Мы подлецы настоящие (в крайнем случае я), и никаких снисхождений нам, и особенно мне, – не надо!
Давайте откинем всю бузу в сторону и поговорим, как есть на самом деле. Может быть, мы тоже как-то поможем вам и в общем всему народу понять самый заглавный смысл вашего газетного разговора – о ликвидации преступности в нашей стране. Правильно мы усвоили?
Наше письмо – это черновые мыслишки с позиции преступников, которые нужно отрабатывать, вытряхивать из них все ненужное, ошибочное.
1. В местах лишения свободы преступник должен разумно тратить свое личное время, потому как колония – исправительное учреждение, а не школа по повышению преступной квалификации.
В свободное время они рассказывают тем, кто сидит по первому разу, о воровских порядках, о выручке, передают опыт, чтобы потом вместо себя посадить их на скамью в суде.
К некоторым рецидивистам прислушивается «зеленая» молодежь. Она выносит с собой на свободу «героические» легенды. И расползаются по белу свету сказки о блатняцком мировоззрении и воровской «дружбе».
Общество наше хочет, чтоб не было воровства и все были честными людьми.
И действительно! – не пора ли подумать о тех людях, которых жертвами сделал преступник?
Гуманно ли освобождать из колонии подлеца, который и освобождается-то только затем, чтоб сделать новое преступление?
Находясь в колонии, он не имеет возможности совершать преступление. Но обдумывает, соображает, как быть осторожнее, чтобы не попасться в следующий раз. Он готовит себя, чтобы, вернувшись на волю, совершить новое преступление. Но за обдумывание никто не властен судить, и, таким образом, предоставляется возможность совершенствовать свою воровскую квалификацию. Гуманно ли это?
По отношению к преступнику – гуманно. Но кому же нужна такая гуманность?
Получается парадокс: вроде сделали все, чтобы перевоспитать тебя, сделать честным человеком, а ты вновь совершаешь преступление. Значит, те методы и та мерка, с которой к тебе подходили, для тебя недейственны.
В свое время, чтобы сильно наказать, боги Олимпа заставили Сизифа закатывать на гору камень, который затем скатывался вниз. Скажите, пожалуйста, ради чего воспитатели, администрация колонии, работники милиции и суда должны выполнять сизифов труд?
За что, за какие грехи надо вытаскивать из ямы один и тот же камень, который вновь и вновь скатывается в яму тюрьмы? Нет. Так дело не пойдет! Давайте установим такой порядок. Выходит рецидивист из тюрьмы и дает подписку на бланке:
«Я, освободившийся (такой-то), глубоко осознал свои ошибки и заблуждения, а поэтому даю торжественную клятву: во всем и всегда быть честным, быть сторонником всех честных людей в борьбе против преступников, которые фактически являются их врагами. Если я вновь стану на путь преступлений – пусть подвергнут меня самому суровому наказанию.
В чем и расписываюсь. К примеру – Иванов».
Было бы хорошо, если бы заключенные при освобождении давали такие подписки!
Неисправившиеся преступники – это такие подлецы – по себе знаем, которые понимают хорошее только в условиях безвыходного положения. Они по-эксплуататорски пользуются гуманностью нашей действительности; они привыкли уже к тому, что, хоть и сурово их наказывают, всегда можно рассчитывать на снисхождение, злоупотребляют доверием и посмеиваются потихоньку.
Нет, это ненормальное положение; оно порождает зло, а его не должно быть в жизни.
Вот почему нужно занять с большей пользой так называемое личное время у преступников. Все дни, часы и минуты срока наказания должны быть отданы сложному процессу пе-ре-вос-пи-та-ния!
2. Восемь часов преступник обязан трудиться и хотя бы шесть часов учиться. Даем расшифровку:
Во-первых, учиться всем без исключения! Преступления в большинстве случаев совершают необразованные, невежественные люди.
Внимательно изучив личность преступника, специальная комиссия (авторитетная) должна назначить ему – сколько-то лет учиться.
Учитывая возраст, эта комиссия, скажем, назначила ему обязательное среднетехническое образование, на которое потребуется пусть даже 8-9-10 лет.
Данный преступник может теперь освободиться только в том случае, если он получит этот уровень образования: все другие возможности исключены, пусть даже он уже пересиживает свой срок.
И поэтому: приговор суда, как это ни парадоксально и непривычно для слуха, мог бы звучать по-новому: «… приговорил… к… восьмилетнему образованию, к среднему» и т. д.; к тем, кто уже имеет такое образование, очевидно, нужно подходить с другой меркой.
3. Два часа преступнику предоставляются на обед, ужин, завтрак, туалет, на ответы своим родственникам, если у него хватает совести осмеливаться писать им.
4. Восемь часов – спать. Итого: 24.00 часа.
5. Процесс освобождения должен быть почетным действием и должен заключать в себе пропаганду исправления и ликвидацию преступности в нашей стране.
Помимо подписки освобождающегося должны сдать под ответственность профсоюзной, комсомольской организациям, предоставить:
а) работу;
б) крышу над головой;
Ну и соответственный испытательный срок. И, кажется, последнее:
Теперь, может быть, вас интересуют наши преступления – они вот.
Что до меня: освободился. Женился. Спился. Удар сапожным ножом в руку (ладонь). Арест. Скрылся. Подделка. Дружинник. Драка. Скальпель. Еще один порез случайно проходившей женщины. (Пальто, зима, живот.) Самосуд. (Так и надо, мерзавцу.) Восемь лет. Все.
Виновен.
Без пощады.
Сижу.
(Это я – Валерка.)
Кузьма, так у него чуть иначе: освободился. Танцы. Главарь. Друзья. Пьянки. Любовь. Жена. Часы. Грабеж. Шесть лет. Сидит.
С искренним уважением к вам, Валерий Бурсаков и Кузьма Артеменко».
Валерий Бурсаков и друг его Кузьма Артеменко написали, по-моему, интересное письмо, но я привел его совсем не потому, что считаю их «пункты» исчерпывающими и раскрывающими основные проблемы. Важно то, что они задумались. Разве не интересно и не показательно, что в наши дни сами преступники задумываются над проблемами преступности и желают искоренить ее? Может быть, это письмо и есть тот «шестой раз», когда человек выходит на рубеж новой жизни? Преступник задумывается над прошлым. Судит себя своим судом. Наказанный обществом, пишет письма и вносит предложения, пусть наивные, но, главное, искренние. Веря в искренность двух одесских рецидивистов, я и решил познакомить читателя с их письмом. Решил еще и потому, что «трудным» мальчикам надо знать, что «воровской дружбы» не существует, что «воровской романтики» нет. Пусть знают ребята, что наступает время, когда и самые отпетые преступники разочаровываются в этой лжеромантике.
Не только эгоизм, черствость, жадность или какие-нибудь другие пороки ведут человека к преступности. Невежество, необразованность, неумение думать очень часто становятся причиной правонарушения.
Но как же научить человека думать?
Прежде всего дать ему образование, не только научить ремеслу, но дать образование нравственное.
Два одесских рецидивиста правы, когда во втором пункте своей «программы» предлагают учить в обязательном порядке. Учить «всех без исключения». Брать у каждого освобождаемого из колонии «торжественные» обязательства, грозящие всеми тяжкими за будущие грехи, которых может и не быть, оскорбительно. Человека выпускают на свободу, он вступает в новую жизнь, и она не должна начинаться с недоверия…
Пусть пять раз человек не оправдал доверия; это не значит, что в шестой раз он тоже его не оправдает. Надо, хочется верить. Может, вот «шестой раз» и является тем Рубиконом, который человеку необходимо перейти, чтобы началось становление его как настоящей полноценной личности.
Мгновенные результаты заманчивы и желанны, но, увы, не всегда пока еще достижимы.
Разбирая каждое преступление, мы прежде всего стараемся понять, как соотносятся в нем личная вина и обстоятельства. Говорить о преступлении, совершенном только по вине обстоятельств, не приходится. Но это вовсе не значит, что обстоятельства не играют роли и не учитываются. Наказание ведь действенно только тогда, когда оно индивидуализировано, когда личность преступника тщательно изучена, обстоятельства выяснены, дана оценка совершенного им преступления.
В Уголовном кодексе есть специальная статья, говорящая об обстоятельствах, смягчающих ответственность за нарушение закона. К ней обращаются довольно часто.
Студентка электротехнического техникума Наташа Соболева была единственной дочерью в семье. «Способная и общительная девушка. Училась хорошо, в общественной жизни участвовала, активна, пользуется авторитетом среди товарищей» – это цитата из ее прежней характеристики.
Случилось горе: умер отец, тяжело заболела мать. Педагоги и сокурсники приняли участие в Наташиной судьбе. В трудное время ее окружили заботой и вниманием. Но горе не пришло одно. У Наташи родился ребенок, отец которого оказался человеком недостойным, он оставил Наташу и скрылся, как принято говорить в подобных случаях, в неизвестном направлении.
В «воспитательных целях», очевидно, ее направили по распределению на работу с низким заработком, да еще и не совсем по специальности. А на заводе жизнью молодого специалиста интересовались мало. Выговаривали за неактивность и оторванность от коллектива: на праздничные вечера в заводской клуб Наташа не ходила, в просмотрах кинокартин и турпоходах не участвовала. Было не до кино и волейбола. Мать слегла совсем. Одной Наташиной зарплаты теперь не хватало. Залезла в долги. Вернуть их было нечем.
Она замкнулась. А тут на работу пришла бумага, чтоб администрация и общественность помогли взыскать с Наташи долг.
Заявление с требованием возврата денег обсуждалось на товарищеском суде. Здесь было все: и негодование, и гражданский пафос. Говорили, что не возвращать долг – это то же самое, что воровать, в пылу красноречия назвали Наташу воровкой. И как мало было простой человечности, стремления разобраться в чужой судьбе!
Решение приняли «мудрое»: перевели Наталью Соболеву на работу с еще меньшим окладом.
А дальше? Дальше все шло своим чередом. Сослуживцы при ее появлении демонстративно закрывали шкафы, пододвигали к себе кошельки и пудреницы. И шептали вслед: «Воровка…»
Столкнувшись со злом, человек сам совершил зло. Наташа решила отомстить.
В день зарплаты, когда все ушли на обед, из ящиков столов, за которыми сидели ее самые главные обидчики, Наташа похитила деньги.
Я помню первый допрос. Чувство большой обиды заставило Наташу не думать о наказании. Только уже потом, на других допросах, словно прозрев, она осуждала свое преступление. Я верил в ее искреннее раскаяние. Видел и обстоятельства преступления. Разве в этом случае можно было не осудить черствость и злость людскую, человеческую недоброжелательность?
Разное ведет людей к преступлению. Случается и так, что преступления совершают те, кого не прельщает ни пьянство, ни разгул. Им вроде бы не свойственны шаткость нравственных позиций и интеллектуальная ущербность. Да, нам приходится задерживать и таких людей. Переживаем за них, они заслуживают сочувствия. Им не удалось совладать с собой в какой-то ситуации, которую исстари определяют как «роковое стечение обстоятельств». Эти люди, взрослые и подростки, порой чувствовали раскаяние еще до суда и судили себя так, как никто не мог их судить.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Все то, что написано в этой книге, я мог бы рассказать своему соседу по купе. Но я решил, что это не имело смысла. Для меня борьба с преступностью – дело всей моей жизни, для него – программа личного комфорта.
Он не понимал, что нельзя бороться со следствием, не зная и не уничтожая причин: пока существуют корни, будут и всходы. Надо относиться к преступности не только как к правовой, но и как к нравственно-этической проблеме наших дней. Такой союз будет наиболее плодотворен. Лишь человек, не Желающий видеть что-либо, кроме своего узкого обывательского мирка, может предложить бороться с преступностью только тюрьмой.
Тогда, когда я ехал в командировку в одном купе с непримиримым соседом, нас срочно вызвали на Урал для раскрытия особо тяжкого преступления. Была убита целая семья. Даже мы, много повидавшие на своем веку, ужаснулись размаху жестокости. Преступление раскрыли быстро.
Мне досталось брать Германа Патрушева, двадцатишестилетнего кряжистого парня с большими тяжелыми руками. Мы знали, что у Патрушева есть оружие.
Подъехав к одноэтажному деревянному дому на заснеженной улице, мы подошли к двери нужной нам квартиры.
Дверь была обита серой мешковиной. Тусклая лампочка освещала старую медную ручку и почтовый ящик с наклейками выписываемой периодики: «Здоровье», «Уральский рабочий», «Пионер»…
За дверью раздавался детский говор и смех взрослого мужчины: отец играл с сыном.
Дверь оказалась то ли хлипкой, то ли незапертой: поддал плечом, и она открылась.
Я оказался в кухне. Следом за мной вошли майор Кривенко и подполковник Барабаш.
У плиты стоял человек в голубой майке. У его ног путался мальчик лет трех, удивительно похожий на отца.
Патрушев вздрогнул, резко обернулся к плите.
На плите кипел большой эмалированный чайник. Литра на три, никак не меньше. Он схватил его.
Кипящий чайник в руках Патрушева мог стать страшным оружием, но Патрушев замешкался – и чайник отлетел в угол. В Уголовном розыске учат кое-каким приемам. А жизнь добавляет опыта. В данном случае сложность состояла в том, что чайник надо было выбить так, чтобы выплеснувшимся кипятком не ошпарило ребенка. Сам Патрушев, спасая себя, не подумал о своем трехлетнем сыне.
Другие работники в тот же вечер задержали остальных преступников – Арнольда Щекалева и двух братьев Коровиных, Владимира и Георгия.
Возвращаясь из командировки, я невольно вспоминал свой разговор с недавним попутчиком. Прошло совсем мало времени со дня нашей встречи, а уже казалось – вечность. За эти несколько тяжелых дней я вновь оказался лицом к лицу с преступлением. И хотя в моей практике оно было далеко не первым, все, что может испытать человек в минуту встречи с дикой бесчеловечностью, вновь поднялось в моей душе. Я снова и снова думал о нелепой, невозможной жизненной ситуации, когда один человек в силу ли беспринципности, извращенности или явного зверства посягает на жизнь другого.
Все четверо преступников недавно освободились из заключения. У всех были солидные сроки. У братьев Коровиных и Патрушева – по десять, у Арнольда Щекалева – шесть лет.
Почему, едва отбыв наказание, они планомерно и скрупулезно подготавливали новое преступление? Уж в ком, в ком, а в них должен был быть страх и перед тюрьмой, и перед законом. Они убедились, что закон суров. Страх наказания, на который так уповал мой сосед и на который уповают еще многие, их не остановил.
Если бы страх сам по себе был активной действенной силой, мы вообще не имели бы рецидивной преступности. Нет ни одного преступника – я могу говорить об этом с полной ответственностью, – который не боялся бы наказания и спокойно выслушивал бы приговор суда.
Когда преступник пойман, изобличен, когда начинается допрос, – первое, на что обычно обращаешь внимание, это отчаянный, подчас нескрываемый страх в его глазах. Что теперь будет? Какое наказание придется понести за совершенное преступление? Эти вопросы можно буквально прочесть на его лице. Да и смешно было бы думать, что даже самый отпетый правонарушитель отнесется с безразличием к своей дальнейшей судьбе, к предстоящему лишению свободы. Но вся слабость чувства страха именно в том и состоит, что он никогда не был и не будет воспитующим чувством.
Не стоит уповать на страх. Не стоит делать ставку на нравственность, которая устойчива из боязни. Нужно верить в душевные силы человека и сызмальства учить его личной ответственности за все, что он ни сотворит. Учить не страху, а бесстрашию перед злом, насилием, жестокостью.
Если молодой человек вступит в мир с крепким, воспитанным чувством личной ответственности, с сознанием необходимости взвешивать свои поступки, анализировать их, оценивать, ущербны или нет они для окружающих, его нравственности не угрожает «тяжелое стечение обстоятельств». Сколько есть на свете людей с тяжелой судьбой, о которых говорят, что у них «нелегкая доля» – и что же? Они ведь не становятся на путь правонарушения ради того, чтобы поправить свои жизненные обстоятельства. Им это просто не приходит в голову.
Иное дело – если человек не причиняет зла другим только потому, что боится их. Тогда стоит возникнуть ситуации, не внушающей страха, кажущейся безопасной, – и сразу рушатся все барьеры. Ведь все преступники, совершая преступление, обычно надеются выйти сухими из воды, запутать следы, спрятаться подальше в надежде, что уж их-то конечно, не найдут, они уж не поплатятся за то, что сделали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11