В последней своей битве даже клинка обнажить не успел… Ничего. Коли живы будем, завтра расколем льдину, вынем драгоценный меч. Пригодится в хозяйстве.
Голубая молния вспыхнула — кто-то из погибающих титанов выдернул-таки оружие из-за спины: блеск! Золотые и белые искры! — мощнейший удар расколол льдину, на миг выпустил черное стальное бедро из смертельного захвата, но… края сходятся! Едва показалась из-подо льда зеленая жидкая кашица — сразу же стынет, седеет, затягивается холодным воском… Сражаются кречеты — бьются со льдом, как тонущие русские крейсера среди айсбергов. Я поежился: даже здесь, в землянке, будто стало холоднее… А там — кромешный ужас: снежная пыль гудит над водой, вспыхивают в белом тумане розоватые, голубые сполохи двух разящих клинков, река кипит холодом, кверху подлетают искрящие брызги, а вниз уже сыпятся мелкими льдинками, звенят и прыгают по черной прозрачной корке, сковавшей воду у берега. Большая темная льдина, ворочаясь, стоит у самого берега. Не меньше двадцати метров в диаметре… Студенец — могучее зелье.
— Наездник стерху. Пора валить лес.
И загрохотало на южном берегу.
Сосны падали красиво, тяжко и правильно: темными колючими облаками мятущихся шумных верхушек — за реку, на тот бережок. Сосны заваливались, как мертвые великаны, пораженные неведомым неприятелем в голову, в мозг. Эти сосны росли здесь давно, они многое видели и почти привыкли к человеческим безумствам — битвам и праздникам, крикам и песням… Ибо если ты сосна, ты живешь и не знаешь, когда придет острозубый зверек с топором. Если ты сосна, ты никак не остановишь зверька. Ты понимаешь это, и есть только один способ не сойти с ума: надо смотреть в небо. Старые сосны на берегу Вручего давно привыкли смотреть не вниз, где копошились острозубые зверьки, но вверх. Они заглядывались в небо, и каждая сосна знала: придет и мой час красиво упасть, мягко обрушиться оземь.
Но никто из них не ведал, каким ужасным и противоестественным будет конец. Не ведал, что острозубый зверек явится не с топором, а с грязной колдовской кистью, с отравляющей лаской… Так случилось: смертельная лень растеклась по стволу, а потом что-то нечистое, гадкое всползло по коже наверх, на самую верхушку и вцепилось, как присосавшийся цепкий паразит…
Сосны падали как заговоренные — одновременно, красиво и точно. Все десять дивов приземлились именно, там, где гадам надо. В дюжине шагов от боярышни Метанки.
— Стерх наезднику мосты наведены, шишки сброшены.
Северный берег вмиг превратился в черно-зеленое буйство переломанных веток, горькой пыли, шумящих иголок и рваной травы: падающими соснами сразу придавило одного из трех дружинников внешнего периметра, второй чудом увернулся, потеряв меч в месиве хвойных обломков, и едва успел отскочить от потного цепкого дива, выпрыгнувшего из темной тучи качающихся умирающих ветвей. Выдернул клинок из ножен раздавленного друга — ха! встретил заморскую обезьяну горячей сталью: разлетелась состриженная шерсть, темные брызги из рассеченного медвежьего плеча! Знай наших.
Но чудовищ слишком много. Один за другим отцепляются от гудящих поверженных сосновых стволов. Разжимаются онемевшие клыки, поднимаются дубины, тяжкие молоты, страшные топоры… Я вижу, как хладнокровно и метко литвин кидает свои кинжалы — раз… два… три! Тщетно. Острые плоские железки отскакивают от жесткой щетины! Литвин вздрагивает, делает круглые глаза и разглядывает ножик в руке — не случилось ли чего? Не затупился ли? Рядом два дива раздирают на части дружинника — уже второй парнишка убит: клинок заклинило в ребрах у чудовища, и палица с крючьями настигла беднягу…
Чика Косень бьется ногами, прыгает и вьется меж неповоротливых обезьян — скинул девичью рубаху и теперь снова похож на нормального злого тесовича: черная короткая кольчужка, темные штанишки, такие же сапожки маленькие. Весь ладный, гибкий — будто танцует; длинная коса по-прежнему мотается за спиной, как у китайского монаха. Но… тоже не все гладко. Запрыгнул было на рыжую ревущую тварь — задушить задумал, что ли? — див отмахнулся жуткой лапой, и Чика отлетел, как матерчатая кукла. Тут же вскочил на ноги, аж через себя прыгнул от боли и злости, крутанулся через голову — и снова в атаку!
— Ох и ловок! — восхищенно выдохнул Гай. — Великий вой, недаром про тесовичей песни складывают.
Смелый, безумный Чика! С лета, часто перебирая ногами, буквально взбежал на рыжую тварь, как на забор двухметровый, заскочил на мохнатые плечи и — раз!
— Есть! — взревел Гай, радостно багровея.
Двумя руками, двумя кинжалами — в оскаленную вонючую голову! И быстренько спрыгнул, оставив кровавые лезвия дрожать в ревущей, но уже мертвой голове. Я хотел порадоваться за Косеня, но… в тот же миг рядом с ним, в двух шагах… Ох… Кажется, дивы надвое разорвали замешкавшегося литвина — какие-то красно-зеленые клочки повалились в траву; и тут же дикий удар молота сломал плечо последнему, третьему дружиннику из периметра… Косень прогнулся, ушел от свистящей булавы, бросил наугад кинжал (засадил в толстое обезьянье бедро) и со всех ног… бросился к Метанке!
Что он хочет? Взвалить ее на спину и бежать?!
Нет! Оттолкнул писклявую девицу, подскочил к пивной огромной бочке с медом… Быстрый удар ногой в днище! Еще! С третьего удара дно проваливается вглубь — я невольно зажмуриваюсь… сейчас ударит волною липкого меда!
И вдруг — золотое, зубастое, злое! Из бочки — в бой! Ратные псы, могучие верткие суки в доспехах! Вот так сюрприз от дядьки Катомы!
Ага… Эдак уже интереснее! Первая же зверюга, дрожа от остервенения, от ненависти к медвежьему грязному запаху, молча, на раздумывая — прыжок! И зубами в морду, в нос и глаза оторопевшему диву! Вторая, торопливо и жадно подскочив — щелк! повисает рядом с подругой, на закушенном дивьем ухе… Третья, четвертая! Наконец, пятая мускулистая тварь бело-золотистой молнией вылетает из бочки — снежный веер распахнутых челюстей! Брызги горячей слюны — и уже вцепилась в горло… Не позавидуешь диву — бьет когтями в собачьи панцири, захлебывается и крутится, но боевые псы висят, жадно сопя и дергая кривыми ногами в воздухе…
Ах как жаль… Одна из ратных сук передержала по месту — уж пора было отцепиться и отскочить, но поздно: второй див, подоспевший на выручку мохнатому сородичу, махнул молотом, вмиг превращая крестец и задние ноги собаки в кровавое месиво расплющенного металла. А другой пес, бело-крапчатый в жарко пылающих золотистых доспехах, оказался умнее: отскочив с комком горячей окровавленной шерсти в пасти, вьется вокруг раненого чудовища, намертво не вцепляется, а досаждает: прыгнет — рванет! — и снова уворачивается. Див свирепеет, неловко вертит оскаленной башкой — ничего вокруг не видит, кроме наглого прыткого пса… А Чике Косеню только того и надобно. В прыжке изогнувшись, мелькнув черными тонкими ногами в воздухе, красиво и точно засаживает диву под ребра пару отравленных кинжалов. И все же…
— Ах! — побледневший Гай вскакивает с лавки…
Приземляется Косень неудачно — меж двух дивов. Два взблеска! От одного топора увернулся… а вторая секира с лета отсекает полусогнутую мускулистую ногу чуть ниже колена. Чика, заходясь в кратком вопле, уходит кувырком назад — уже одноногий, еще опасный. Серая тощая сука в темной латной чешуе поспевает вовремя: вцепляется в занесенную дивью лапищу, выручая Чику от добивающего удара секирой… Раненый тесович перекатывается по дымящейся траве, выхватывает из-за пояса новый кинжал… Но внезапно… жирный див… просто падает навзничь грудью вперед — всей своей тушей на бедного Чику вместе с повисшей на лапе собакой. И Чика уже не успевает отпрыгнуть. Он успевает только вогнать свой последний кинжал в желто-красный дивий глаз и достойно умереть под агонизирующей тушей.
Гай молча встает, поспешно выходит из землянки; Усмех закрывает загорелой ладонью лицо. Ну что ж… Это был великий воин. Успел завалить двоих дивов…
С гибелью Косеня завершается первая фаза кровавого купания. Из троих дружинников внешнего периметра, прикрывавших Метанку со стороны реки, в живых остался только один — со сломанным плечом, без щита, с тяжелым неудобным вражьим топором в левой руке (свой-то меч сломан). Где-то должен быть еще второй литвин — нет, не вижу. Убежал? Получается, что оборону держат только псы! Их осталось четверо, причем четвертый уже ранен, выдернули заднюю ногу… Но бьются собачки, сражаются! — выручает бесстрашный животный задор: цепко прыгают, ловко вьются и — сдерживают, уже десять секунд сдерживают напор семерых дивов!
Впрочем, собачки долго не продержатся. Их съедят минуты через три… Вокруг истошно визжащей Метанки вот-вот не останется ни одного телохранителя. Гм. Неужели никто из Катоминых парней не может прийти на помощь? Что на севере? Там, у вершины холма из семерых охранников внешнего периметра, привлеченных шутихами и дивами-колодниками, осталось только… двое или трое, точно не скажу. Нет, этим господам не прорваться на выручку к Метанке: со всех сторон наседают «комсомольцы»… Эх, вот если бы кречетам сказать свое веское слово, именно сейчас… но кречеты заморожены! Двое из них уже вовсе застыли, белые и хрупкие, как ледяные статуи… Третий пока дергается, бьется в трескучем льду, рыча, обламывая стеклянные иглы-наросты с локтей… Медленная смерть.
М-да. Слишком быстро побеждает Куруяд. Практически без потерь… Я задумался: надо бы пособить Катоме — просто для того, чтобы несколько сократилось число дивов. Иначе моим оперантам нелегко придется, когда наступит их черед охотиться на охотников.
— Нянька кличет акустика, — быстро молвил я, чувствуя как в мозгу уже вызревает, как сладкое предвкушение победы, хлесткая смелая мысль. — Акустик отвечайте, что слышите с запада? Как там ладья Погорельца? Может быть, еще не затонула?
— Слухач отвечает няньке слышу гул воды крики славян ладья еще держится
— Отлично, — тихо улыбнулся я. Круто обернулся к Феклуше:
— Сколько у нас студенца? Быстро соображайте, быстро!
— О нежно любимый коррехи…
— Отвечайте, я сказал!!!
— У меня три щепоти, — испуганно заморгала Феклуша. — У господина Язвеня, насколько мне известно, еще полторы щепоти… У камарадо Зверки…
— Проклятие, — оскалился я. — Я спрашиваю, сколько студенца нам прислал Стенька?! Ну!
— В контейнере с Малым Полевым Сбором есть сто унций, коррехидор! — быстро ответила вила, колко блеснув черными глазами. — Это неприкосновенный запас! Если вдруг понадобится для срочной помощи нашим оперантам…
— Закройте рот, — сухо предложил я. — Забудьте про неприкосновенность Немедленно возьмите весь запас…
— Но коррехидор…
— Тихо. Если применить его на Вручем ручье, каков будет результат?
— Льдина диаметром двадцать метров, — сухо ответила девушка. — Точнее… около пятнадцати. Вода в ручье теплее, чем в обычных реках, коррехидор.
— Берите зелье, — кивнул я. — Мчитесь стрелой к тому месту, где тонут погорельцы. Вы сможете добросить мешок до середины реки?
Феклуша обиженно усмехнулась: да хоть на противоположный берег!
— Разрешите идти, коррехидор?
Что? Она еще здесь? (Я уже успел обернуться обратно к экранам.) Бросил через плечо:
— Да. И возвращайтесь немедля.
Хлопнула дверь. Я задумался: лично мне хватило бы пяти минут добежать до нужного места на берегу. Феклуше достаточно двух с половиной. Скорость течения — не менее трех километров в час. Значит, еще за три минуты льдина с вмороженной ладьей сплавится до того места, где дивы доедают собачатину. У бронированных псов есть пять с половиной минут до прихода подкрепления… Если, конечно, хватит студенца и льдина окажется достаточно большой, чтобы выдержать легкое судно…
Ааайизао-о! Страва-ана… стрежень!
На-па-ра! Сто… Рррречнойва лны!
Я вздрогнул — снаружи в землянку донеслись странные диковатые звуки неведомой песни на чуждом языке… Песню орали низким бархатистым икающим басом:
Ааайвы! Плы! Ва-а! Лирас-спис-ны! Е!
Доримедонт Неро вскочил с лавки, тревожно покосился на входную дверь. Что если… Куруядовы дивы приближаются, выкрикивая слова воинственного гимна! Неужели Куруяд обнаружил мой командный пункт? И послал своих громил?
Стень кира! зина! княж… ны!
Чудовищный рычащий голос приближается, с волнением осознал я. Краем глаза поймал неуловимое, неторопливое движение руки Усмеха — хладнокровный ярыга положил ладонь на рукоять топора, зажатого меж колен. Неро выразительно глянул на меня — что это? Атака чудовищ? Будем биться, высокий князь?
На! Пере! Днейстень! Каразин!
Стень кара! Зиннавта! Рой!
Да уж… на эльфийский язык ничуть не похоже, подумал я, ощущая неприятный холодок за воротом кожаного доспеха.
Инна третьей сно варазин!
На четвертой тоже он!
При всей необычности песня вдруг показалась удивительно знакомой…
И на пятой Стенька Разин,
Стенька Разин на шестой,
На седьмой все тот же Разин,
А затем и на восьмой
Небывалая, чудовищная картина медленно вставала пред мысленным взором: одна за другой из-за острова на стрежень наплывали прекрасные персиянки, причем княжны. И на каждой, практически на каждой трудился неутомимый волжский разбойник… Пьяный голос Бисера (ну кого же еще?) захлебывался и почти рыдал, упиваясь грандиозной эпической картиной
На девятой — Разин Стенька!
На десятой снова он!
На одиннадцатой — Разин,
Стенька Разин — чемпион!
Песня оборвалась, и послышались сдавленные хлюпанья пополам с радостным бормотанием. Видимо, Бисер поравнялся с переволновавшимся дядюшкой Гаем, минуту назад выскочившим из землянки.
— Не пылачь, Тыравень!
— Как можно, патрон… Я не Травень. Я — Гай… Неужто не признали?
— Нич-чего страшного, милый Тыравень! Я ссзз… Я сделаю тебя амператором города-героя Неаполя! — проревел снаружи Славкин голос, и тяжкие неритмичные шаги возобновились.
С волнением я покосился на волшебные блюдца: а там, на берегу ручья, по прежнему кошмар… Вот, снова кровь… Дивы успели сожрать еще одну боевую собаку. Бедная Метанка, кажется, и вовсе лежит без сознания… Положение критическое, а Куруяд медлит. Не хочет перелетать к колечку-«яблочку» до тех пор, пока не будет полностью уничтожена охрана посадниковой дочки… Девица без чувств, дивы атакуют лениво, торопиться им некуда, победа уже трепещет в медленно сжимаемом кулаке…
Сейчас Бисер займет и увидит.
Он протрезвеет мигом.
Он начнет орать! Закричит, что девчонке угрожает смертельная опасность. Что она сойдет с ума. Что он сам сойдет с ума. Бисер потребует пустить в ход наших оперантов! Но — еще рано! Главный вражеский чародей еще не появился на берегу, еще не приклеился к Метанке…
— Усмех! Следить за блюдцами. Если появится Куруяд — немедленно доложить, — негромко скомандовал я, спрыгивая с трехногого капитанского стульчика. И — бросился к входной двери…
Как раз успел! Грудью встретил пьяного Мстиславушку на пороге. Кожаным жестким ледянским доспехом с размаху толкнулся об мягкий живот в расписной рубахе:
— Мстислав! Я как раз тебя искал…
— Уй! Хтойта? О… Ле-е-еха! — Бисер расплылся в слюнявой улыбке; полез целоваться. — Вот ты где спырятлся!
— Пойдем скорее! — быстро пробормотал я, приобнимая Бисера левой рукой и с трудом оттесняя его с порога — прочь, подальше от входа в землянку. — Есть дело. Очень важное. Нужна твоя помощь.
— Леха, др… друг! Я пыришел… узнать, как же там моя девочка. Моя Мы-ик! Ой, пардон-с. Моя Мы-та-ноч-ка. Как она там на пыразднике. Гы… у тебя такие уши, дай дерну! Не, ну дай, а?
— Не надо дергать, Слава! — негромко говорил я, разворачивая тяжелое тело Бисера на сто восемьдесят градусов. — Надо спешить. Ты должен срочно… отправляться в путь. Это важно, Слава.
— Ой, ну ведь я не могу, Лех! — Бисер вдруг уперся как вкопанный, грустно развел руками. — Мне так грустно, ты не пыредставля… Ведь я выпил высю будылку Бер-бен-ди-кулярчика. Жах — и полный аут. Скажи, ведь я тырезв?!
— Абсолютно трезв, Слава, — улыбнулся я. Покосился через плечо на дверь землянки; потом на опечаленного Гая, медленно бредущего прочь среди сосен. — Дружинник! Ко мне, быстро!
Гай вздрогнул, обернул красное лицо. Собрал бороду в кулак, вытер глаза. Тяжко подбежал.
— Слушайте приказ, дружинник. Мстиславу Лыковичу угрожает опасность Немедленно доставьте его в безопасное место. Вы поняли меня? Найдите неподалеку хорошее укрытие и оставайтесь там до рассвета. Не спускайте глаз с Мстислава Лыковича, охраняйте его!
— О! Тыравень к нам пришел. Травень! Ты съел всю закуску! — Бисер строго воззрился на подчиненного, безуспешно пытаясь нахмуриться — А ну… пыйдем. Щас разберемся!
— Да не Травень я! Сызмальства Гаем прозвали!
— Ступайте, ступайте. — Я похлопал Славика по плечу.
— Ах ты не Тыравень?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Голубая молния вспыхнула — кто-то из погибающих титанов выдернул-таки оружие из-за спины: блеск! Золотые и белые искры! — мощнейший удар расколол льдину, на миг выпустил черное стальное бедро из смертельного захвата, но… края сходятся! Едва показалась из-подо льда зеленая жидкая кашица — сразу же стынет, седеет, затягивается холодным воском… Сражаются кречеты — бьются со льдом, как тонущие русские крейсера среди айсбергов. Я поежился: даже здесь, в землянке, будто стало холоднее… А там — кромешный ужас: снежная пыль гудит над водой, вспыхивают в белом тумане розоватые, голубые сполохи двух разящих клинков, река кипит холодом, кверху подлетают искрящие брызги, а вниз уже сыпятся мелкими льдинками, звенят и прыгают по черной прозрачной корке, сковавшей воду у берега. Большая темная льдина, ворочаясь, стоит у самого берега. Не меньше двадцати метров в диаметре… Студенец — могучее зелье.
— Наездник стерху. Пора валить лес.
И загрохотало на южном берегу.
Сосны падали красиво, тяжко и правильно: темными колючими облаками мятущихся шумных верхушек — за реку, на тот бережок. Сосны заваливались, как мертвые великаны, пораженные неведомым неприятелем в голову, в мозг. Эти сосны росли здесь давно, они многое видели и почти привыкли к человеческим безумствам — битвам и праздникам, крикам и песням… Ибо если ты сосна, ты живешь и не знаешь, когда придет острозубый зверек с топором. Если ты сосна, ты никак не остановишь зверька. Ты понимаешь это, и есть только один способ не сойти с ума: надо смотреть в небо. Старые сосны на берегу Вручего давно привыкли смотреть не вниз, где копошились острозубые зверьки, но вверх. Они заглядывались в небо, и каждая сосна знала: придет и мой час красиво упасть, мягко обрушиться оземь.
Но никто из них не ведал, каким ужасным и противоестественным будет конец. Не ведал, что острозубый зверек явится не с топором, а с грязной колдовской кистью, с отравляющей лаской… Так случилось: смертельная лень растеклась по стволу, а потом что-то нечистое, гадкое всползло по коже наверх, на самую верхушку и вцепилось, как присосавшийся цепкий паразит…
Сосны падали как заговоренные — одновременно, красиво и точно. Все десять дивов приземлились именно, там, где гадам надо. В дюжине шагов от боярышни Метанки.
— Стерх наезднику мосты наведены, шишки сброшены.
Северный берег вмиг превратился в черно-зеленое буйство переломанных веток, горькой пыли, шумящих иголок и рваной травы: падающими соснами сразу придавило одного из трех дружинников внешнего периметра, второй чудом увернулся, потеряв меч в месиве хвойных обломков, и едва успел отскочить от потного цепкого дива, выпрыгнувшего из темной тучи качающихся умирающих ветвей. Выдернул клинок из ножен раздавленного друга — ха! встретил заморскую обезьяну горячей сталью: разлетелась состриженная шерсть, темные брызги из рассеченного медвежьего плеча! Знай наших.
Но чудовищ слишком много. Один за другим отцепляются от гудящих поверженных сосновых стволов. Разжимаются онемевшие клыки, поднимаются дубины, тяжкие молоты, страшные топоры… Я вижу, как хладнокровно и метко литвин кидает свои кинжалы — раз… два… три! Тщетно. Острые плоские железки отскакивают от жесткой щетины! Литвин вздрагивает, делает круглые глаза и разглядывает ножик в руке — не случилось ли чего? Не затупился ли? Рядом два дива раздирают на части дружинника — уже второй парнишка убит: клинок заклинило в ребрах у чудовища, и палица с крючьями настигла беднягу…
Чика Косень бьется ногами, прыгает и вьется меж неповоротливых обезьян — скинул девичью рубаху и теперь снова похож на нормального злого тесовича: черная короткая кольчужка, темные штанишки, такие же сапожки маленькие. Весь ладный, гибкий — будто танцует; длинная коса по-прежнему мотается за спиной, как у китайского монаха. Но… тоже не все гладко. Запрыгнул было на рыжую ревущую тварь — задушить задумал, что ли? — див отмахнулся жуткой лапой, и Чика отлетел, как матерчатая кукла. Тут же вскочил на ноги, аж через себя прыгнул от боли и злости, крутанулся через голову — и снова в атаку!
— Ох и ловок! — восхищенно выдохнул Гай. — Великий вой, недаром про тесовичей песни складывают.
Смелый, безумный Чика! С лета, часто перебирая ногами, буквально взбежал на рыжую тварь, как на забор двухметровый, заскочил на мохнатые плечи и — раз!
— Есть! — взревел Гай, радостно багровея.
Двумя руками, двумя кинжалами — в оскаленную вонючую голову! И быстренько спрыгнул, оставив кровавые лезвия дрожать в ревущей, но уже мертвой голове. Я хотел порадоваться за Косеня, но… в тот же миг рядом с ним, в двух шагах… Ох… Кажется, дивы надвое разорвали замешкавшегося литвина — какие-то красно-зеленые клочки повалились в траву; и тут же дикий удар молота сломал плечо последнему, третьему дружиннику из периметра… Косень прогнулся, ушел от свистящей булавы, бросил наугад кинжал (засадил в толстое обезьянье бедро) и со всех ног… бросился к Метанке!
Что он хочет? Взвалить ее на спину и бежать?!
Нет! Оттолкнул писклявую девицу, подскочил к пивной огромной бочке с медом… Быстрый удар ногой в днище! Еще! С третьего удара дно проваливается вглубь — я невольно зажмуриваюсь… сейчас ударит волною липкого меда!
И вдруг — золотое, зубастое, злое! Из бочки — в бой! Ратные псы, могучие верткие суки в доспехах! Вот так сюрприз от дядьки Катомы!
Ага… Эдак уже интереснее! Первая же зверюга, дрожа от остервенения, от ненависти к медвежьему грязному запаху, молча, на раздумывая — прыжок! И зубами в морду, в нос и глаза оторопевшему диву! Вторая, торопливо и жадно подскочив — щелк! повисает рядом с подругой, на закушенном дивьем ухе… Третья, четвертая! Наконец, пятая мускулистая тварь бело-золотистой молнией вылетает из бочки — снежный веер распахнутых челюстей! Брызги горячей слюны — и уже вцепилась в горло… Не позавидуешь диву — бьет когтями в собачьи панцири, захлебывается и крутится, но боевые псы висят, жадно сопя и дергая кривыми ногами в воздухе…
Ах как жаль… Одна из ратных сук передержала по месту — уж пора было отцепиться и отскочить, но поздно: второй див, подоспевший на выручку мохнатому сородичу, махнул молотом, вмиг превращая крестец и задние ноги собаки в кровавое месиво расплющенного металла. А другой пес, бело-крапчатый в жарко пылающих золотистых доспехах, оказался умнее: отскочив с комком горячей окровавленной шерсти в пасти, вьется вокруг раненого чудовища, намертво не вцепляется, а досаждает: прыгнет — рванет! — и снова уворачивается. Див свирепеет, неловко вертит оскаленной башкой — ничего вокруг не видит, кроме наглого прыткого пса… А Чике Косеню только того и надобно. В прыжке изогнувшись, мелькнув черными тонкими ногами в воздухе, красиво и точно засаживает диву под ребра пару отравленных кинжалов. И все же…
— Ах! — побледневший Гай вскакивает с лавки…
Приземляется Косень неудачно — меж двух дивов. Два взблеска! От одного топора увернулся… а вторая секира с лета отсекает полусогнутую мускулистую ногу чуть ниже колена. Чика, заходясь в кратком вопле, уходит кувырком назад — уже одноногий, еще опасный. Серая тощая сука в темной латной чешуе поспевает вовремя: вцепляется в занесенную дивью лапищу, выручая Чику от добивающего удара секирой… Раненый тесович перекатывается по дымящейся траве, выхватывает из-за пояса новый кинжал… Но внезапно… жирный див… просто падает навзничь грудью вперед — всей своей тушей на бедного Чику вместе с повисшей на лапе собакой. И Чика уже не успевает отпрыгнуть. Он успевает только вогнать свой последний кинжал в желто-красный дивий глаз и достойно умереть под агонизирующей тушей.
Гай молча встает, поспешно выходит из землянки; Усмех закрывает загорелой ладонью лицо. Ну что ж… Это был великий воин. Успел завалить двоих дивов…
С гибелью Косеня завершается первая фаза кровавого купания. Из троих дружинников внешнего периметра, прикрывавших Метанку со стороны реки, в живых остался только один — со сломанным плечом, без щита, с тяжелым неудобным вражьим топором в левой руке (свой-то меч сломан). Где-то должен быть еще второй литвин — нет, не вижу. Убежал? Получается, что оборону держат только псы! Их осталось четверо, причем четвертый уже ранен, выдернули заднюю ногу… Но бьются собачки, сражаются! — выручает бесстрашный животный задор: цепко прыгают, ловко вьются и — сдерживают, уже десять секунд сдерживают напор семерых дивов!
Впрочем, собачки долго не продержатся. Их съедят минуты через три… Вокруг истошно визжащей Метанки вот-вот не останется ни одного телохранителя. Гм. Неужели никто из Катоминых парней не может прийти на помощь? Что на севере? Там, у вершины холма из семерых охранников внешнего периметра, привлеченных шутихами и дивами-колодниками, осталось только… двое или трое, точно не скажу. Нет, этим господам не прорваться на выручку к Метанке: со всех сторон наседают «комсомольцы»… Эх, вот если бы кречетам сказать свое веское слово, именно сейчас… но кречеты заморожены! Двое из них уже вовсе застыли, белые и хрупкие, как ледяные статуи… Третий пока дергается, бьется в трескучем льду, рыча, обламывая стеклянные иглы-наросты с локтей… Медленная смерть.
М-да. Слишком быстро побеждает Куруяд. Практически без потерь… Я задумался: надо бы пособить Катоме — просто для того, чтобы несколько сократилось число дивов. Иначе моим оперантам нелегко придется, когда наступит их черед охотиться на охотников.
— Нянька кличет акустика, — быстро молвил я, чувствуя как в мозгу уже вызревает, как сладкое предвкушение победы, хлесткая смелая мысль. — Акустик отвечайте, что слышите с запада? Как там ладья Погорельца? Может быть, еще не затонула?
— Слухач отвечает няньке слышу гул воды крики славян ладья еще держится
— Отлично, — тихо улыбнулся я. Круто обернулся к Феклуше:
— Сколько у нас студенца? Быстро соображайте, быстро!
— О нежно любимый коррехи…
— Отвечайте, я сказал!!!
— У меня три щепоти, — испуганно заморгала Феклуша. — У господина Язвеня, насколько мне известно, еще полторы щепоти… У камарадо Зверки…
— Проклятие, — оскалился я. — Я спрашиваю, сколько студенца нам прислал Стенька?! Ну!
— В контейнере с Малым Полевым Сбором есть сто унций, коррехидор! — быстро ответила вила, колко блеснув черными глазами. — Это неприкосновенный запас! Если вдруг понадобится для срочной помощи нашим оперантам…
— Закройте рот, — сухо предложил я. — Забудьте про неприкосновенность Немедленно возьмите весь запас…
— Но коррехидор…
— Тихо. Если применить его на Вручем ручье, каков будет результат?
— Льдина диаметром двадцать метров, — сухо ответила девушка. — Точнее… около пятнадцати. Вода в ручье теплее, чем в обычных реках, коррехидор.
— Берите зелье, — кивнул я. — Мчитесь стрелой к тому месту, где тонут погорельцы. Вы сможете добросить мешок до середины реки?
Феклуша обиженно усмехнулась: да хоть на противоположный берег!
— Разрешите идти, коррехидор?
Что? Она еще здесь? (Я уже успел обернуться обратно к экранам.) Бросил через плечо:
— Да. И возвращайтесь немедля.
Хлопнула дверь. Я задумался: лично мне хватило бы пяти минут добежать до нужного места на берегу. Феклуше достаточно двух с половиной. Скорость течения — не менее трех километров в час. Значит, еще за три минуты льдина с вмороженной ладьей сплавится до того места, где дивы доедают собачатину. У бронированных псов есть пять с половиной минут до прихода подкрепления… Если, конечно, хватит студенца и льдина окажется достаточно большой, чтобы выдержать легкое судно…
Ааайизао-о! Страва-ана… стрежень!
На-па-ра! Сто… Рррречнойва лны!
Я вздрогнул — снаружи в землянку донеслись странные диковатые звуки неведомой песни на чуждом языке… Песню орали низким бархатистым икающим басом:
Ааайвы! Плы! Ва-а! Лирас-спис-ны! Е!
Доримедонт Неро вскочил с лавки, тревожно покосился на входную дверь. Что если… Куруядовы дивы приближаются, выкрикивая слова воинственного гимна! Неужели Куруяд обнаружил мой командный пункт? И послал своих громил?
Стень кира! зина! княж… ны!
Чудовищный рычащий голос приближается, с волнением осознал я. Краем глаза поймал неуловимое, неторопливое движение руки Усмеха — хладнокровный ярыга положил ладонь на рукоять топора, зажатого меж колен. Неро выразительно глянул на меня — что это? Атака чудовищ? Будем биться, высокий князь?
На! Пере! Днейстень! Каразин!
Стень кара! Зиннавта! Рой!
Да уж… на эльфийский язык ничуть не похоже, подумал я, ощущая неприятный холодок за воротом кожаного доспеха.
Инна третьей сно варазин!
На четвертой тоже он!
При всей необычности песня вдруг показалась удивительно знакомой…
И на пятой Стенька Разин,
Стенька Разин на шестой,
На седьмой все тот же Разин,
А затем и на восьмой
Небывалая, чудовищная картина медленно вставала пред мысленным взором: одна за другой из-за острова на стрежень наплывали прекрасные персиянки, причем княжны. И на каждой, практически на каждой трудился неутомимый волжский разбойник… Пьяный голос Бисера (ну кого же еще?) захлебывался и почти рыдал, упиваясь грандиозной эпической картиной
На девятой — Разин Стенька!
На десятой снова он!
На одиннадцатой — Разин,
Стенька Разин — чемпион!
Песня оборвалась, и послышались сдавленные хлюпанья пополам с радостным бормотанием. Видимо, Бисер поравнялся с переволновавшимся дядюшкой Гаем, минуту назад выскочившим из землянки.
— Не пылачь, Тыравень!
— Как можно, патрон… Я не Травень. Я — Гай… Неужто не признали?
— Нич-чего страшного, милый Тыравень! Я ссзз… Я сделаю тебя амператором города-героя Неаполя! — проревел снаружи Славкин голос, и тяжкие неритмичные шаги возобновились.
С волнением я покосился на волшебные блюдца: а там, на берегу ручья, по прежнему кошмар… Вот, снова кровь… Дивы успели сожрать еще одну боевую собаку. Бедная Метанка, кажется, и вовсе лежит без сознания… Положение критическое, а Куруяд медлит. Не хочет перелетать к колечку-«яблочку» до тех пор, пока не будет полностью уничтожена охрана посадниковой дочки… Девица без чувств, дивы атакуют лениво, торопиться им некуда, победа уже трепещет в медленно сжимаемом кулаке…
Сейчас Бисер займет и увидит.
Он протрезвеет мигом.
Он начнет орать! Закричит, что девчонке угрожает смертельная опасность. Что она сойдет с ума. Что он сам сойдет с ума. Бисер потребует пустить в ход наших оперантов! Но — еще рано! Главный вражеский чародей еще не появился на берегу, еще не приклеился к Метанке…
— Усмех! Следить за блюдцами. Если появится Куруяд — немедленно доложить, — негромко скомандовал я, спрыгивая с трехногого капитанского стульчика. И — бросился к входной двери…
Как раз успел! Грудью встретил пьяного Мстиславушку на пороге. Кожаным жестким ледянским доспехом с размаху толкнулся об мягкий живот в расписной рубахе:
— Мстислав! Я как раз тебя искал…
— Уй! Хтойта? О… Ле-е-еха! — Бисер расплылся в слюнявой улыбке; полез целоваться. — Вот ты где спырятлся!
— Пойдем скорее! — быстро пробормотал я, приобнимая Бисера левой рукой и с трудом оттесняя его с порога — прочь, подальше от входа в землянку. — Есть дело. Очень важное. Нужна твоя помощь.
— Леха, др… друг! Я пыришел… узнать, как же там моя девочка. Моя Мы-ик! Ой, пардон-с. Моя Мы-та-ноч-ка. Как она там на пыразднике. Гы… у тебя такие уши, дай дерну! Не, ну дай, а?
— Не надо дергать, Слава! — негромко говорил я, разворачивая тяжелое тело Бисера на сто восемьдесят градусов. — Надо спешить. Ты должен срочно… отправляться в путь. Это важно, Слава.
— Ой, ну ведь я не могу, Лех! — Бисер вдруг уперся как вкопанный, грустно развел руками. — Мне так грустно, ты не пыредставля… Ведь я выпил высю будылку Бер-бен-ди-кулярчика. Жах — и полный аут. Скажи, ведь я тырезв?!
— Абсолютно трезв, Слава, — улыбнулся я. Покосился через плечо на дверь землянки; потом на опечаленного Гая, медленно бредущего прочь среди сосен. — Дружинник! Ко мне, быстро!
Гай вздрогнул, обернул красное лицо. Собрал бороду в кулак, вытер глаза. Тяжко подбежал.
— Слушайте приказ, дружинник. Мстиславу Лыковичу угрожает опасность Немедленно доставьте его в безопасное место. Вы поняли меня? Найдите неподалеку хорошее укрытие и оставайтесь там до рассвета. Не спускайте глаз с Мстислава Лыковича, охраняйте его!
— О! Тыравень к нам пришел. Травень! Ты съел всю закуску! — Бисер строго воззрился на подчиненного, безуспешно пытаясь нахмуриться — А ну… пыйдем. Щас разберемся!
— Да не Травень я! Сызмальства Гаем прозвали!
— Ступайте, ступайте. — Я похлопал Славика по плечу.
— Ах ты не Тыравень?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43