– Пусти, – взмолилась она, наконец.
Сотрясаемая нервной дрожью, Раймонда, без всякого сопротивления, позволила оттеснить себя в другой конец комнаты. В противоположном углу Люсетта медленно приходила в себя. Она следила за парочкой встревоженным взглядом, в котором непонимание смешивалось с испугом и который как бы вопрошал: «Зачем?.. Ну зачем они это сделали?»
Наступила неловкая пауза, как на сцене театра, когда плохие актеры вдруг забывают текст. Пришибленный случившимся, Филипп и вовсе было упал духом: он готов был отказаться от борьбы, которая теперь уже казалась совершенно бессмысленной.
– Ты не могла бы вести себя поспокойнее?
Его трезвое замечание, похоже, явилось той репликой, которой как раз и не хватало двум женщинам, чтобы взорваться.
– Чтобы не мешать тебе спать с этой шлюхой? – завизжала Раймонда.
Такого оскорбления Люсетта снести не могла. Отхлынувшая было от щек кровь вновь ударила ей в лицо, залив его целиком багровой краской.
– Это скорее вы похожи на шлюху, – парировала она, указывая на Раймонду, из-под неплотно запахнутого кимоно которой виднелось всклокоченное дамское белье.
Изрыгая проклятия, они ринулись друг на друга и дошли бы до рукопашной, если бы не вмешался Филипп. Он удерживал их на расстоянии своих вытянутых в стороны рук; и в этой сцене – мужчина меж двух разъяренных женщин, готовых разорвать одна другую из-за него – было что-то аллегорическое.
– Хватит! – рявкнул он. – Вы сами не знаете, что говорите!
Первой взяла себя в руки Люсетта. Она отступила на шаг, дабы продемонстрировать свои миролюбивые намерения, и металлическим голосом отчеканила:
– Наоборот, Филипп, мы очень хорошо это знаем. Настал момент, когда вы должны выбрать.
– Он уже выбрал, – завопила Раймонда. – Он выбрал меня, меня, с самого начала!
– Я в этом не уверена.
К Люсетте снова вернулась вся язвительность и эта хлесткая ирония, которой она всегда умела пользоваться так мастерски. Брань сменилась сарказмом, оружием гораздо более эффективным.
– Да посмотри же на своего мужа, – говорила она, в свою очередь, переходя на «ты». – Разве он меня оскорбляет? Разве он защищает тебя? Нет, он почуял, что ветер меняется…
Филиппу показалось, что он становится маленьким, совсем малюткой, безвольным трусом. «Он почуял, что ветер меняется…» Эти пять слов Люсетты открыли ему глаза на истинную сущность ее натуры. Он с тоской думал о письме, которое она написала и которое они должны были уничтожить завтра вечером в Мулене. Разве это не лучший залог ее безопасности?
Она знала это и насмешливым тоном, который обладал способностью выводить Раймонду из себя, напомнила:
– Не забывайте, Филипп, о подарке, который я вам обещала.
– Ты слишком самоуверенна, – проворчала Раймонда.
Властным жестом Филипп призвал ее к молчанию и с обреченностью в голосе обратился к той, которая отныне держала их судьбу в своих руках:
– Что вы собираетесь делать?
Глаза Люсетты победоносно сверкнули. Она приблизилась к нему, как если бы он уже стал ее собственностью.
– Мои условия остаются прежними.
Раймонда обратила свой взор на мужа, надеясь услышать возражение, которого не последовало. Эта немота ослепительно ярко вдруг высветила то, во что она упорно отказывалась верить.
– Нет!.. Это же неправда?.. Ты не согласишься?
– Мы загнаны в угол! Она написала письмо, – жалобно пролепетал он в свое оправдание.
– А я? Куда вы денете меня? – Раймонда справилась с волнением и вновь обнажила зубки. – Поостерегись, Филипп! Я предупреждала тебя… Я здесь… Я так просто не сдамся.
Взрыв хохота был ей ответом. И этот несуразный смех, сотрясавший Люсетту, заполнял всю комнату, разрастался в этом тесном пространстве до огромных размеров, выходящих за рамки разумного.
– Ты?.. Да ведь ты же мертва, дурочка! Погибла в автокатастрофе. Никто тебя больше не ждет! Никто не заметит твоего исчезновения… Никто не будет задавать Филиппу никаких вопросов!
В зрачках Раймонды заплясали искорки растерянности. Она широко раскрыла рот, заглотнула воздух, и долгий нечеловеческий крик, звериный вопль вырвался из ее горла.
Филипп бросился к Раймонде и прикрыл ладонью ее губы, чтобы подавить этот крик, который мог всполошить весь квартал. Она отбивалась, не переставая вопить, укусила руку, зажимавшую ей рот. Окровавленная рука скользнула по подбородку, закрепилась на уровне шеи…
– Замолчи!.. Да замолчи же ты, наконец, Боже мой!.. – повторял Филипп.
Задушить этот вопль сумасшедшей! Мысль сверлила его мозг, затемняла сознание… Задушить!.. Задушить!.. Его рука превратилась в тиски, сжимающие горло, которое не хотело молчать…
Крик перешел в хрип и угас. Раймонда перестала шевелиться, и когда Филипп разжал, наконец, пальцы, она бесшумно сползла на пол.
Оторопевший, он посмотрел сначала на руку: кровь стекала по ней крупными алыми жемчужинами, которые, падая вниз, разбивались о ковер. Затем перевел взгляд на бездыханное тело, в гротескной позе распростертое у его ног. Особенно его завораживало лицо – фиолетовое, наводящее ужас своими белесыми, выпученными глазами…
Чужая рука схватила его ладонь… Рану перевязали носовым платком…
– Пойдем, – сказала Люсетта, уводя его из комнаты.
Он безропотно последовал за ней. В прихожей они остановились, какое-то время молча смотрели друг на друга, затем Люсетта бросилась к Филиппу на грудь и в неистовом порыве обняла его.
– Милый, – прошептала она, – теперь тебе нечего бояться… Сегодня же ночью мы перевезем ее в Мулен… Закопаем в лесу…
Она решала самостоятельно, не спрашивая согласия, теперь уже уверенная в своей победе.
– Ее никто никогда не найдет!.. Никогда, милый… Никто никогда не узнает!.. Никогда!
Потому что он узнал, что Люсетта Тернье взяла утром того же дня свой паспорт, потому что он по-прежнему был убежден в своей правоте, потому что его самомнению, так же как и упрямству, не было равных, Шабёй мерз в машине с потушенными фарами, припаркованной неподалеку от жилища Филиппа Сериньяна. Он не видел, как туда вошла Люсетта, но узнал ее «Ланчу», стоявшую у дома.
«Где паспорт, там и отъезд за границу, – повторял он про себя, довольный своим дедуктивным выводом. – А с кем же она поедет, если не с любовником?»
Дверь дома отворилась. Вышли двое, волоча огромную дорожную корзину, которую они хоть и с трудом, но все же запихнули в багажник «Ланчи».
«Вот и багаж уже собран!» – хмыкнул Шабёй, уткнувшись носом в лобовое стекло.
Из-за корзины багажник полностью не закрылся, и Филипп Сериньян закрепил его веревкой. Шабёй ликовал…
«Либо они уедут вместе сегодня же ночью, либо хотят только отвезти багаж… В любом случае я узнаю, куда они навострили лыжи».
Он повернул ключ зажигания, и пыхтение его стартера затерялось в шуме мотора «Ланчи».
«Классический треугольник, – рассуждал сам с собой полицейский, начиная слежку, – жена, муж и любовница… Я так и знал: все это проще простого…»
Его впалая грудь наполнилась гордостью, и он пробормотал:
«Кого-кого, а меня не проведешь!»

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13