Он поднял голову, протянул руку к потолку и… замер. Светильник болтался на проводах. Дырка в гипроке зияла распахнутым беззубым ртом, застывшим в немом крике. В последней надежде бывший вор-карманник нырнул туда рукой, как за пазуху клиенту. Если бы там что-то было, он бы достал по-любому. Но там было пусто.— А-а-а!!! — завыл Гнида, чувствуя, что у него украли последнюю надежду на обеспеченную старость. Он спрыгнул со стула, подвернул ногу, завыл еще больше и побежал к двери в прихожую. — Моченый! Папа! Нас кинули! — что было сил завопил он и распахнул дверь…В прихожей никого не было. Аккуратно застеленная шконка резанула по глазам углами рантов. Подушка стояла салфеточным треугольником, как в пионерском лагере. Страшный смысл произошедшего дошел до Санька не сразу. Мозг никак не мог сопоставить Моченого и наглый грабеж. Хотя более сопоставимых вещей на свете было еще поискать.Без пахана в «камере» было неуютно, а на душе одиноко и паскудно на редкость. Как и положено авторитетному вору, Гнида не верил никому. Кроме старого кореша. Предательство Моченого вдруг смешало боль с обидой. В этой мутной каше крутилось чуждое забытое слово «порядочность» и чисто родное — «ЗАПАДЛО!» Наконец все улеглось. Вор у вора баксы-таки украл! Гнида сел на корточки, привалившись к стене спиной, закрыл лицо руками и завыл в полный голос. В груди что-то сдавило, в спину укололо, рука заболела. Будто Моченый воткнул ему шило прямо в левую лопатку. * * * Целую неделю старый зэк боролся чифиром с сердечным приступом. На восьмой день отпустило. Вызывать лепил Врач (жарг.)
он не стал, чтобы не белить хату. Раскрывать логово (жарг.).
. Еда, наконец, закончилась. Даже резиновые итальянские макароны. Последнюю пачку чая он заварил сразу целиком в пол-литровой банке и сидел перед ней, наслаждаясь родным ароматом. Ждал, пока не спадет первый обжигающий жар. Холодильник Гнида разморозил и помыл в качестве благодарности за прекрасно проведенное вместе время. Открытая хлебница проветривалась, раздражая воспоминаниями.Гнида созрел на дело. Риск был огромный, но оно того стоило. Несколько опасных минут — и минимум месяц еды и питья! Об этом стоило задуматься. Не какой-нибудь хапок кошелька из пенсионерской сетки в троллейбусе. Стратегический план был намного серьезней! Гнида шел на ларек. Он присмотрел его еще тогда, ночью, когда они с Моченым впервые оказались на Лиговке.Вор отхлебнул обжигающей жидкости, и во рту сразу приятно загорчило. В животе разлилось тепло, мозг прояснился, ДЕЛО показалось не таким уж безнадежным, несмотря на почти семьдесят лет налетчика-сердечника с одной стороны, и тридцать лет грузчицы-продавщицы — с другой.Гнида хлебнул еще и начал одеваться. Сердце билось быстро, но ровно. Он надел сапоги. Игнорируя летнее тепло, накинул телогрейку, на случай если спать все же придется в казенной хате. Потом еще раз оглянулся на дом, ставший почти родным. И в это время раздался звонок в дверь.Сердце рвануло вскачь. Будто позорные менты его просчитали заранее и пришли брать чисто за умысел. Стараясь ступать тихо, Гнида подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестнице стоял незнакомый мужик в костюме и галстуке. Он улыбался белоснежными зубами и приветливо махал рукой, будто видел сквозь дверь. Гнида отшатнулся.— Кто? — хрипло спросил он, надеясь, что его не услышат.— Я! Открывай! — донеслось с площадки. Человек требовательно постучал по двери кулаком.— Че надо? — снова спросил Гнида. — Голяк на базе. Я тут в одно рыло чалюсь. Канай в туман, фраер.— Ты че, Санек? Нюх потерял? Это я, Глеб!— Какой на… Глеб? — вырвалось у старика, затем он тихо охнул и принялся лихорадочно отпирать замки. * * * Впустив пахана, старый зэк присел, где стоял. Моченый встал в дверях и широко улыбнулся, раскрыв пасть, как голодная акула. Хотя теперь точнее было бы называть его Глебом. И желательно по отчеству. Тихим почтительным шепотом.Гнида рассмотрел кореша и попытался упасть. Но поскольку он и так сидел на полу, падать оказалось некуда. Сердце его перестало биться и шмякнулось на желудок, вызвав приступ тошноты. Челюсть коротко лязгнула, прокомпостировав приступ изумления. Короткие, уложенные в идеально ровный пробор каштановые волосы на черепе папы и два шнифта Глаз (жарг.)
— этобыло уже слишком.До ужаса натуральный протез в правой глазнице глядел в одну точку, не шевелясь. От этого Гниде стало совсем худо. Остальное можно было бы не перечислять… а надо! Тридцать два керамических зуба на металлических стержнях, вживленных прямо в челюсти, могли бы разгрызть проволоку, не то что хрящи пресловутой говядины. Светлый льняной костюм сидел как на манекенщике модельного агентства. Хотя в облике Моченого от педераста ничего не было. Если бы не легкая хромота и поскрипывание нового протеза, никто не смог бы догадаться, что реально ноги просто нет.— Куда намылился? — спросил Моченый. Он поставил на пол две огромные сумки и сел рядом с другом.— На дело. Жрать нечего. Пойдешь прицепом? Или теперь в падлу? — Гнида с вызовом посмотрел на пахана.— Не баклань Шуметь без повода (жарг.)
, кореш. Сейчас растолкую, что куда.— И как бабки скрысятничал? — Гнида встал, готовясь ответить за базар.— Обидеть хочешь? — спокойно произнес Моченый и подвинул ногой одну из сумок: — Твоя доля.Молния поползла по сумке с противным скрипом. Сверху лежал конверт. Тот самый, в котором раньше были деньги.— Можешь не ерзать. Все в пополаме. Секи, в сидоре — шмотье и шкары. На любую погоду. Можно даже в Саху сгулять без этапа. По памятным местам! — хохотнул Моченый и хлопнул друга по плечу: — Поедем?Гнида умоляюще посмотрел на него.— Да шучу я. Так ты на дело мылишься? Небось на ларек зарядился? А, Санек? — Он толкнул ногой вторую сумку. — Забей. Там все — просрочка. Залежалый товар. Хана сроку годности. Как у нас с тобой. Вот реальная жратва! У тебя чифира нет? Покалякать надо!На Гниду обрушилось простое человеческое счастье. Пахан попросил чифира! Моченый вернулся к жизни! Правда, из-за этого Гнида чуть было не двинул коней, но это уже труха. Главное, что каждой шестерке положен пахан, а каждому вору — кореш! И у Гниды он снова появился! * * * Они сидели на кухне и отхлебывали обжигающий чифир из алюминиевых кружек, которые Гнида случайно обнаружил в прикроватной тумбочке «камеры». Еда на столе поражала воображение не столько содержанием, сколько упаковкой.— У нас че? Рыбу перестали ловить? — удивленно вскинул брови Гнида и подкинул в руке ломтики семги, запечатанные в яркую вакуумную упаковку. — Ни одного русского слова! Это и хавать стремно! Ведь отравят! Бля буду, отравят!— А мы им за это атомную бомбу — херак! — Моченый сильно стукнул кулаком по столу. — И они это знают. Так что жри! Не отравят. В магазине, где я брал, меня уже шугаются.Гнида с уважением посмотрел на пахана. Стоило ему буквально на неделю выйти из квартиры, а его уже где-то боялись. Моченый явно начал просекать новую жизнь.Еду, которую и хавкой-то было не назвать, растолкали по полкам в помытый холодильник. Морепродукты под чифир пошли не очень. Крабов, икру и импортную семгу запихали туда, где должны были быть яйца. Дальше праздник пошел под конфетку. Забирало быстро.— А я тебе так скажу, Санек. Сейчас у них, — Моченый махнул рукой в сторону входной двери, — все можно. Только бабки максай. Обуют, конечно, как лохов. Слово скажешь — крышу подгонят. Платить не будешь — душу вынут. На хату разведут. А заплатишь — ты здоров и в полном шоколаде. Приколись, Санек. У них, — он снова махнул в сторону двери, — за бабки даже болт новый пришить могут!Гнида слушал пахана и хлопал глазами. Моченый разговаривал на непонятном ему, каком-то птичьем языке. Общий смысл, конечно, разобрать было можно. Но предчувствие, что ему тоже придется учить эту новую феню, противно грызло язык.— У них врачи — днем за зарплату корячатся, а вечером там же — платная клиника! Прикинь! То же самое, только почему-то за бабки. Кругом муть и беспредел. Понял? Я там на одном отделении с реальными пацанами парился. Покорешились. Так они меня поднатаскали, что к чему. Нам «телок» для дела пригодится. «Корову» по уму на бабки разведем.— Так че, хавать его не будем? — с надеждой спросил захмелевший Гнида.— Будем, — твердо ответил пахан. — Но «корове» об этом не скажем. И бабки получим, и «телка» сожрем. Так-то вот, Санек.— Слушай, папа! — Гнида неуверенно поднялся на ноги и посмотрел прямо в лицо Моченому. — Я спросить тебя хочу. Ты только не кипешись.— Валяй.— Ты себя в зеркале видел?— И не один раз.— В кайф?— Не понравилось бы — переделали.— Так ведь не по понятиям это. А? Ведь срисует кто из корешей — смеяться будут.В кухне повисла неприятная тишина. Было слышно, как к лампочке подлетела муха, села, обожгла ноги и заорала что-то матом на лету.— Я тебе так скажу, Саня. Пусть уж лучше кореша надо мной смеются, чем по мне плачут.Он помолчал, как после речи над могилой, и добавил:— Ты думаешь, мне эту робу носить приятно? Она ни хрена не весит. Целый день как в пижаме хожу. А надо! Для дела надо! И ты завтра, как мудак, оденешься и будешь ходить. Потому что работа тонкая. Бабки реальные. Мы за богатым прикидом — как за каменной стеной. Там, на улице, теперь, кроме бабок, никто ничего не видит. Ты при бабосах — тебе все можно. Понял? Менты очкуют, братва уважает; шпана не связывается, лохи шугаются. Ты при бабках — ты король. Такая жизнь нынче, Санек. Глава 19…ЗАВЯЛИ ПОМИДОРЫ
Ночь выдалась беспокойной. Откуда ни возьмись на Альберта Степановича напали эротические сновидения. Алик проснулся возбужденным. Впрочем, он всегда таким просыпался. Правда, на этот раз причина имела определенную форму, большой размер и помещалась в короткое, но емкое слово из четырех букв — «ЛЮДА». Вставать он не торопился, наслаждаясь каждой минутой этого удивительного дня. Дня, к которому Алик с мамой шли почти сорок лет. Сегодня все случится! Сегодня он признается ЕЙ, и она не сможет отказать. Она, ранимая и тонкая, раскроет его душу сильными руками, как любимую книгу, и сразу все поймет!Доктор Ватсон, свернувшийся теплым серым комочком на соседней подушке, переживаний друга не разделял. В ушастую прожорливую голову они не влезали. Только пища. Зато много.— Доброе утро, сэр. — Альберт Степанович поднял над собой хомяка, держа за шиворот двумя пальцами. — Сегодня я тебя с ней познакомлю.Хомяк продолжал спать. Лапки безжизненно болтались, из уголка рта текла слюнка. Его мало трогали любовные страдания странного человека в очках. Ему было тепло и спокойно.— Мама! Я проснулся! — Алик вылез из-под одеяла и бережно перенес Ватсона в тряпочный домик, стоящий на полу возле двери. — Что у нас на завтрак?— Овсянка, сэр, — донеслось из кухни.— Слава Богу, — жизнеутверждающе закончил непременный утренний ритуал Альберт.Потрошилов был напряжен и склонен к действиям. Душа настоятельно требовала определенности. Недели ожиданий и тоски, надежд и эротических фантазий истощили и без того подорванную психику оперативника. Проще говоря, Альберта растащило на любовь. Его прорвало, как созревший фурункул, и адская смесь из гормонов, вперемежку с интеллигентностью начала вытекать, отравляя все вокруг. Сегодня он решил поставить точку. Если Люда боится признаться ему в своих чувствах, он поможет ей. Как мужчина и джентльмен он должен довести дело до конца… В смысле логического конца.К завтраку он вышел по-мужски. В трусах и майке. Новые сатиновые семейники отливали синим пламенем надежды. Подбородок и грудь Алика выступали вперед, словно решимость выдавливала их на просторы малогабаритной кухни. Валентина Петровна посмотрела на сына. В его героической позе было столько страха и сомнений, что вывод напрашивался сам собой.— Ты решился? — Валентина Петровна отложила в сторону засаленную ухватку и прислонилась к раковине.— Заметно? — Альберт энергично хлопнул себя по животу резинкой трусов и поморщился от боли.— Немного, — соврала мать.— Ничего, ма. Все мужчины через это проходят. — Алик мужественно отставил в сторону тарелку с кашей и произнес: — Овсянку я больше есть не буду. На голодный желудок лучше думается.Валентина Петровна сразу решила, что девушка плохо влияет на сына. С невесткой они, похоже, не поладят. Спорить мудрая женщина не стала и сгребла кашу обратно в кастрюлю. Несколько минут она молча наблюдала, как Альберт переливает кофе из одной чашки в другую. Затем тихонько сказала:— В графине — холодная вода. — И добавила: — Кипяченая.— Нет, ма. Сегодня мне рисковать нельзя. — Алик сунул в кружку палец, проверяя температуру. — Хватит быть пациентом. Я хочу стать ее мужем!— Подумай хорошенько, сын.— Уже, — Алик опрокинул в рот остывший кофе.— И как ты думаешь это сделать? — Мать посмотрела на него, прикидывая возможные способы осуществления заветной мечты. Представить не смогла и замерла в ожидании ответа.— На интуиции, — быстро ответил Альберт.— Я так и думала, — удрученно выдохнула Валентина Петровна, и у нее тревожно засосало под ложечкой.Доктор Ватсон тоже ощутил тревогу в утренней атмосфере квартиры обостренным звериным инстинктом. Он беспокойно дернул носом и проснулся. Видимых причин для паники не обнаружилось. Но хомяк на всякий случай решил внести посильную лепту в семейное дело. Он сделал все что мог. А именно: нагадил в собственном доме, вылез оттуда и принялся биться в дверь кухни, требуя утреннюю пайку.Потрошиловы прислушались.— Доктор проснулся, — шепнул Альберт.— Точно, — отозвалась Валентина Петровна. — Вот кто доест твою кашу:Какое-то время она задумчиво смотрела на монотонно трясущуюся дверь. Хомяк остервенело бился в нее с равными промежутками. Он откатывался назад, разгонялся, таранил и снова откатывался. Дверь ходила ходуном, равномерно раскачиваясь.Петли скрипели, как пружины старого дивана в эпоху недолгого семейного счастья. Валентина Петровна встряхнула головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания и вышла из оцепенения. Она встала, широко расставив ноги для устойчивости, и патетически произнесла:— Альберт! Я должна тебе кое-что сказать!— Я опаздываю, ма. — Синеватый отлив трусов мелькнул в коридоре и скрылся в туалете.На дурманящий запах овсянки ворвался Ватсон, но на него не обратили внимания. Валентина Петровна перешагнула через суррогат внука и взволнованно провозгласила:— Сын. Ты должен знать одну вещь. В твоих жилах течет кровь Потрошиловых.— Ух ты! Не может быть! — донеслось из туалета.— Теперь ты взрослый и должен знать. Тебе нельзя пить!Грохот стекающей по стояку жижи на секунду заглушил мамину речь. Дверь открылась, и в коридор вылезла голова Альберта. Очки немного сползли на нос.— В каком смысле?— Для Потрошиловых — это проклятье.— Ты меня пугаешь, ма. — Альберт заправил майку в трусы и, аккуратно потеснив маму, пошел одеваться.— Дослушай меня! — Валентина Петровна сорвалась на крик. — Водка меняет жизнь Потрошиловых!— Не только Потрошиловых, ма. Не только. — Алик поднял в ладонях Ватсона и заглянул в его голодные глаза. Хомяк состроил недовольную гримасу и тяжело повернулся к Альберту хвостом.— Знай, сын, — не унималась Валентина Петровна. — После того как ты выпьешь, ты резко изменишься.— Я стану похож на олигарха?— Хуже! — ответила мать. — Ты станешь похож на своего отца.После долгих раздумий у двухстворчатого шкафа Альберт Степанович решил идти в форме. Кроме нее, в шкафу почти ничего не было. Свой единственный костюм цвета кофе с молоком он не любил, а делать предложение в свитере и джинсах было невоспитанно. Во всяком случае, так из-за двери сказала мама.— Ты тоже так считаешь, Ватсон? — спросил Алик у отражения хомяка в зеркале.Судя по несчастной морде животное ничего не считало. Оно, как всегда, хотело есть. Алик остался глух к мольбам.— Форма так форма, — по-своему интерпретировал он взгляд Ватсона.Хомяк снова повернулся к нему задом.Через полтора часа Альберт Степанович Потрошилов вышел из комнаты. От него удушливо пахло туалетной водой странной марки «Хьюго Армани» отечественного производства. Бритвенный порез на щеке был аккуратно закрашен марганцовкой. В руках Алик задумчиво крутил портупею. На секунду мысли его уплыли в неконтролируемые кущи фантазии. Кожаные ремни по всему телу, конечно, придали бы… эротичности…Он покраснел и тряхнул головой, мгновенно поправив себя — портупея поверх кителя, разумеется, должна была добавить облику героического сыщика мужественности! С другой стороны, за блеском парадной формы можно было не разглядеть ее интеллектуальное содержимое. Рисковать не хотелось. Между мужественностью и интеллектом у Потрошиловых было принято выбирать второе.В коридоре он появился во всем своем великолепии. В новую эру собственной жизни Альберт Степанович шагал твердой поступью, чуть не раздавив голодного Ватсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
он не стал, чтобы не белить хату. Раскрывать логово (жарг.).
. Еда, наконец, закончилась. Даже резиновые итальянские макароны. Последнюю пачку чая он заварил сразу целиком в пол-литровой банке и сидел перед ней, наслаждаясь родным ароматом. Ждал, пока не спадет первый обжигающий жар. Холодильник Гнида разморозил и помыл в качестве благодарности за прекрасно проведенное вместе время. Открытая хлебница проветривалась, раздражая воспоминаниями.Гнида созрел на дело. Риск был огромный, но оно того стоило. Несколько опасных минут — и минимум месяц еды и питья! Об этом стоило задуматься. Не какой-нибудь хапок кошелька из пенсионерской сетки в троллейбусе. Стратегический план был намного серьезней! Гнида шел на ларек. Он присмотрел его еще тогда, ночью, когда они с Моченым впервые оказались на Лиговке.Вор отхлебнул обжигающей жидкости, и во рту сразу приятно загорчило. В животе разлилось тепло, мозг прояснился, ДЕЛО показалось не таким уж безнадежным, несмотря на почти семьдесят лет налетчика-сердечника с одной стороны, и тридцать лет грузчицы-продавщицы — с другой.Гнида хлебнул еще и начал одеваться. Сердце билось быстро, но ровно. Он надел сапоги. Игнорируя летнее тепло, накинул телогрейку, на случай если спать все же придется в казенной хате. Потом еще раз оглянулся на дом, ставший почти родным. И в это время раздался звонок в дверь.Сердце рвануло вскачь. Будто позорные менты его просчитали заранее и пришли брать чисто за умысел. Стараясь ступать тихо, Гнида подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестнице стоял незнакомый мужик в костюме и галстуке. Он улыбался белоснежными зубами и приветливо махал рукой, будто видел сквозь дверь. Гнида отшатнулся.— Кто? — хрипло спросил он, надеясь, что его не услышат.— Я! Открывай! — донеслось с площадки. Человек требовательно постучал по двери кулаком.— Че надо? — снова спросил Гнида. — Голяк на базе. Я тут в одно рыло чалюсь. Канай в туман, фраер.— Ты че, Санек? Нюх потерял? Это я, Глеб!— Какой на… Глеб? — вырвалось у старика, затем он тихо охнул и принялся лихорадочно отпирать замки. * * * Впустив пахана, старый зэк присел, где стоял. Моченый встал в дверях и широко улыбнулся, раскрыв пасть, как голодная акула. Хотя теперь точнее было бы называть его Глебом. И желательно по отчеству. Тихим почтительным шепотом.Гнида рассмотрел кореша и попытался упасть. Но поскольку он и так сидел на полу, падать оказалось некуда. Сердце его перестало биться и шмякнулось на желудок, вызвав приступ тошноты. Челюсть коротко лязгнула, прокомпостировав приступ изумления. Короткие, уложенные в идеально ровный пробор каштановые волосы на черепе папы и два шнифта Глаз (жарг.)
— этобыло уже слишком.До ужаса натуральный протез в правой глазнице глядел в одну точку, не шевелясь. От этого Гниде стало совсем худо. Остальное можно было бы не перечислять… а надо! Тридцать два керамических зуба на металлических стержнях, вживленных прямо в челюсти, могли бы разгрызть проволоку, не то что хрящи пресловутой говядины. Светлый льняной костюм сидел как на манекенщике модельного агентства. Хотя в облике Моченого от педераста ничего не было. Если бы не легкая хромота и поскрипывание нового протеза, никто не смог бы догадаться, что реально ноги просто нет.— Куда намылился? — спросил Моченый. Он поставил на пол две огромные сумки и сел рядом с другом.— На дело. Жрать нечего. Пойдешь прицепом? Или теперь в падлу? — Гнида с вызовом посмотрел на пахана.— Не баклань Шуметь без повода (жарг.)
, кореш. Сейчас растолкую, что куда.— И как бабки скрысятничал? — Гнида встал, готовясь ответить за базар.— Обидеть хочешь? — спокойно произнес Моченый и подвинул ногой одну из сумок: — Твоя доля.Молния поползла по сумке с противным скрипом. Сверху лежал конверт. Тот самый, в котором раньше были деньги.— Можешь не ерзать. Все в пополаме. Секи, в сидоре — шмотье и шкары. На любую погоду. Можно даже в Саху сгулять без этапа. По памятным местам! — хохотнул Моченый и хлопнул друга по плечу: — Поедем?Гнида умоляюще посмотрел на него.— Да шучу я. Так ты на дело мылишься? Небось на ларек зарядился? А, Санек? — Он толкнул ногой вторую сумку. — Забей. Там все — просрочка. Залежалый товар. Хана сроку годности. Как у нас с тобой. Вот реальная жратва! У тебя чифира нет? Покалякать надо!На Гниду обрушилось простое человеческое счастье. Пахан попросил чифира! Моченый вернулся к жизни! Правда, из-за этого Гнида чуть было не двинул коней, но это уже труха. Главное, что каждой шестерке положен пахан, а каждому вору — кореш! И у Гниды он снова появился! * * * Они сидели на кухне и отхлебывали обжигающий чифир из алюминиевых кружек, которые Гнида случайно обнаружил в прикроватной тумбочке «камеры». Еда на столе поражала воображение не столько содержанием, сколько упаковкой.— У нас че? Рыбу перестали ловить? — удивленно вскинул брови Гнида и подкинул в руке ломтики семги, запечатанные в яркую вакуумную упаковку. — Ни одного русского слова! Это и хавать стремно! Ведь отравят! Бля буду, отравят!— А мы им за это атомную бомбу — херак! — Моченый сильно стукнул кулаком по столу. — И они это знают. Так что жри! Не отравят. В магазине, где я брал, меня уже шугаются.Гнида с уважением посмотрел на пахана. Стоило ему буквально на неделю выйти из квартиры, а его уже где-то боялись. Моченый явно начал просекать новую жизнь.Еду, которую и хавкой-то было не назвать, растолкали по полкам в помытый холодильник. Морепродукты под чифир пошли не очень. Крабов, икру и импортную семгу запихали туда, где должны были быть яйца. Дальше праздник пошел под конфетку. Забирало быстро.— А я тебе так скажу, Санек. Сейчас у них, — Моченый махнул рукой в сторону входной двери, — все можно. Только бабки максай. Обуют, конечно, как лохов. Слово скажешь — крышу подгонят. Платить не будешь — душу вынут. На хату разведут. А заплатишь — ты здоров и в полном шоколаде. Приколись, Санек. У них, — он снова махнул в сторону двери, — за бабки даже болт новый пришить могут!Гнида слушал пахана и хлопал глазами. Моченый разговаривал на непонятном ему, каком-то птичьем языке. Общий смысл, конечно, разобрать было можно. Но предчувствие, что ему тоже придется учить эту новую феню, противно грызло язык.— У них врачи — днем за зарплату корячатся, а вечером там же — платная клиника! Прикинь! То же самое, только почему-то за бабки. Кругом муть и беспредел. Понял? Я там на одном отделении с реальными пацанами парился. Покорешились. Так они меня поднатаскали, что к чему. Нам «телок» для дела пригодится. «Корову» по уму на бабки разведем.— Так че, хавать его не будем? — с надеждой спросил захмелевший Гнида.— Будем, — твердо ответил пахан. — Но «корове» об этом не скажем. И бабки получим, и «телка» сожрем. Так-то вот, Санек.— Слушай, папа! — Гнида неуверенно поднялся на ноги и посмотрел прямо в лицо Моченому. — Я спросить тебя хочу. Ты только не кипешись.— Валяй.— Ты себя в зеркале видел?— И не один раз.— В кайф?— Не понравилось бы — переделали.— Так ведь не по понятиям это. А? Ведь срисует кто из корешей — смеяться будут.В кухне повисла неприятная тишина. Было слышно, как к лампочке подлетела муха, села, обожгла ноги и заорала что-то матом на лету.— Я тебе так скажу, Саня. Пусть уж лучше кореша надо мной смеются, чем по мне плачут.Он помолчал, как после речи над могилой, и добавил:— Ты думаешь, мне эту робу носить приятно? Она ни хрена не весит. Целый день как в пижаме хожу. А надо! Для дела надо! И ты завтра, как мудак, оденешься и будешь ходить. Потому что работа тонкая. Бабки реальные. Мы за богатым прикидом — как за каменной стеной. Там, на улице, теперь, кроме бабок, никто ничего не видит. Ты при бабосах — тебе все можно. Понял? Менты очкуют, братва уважает; шпана не связывается, лохи шугаются. Ты при бабках — ты король. Такая жизнь нынче, Санек. Глава 19…ЗАВЯЛИ ПОМИДОРЫ
Ночь выдалась беспокойной. Откуда ни возьмись на Альберта Степановича напали эротические сновидения. Алик проснулся возбужденным. Впрочем, он всегда таким просыпался. Правда, на этот раз причина имела определенную форму, большой размер и помещалась в короткое, но емкое слово из четырех букв — «ЛЮДА». Вставать он не торопился, наслаждаясь каждой минутой этого удивительного дня. Дня, к которому Алик с мамой шли почти сорок лет. Сегодня все случится! Сегодня он признается ЕЙ, и она не сможет отказать. Она, ранимая и тонкая, раскроет его душу сильными руками, как любимую книгу, и сразу все поймет!Доктор Ватсон, свернувшийся теплым серым комочком на соседней подушке, переживаний друга не разделял. В ушастую прожорливую голову они не влезали. Только пища. Зато много.— Доброе утро, сэр. — Альберт Степанович поднял над собой хомяка, держа за шиворот двумя пальцами. — Сегодня я тебя с ней познакомлю.Хомяк продолжал спать. Лапки безжизненно болтались, из уголка рта текла слюнка. Его мало трогали любовные страдания странного человека в очках. Ему было тепло и спокойно.— Мама! Я проснулся! — Алик вылез из-под одеяла и бережно перенес Ватсона в тряпочный домик, стоящий на полу возле двери. — Что у нас на завтрак?— Овсянка, сэр, — донеслось из кухни.— Слава Богу, — жизнеутверждающе закончил непременный утренний ритуал Альберт.Потрошилов был напряжен и склонен к действиям. Душа настоятельно требовала определенности. Недели ожиданий и тоски, надежд и эротических фантазий истощили и без того подорванную психику оперативника. Проще говоря, Альберта растащило на любовь. Его прорвало, как созревший фурункул, и адская смесь из гормонов, вперемежку с интеллигентностью начала вытекать, отравляя все вокруг. Сегодня он решил поставить точку. Если Люда боится признаться ему в своих чувствах, он поможет ей. Как мужчина и джентльмен он должен довести дело до конца… В смысле логического конца.К завтраку он вышел по-мужски. В трусах и майке. Новые сатиновые семейники отливали синим пламенем надежды. Подбородок и грудь Алика выступали вперед, словно решимость выдавливала их на просторы малогабаритной кухни. Валентина Петровна посмотрела на сына. В его героической позе было столько страха и сомнений, что вывод напрашивался сам собой.— Ты решился? — Валентина Петровна отложила в сторону засаленную ухватку и прислонилась к раковине.— Заметно? — Альберт энергично хлопнул себя по животу резинкой трусов и поморщился от боли.— Немного, — соврала мать.— Ничего, ма. Все мужчины через это проходят. — Алик мужественно отставил в сторону тарелку с кашей и произнес: — Овсянку я больше есть не буду. На голодный желудок лучше думается.Валентина Петровна сразу решила, что девушка плохо влияет на сына. С невесткой они, похоже, не поладят. Спорить мудрая женщина не стала и сгребла кашу обратно в кастрюлю. Несколько минут она молча наблюдала, как Альберт переливает кофе из одной чашки в другую. Затем тихонько сказала:— В графине — холодная вода. — И добавила: — Кипяченая.— Нет, ма. Сегодня мне рисковать нельзя. — Алик сунул в кружку палец, проверяя температуру. — Хватит быть пациентом. Я хочу стать ее мужем!— Подумай хорошенько, сын.— Уже, — Алик опрокинул в рот остывший кофе.— И как ты думаешь это сделать? — Мать посмотрела на него, прикидывая возможные способы осуществления заветной мечты. Представить не смогла и замерла в ожидании ответа.— На интуиции, — быстро ответил Альберт.— Я так и думала, — удрученно выдохнула Валентина Петровна, и у нее тревожно засосало под ложечкой.Доктор Ватсон тоже ощутил тревогу в утренней атмосфере квартиры обостренным звериным инстинктом. Он беспокойно дернул носом и проснулся. Видимых причин для паники не обнаружилось. Но хомяк на всякий случай решил внести посильную лепту в семейное дело. Он сделал все что мог. А именно: нагадил в собственном доме, вылез оттуда и принялся биться в дверь кухни, требуя утреннюю пайку.Потрошиловы прислушались.— Доктор проснулся, — шепнул Альберт.— Точно, — отозвалась Валентина Петровна. — Вот кто доест твою кашу:Какое-то время она задумчиво смотрела на монотонно трясущуюся дверь. Хомяк остервенело бился в нее с равными промежутками. Он откатывался назад, разгонялся, таранил и снова откатывался. Дверь ходила ходуном, равномерно раскачиваясь.Петли скрипели, как пружины старого дивана в эпоху недолгого семейного счастья. Валентина Петровна встряхнула головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания и вышла из оцепенения. Она встала, широко расставив ноги для устойчивости, и патетически произнесла:— Альберт! Я должна тебе кое-что сказать!— Я опаздываю, ма. — Синеватый отлив трусов мелькнул в коридоре и скрылся в туалете.На дурманящий запах овсянки ворвался Ватсон, но на него не обратили внимания. Валентина Петровна перешагнула через суррогат внука и взволнованно провозгласила:— Сын. Ты должен знать одну вещь. В твоих жилах течет кровь Потрошиловых.— Ух ты! Не может быть! — донеслось из туалета.— Теперь ты взрослый и должен знать. Тебе нельзя пить!Грохот стекающей по стояку жижи на секунду заглушил мамину речь. Дверь открылась, и в коридор вылезла голова Альберта. Очки немного сползли на нос.— В каком смысле?— Для Потрошиловых — это проклятье.— Ты меня пугаешь, ма. — Альберт заправил майку в трусы и, аккуратно потеснив маму, пошел одеваться.— Дослушай меня! — Валентина Петровна сорвалась на крик. — Водка меняет жизнь Потрошиловых!— Не только Потрошиловых, ма. Не только. — Алик поднял в ладонях Ватсона и заглянул в его голодные глаза. Хомяк состроил недовольную гримасу и тяжело повернулся к Альберту хвостом.— Знай, сын, — не унималась Валентина Петровна. — После того как ты выпьешь, ты резко изменишься.— Я стану похож на олигарха?— Хуже! — ответила мать. — Ты станешь похож на своего отца.После долгих раздумий у двухстворчатого шкафа Альберт Степанович решил идти в форме. Кроме нее, в шкафу почти ничего не было. Свой единственный костюм цвета кофе с молоком он не любил, а делать предложение в свитере и джинсах было невоспитанно. Во всяком случае, так из-за двери сказала мама.— Ты тоже так считаешь, Ватсон? — спросил Алик у отражения хомяка в зеркале.Судя по несчастной морде животное ничего не считало. Оно, как всегда, хотело есть. Алик остался глух к мольбам.— Форма так форма, — по-своему интерпретировал он взгляд Ватсона.Хомяк снова повернулся к нему задом.Через полтора часа Альберт Степанович Потрошилов вышел из комнаты. От него удушливо пахло туалетной водой странной марки «Хьюго Армани» отечественного производства. Бритвенный порез на щеке был аккуратно закрашен марганцовкой. В руках Алик задумчиво крутил портупею. На секунду мысли его уплыли в неконтролируемые кущи фантазии. Кожаные ремни по всему телу, конечно, придали бы… эротичности…Он покраснел и тряхнул головой, мгновенно поправив себя — портупея поверх кителя, разумеется, должна была добавить облику героического сыщика мужественности! С другой стороны, за блеском парадной формы можно было не разглядеть ее интеллектуальное содержимое. Рисковать не хотелось. Между мужественностью и интеллектом у Потрошиловых было принято выбирать второе.В коридоре он появился во всем своем великолепии. В новую эру собственной жизни Альберт Степанович шагал твердой поступью, чуть не раздавив голодного Ватсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42