- сказал сторож. -
А кожа до чего мягкая!
Калоши пришлись ему как раз впору.
- И ведь как странно устроен мир, - продолжал он. - Взять хотя бы
этого лейтенанта: мог бы сейчас преспокойно спать в теплой постели, - так
нет же, всю ночь шагает взад и вперед по комнате. Вот кому счастье! Нет у
него ни жены, ни детей, ни тревог, ни забот; каждый вечер по гостям
разъезжает. Хорошо бы мне поменяться с ним местами: я тогда стал бы самым
счастливым человеком на земле!
Не успел он это подумать, как волшебной силой калош мгновенно
перевоплотился в того офицера, что жил наверху. Теперь он стоял посреди
комнаты, держа в руках листок розовой бумаги со стихами, которые написал
сам лейтенант. Да и к кому иной раз не является поэтическое вдохновение!
Вот тогда-то мысли и выливаются в стихи. На розовом листке было написано
следующее:
БУДЬ Я БОГАТ
"Будь я богат, - мальчишкой я мечтал, -
Я непременно б офицером стал,
Носил бы форму, саблю и плюмаж!"
Но оказалось, что мечты - мираж.
Шли годы - эполеты я надел,
Но, к сожаленью, бедность - мой удел.
Веселым мальчиком, в вечерний час,
Когда, ты помнишь, я бывал у вас,
Тебя я детской сказкой забавлял,
Что составляло весь мой капитал.
Ты удивлялась, милое дитя,
И целовала губы мне шутя.
Будь я богат, я б и сейчас мечтал
О той, что безвозвратно потерял...
Она теперь красива и умна,
Но до сих пор сума моя бедна,
А сказки не заменят капитал,
Которого всевышний мне не дал.
Будь я богат, я б горечи не знал
И на бумаге скорбь не изливал,
Но в эти строки душу я вложил
И посвятил их той, которую любил.
В стихи мои вложил я пыл любви!
Бедняк я. Бог тебя благослови!
Да, влюбленные вечно пишут подобные стихи, но люди благоразумные их
все-таки не печатают. Чин лейтенанта, любовь и бедность - вот злополучный
треугольник, или, вернее, треугольная половина игральной кости, брошенной
на счастье и расколовшейся. Так думал лейтенант, опустив голову на
подоконник и тяжко вздыхая:
"Бедняк сторож и тот счастливее, чем я. Он не знает моих мучений. У
него есть домашний очаг, а жена и дети делят с ним и радость и горе. Ах,
как бы мне хотелось быть на его месте, ведь он гораздо счастливее меня!"
И в этот же миг ночной сторож снова стал ночным сторожем: ведь
офицером он сделался лишь благодаря калошам, но, как мы видели, не стал от
этого счастливее и захотел вернуться в свое прежнее состояние. Итак,
ночной сторож опять сделался ночным сторожем.
"Какой скверный сон мне приснился! - сказал он. - А впрочем, довольно
забавный. Приснилось мне, что я стал тем самым лейтенантом, который живет
у нас наверху, - и до чего же скучно он живет! Как мне не хватало жены и
ребятишек: кто-кто, а они всегда готовы зацеловать меня до смерти".
Ночной сторож сидел на прежнем месте и кивал в такт своим мыслям. Сон
никак не выходил у него из головы, а на ногах все еще были надеты калоши
счастья. По небу покатилась звезда.
"Ишь как покатилась, - сказал себе сторож. - Ну ничего, их там еще
много осталось, - А хорошо бы увидеть поближе все эти небесные штуковины.
Особенно луну: она не то что звезда, меж пальцев не проскользнет. Студент,
которому моя жена белье стирает, говорит, что после смерти мы будем
перелетать с одной звезды на другую. Это, конечно, вранье, а все же как
было бы интересно этак путешествовать! Эх, если б только мне удалось
допрыгнуть до неба, а тело пусть бы лежало здесь, на ступеньках".
Есть вещи, о которых вообще нужно говорить очень осторожно, особенно
если на ногах у тебя калоши счастья! Вот послушайте, что произошло со
сторожем.
Мы с вами наверняка ездили на поезде или на пароходе, которые шли на
всех парах. Но по сравнению со скоростью света их скорость все равно что
скорость ленивца или улитки. Свет бежит в девятнадцать миллионов раз
быстрее самого лучшего скорохода, но не быстрее электричества. Смерть -
это электрический удар в сердце, и на крыльях электричества освобожденная
душа улетает из тела. Солнечный луч пробегает двадцать миллионов миль
всего за восемь минут с секундами, но душа еще быстрее, чем свет,
покрывает огромные пространства, разделяющие звезды.
Для нашей души пролететь расстояние между двумя небесными светилами
так же просто, как нам самим дойти до соседнего дома. Но электрический
удар в сердце может стоить нам жизни, если на ногах у нас нет таких калош
счастья, какие были у сторожа.
В несколько секунд ночной сторож пролетел пространство в пятьдесят
две тысячи миль, отделяющее землю от луны, которая, как известно, состоит
из вещества гораздо более легкого, чем наша земля, и она примерно такая же
мягкая, как только что выпавшая пороша.
Сторож очутился на одной из тех бесчисленных лунных кольцевых гор,
которые известны нам по большим лунным картам доктора Мэдлера. Ведь ты
тоже видел их, не правда ли? В горе образовался кратер, стенки которого
почти отвесно обрывались вниз на целую датскую милю, а на самом дне
кратера находился город. Город этот напоминал яичный белок, выпущенный в
стакан воды, - такими прозрачными и легкими казались его башни, купола и
парусообразные балконы, слабо колыхавшиеся в разреженном воздухе луны. А
над головой сторожа величественно плыл огромный огненно-красный шар - наша
земля.
На луне было множество живых существ, которых мы бы назвали людьми,
если б они не так сильно отличались от нас и по своей внешности и по
языку. Трудно было ожидать, чтобы душа сторожа понимала этот язык, -
однако она прекрасно его понимала.
Да, да, можете удивляться, сколько хотите, но душа сторожа сразу
научилась языку жителей луны. Чаще всего они спорили о нашей земле. Они
очень и очень сомневались в том, что на земле есть жизнь, ибо воздух там,
говорили они, слишком плотный, и разумное лунное создание не могло бы им
дышать. Они утверждали далее, что жизнь возможна только на луне -
единственной планете, где уже давным-давно зародилась жизнь.
Но вернемся на Восточную улицу и посмотрим, что сталось с телом
сторожа.
Безжизненное, оно по-прежнему сидело на ступеньках; палка со звездой
на конце, - у нас ее прозвали "утренней звездой", - выпала из рук, а глаза
уставились на луну, по которой сейчас путешествовала душа сторожа.
- Эй, сторож, который час? - спросил какой-то прохожий; не дождавшись
ответа, он слегка щелкнул сторожа по носу. Тело потеряло равновесие и во
всю длину растянулось на тротуаре.
Решив, что сторож умер, прохожий пришел в ужас, а мертвый так и
остался мертвым. Об этом сообщили куда следует, и утром тело отвезли в
больницу.
Вот заварилась бы каша, если бы душа вернулась и, как и следовало
ожидать, принялась бы искать свое тело там, где рассталась с ним, то есть
на Восточной улице. Обнаружив пропажу, она скорее всего сразу же кинулась
бы в полицию, в адресный стол, оттуда в бюро по розыску вещей, чтобы дать
объявление о пропаже в газете, и лишь в последнюю очередь отправилась бы в
больницу. Впрочем, о душе беспокоиться нечего - когда она действует
самостоятельно, все идет прекрасно, и лишь тело мешает ей и заставляет ее
делать глупости.
Так вот, когда сторожа доставили в больницу и внесли в мертвецкую, с
него первым долгом, конечно, сняли калоши, и душе волей-неволей пришлось
прервать свое путешествие и возвратиться в тело. Она сразу же отыскала
его, и сторож немедленно ожил. Потом он уверял, что это была самая
бредовая ночь в его жизни. Он даже за две марки не согласился бы вновь
пережить все эти ужасы. Впрочем, теперь все это позади.
Сторожа выписали в тот же день, а калоши остались в больнице.

4. "ГОЛОВОЛОМКА". ДЕКЛАМАЦИЯ. СОВЕРШЕННО НЕОБЫЧАЙНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Каждый житель Копенгагена много раз видел главный вход в городскую
фредериксбергскую больницу, но так как эту историю, возможно, будут читать
не только копенгагенцы, нам придется дать кое-какие разъяснения.
Дело в том, что больницу отделяет от улицы довольно высокая решетка
из толстых железных прутьев. Прутья эти расставлены так редко, что многие
практиканты, если только они худощавы, ухитряются протиснуться между ними,
когда в неурочный час хотят выбраться в город. Труднее всего им просунуть
голову, так что и в этом случае, как, впрочем, нередко бывает в жизни,
большеголовым приходилось труднее всего... Ну, для вступления об этом
хватит.
В этот вечер в больнице как раз дежурил один молодой медик, о котором
хоть и можно было сказать, что "голова у него большая", но... лишь в самом
прямом смысле этого слова. Шел проливной дождь; однако, невзирая на
непогоду и дежурство, медик все-таки решил сбегать в город по каким-то
неотложным делам, - хотя бы на четверть часика. "Незачем, - думал он, -
связываться с привратником, если можно легко пролезть сквозь решетку". В
вестибюле все еще валялись калоши, забытые сторожем. В такой ливень они
были очень кстати, и медик надел их, не догадываясь, что это калоши
счастья. Теперь осталось только протиснуться между железными прутьями,
чего ему ни разу не приходилось делать.
- Господи, только бы просунуть голову, - промолвил он.
И в тот же миг голова его, хотя и очень большая, благополучно
проскочила между прутьями, - не без помощи калош, разумеется.
Теперь дело было за туловищем, но ему никак не удавалось пролезть.
- Ух, какой я толстый! - сказал студент. - А я-то думал, что голову
просунуть всего труднее будет. Нет, не пролезть мне!
Он хотел было сразу же втянуть голову обратно, но не тут-то было: она
застряла безнадежно, он мог лишь крутить ею сколько угодно и без всякого
толка. Сначала медик просто рассердился, но вскоре настроение его
испортилось вконец; калоши поставили его прямо-таки в жуткое положение.
К несчастью, он никак не догадывался, что надо пожелать освободиться,
и сколько ни вертел головой, она не пролезала обратно. Дождь все лил и
лил, и на улице ни души не было. До звонка к дворнику все равно никак было
не дотянуться, а сам освободиться он не мог. Он думал, что, чего доброго,
придется простоять так до утра: ведь только утром можно будет послать за
кузнецом, чтобы он перепилил решетку. И вряд ли удастся перепилить ее
быстро, а на шум сбегутся школьники, все окрестные жители, - да, да,
сбегутся и будут глазеть на медика, который скорчился, как преступник у
позорного столба; глазеть, как в прошлом году на огромную агаву, когда она
расцвела.
- Ой, кровь так и приливает к голове. Нет, я так с ума сойду! Да, да,
сойду с ума! Ох, только бы мне освободиться!
Давно уже нужно было медику сказать это: в ту же минуту голова его
освободилась, и он стремглав кинулся назад, совершенно обезумев от страха,
в который повергли его калоши счастья.
Но если вы думаете, что этим дело и кончилось, то глубоко ошибаетесь.
Нет, самое худшее еще впереди.
Прошла ночь, наступил следующий день, а за калошами все никто не
являлся.
Вечером в маленьком театре, расположенном на улице Каннике, давали
представление. Зрительный зал был полон. В числе других артистов один чтец
продекламировал стихотворение под названием "Бабушкины очки":
У бабушки моей был дар такой,
Что раньше бы сожгли ее живой.
Ведь ей известно все и даже более:
Грядущее узнать - в ее то было воле,
В сороковые проникала взором,
Но просьба рассказать всегда кончалась спором.
"Скажи мне, говорю, грядущий год,
Какие нам событья принесет?
И что произойдет в искусстве, в государстве?"
Но бабушка, искусная в коварстве,
Молчит упрямо, и в ответ ни слова.
И разбранить меня подчас готова.
Но как ей устоять, где взять ей сил?
Ведь я ее любимцем был.
"По-твоему пусть будет в этот раз, -
Сказала бабушка и мне тотчас
Очки свои дала. - Иди-ка ты туда,
Где собирается народ всегда,
Надень очки, поближе подойди
И на толпу людскую погляди.
В колоду карт вдруг обратятся люди.
По картам ты поймешь, что было и что будет".
Сказав спасибо, я ушел проворно.
Но где найти толпу? На площади, бесспорно.
На площади? Но не люблю я стужи.
На улице? Там всюду грязь да лужи.
А не в театре ли? Что ж, мысль на славу!
Вот где я встречу целую ораву.
И наконец я здесь! Мне стоит лишь очки достать,
И стану я оракулу под стать.
А вы сидите тихо по местам:
Ведь картами казаться надо вам,
Чтоб будущее было видно ясно.
Молчанье ваше - знак, что вы согласны.
Сейчас судьбу я расспрошу, и не напрасно,
Для пользы собственной и для народа.
Итак, что скажет карт живых колода.
(Надевает очки.)
Что вижу я! Ну и потеха!
Вы, право, лопнули б от смеха,
Когда увидели бы всех тузов бубновых,
И нежных дам, и королей суровых!
Все пики, трефы здесь чернее снов дурных.
Посмотрим же как следует на них.
Та дама пик известна знаньем света -
И вот влюбилась вдруг в бубнового валета.
А эти карты что нам предвещают?
Для дома много денег обещают
И гостя из далекой стороны,
А впрочем, гости вряд ли нам нужны.
Беседу вы хотели бы начать
С сословий? Лучше помолчать!
А вам я дам один благой совет:
Вы хлеб не отбирайте у газет.
Иль о театрах? Закулисных треньях?
Ну нет! С дирекцией не порчу отношенья.
О будущем моем? Но ведь известно:
Плохое знать совсем неинтересно.
Я знаю все - какой в том прок:
Узнаете и вы, когда наступит срок!
Что, что? Кто всех счастливей среди вас?
Ага! Счастливца я найду сейчас...
Его свободно можно б отличить,
Да остальных пришлось бы огорчить!
Кто дольше проживет? Ах, он? Прекрасно!
Но говорить на сей сюжет опасно.
Сказать? Сказать? Сказать иль нет?
Нет, не скажу - вот мой ответ!
Боюсь, что оскорбить могу я вас,
Уж лучше мысли ваши я прочту сейчас,
Всю силу волшебства признав тотчас.
Угодно вам узнать? Скажу себе в укор:
Вам кажется, что я, с каких уж пор,
Болтаю перед вами вздор.
Тогда молчу, вы правы, без сомненья,
Теперь я сам хочу услышать ваше мненье.
Декламировал чтец превосходно, в зале загремели аплодисменты.
Среди публики находился и наш злосчастный медик. Он, казалось, уже
забыл свои злоключения, пережитые прошлой ночью. Отправляясь в театр, он
опять надел калоши, - их пока никто не востребовал, а на улице была
слякоть, так что они могли сослужить ему хорошую службу. И сослужили!
Стихи произвели большое впечатление на нашего медика. Ему очень
понравилась их идея, и он подумал, что хорошо бы раздобыть такие очки.
Немного навострившись, можно было бы научиться читать в сердцах людей, а
это гораздо интереснее, чем заглядывать в будущий год, - ведь он все равно
наступит рано или поздно, а вот в душу к человеку иначе не заглянешь.
"Взять бы, скажем, зрителей первого ряда, - думал медик, - и
посмотреть, что делается у них в сердце, - должен же туда вести какой-то
вход, вроде как в магазин. Чего бы я там ни насмотрелся, надо полагать! У
этой вот дамы в сердце, наверное, помещается целый галантерейный магазин.
А у этой уже опустел, только надо бы его как следует помыть да почистить.
Есть среди них и солидные магазины. Ах, - вздохнул медик, - знаю я один
такой магазин, но, увы, приказчик для него уже нашелся, и это единственный
его недостаток. А из многих других, наверное, зазывали бы: "Заходите,
пожалуйста, к нам, милости просим!" Да, вот зайти бы туда в виде крошечной
мысли, прогуляться бы по сердцам!"
Сказано - сделано! Только пожелай - вот все, что надо калошам
счастья. Медик вдруг весь как-то съежился, стал совсем крохотным и начал
свое необыкновенное путешествие по сердцам зрителей первого ряда.
Первое сердце, в которое он попал, принадлежало одной даме, но
бедняга медик сначала подумал, что очутился в ортопедическом институте,
где врачи лечат больных, удаляя различные опухоли и выправляя уродства.
1 2 3 4