья.
Дипломатические переговоры взял на себя отец. Он поехал к секретарю вечернего отделения, скромной даме средних лет, вроде бы проконсультироваться по поводу приемных экзаменов, и они удивительно быстро нашли общий язык.
Папа беспокоился о будущем сына, и секретарша разделила его волнение.
Она намекнула, что есть вариант, при котором все печальные неожиданности экзаменов сводятся к нулю. В конце их беседы папа Падаров по-деловому полез в карман и спросил:
– Сколько нужно?
– Вы не подумайте, что это только мне…
– Вы хозяйка, я на вас надеюсь.
– Разумеется, я постараюсь. Но имейте в виду, что это задаток. Окончательно рассчитаемся, когда ваш мальчик сдаст экзамены.
Накануне экзамена по литературе Гиви получил тему, листы бумаги с институтским штампом и текст сочинения. Требовалось аккуратно его переписать и принести с собой в аудиторию, а со звонком сдать и ни в коем случае не спешить.
Перед каждым следующим экзаменом секретарь будет называть ему фамилию преподавателя, к которому нужно идти.
– И главное, Гиви, ты не молчи… Ты говори, ведь что-то ты знаешь…
С Гаспаряном все было проще. У него была золотая медаль, и он экзаменов не сдавал. Прошел только собеседование.
В данном случае подозрений вроде бы не было. Но оказалось, что медаль совсем даже не его. А… сестры. Сестра была отличницей, и родители Гаспаряна рассудили, что девочке не обязательно поступать в институт, а захочет – со своими способностями и так сможет сдать все экзамены.
Заботливые родители быстро уладили дела с медалью и аттестатом и отправили сына в Москву.
Раскручивая это так неожиданно начавшееся дело, мы установили, что в институте орудовала группа преподавателей-взяточников…
Начинать жизнь с обмана – нечего сказать, хорошую дорогу уготовили своим детям любящие папы и мамы!
Желание видеть сына дипломированным специалистом прекрасно, но ради диплома калечить жизнь – не слишком ли дорогая цена? Разве у молодого человека, кроме института, нет других путей в жизни? Неужели диплом стоит того, чтобы торговать совестью? Не скрывая. Цинично.
Как сложится жизнь Гиви Падарова? Он уже отравлен вкусом легкой добычи, он уже уверовал, что «с деньгами все дозволено», он уже убежден, что в жизни всегда надо уметь приспосабливаться. Станет ли для него все происшедшее уроком навсегда или останется лишь досадным «проколом», нечаянной неприятностью, осложнившей так удобно складывающуюся жизнь?
И что станет с сестрой Гаспаряна, знающей на «отлично» нравственный опыт героев литературы и сопоставляющей его с нравственным опытом своей семьи?
Обидно, но приходится признаться, что не так уж редко родители, вместо того чтобы воспитывать в детях самостоятельность, признавать за ними право выбора и будить в них чувство ответственности, прилагают огромные усилия, чтобы эту ответственность заглушить.
Родительская любовь – святое чувство, кто спорит. Но, увы, как часто любовь бездумная, слепая порождает эгоизм, ложь, предательство и жестокость.
Слепая любовь – одна из многих разновидностей равнодушия и себялюбия. При слепой любви получается, что ребенок дорог родителям как игрушка. Игрушка, требующая внимания, времени, заботе, но – игрушка. А в ребенке нужно видеть человека. Человек же достоин настоящей, не слепой любви.
ПУТИ К «ТРУДНЫМ»
«Трудный» ребенок, «трудный» подросток, «трудные» дети – кому не знакомы эти словосочетания? Их нередко можно услышать на педагогических советах, на родительских и комсомольских собраниях, конференциях и симпозиумах, встретить на журнальных и газетных страницах. От частого употребления эти слова стали настолько стереотипными, что мы не всегда задумываемся над тем, что же таится за этой ставшей привычной формулой – «трудные» дети. А между тем «трудный» ребенок – это чей-то сын или чья-то дочь. Разве родились они «трудными»? Нет, конечно. Но тогда по чьей вине они стали такими? От ответа на этот вопрос зависит сознание вины и мера нравственной ответственности, которые должен ощущать каждый, кто, столкнувшись в реальной жизни с реальными неповторимыми «трудными» ребятами, прошел равнодушно мимо.
Прежде всего давайте разберемся: кого называют «трудными»?
Как правило, «трудными» считаются неаккуратные, нерадивые, недисциплинированные, неуспевающие, плохо поддающиеся обучению и воспитанию. Принято считать, что это закоренелые второгодники, для которых учение – чистейшая мука и наказание.
Московский учитель Н. И. Маклаков, ссылаясь на книгу А. Е. Резникова и А. А. Крестинского «О трудных детях», говорил, что «трудные» не только те, кто оступился в жизни и стал на скользкий путь… «Трудные» не всегда хулиганы. «Трудный» – это сложная и интересная натура, иной раз неловко и больно задетая локтем жизни. «Трудный» – это часто не сразу понятая личность, требующая к себе индивидуального подхода. Это тот самый человек в классе, до которого не доходят руки педагога именно потому, что он «трудный». А будущая судьба такого подростка как раз во многом зависит от того, как направят его в этом критическом возрасте, как сумеют отвести от всего плохого, что уже успело укорениться в нем.
Для всех нас важно знать, когда и почему подросток, которого семья и школа готовят ко всему самому лучшему, оказывается вдруг в положении тревожно-угрожающей исключительности.
Подросток, причисленный к разряду «трудных», по любому поводу, а чаще всего без повода лезет драться, грубит родителям, грубит учителям.
В чем же начало начал «трудных». В пьянстве родителей – утверждают одни, но не у всякого пьяницы дети правонарушители. В недостаточной материальной обеспеченности – считают другие, но число преступлений, совершенных из-за нужды, крайне невелико. В «злой силе улицы». Но на «улице» проводят время все подростки, а «трудными» становятся лишь некоторые. И потом, именно «улица» многих еще в детстве столкнула с понятием справедливости, самоутверждения, научила мужеству и пробудила любовь к людям.
Чего хочет наш «трудный» герой, чего он добивается?
Что заставляет его сражаться с обстоятельствами и людьми, чаще всего не имеющими к нему непосредственного отношения?
Не пытается ли он во что бы то ни стало, любыми доступными ему средствами утвердить свое «я», свою пошатнувшуюся позицию?
То, что такой «героизм» мостит дорогу к правонарушению, доказывать не нужно. Но очень важно понять, что же было отнято у этого «трудного» подростка? Во имя чего он ищет самоутверждения в хулиганстве?
В тонкостях и нюансах педагогических теорий «трудный» подросток, как, впрочем, и нетрудный, не разбирается. Но должен заметить, что беседы с подростками, совершившими преступление, убедили меня в том, что эти ребята четко различают плохое и хорошее. Они нередко сожалеют о том, что произошло, искренне раскаиваются и даже горько плачут.
«Трудный» подросток обычно делает недозволенное вовсе не потому, что оно ему приятно. Но он хочет во что бы то ни стало выделиться, произвести впечатление. В школе он не отличается ни примерным поведением, ни хорошей успеваемостью, ему кажется, что дома на него тоже не обращают должного внимания и не понимают его.
«Трудные» ребята с детства испытывают сильный голод к вниманию, уважению, любви. Макаренко строго учитывал это и строил свои отношения с воспитанниками на доверии, большом внимании и полном уважении к их личности. Он позволял себе забыть все плохое, что было в судьбе подростка, и такой подход оказывался наиболее плодотворным…
Недавно я получил письмо от учительницы Людмилы Петровны Филатовой.
«Я прочитала вашу статью в журнале. От первого до последнего слова с ней согласна. Но пишу не поэтому. Есть в статье мысль, которая последнее время не дает мне покоя: преступления зачастую совершаются людьми с узким кругозором и неразбуженным чувством прекрасного. Для меня это не абстрактное утверждение.
Дело в том, что есть у меня ученик – Павлик. Он самая большая моя забота и беда. Конечно, он «трудный». Курит с 7 лет. Частенько его уличали в воровстве. Правда, перейдя в IV класс, перестал. А воровал он много и многое, начиная от кошельков, оставленных в сумочках, и кончая фотоаппаратами в городской редакции. Я даже к психиатру тогда обращалась, но он сказал, что в таком возрасте (а мальчику было 9-10 лет) не лечат. Постоянно нелепо нарушает дисциплину и схватывает немало двоек, особенно по языкам.
Он не способен радоваться тому, чему радуются его одноклассники, порой совершенно не может воспринимать произведения музыки, живописи: не разбужено чувство прекрасного. На мой вопрос, какую книгу для дошкольников он помнит, Павлик назвал ту, которую сам прочитал. Родители ему не читали. Они с ним не занимались. Зато отец привозил собранные отовсюду банки, бутылки. Их мыли, несли сдавать, а на вырученные деньги покупали спиртное. Пьяный отец начинал дебоширить, лез с кулаками на всю семью, разбил однажды бутылкой голову маленькому Павлуше. Мать – труженица, но безвольная, всепрощающая женщина. Есть старшая сестра, учится в профтехучилище – выросла благополучной девочкой. Но вот Павлик… Директор школы ждет, когда ему исполнится 14 лет, чтобы отправить в колонию. Не упрекайте его. Павлика знает весь город: и детская комната милиции, и комиссия по делам несовершеннолетних, и школьный совет общественности. Но я уверена, что мальчика колония не исправит, а только научит еще большему. Он легко идет на все плохое. Когда что-нибудь в микрорайоне случается – ко всему причастен и Павлик: и побеги с уроков, и путешествия по подвалам, и даже попытки пить нашатырно-анисовые капли.
Так что же делать? Отправить в интернат? Но туда нужно заявление родителей, а мать хоть и дала согласие на совете общественности, но всеми силами оттягивает время отправки.
Одно мне кажется необходимым: вырвать ребенка из-под влияния его семьи. Поместить его в такой коллектив, где будет нормальный режим, высокие требования, постоянное внимание и настоящая забота. Я сделала много попыток занять его работой в кружках. Но ни в кружках, ни в секциях он не удерживался больше одного-двух занятий. Ему все быстро надоедало, а заставлять себя он не научился. Чем он интересуется? На уроках труда явно скучает, на математике бессмысленно моргает глазами и ищет повода ускользнуть с урока. Ему нравится только бегать, шуметь, курить. Всеми делами, которыми занимается класс, он не интересуется.
Почему я вам написала такое сумбурное письмо? Может быть стоило повременить или не писать вовсе. Может быть. Но я надеюсь, что в Вашей практике были похожие случаи и Вы сможете помочь советом».
Это письмо меня взволновало не только потому, что в нем рассказано о трудной судьбе маленького человека. Оно особенно взволновало меня напряженностью и глубиной вот этих самых чувств – ответственности и тревоги. Потому что самое, по-моему, сегодня главное – уметь испытывать эти чувства и проявлять заботу, когда сталкиваешься с ребенком, особенно с «трудным», чье поведение обусловлено педагогической запущенностью или, наконец, отклонениями в состоянии здоровья, с детьми, чья психика неуравновешенна, чья нервная система травмирована неблагополучными ситуациями.
Единой причины, делающей ребенка «трудным», нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11