Если арестованный посоветовал ему бежать именно этим путем, значит, лаз не оканчивается тупиком, а куда-то выходит… Пока ковырялись у лаза, этот тип успел опорожнить две большие бутыли „бухла“. Как теперь его допрашивать? От такого количества он еще долго не очухается. Интересно, он помнит, как его зовут? Имя-то у него дикое какое-то — Гмырь…»
Гаврилыч тем временем размышлял примерно на ту же тему:
«Как он умудрился за пять-шесть сглотов выпить две бутыли? Этого даже я не смогу. Или смогу? Надо как-нибудь попробовать. А допрашивать его стремно как-то… Что поделаешь с таким исполином, который выжрал две бутыли подряд без остановки? Эх, нам бы с ним в другой обстановке встретиться бы… Устроить бы соревнование, кто кого перепьет. Правда, Эдька развоняется, ну да хрен с ним. Подумаешь, тошнит его от „бухла“!
— А-ы-ы-ы… — проговорил арестованный Гмырь. — М-м-м…
— Заговорил, — констатировал Гаврилыч. — Начнем?
— Вообще-то связной речью этот бред назвать нельзя, — задумчиво произнес Эдуард, — но, может быть, это и к лучшему. Может быть, на поверхность сознания у арестованного всплывут сведения, которые он попытается скрыть от нас, когда придет в себя. Итак, начнем.
— Ваше имя? — строго спросил Эдуард.
— А-а-ахх-х-х… — захрипел Гмырь, поднимая голову и бессмысленно улыбаясь. — Бу-бу-бу…
Паучок с готовностью заскрипел пером.
— Это и есть твои секретные сведения? — ухмыльнулся Гаврилыч. — Смотри, как надо…
Гаврилыч поджал губы и вдруг оглушительно рявкнул:
— Смирно! Молчать! Как стоишь, черт?! Сидеть! Лежать?! Откуда знаешь Никиту Вознесенского?! Почему, твою мать так, помог ему бежать?! Отвечай, паскуда, пока я тебе все зубы не выбил!!! Смирно! Молчать! Запираться?! Ты у меня попляшешь, сволочь! Ты у меня еще не так запоешь!!!
Видимо, из всего шквала вопросов и восклицаний Гмырь понял только последнюю фразу — поэтому он поднял голову, некоторое время удивленно смотрел на двухголовое страшилище перед собой — и вдруг завыл дурным голосом:
— Скака-а-ал казак чере-е-ез долины-ы-ы… Через широ-о-окия-а-а поля-а-а-а!…
— Когда вступил в преступный сговор с преступником?! — продолжал рычать Гаврилыч. — Почему направил против общества и правительства противообщественные и противоправительственные действия?! Сесть! Встать!!! Молчать! Отвечать, когда с тобой разговаривают!
Гмырь икнул, почесал затылок о батарею и снова запел:
— Зайка моя, я твой тазик… ручка моя, я твой глазик…
— Молчать!!! Отвечать!!! Щас как дам больно!
— Больно… Мне больно! Не унять эту злую-у бо-о-оль!
— Ага! Значит, все-таки решил запираться?! Все-таки решил пойти по кривой дорожке антиобщественной деятельности?!
— На Муромской дорожке-е-е стояли-и-и три сосны-ы-ы…
— Напился, сволочь такая!
— Пей пиво-о-о! Ешь мясо-о!!!
— Прекратить! Чтобы я этого не слышал больше!
— Не слышны-ы в саду-у даже шо-ро-охи-и…
— У-ф-ф… — выдохнули одновременно Эдуард и Гаврилыч, вытирая пол со лбов.
— Хэ, нэ, чэ… шэ, щэ… э, ю, я… — немедленно продолжил Гмырь, — м-мягкий знак, — подумав, добавил он и снова уронил голову на руки.
Эдуард Гаврилыч вскочил со стула и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Паучок-секретарь, отложив перо, разминал пальцы. Эдуард Гаврилыч начал разговаривать сам с собой. Паучок по опыту знал, что это записывать необязательно, тем более что Гаврилыч в разговоре использовал слова, совершенно не предназначенные для записи, а Эдуард оперировал такими понятиями и терминами, которых паучок никогда не слышал и, следовательно, не понимал.
Эдуард Гаврилыч навернул пару кругов по комнате и снова бухнулся на стул.
— Н-да… — глубокомысленно пыхтел Эдуард, — в высшей степени удивительно. За весь допрос ни одного мало-мальски существенного вопроса не выяснили. На каком-то странном воляпюке наш подследственный изъясняется.
— Фуфло гонит, — рычал, подтверждая, Гаврилыч, — и ничего удивительного в том нет. Нажрался, как чушка, вот и несет его, как после регидрона. Врезать бы пару раз по шее — вмиг протрезвел бы…
— Избивать подследственного не позволю! — возмутился Эдуард, но, кинув вдруг взгляд на пустившего теплую сонную слюну Гмыря, добавил нерешительно: — Разве если только чуть-чуть…
— И зуботычина вряд ли поможет, — отвечал Гаврилыч, — по себе знаю — после такой дозы «бухла» его хоть час колоти, все равно ничего не добьешься. У-у, гнида, мать твою так… И так…
— Резюмирую, — морщась, произнес Эдуард, — перенести допрос подследственного на… пока он не протрезвеет. А теперь — в камеру его!
— Ни хрена! — запротестовал Гаврилыч. — В камеру! Чтобы он там на нарах отдохнул? Пускай тут повисит на батарее! И поймет, что мы здесь не чаи с ним распивать собираемся…
— Предложение не лишено смысла, — заметил Эдуард, — конечно, это антигуманно, но разумная доля пристрастности не повредит. Итак, на сотню-другую сглотов оставляем подследственного одного.
Понятливый секретарь тут же поднялся и, ловко семеня всеми своими ножками, укатил за дверь. Эдуард Гаврилыч вышел следом. Железный замок в двери скрипнул. Несколько минут полная тишина стояла в камере. Потом стул, на котором только что сидел Эдуард Гаврилыч, жалобно заскрипел, будто все еще ощущая на себе тяжесть ифрита. Скрип раздавался все громче — и в нем, кажется, послышалось что-то осмысленное. Затем стул пошатнулся и опрокинулся на спинку, издав вместо ожидаемого грохота глухой звук, какой бывает при падении тела. Впрочем, это телом уже и было — то, что еще пару секунд назад выглядело как обыкновенный деревянный стул.
Билл Контрр, в совершенстве познавший искусство конспирации, сбросил с себя маскировочный костюм стула и выпрямился.
— Мазафака, — с неподражаемым оксфордским акцентом проговорил он, растирая себе шею, — это надо же как не повезло. Чертов ифрит! Сидел прямо на моем ухе, так что я ни хрена не слышал. А ведь собрался весь допрос подслушать…
Билл Контрр крадучись прошелся по комнате. Подкрался к Гмырю и внимательно посмотрел тому прямо в лицо. Гмырь открыл один глаз, икнул и сказал:
— К едр-р-рене фене…
Билл содрогнулся. Это же странное словосочетание он слышал за несколько секунд до своей смерти — от председателя совхоза «Красный истребитель» Прокофьева. Нервно потирая мгновенно вспотевшие руки, Билл Контрр отошел в сторону.
— Мазафака, — повторил он и вдруг заметил протокол допроса, забытый секретарем на столе.
— Грейт! — обрадовался Билл, от избытка чувств переходя с языка, общего для всех загробных жителей, на родной, — итс вандерфул!
Он схватил листок в руки и погрузился в чтение. Но уже через несколько секунд на лице его появилось выражение чрезвычайного изумления. Билл почесал в затылке и проговорил негромко:
— Что за дрянь?.. Ить-ить-ить, — прочитал он вслух, — ить-ить твою мать… Ах-х-х… Бу-бу-бу… Скакал казак через долины… Зайка моя… На Муромской дорожке… Пей пиво, ешь мясо… Не слышны в саду даже шорохи… У, ф, х, ц, ч, ш, щ… э, ю, я… Ничего не понимаю… Что за загадочные письмена?
Билл положил протокол допроса обратно на стол и глубоко задумался. Думал он довольно долго — и вдруг догадка озарила его:
— Шифр! — проговорил он, улыбаясь. — Самый настоящий шифр! Как это я раньше не подумал о подобном методе сокрытия сведений! Значит, этот бывший участковый догадался, что правительство направило на поиски преступника сыщика — то есть меня, — и решил, так сказать, не делить лавры, а самостоятельно изловить Вознесенского и получить повышение… Зашифровал все сведения! Протокол допроса… Вот почему он так безбоязненно оставляет бумаги в этой комнате. То, что я поначалу принял за беспечность, оказалось хитрым приемом. Таким образом он, предугадывая здесь мое появление, хочет сбить меня со следа! Но ничего у него не выйдет!
Проговорив все это, Билл запустил руку в карман и вытащил большую клизму, в которой что-то бултыхалось. С хитрой улыбкой на лице и клизмой в руке он приблизился к бесчувственному Гмырю и улыбнулся.
— А я и сам узнаю все, что мне нужно, — прошептал Билл. — Одна доза моего фирменного раствора — и арестованный выдаст мне подробности дела. Более того, эти подробности будут сыпаться из него, как из дырявого мешка. И очень просто…
Однако, против ожидания Билла, процедура оказалась очень не простой. Гмырь, конечно, не мог понять, что собирается с ним сделать этот странный человек с клизмой в руке, но сопротивлялся Биллу изо всех сил, очевидно, из-за врожденного чувства противоречия, которое и привело его когда-то па путь организованной преступности. Наконец с невероятными усилиями сыщику удалось перевернуть Гмыря задницей кверху и стащить штаны.
— А теперь… — прохрипел Билл, поднимая над головой клизму, как торжествующий убийца — нож для последнего удара, — приступим…
Ухнув, сыщик с размаху всадил клизму точно в цель и тут же обеими руками сдавил резиновую грушу. Раствор, клокоча, ушел в недра тела Гмыря.
— Три сглота, — проговорил, ухмыляясь, Билл Контрр, — всего три сглота… Раз!
Гмырь икнул. Билл Контрр ждал, склонив голову.
— Два! — слыша все возрастающее бурчание в животе своей жертвы, прошептал сыщик.
Гмырь икнул много громче прежнего.
— Три! — почти выкрикнул Билл.
И тут началось.
Правда, началось не совсем так, как ожидал Билл Контрр. Очевидно, из-за перенасыщения мертвого организма Гмыря «бухлом» раствор стал действовать не по запланированной программе. Некоторое время Билл ждал, пока Гмырь заговорит, но так и не дождался. Гмырь молчал. Губы его были плотно сдвинуты. Полная тишина стояла в комнате, а потом до помятых массивным седалищем ифрита ушей сыщика донесся странный гул. Билл прислушался и довольно быстро определил источник шума — торчащая кверху задница Гмыря, в которой все еще торчала клизма, гудела теперь так сильно, что заставляла вибрировать все большое гмыревское тело.
— Что за дела? — нахмурился Билл и, потянув, вытащил клизму.
Тотчас струя серо-бурой жидкости сбила его с ног. Билл шлепнулся на пол, но тут же вскочил. Струя быстро иссякла, и вместо нее из заднепроходного отверстия несчастного бесчувственного Гмыря заструились целые водопады слов, предложений, словосочетаний и междометий.
Забыв о том, что он с ног до головы окачен вонючей какой-то гадостью, Билл жадно слушал заднепроходные звуки, одновременно записывая их на портативный шпионский диктофон.
Монолог гмыревской задницы длился довольно долго. За это время Билл успел узнать мельчайшие подробности детства, отрочества и юности своей жертвы, а также яркие, эмоционально окрашенные характеристики всех следователей, оперуполномоченных и надзирателей, встреченных Гмырем на долгом и трудном его жизненном пути. Когда речь зашла о периоде загробного существования Гмыря, Билл уже порядком устал от бесконечных деталей — к тому же в его портативном диктофоне закончилась пленка. Все это настолько утомило сыщика, что он находился уже в полуобморочном состоянии, когда до пего донеслись слова:
— Придурок… Там… по коридору есть решетка… в конце коридора. Маленькое окно закрывает. Решетка на соплях, ее выдернуть можно… И лаз там. Не знаю, куда ведет. Но это единственный выход. Через пару минут тут с полсотни ифритов будет. Воробей и остальные охраняют все выходы, чтобы ты не убег. Ту решетку никто не охраняет. Беги, может, успеешь…
— Лаз в конце коридора! — прошептал воодушевленный Билл Контрр. — Бестолковые ифриты, должно быть, туда не пролезли и поэтому упустили Вознесенского. А он, надо думать, успел… Ну что же… Билл пролезет везде, где никто не пролезет. Спасибо, арестованный.
Но арестованный на этом не умолк. Билл услышал еще столько ругательств, адресованных скорее всего ифритам, когда они вязали Гмыря, сколько не слышал никогда в жизни, даже в страшные минуты драки с пьяными механизаторами. Потом, когда ругательства иссякли, Гмырь заднепроходным отверстием пропел свою любимую песню:
— Ласточки летают низко, мне в суде корячится вышак! Секретарша-гимназистка исписала два карандаша! Шевелил судья усами, причитал — «навеки посажу!» Р-р-разбирайтесь, суки, сами, я вам слова больше не скажу!
Не пропуская ни единого куплета, аккомпанируя себе характерными звуками, вырывавшимися из того же заднепроходного отверстия, Гмырь добросовестно допел песню до конца, и только после этого в комнате наступила полная тишина.
Билл некоторое время стоял, покачиваясь от избытка впечатлений. Потом сунул клизму в карман, натянул на Гмыря штаны и, крадучись, прошел к двери.
«Лаз в конце коридора, — стучало в голове у Билла, — ифриты, естественно, эту деталь упустили, а я не упущу. Попытались безуспешно пролезть и все… Ума у них хватает только на то, чтобы подследственных тиранить, пытаясь выяснить, куда мог уйти через лаз Вознесенский. Может быть, они это и выяснят, но только я выясню это первым — потому что пойду по следу лично…»
Дверь, конечно, была заперта. Но, как известно, для великих сыщиков и шпионов непроходимых преград не существует.
Билл извлек из своих карманов связку отмычек, которым позавидовал бы даже видавший виды Гмырь — если бы очнулся к тому моменту. Но Гмырь спал неспокойным пьяным сном, когда Билл, минуту поковырявшись в замочной скважине, тихо отворил дверь и растворился в полумраке тюремного коридора.
Глава 8
— Сожрать целого человека для нее — не проблема, — услышал Никита сразу после того, как сознание вернулось к нему. — Голову она в первую очередь заглатывает, — продолжал тот же голос, — потом руки и ноги откусывает — это чтобы они не болтались и не мешали есть дальше. Туловище идет как основная часть блюда, а вот яйца она оставляет напоследок — как деликатес…
«Что за бредятина?» — подумал Никита. Он хотел было подняться и спросить, что это все значит, но, услыхав рядом грозное рычание какого-то явно голодного зверя, предпочел лежать смирно, не открывая даже глаз.
— Впрочем, последнее время она с яиц и начинает, — услышал он. — Не знаю, почему так. Изменила своим привычкам, что ли?
Рычание раздалось снова — и уже так близко, что Никита не выдержал. Он открыл глаза и тут же в ужасе закрыл их — над его лицом нависала громадная полосатая оскаленная морда — жесткие усы топорщились в разные стороны, а из зубастой пасти торчали два чудовищных желтоватых клыка. Никита вспомнил, что подобную морду видел как-то много лет назад — на картинке в школьном учебнике зоологии. А под картинкой была подпись — «саблезубый тигр…»
— Саблезубый тигр, пробормотал Никита. — Мамочки…
Он снова открыл глаза, в глубине души надеясь, что полосатая клыкастая морда, которую он только что видел, была всего лишь неприятным воспоминанием из школьных лет его жизни, но, открыв глаза, полностью убедился в ошибочности своей гипотезы. Тигриная морда нависала над ним, с такой убедительностью скаля клыки, что Никита опасался не только пошевелиться, но даже и моргнуть.
Саблезубый тигр неслышно перешагнул с лапы на лапу и зарычал.
— Готовится цапнуть, — послышался бесстрастный голос откуда-то со стороны, — интересно, он ему голову откусит, как раньше, — или за яйца примется?
Никита окостенел от ужаса. Ни первый, ни второй вариант его в одинаковой степени не устраивали. Поэтому он сделал над собой усилие и слабым голосом попросил:
— Уберите зверя…
— Ой! — удивился голос. — Заговорил!
Тигр зарычал так громко, что па голове Никиты зашевелились волосы.
— Уберите его… — простонал Никита.
— Это не он, — поправили его, — это она. Самка.
— Какая разница…
— Вообще-то разница глобальная, — усмехнулся голос. — Ну ладно… Посмотрим, что из этого выйдет. Барся, фу!
Тигриная морда сморщилась и исчезла. Некоторое время Никита лежал, соображая, что ему делать, потом решил, что неплохо было бы подняться, и — не без труда — поднялся.
Тигра — то есть тигрицу — вроде бы нигде не было видно. Оглядевшись, Никита определил, что находится в какой-то круглой пещере, которая освещается слабым лучом света, падавшим из дыры в потолке. Судя по всему, из этой дыры вместе с лучом вывалился и Никита. С потолка капало. На полу чавкали под ногами лужи и какая-то странная грязь — темно-синего цвета. Стены пещеры по большей части пропадали в темноте. И из этой-то темноты раздалось осторожное покашливание.
— Кто тут? — вздрогнул Никита, оборачиваясь на звук.
Из потемок выступили одновременно массивная человеческая фигура и громадный полосатый саблезубый тигр, высота которого в холке почти достигала плеча стоящей рядом с ним фигуры.
Увидев тигра, Никита напрягся.
— Вот именно, — проговорила фигура, и Никита узнал тот самый голос, который слышал, как только пришел в себя, — вот именно… Стой и не шевелись. Я-то не хозяин Барси. Она меня слушается немного, но только если на тебя кинется вдруг, я ничего сделать не смогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37