Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они рубили с плеча, а речь их была – как сосновый деготь. Достаточно сказать, что слово «дерьмо» лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.
Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного гектара уссурийского леса.
Японский лесоруб – это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб – весь в белом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.
Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным положением.
Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.
В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.
Ну, выдали ему трактор, он быстро нашёл кабину, залез в нее, но не знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: «Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи». Ну, дали ему другой трактор, более старый, – он опять говорит: «А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, – говорит, – водитель первого класса. Руками все могу, а пальцами – нет». Они говорят: «Есь один сякой трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, – говорят, – мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых».
Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесорубной машине весь в белом, как японский бог, и ни черта не делает, только на кнопки жмет.
А машина его, значит, к нашему дереву подползает, и выдвигаются из нее две такие железные лапы: одна берет дерево у самого корня, а другая – у самой кроны. Потом выдвигается пила и – вжик! – дерево спилено. Но пока стоит и не падает, куда бог послал, разгоняя во все стороны лесорубов.
И что ещё смешно – в процессе пиления выдвигается из машины дополнительная хреновина с полиэтиленовым пакетом. Все опилки туда ссыпаются, а она пакет тут же заклеивает и этикеточку налепляет.
Потом выдвигается другая хреновина и срезает все ветки. Причем за ней опять-таки идёт пакет, но уже покрупней, все ветки туда ссыпаются, пакет заклеивается, этикетка присобачивается.
Но самое смешное – это пень. Он получается такой низкий, что на него даже не присесть. Даже японскому лесорубу.
Но и при всем при этом вылезают из машины такие руки-крюки – цап этот пень! – рубит корни и вместе с ними в пакет. И опять – этикеточку.
Но и это не все. Этот многорукий дракон закапывает после себя, как воспитанная кошка, ямку и втыкает туда нежный саженец.
Я спросил у дядьки:
– А что, этот японец все делал в пакеты?
– Все, – сказал дядька. – Все продукты своей жизнедеятельности – в пакет с бирочкой. Ничего после себя на нашей земле не оставил.
Единственное, что он оставил – это машину в подарок. Ну, мужиков наших разобрало: «А все ли эта тварь распилить может?»
Оказалось – не все. На первом же ржавом рельсе она себе зубы и обломала.
То есть японская техника – ничто супротив русской смекалки!
И потом мужики наши работу свою любят: на кой им из-за этой восточной змеюки лишаться труда и зарплаты! Что ж это за железный товарищ, который заменяет труд ста человек, а пьет только бензин?!
А что поезд чуть не перевернулся, так это опять же из-за нее. Она же тот рельс все-таки прогрызла до половины!
Все мы вышли из леса, говорил дядька.
Умер он от давления. Его бревном придавило.

Однокашники
Мы не собираемся, не перезваниваемся, не переписываемся и не собираемся перезваниваться, переписываться и собираться. Но я слежу за жизнью моих однокашников, это совсем не трудно: главное – внимательно читать, слушать, смотреть.
Читаю как-то в газете заметку «Опять двойня!»: «Очередную двойню принесла Ольга Бороздина». Правда, потом мне сказали, что Бороздиных в России – до черта и более! Но я почему-то уверен, что это наша двойню принесла. Она и в школе-то была двоечницей!
А то как-то читаю: "А. Кудрявцев, генерал авиации, посетил американский авианосец «Эйзенхауэр». А на авианосце, думаю, наверняка не знают, что генерал авиаци вылетел из школы в седьмом классе!
Через год читаю в той же газете: «Грузчик Кудрявцев разбил голову кладовщику из-за ящика пива». Молодец, думаю! Высунулся из-за ящика и стукнул врага бутылкой по голове! Солдатская смекалка!
А то вот такое читаю: «Отечественная наука понесла тяжелую утрату, ушел навсегда из жизни выдающийся ученый Борис Иванов». И вдруг буквально через неделю или через год – по телевизору: «В красном углу – Иванов, мастер спорта по боксу». Ну, думаю, Борька поднялся! Правда, его по телевизору не узнать. Он худенький обычно был, в очках, мы его, собственно, за это и лупили, а тут морда раздутая, в пятнах. Может, думаю, с телевизором чего? Кнопки нажиимаю – ещё хуже: кровоподтеки пошли, нос по щекам размазался!
С Кирилловым – тоже интересно: в школе он отстающим был, а сейчас всех обогнал. Нашим сейчас всем по 30, а ему – 72.
С Зониным ещё интересней: утонул на рыбалке, стал тренером «Зенита», ещё раз утонул, но уже на охоте, уволился из «Зенита», выплыл, стал членом общества «Память» и свалил в Израиль.
А Аркаша Баршай, такое чувство, что заметает следы: он – то Бардшай, то Баркшай, то Барабаш, то вообще Бадхен. И имена меняет. Но профессия всегда одна и та же: музыкант.
Ира Березина – толкательница ядра. И в это можно поверить: помню, как она пыталась мне толкнуть ломаный магнитофон.
Но тут вдруг по радио демонстрируют балет «Лебединое озеро». Объявляют: «Одетта – Березина». Ну, в школе она всегда была одета. Один раз только ей в дневнике записали: «Пришла на физкультуру без одежды».
Но самое интересное – дальше: «Танец маленьких лебедей – Васильева, Григорьева, Александрова, Дмитриева, Гельфер». Все – наши! Правда Ромка Гельфер у нас в школе вроде как парнем числился. Хотя как-то о нем на стене написали: «Рома – баба!»
С Мишкой Мишеевым первые годы после школы все было нормально: инженер, старший инженер, начальник цеха, директор завода. Несколько раз, правда, угонял чужой автомобиль. Но это понятно: там было написано «нигде не работающий Мишеев». И тут вдруг читаю, это когда он уже министром стал, «в пьяной драке с отцом был убит некто Мишеев». А потом вспомнил, он в школе однажды сказал: «За „единицу“ папаша меня убьет!» А пригнал бы папке «восьмерку» или «девятку», папка бы его по головке погладил!
С Сурковым тоже все было нормально: он все сожительниц своих убивал. И тут вдруг – как обухом по голове: стихи для детей в газете «Мясной гигант». Автор – С. Сурков:
«Раз из окошка Андрюша упал. Громко в полете он что-то кричал. Бабка к окошку метнулася ланью. Нет! Не задел он горшочек с геранью».
У Людки Воробьевой такая судьба: мать-героиня, стриптизерка, настоятельница монастыря (не понмю, правда, мужского или женского). Зато помню, как она написала в сочинении: «Жанна д'Арк была единственной девственницей во Франции. За что и понесла наказание».
Лена Мейлих. Ирландская подданная, польская писательница, негритянская певица, швейцарская кто-то ещё, снялась в мексиканском фильме «Халат для Арчибальда». В роли халата.
Н. Кривцун. Фотомодель, секретарь-машинистка, лесоруб, знатная доярка, футболист, стюардесса, начальник штаба в отряде батьки Махно, наконец-то вылечилась от алкоголизма: сейчас пьет столько же, но уже без всякого удовольствия.
Осипов. Руководитель оркестра народных инструментов, убит при перестрелке с ОМОНом, погиб на дуэли, зарезан троими в масках – прямо на операционном столе, – взорвался в троллейбусе из-за какого-то пустяка, остатки тела найдены через неделю там же, похоронен на Волковском и Новодевичьем. В настоящее время работает полотером. Нет обеих ног.
А один раз я о себе прочел: «Мелихан – лауреат Нобелевской премии, отважный голландский путешественник». Первая мысль: давно пора! И вторая: за что? Потому как путешествую я только по родному городу. Что, конечно, тоже требует отваги. Особенно – в ночное время.
Я много знаю о своих однокашниках, даже больше, чем они сами о себе.
Соленое мороженое
В детстве я очень любил мороженое. Потому что моя тётя работала продавцом мороженого. И мы с мамой часто навещали её, чтобы поесть мороженого.
Но однажды я решил зайти к тёте один. У моей мамы болело горло, и она не в состоянии была видёть мою тетю. И её мороженое.
– Только не набрасывайся сразу на мороженое, – предупредила меня мама.
– А то тёте взбредет в голову, что ты пришёл только за тем, чтобы поесть мороженого.
Я пришёл в мороженицу, и тётя сразу спросила:
– Ну что, пришёл поесть мороженого?
– Нет, – сказал я и жадно стал глядеть на тетю.
Я помнил, что нельзя начинать прямо с мороженого, но с чего начинать, я не знал.
– Погодка-то нынче разгулялась! – наконец сказала тётя.
– Да, – поддержал я разговор и замолк.
Тогда тётя предложила мне:
– Может, все-таки поешь мороженого?
– Нет, – нахально сказал я.
– А для чего ж ты тогда пришёл? – удивилась тётя.
– Я пришёл узнать, как ваша жизнь, – сказал я и посмотрел в окно.
– Живем помаленьку, – сказала тётя и протянула мне полную вазочку мороженого. – Сегодня вот посудомойка на работу не вышла. Так что за двоих вкалываю. На-ка лучше поешь мороженого.
– А дети как? – спросил я, стараясь не обращать внимания на мороженое.
– Дети ничего, – сказала тётя. – Ничего дети. Хулиганят только и двойки носят.
– Пороть надо, – сказал я. – Некоторые ведь русского языка не понимают. До них только ремнем доходит. А я вот, как двойку принесу, сразу штаны скидываю. Где прелесть такую брали?
– Какую прелесть? – не поняла тётя.
– Я про блузочку говорю, – сказал я. – Вам оранжевый очень идёт. А желтый полнит.
– Ах, это?! – тётя оглядела себя и улыбнулась. – Это я у портнихи шила.
– И сколько она с вас содрала за такое удовольствие? – спросил я.
– Тридцать рублей, – хлопая ресницами, сказала тётя.
– Как одна копеечка! – сказал я. – Надо бы и моей такую справить.
– Кому? – насторожилась тётя.
– Да маме, говорю, моей. А то все в халате да в халате. Волосы у вас свои?
– Почти, – прошептала тётя и покраснела.
– Вам такая прическа очень к лицу, – сказал я. – Вы в ней моложе лет на пятьдесят!
– Да мне всего сорок восемь! – засмеялась тётя, и прическа съехала ей на глаза. – Да ты ешь, ешь мороженое-то. Растает.
– Очень холодное вредно есть, – строго сказал я. – Как здоровичко-то ваше?
– И не спрашивай! – отмахнулась тётя. – Какое уж наше здоровье?
– Что, печень опять пошаливает? – спросил я и посмотрел на мороженое.
– И печень, и давление, – сказала тётя.
«Пора!» – подумал я и, придвинув к себе вазочку с мороженым, спросил:
– Аллохол пробовали?
– Да разве в аллохоле дело, – вздохнула тётя, – когда дома устаешь как собака? Мусорное ведро – и то некому вынести!
– А муж что? – спросил я и с любовью посмотрел на мороженое.
Тётя почему-то отвернулась.
– Муж-то что? – спросил я опять и зачерпнул первую ложечку мороженого. – Где сейчас?
Тётя хлюпнула носом, и я уже хотел было есть мороженое, но она вдруг схватилась за грудь и судорожно стала ловить ртом воздух:
– Пить… Пить…
Я бросился за водой, помня, что медлить нельзя: мороженое уже таяло. А когда прибежал обратно, было уже поздно: тётя, утирая фартуком глаза, доедала мое мороженое. Слезы её скатывались прямо в вазочку, и я не понимал только одного: как можно есть такое соленое мороженое?
– Это я так… – говорила она. – Я на тебя не в обиде. Приходи ещё, если опять захочешь мороженого.
– Ну, спасибо! – сказал я. – Угостили!
– Спасибом не отделаешься! – сказала тётя. – Помоги-ка лучше посуду помыть.
Я добросовестно вымыл все, что велела тётя, но с тех пор почему-то не люблю мороженое.
Тост. Рассказ джентльмена.
Когда я был маленьким, я очень хотел стать джентльменом. Но я знал только одно правило поведения: «В какую сторону надо наклонять тарелку с последней ложкой супа. К себе – если хочешь пролить суп на себя. Или от себя – если хочешь пролить суп на скатерть».
Как-то моя одноклассница Светка Орлеанская пригласила меня в гости.
– Приходи сразу после школы, – сказала она. – Мне будет исполняться десять лет со дня рождения.
– Ладно, – сказал я. – Буду. И подарок какой-нибудь тебе хороший сляпаю. Из пластилина.
– Подарок – не главное, – сказала Орлеанская.
– Знаю, – сказал я. – Главное – внимание, которое оказывают цене подарка.
– Нет, – сказала Орлеанская. – Главное – это тост.
– Знаю, – сказал я. – Будет тебе тост. А что это такое?
– Тост, – сказала Орлеанская, – это когда человеку дарят счастье, только не на самом деле, а на словах.
Целый вечер я сочинял тост.
А на другой день пришёл к Орлеанской в гости. Когда все сели, я встал, вынул из кармана шпаргалку с тостом и громко, с выражением прочел:
Вы гений чистой красоты, У вас все руки вымыты!
– А чего это ты меня на «вы» обзываешь? – оскорбилась Орлеанская.
– Извиняемся, – сказал я. – Если хочите, могём и на «ты» перейти.
И прочел новый тост:
Вы гений чистой красоты, Давайте чокнемся на «ты»!
– От твоих стихов действительно чокнешься! – сказала Орлеанская. – Ты бы ещё написал: «Давайте чмокнемся на „ты“!»
– Ну давай прозой тебя поздравлю, – сказал я. – Желаю тебе, Орлеанская, быть всегда такой же молодой, какая ты сейчас!
Орлеанская одобрительно кивнула. И я добавил:
– Желаю тебе быть ещё моложе, чем ты сейчас!
Орлеанская улыбнулась. И я ещё добавил:
– Ты, Орлеанская, уже давно выглядишь моложе, чем ты есть на самом деле. Судя по твоим мозгам.
– На сколько же? – слросила Орлеанская.
– Лет на десять! – сказал я.
– Что же, я такая маленькая и глупая, как новорожденный ребёнок?! – сказала Орлеанская.
– Нет, – сказал я. – Это ты только внешне так хорошо сохранилась. А внутри ты гораздо старше своих лет. В общем, желаю тебе счастья и долгих лет жизни! Чтоб ты прожила ещё столько же!
– Что?! – ахнула Орлеанская. – Чтоб я только до двадцати лет прожила?!
– А что? – сказал я. – Двадцать лет – бабий цвет.
– Так я ещё и баба?!
– Ну, не мужик же, – сказал я. – Да ты не плачь! У тебя ещё все спереди. ещё найдешь своё счастьеце. А ныть будешь – оно с тобой разведется. И останешься одна с дитями.
– С какими ещё дитями?! – возмутилась Орлеанская.
– Со своими, – сказал я. – Нервными они у тебя будут. Какая мамаша, такие и детки. Яблоко от бублика недалеко падает.
– Катись ты сам отсюда бубликом! – закричала Орлеанская и стала выпихивать меня из-за стола.
Но в дверях я все-таки успел ей последнее пожелание крикнуть:
– Пусть земля тебе будет мягким пухом!

Бабушка
Всем хорошим во мне я обязан бабушке.
Когда я играл с кем-нибудь в шахматы, бабушка, видя, что я проигрываю, как бы случайно пробегала мимо нас и, спотыкаясь, падала на шахматную доску, раскидывая руками фигуры. После этого мы соглашались с противником на ничью.
Помню, как я уломал бабушку сводить меня на аттракцион «Пещера ужасов». Испугался я только один раз: когда увидел бабушкино лицо – перекошенное от ужаса.
Все, что мне не хотелось есть, я скармливал бабушке.
Когда мне не хотелось котлету, которую клала мне в тарелку мама, я делал бабушке условный знак. Бабушка тут же роняла ложку и лезла за ней под стол. Тогда я натыкал на вилку котлету и совал под стол бабушке. Бабушка зубами её стаскивала с вилки, быстро съедала, и вылезала, отдуваясь, наверх. Долго демонстрировала всем свою ложку и говорила:
– Уф! Нашлась!
– Что-то ты ложку стала часто ронять, – говорила мама. – Совсем ослабла. На-ка тебе ещё котлету!
Часто мы с бабушкой ходили в кино на боевики. Не знаю, нравились ли боевики бабушке, потому что она во время сеансов спала. И только когда стреляли особенно громко, она просыпалась и спрашивала:
– Ну, что? Не всех ещё кокнули?
– Нет, – успокаивал я её. – Спи спокойно, дорогая бабушка!
Помню, как мы играли с бабушкой в футбол. Точней, играл я с ребятами, а бабушка тихонько подкрадывалась за ворота моего противника. И когда я выходил один на один с вратарем, бабушка неожиданно ему говорила:
– Жвачку хочешь?
Вратарь оборачивался – и я забивал гол!
После игры вратарь подходил к бабушке и спрашивал:
– А где обещанная жвачка?
– Да вон в киоске у каперативщиков, – говорила бабушка. – Давай деньжата – я сгоняю.
Когда учительница вызывала моих родителей в школу, я всегда приводил бабушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33