Мужчины нежно обнялись. Акшан кусал губы.
— Я думал…
— Я знал, что ты придешь, — ответил Лайшам.
Орион так и стоял на ступеньках. Он думал о войне. Ему еще никогда не случалось участвовать в настоящей битве. Уроки фехтования — это одно. А биться за правое дело — совсем другое! «О тех, кому еще суждено погибнуть». Он знал, что его шансы ничтожны. Но это неважно. Лучше погибнуть с мечом в руке, на крепостной стене, чем ждать, пока враг сам тебя найдет. Глядя на Лайшама, он чувствовал прилив мужества.
— Шансы есть всегда, — пробормотал он.
— Ваше высочество?
Перед ним стоял пожилой советник и протягивал ему поводок. Он машинально взял его. На другом его конце был ручной гепард. Он знал его.
— Мы нашли его… вы меня поняли, — объяснил советник. — Ваш отец…
Принц кивнул.
На другом конце площади Лайшам по-прежнему беседовал со своим генералом. Потом он бегом вернулся к дворцу. Мужчины вновь обнялись, и колонна варваров продолжила путь на юг по разным улочкам.
— Скажите всем, — приказал вождь варваров, войдя во дворец, — чтобы все мужчины, которые в состоянии сражаться, отправились в казармы за оружием. Или пусть берут вилы, рогатины, молоты, ножи — все, что хотят.
Сенаторы воззрились на него непонимающим взглядом.
— Все — не только военные? — спросил один. — Сражаться будут все?
— Вы не понимаете, — сказал Лайшам, обеими руками сжимая рукоять Возмездия. — Нам нужны все наши живые силы. Если сентаи проникнут в город, они войдут в ваши дома. А если ваши жены попадут им в руки, их крики будут слышны далеко за пределами Дат-Лахана.
— Пусть гонцы скорее расскажут об этом всем! — крикнул кто-то.
— Да, да — и откройте казармы!
— Пусть раздадут оружие. Оружие!
— Мы должны объединиться, — сказал Лайшам, поднимая руку в перчатке. — Этот бой, возможно, станет последним, но пока хотя бы один из нас сможет держаться на ногах, он не закончится.
* * *
Змея, шипя, сделала стойку, но тут же опустилась на землю и исчезла в чаще.
Окоон в сопровождении старой служанки медленно подошел к маленькой каменной скамеечке, на которой была сестра Наджа. Она сидела неподвижно, в полном молчании, и даже не подняла головы при его приближении. Он остановился перед ней, вдохнул запах сада, провел рукой по своим редким волосам.
— Я друг Тириуса Бархана, — начал он. — Очень давний друг.
— Он…? — начала монахиня.
— Тот, кого звали Барханом, умер, — ответил Окоон, не сводя глаз с ее голого черепа. — Но Лайшам жив.
Сестра Наджа медленно встала. Ветви деревьев были еще плохо видны в полумраке, но скоро должно было рассвести. Монахиня повернулась к Тирцее и с величайшим почтением поклонилась.
— Родная моя, — прошептала она. — Можно мне так тебя называть? Мне не хватит и целой жизни, чтобы искупить зло, которая я тебе причинила. Но я хотела бы тебя отблагодарить. Я хочу этого всем сердцем.
— Я ухожу, — ответила старая служанка.
— Ты можешь остаться тут. Здесь время не будет над тобой властно.
— Я знаю, — вздохнула Тирцея. — Но я предпочитаю умереть там.
И не сказав больше ни слова, она исчезла во мраке. Окоон и Наджа с минуту молчали. Звук открываемой калитки, шум удаляющихся шагов, пение птиц в предрассветный час.
— Вы видели? — прошептала монахиня. — В наш сад не упало ни одного насекомого.
Окоон наклонился, провел рукой по высокой траве.
— Он жив, — продолжала Наджа. — Я это чувствовала.
— Лайшам — не простой смертный, — ответил найан, поднимаясь.
Они сделали несколько шагов вместе.
— Забавно, что вы это говорите, — сказала монахиня, опустив голову. — Я всегда так думала. Когда я узнала, что он вернулся, я сначала подумала: этого человека хранит Единственный. Может быть, это ересь. И все же. Он прошел через такие испытания.
— Вы ведь знали его тогда , верно?
Сестра Наджа остановилась и стала на колени перед змеиным гнездом: в нем были две гадюки, которые так переплелись, что казалось, что они — одно целое.
— Тогда больше нет, — тихо сказала она. — Прошлое существует лишь в нашей памяти. Но если вы хотите, чтобы я ответила на ваш вопрос — да, я знала Тириуса Бархана. Держите.
Она поднялась на ноги и протянула ему пергаментный свиток, который достала откуда-то из своего платья.
— Что это?
— Я думала, что он не придет, — объяснила монахиня. — Мое предчувствие меня не обмануло. Я написала ему это письмо. Если хотите, можете его прочитать.
— Я не стану его читать, — ответил найан, засовывая свиток себе за пояс. — Я не хочу ничего знать о его прошлом. Мне достаточно и того, что я уже знаю.
Они снова пустились в путь.
— Я пойду, — сказал кочевник. — Уже светает, и мы оба знаем, что это означает.
Монахиня знаком остановила его и посмотрела на него долгим взглядом.
— Как ваше имя?
— Окоон. Из племени найанов.
— Окоон, — повторила сестра Наджа, нежно касаясь его руки. — Но ведь есть и другое, верно? Другое имя. И другая история.
— Верно.
— Что-то внутри вас. Страдание. Воспоминания. Вы… добрый человек. Мне так кажется.
Найан пожал плечами и направился к каменной лесенке, которая вела к выходу. Поднявшись по ступенькам, он обернулся. Монахиня подняла руку.
— Да хранит вас Великий Дух, — сказала она.
— Да… Да хранит вас Единственный, — ответил найан. — Я передам ему ваше письмо.
— Окоон!
Найан обернулся.
— Передайте ему… Просто скажите ему, что я люблю его.
Он поднял руку, не оборачиваясь. Свиток.
— Я провожу вас, — сказала я, выходя ему навстречу.
— Не надо, — ответил Окоон, вытирая лицо рукой. — Я сам найду дорогу.
Он покинул монастырь в тот самый момент, когда взошло солнце.
* * *
Лайшам был главным.
Он освободил Аракса от командования войсками.
Ему не пришлось ставить его на колени. Не пришлось говорить с ним, объяснять, почему все должны поступать так, как он скажет. Когда взошло солнце, он появился на вершине одной из двух башен Больших Южных ворот, и все — и варвары, и азенаты — тут же узнали его фигуру.
Он медленно поднял меч к небу.
И его крик нарушил тишину.
Ответом ему стал крик многотысячной толпы.
Потом он повернулся к югу, и войска сентаев тут же пришли в движение.
Вопли врагов: солдаты на стенах до последнего момента не стреляли, как завороженные, глядя на их черные гривы, замысловатые шлемы, на худых воинов и насекомообразных монстров с острыми клыками, на которых они сидели верхом, на всю эту махину с обнаженными мечами и заряженными арбалетами, которая сейчас обрушится на них, как рой обезумевших пчел.
Град стрел с одной и с другой стороны. Тысячи стрел рассекли мирный утренний воздух и вонзились в глотки, в кольчуги, в обнаженные руки. Несколько сотен сентаев, сраженные на лету, рухнули вниз, а их монстры продолжили бег до самых стен и уцепились за камень своими черными клешнями.
Волна осаждающих обрушилась на равнину: море стали, зазубренные мечи, тараны, осадные машины на шести колесах, катапульты, мечущие в стены зажженные ядра. Десятки азенатских лучников (вождь варваров поместил на первую стену больше всего воинов) полетели со стены вниз, и те, кому не посчастливилось умереть сразу же, были безжалостно искромсаны. Потом на приступ двинулись сентайские пехотинцы. Прилепившись к стенам, подобно насекомым, они с ужасающей быстротой полезли наверх. Азенатские офицеры, которыми командовал лично Лайшам, получили приказ дать врагу отпор. С внешней стены вниз вывернули огромное количество кипящего масла. Сотни булыжников из наскоро разобранных внутренних стен полетели вниз, арбалетчики выпустили по врагам новую порцию стрел. Защитники города настолько боялись рукопашной схватки, что делали все возможное, чтобы оттянуть ее.
В течение примерно получаса сентаи не могли преодолеть их сопротивление.
Но вскоре у защитников иссякли силы, и первая башня попала в руки врага, а солдаты, защищавшие ее, были безжалостно перебиты. Нападавших было ненамного больше, но их техника была гораздо более совершенной, чем у защитников. Будучи под надежной защитой своей кожи и своих доспехов, они проявляли неслыханные чудеса ловкости, а их атаки были настолько непредсказуемы, что о том, чтобы победить их в рукопашной, нельзя было и мечтать.
Оказавшись лицом к лицу с противником, они нападали с ужасающей быстротой. Их оружие было смертоносно: не один десяток защитников испытал на себе действие их крюков с пятью когтями и кривых мечей, раздирающих внутренности. Сентаи нападали даже с голыми руками и сражались до последней капли крови. Их когти вспарывали животы. Шипы на кольчугах впивались в ослабевшие тела. Они нападали, издавая мерзкие крики и раскручивая над головой боевые цепы. Азенаты мужественно защищались, но большинству из них никогда раньше не приходилось иметь дело с таким противником, и Лайшам хорошо понимал, что они должны были чувствовать. Он помнил свой первый бой. Это страшное ощущение их непобедимости. Сентаи родились для того, чтобы творить зло, и этим искусством они владели в совершенстве. Победить сентая можно было, лишь убив его.
Но к страху примешивалось еще одно неприятное чувство, которое каждый азенатский воин таил в глубине своего существа. Эти исчадия ада на самом деле были не так уж далеки от них. Более того: глядя на них, они испытывали чудовищное чувство родства. Сентаи были частью их самих. В их жилах текла такая же кровь. Если бы не они, не азенаты — сентаев бы не было. И похоже, что они это знали, ведь их садистские смешки были хуже любого оружия, их кривые клинки со свистом рассекали воздух, в их узких глазах сверкала злобная радость, а глаза как будто говорили: «Мы ваши дети».
Еще одна башня пала. Чтобы убить одного сентая, нужно было четыре азенатских воина. Иногда пять, или шесть, или десять. Осаждающие сражались, не обращая ни малейшего внимания на опасность и боль, и останавливались лишь тогда, когда в жилах у них не оставалось ни капли крови. Лайшам понял, что помешать им войти в город не удастся. И лучше попытаться извлечь из этого выгоду, пока еще есть время.
— Откройте Большие ворота! — приказал вождь варваров, и гонцы уже неслись к Ирхаму, чтобы передать ему приказ.
Азенаты в недоумении переглянулись. Большинство башен были еще в их руках, и они были намерены продолжать бой. Впустить врага значило сдать Дат-Лахан. Генерал Аракс заметил это Лайшаму, который взял его под руку и указал на варварские войска, рассеянные по прилегавшим улочкам.
— Мои воины готовы к бою! — крикнул он. — На стенах мы только теряем людей. В городе они будут чувствовать себя не так уверенно. Они очень удивятся: поверьте мне!
Генерал Аракс ничего не ответил.
Не дожидаясь его согласия, Лайшам велел открыть ворота.
Азенаты повиновались. Они видели, как этот человек сражается на стене. Он видел, как подчиняются ему его войска, как они исполняются мужества и за несколько минут расправляются с целым батальоном врагов. Они видели, как он шел впереди, размахивая поверх голов мечом по имени Возмездие, и они поняли, почему этого странного варвара, не снимающего шлема, прозвали львом. Отныне они были готовы во всем ему повиноваться.
Солнце медленно плыло над полем брани, как безучастный свидетель. Колокола монастыря пробили в последний раз: десять часов.
Большие Южные ворота медленно раскрылись, и все затаили дыхание.
В ту же минуту сентаи устремились в город.
* * *
«Любимый мой!
Не знаю, как по-другому начать.
Как мне называть тебя? Тириус? Твои люди зовут тебя Лайшам, «лев».
Да, именно таким я и помню тебя: как гордый зверь, ты впервые покинул город, а гвардейцы шли за тобой по пятам. А еще я помню, как однажды утром ты во главе своей армии шел на верную смерть.
Но ты до сих пор жив.
Я не знаю, проклятие это для нас или удача. Наверное, и то, и другое. Я думаю о тебе, как о нашем спасителе: так или иначе, ты заставишь нас взглянуть правде в глаза. Подобно Единственному, ты взвалишь на себя бремя наших ошибок. Подобно Единственному, ты вырвешь из нас темную часть и отведешь нас к абсолютному свету.
Да, сентаи — часть нас.
С незапамятных времен в нас живет это могущественное зло. Мы пытаемся скрыть от себя правду. Но зло возвращается. Мы предали тебя. Я виновна не меньше других. Я пыталась, клянусь тебе. Я пыталась, когда палач Фрейдер занес над тобой топор. Я должна была сделать гораздо больше. Я должна была отправить за тобой своих людей и убить собственными руками чудовище, которое потом стало мне мужем. Но у меня не хватило храбрости. Это так.
Когда ты пришел в Дат-Лахан, тебе было лишь шесть лет. Ты был ранен, а твоя деревня стерта с лица земли. Армия Полония, который тогда был лишь юным лейтенантом и полным амбиций наследником, его армия оставалась на горе и смотрела, как враги убивают твой народ. Ты, наверное, этого не помнишь. Когда ты пришел к нам, тебя отвели в монастырь. Тебя вылечили, а еще тебе дали особое снадобье, чтобы ты забыл. Что забыл? Гордый нрав твоего народа. Кровь, пролившуюся на этих равнинах. Много веков несправедливости и лжи.
Настоящие варвары — это мы. Монахини, такие же, как я, молятся во искупление наших грехов в тиши монастырей. Но на самом деле ничто не может искупить их. Лишь ты один можешь даровать нам свое прощение. Не знаю, сможешь ли ты. Не знаю, хочешь ли ты этого. Ведь с самого начала мы лгали тебе, с самого начала мы предали тебя. С высоты нашего положения мы смеялись над твоей наивностью, над твоей стойкостью, над твоей несгибаемой волей.
Я знаю лишь одно. И я хотела бы, чтобы ты вспомнил об этом в тот миг, когда навсегда покинешь нас, живых или мертвых — теперь это не имеет значения.
У тебя есть сын, любимый».
* * *
Сражаться до последней капли крови.
Сражаться даже без оружия; спрыгивать с крыши на спину врагу; вонзать меч в бока этих монстров и умирать прямо на улице с лицом, сожженным огненной кислотой. Сражаться, как лев: брать меч павшего друга и смело бросаться в атаку, не умея, не раздумывая, со своей храбростью вместо щита. Залезать на башни: вспоминать давние уроки стрельбы из лука и выпускать стрелы по фигурам в темных доспехах. Смотреть сентаям в глаза. Не дрогнув, смотреть, как они разворачиваются и надвигаются на тебя, рассекая утренний воздух своими зазубренными мечами. Не бояться смерти. Биться за каждую улочку, каждый проход, каждый фонтан, будто он последний. Смотреть, как под ударами врага умирают твои братья, поджигать собственный дом, чтобы вместе с ним сгорели враги. Сражаться, как демон, ибо ничто больше не имеет значения, ибо другого выхода нет. Вонзать меч в живот сестре, матери, жене, чтобы она не попала в руки сентаев. А потом вновь идти на бой, и рубить, рубить, пока не отнимется рука.
Старики, дети, зрелые мужчины, даже женщины вышли из домов, чтобы встретиться с врагом и истребить его. На карту была поставлена судьба не только Дат-Лахана — нет, целой Империи, последний оплот которой не желал сдаваться.
На борьбу с врагом вышли все азенаты.
И Лайшам сражался вместе с ними. Воин, вернувшийся из царства мертвых.
Когда Большие Южные ворота отворились, он сам повел варваров навстречу сентаям. Как по волшебству, вдруг отовсюду появились ишвены, найаны с обнаженными торсами, гуоны, обезумевшие от горя, акшаны и семеты. Враг двигался вперед, кольцо вокруг него сжималось. И тогда начался настоящий бой. Очень скоро в него вступили жители города. Миллион человек — оружие взяли все, кто был в городе. Азенаты наконец поняли, что победу нужно оплатить собственной кровью, что Лайшам вознесет их к небесам, если они согласятся умереть за него. Варвары, между тем, уже это делали — как и всегда.
Став во главе небольшого отряда отборных ишвенских бойцов, к которому присоединилось несколько азенатских лейтенантов, вождь варваров сражался с таким воодушевлением, что воины вокруг него боролись за честь умереть подле него. Салим, верный слуга, следовал за ним на некотором расстоянии, готовый в любой момент передать его приказ оставшимся генералам.
— Смелее! — кричал Лайшам всем жителям города, которые попадались у него на пути. — Сражайтесь!
Сам он бежал навстречу врагу, бросался на спину всадникам, сбрасывал их на землю, отдавая на растерзание своим солдатам — пять воинов на одного сентая, иначе не победить.
* * *
Бой мало-помалу смещался к нижней части Дат-Лахана.
Войска Лайшама отодвигали сентаев к Золотому Мосту. Расчет варвара был прост: если защитникам удастся прижать врагов к стене, они смогут их победить. Широкое озеро Меланхолии было их спасением. Он знал, что сентаи не выносят воду. Те, кто упадет в озеро, погибнут.
Несколько тысяч человек сложили головы за то, чтобы обеспечить успех этому плану: одинокие беглецы — мчащаяся по улицам наживка — петляли по сложнейшему лабиринту маленьких мостов и переулков до тех пор, пока несущемуся за ними врагу, которого неожиданно атаковали с тыла, не приходилось в свою очередь бросаться в незнакомые проулки и, не понимая того, подходить к восточным кварталам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Я думал…
— Я знал, что ты придешь, — ответил Лайшам.
Орион так и стоял на ступеньках. Он думал о войне. Ему еще никогда не случалось участвовать в настоящей битве. Уроки фехтования — это одно. А биться за правое дело — совсем другое! «О тех, кому еще суждено погибнуть». Он знал, что его шансы ничтожны. Но это неважно. Лучше погибнуть с мечом в руке, на крепостной стене, чем ждать, пока враг сам тебя найдет. Глядя на Лайшама, он чувствовал прилив мужества.
— Шансы есть всегда, — пробормотал он.
— Ваше высочество?
Перед ним стоял пожилой советник и протягивал ему поводок. Он машинально взял его. На другом его конце был ручной гепард. Он знал его.
— Мы нашли его… вы меня поняли, — объяснил советник. — Ваш отец…
Принц кивнул.
На другом конце площади Лайшам по-прежнему беседовал со своим генералом. Потом он бегом вернулся к дворцу. Мужчины вновь обнялись, и колонна варваров продолжила путь на юг по разным улочкам.
— Скажите всем, — приказал вождь варваров, войдя во дворец, — чтобы все мужчины, которые в состоянии сражаться, отправились в казармы за оружием. Или пусть берут вилы, рогатины, молоты, ножи — все, что хотят.
Сенаторы воззрились на него непонимающим взглядом.
— Все — не только военные? — спросил один. — Сражаться будут все?
— Вы не понимаете, — сказал Лайшам, обеими руками сжимая рукоять Возмездия. — Нам нужны все наши живые силы. Если сентаи проникнут в город, они войдут в ваши дома. А если ваши жены попадут им в руки, их крики будут слышны далеко за пределами Дат-Лахана.
— Пусть гонцы скорее расскажут об этом всем! — крикнул кто-то.
— Да, да — и откройте казармы!
— Пусть раздадут оружие. Оружие!
— Мы должны объединиться, — сказал Лайшам, поднимая руку в перчатке. — Этот бой, возможно, станет последним, но пока хотя бы один из нас сможет держаться на ногах, он не закончится.
* * *
Змея, шипя, сделала стойку, но тут же опустилась на землю и исчезла в чаще.
Окоон в сопровождении старой служанки медленно подошел к маленькой каменной скамеечке, на которой была сестра Наджа. Она сидела неподвижно, в полном молчании, и даже не подняла головы при его приближении. Он остановился перед ней, вдохнул запах сада, провел рукой по своим редким волосам.
— Я друг Тириуса Бархана, — начал он. — Очень давний друг.
— Он…? — начала монахиня.
— Тот, кого звали Барханом, умер, — ответил Окоон, не сводя глаз с ее голого черепа. — Но Лайшам жив.
Сестра Наджа медленно встала. Ветви деревьев были еще плохо видны в полумраке, но скоро должно было рассвести. Монахиня повернулась к Тирцее и с величайшим почтением поклонилась.
— Родная моя, — прошептала она. — Можно мне так тебя называть? Мне не хватит и целой жизни, чтобы искупить зло, которая я тебе причинила. Но я хотела бы тебя отблагодарить. Я хочу этого всем сердцем.
— Я ухожу, — ответила старая служанка.
— Ты можешь остаться тут. Здесь время не будет над тобой властно.
— Я знаю, — вздохнула Тирцея. — Но я предпочитаю умереть там.
И не сказав больше ни слова, она исчезла во мраке. Окоон и Наджа с минуту молчали. Звук открываемой калитки, шум удаляющихся шагов, пение птиц в предрассветный час.
— Вы видели? — прошептала монахиня. — В наш сад не упало ни одного насекомого.
Окоон наклонился, провел рукой по высокой траве.
— Он жив, — продолжала Наджа. — Я это чувствовала.
— Лайшам — не простой смертный, — ответил найан, поднимаясь.
Они сделали несколько шагов вместе.
— Забавно, что вы это говорите, — сказала монахиня, опустив голову. — Я всегда так думала. Когда я узнала, что он вернулся, я сначала подумала: этого человека хранит Единственный. Может быть, это ересь. И все же. Он прошел через такие испытания.
— Вы ведь знали его тогда , верно?
Сестра Наджа остановилась и стала на колени перед змеиным гнездом: в нем были две гадюки, которые так переплелись, что казалось, что они — одно целое.
— Тогда больше нет, — тихо сказала она. — Прошлое существует лишь в нашей памяти. Но если вы хотите, чтобы я ответила на ваш вопрос — да, я знала Тириуса Бархана. Держите.
Она поднялась на ноги и протянула ему пергаментный свиток, который достала откуда-то из своего платья.
— Что это?
— Я думала, что он не придет, — объяснила монахиня. — Мое предчувствие меня не обмануло. Я написала ему это письмо. Если хотите, можете его прочитать.
— Я не стану его читать, — ответил найан, засовывая свиток себе за пояс. — Я не хочу ничего знать о его прошлом. Мне достаточно и того, что я уже знаю.
Они снова пустились в путь.
— Я пойду, — сказал кочевник. — Уже светает, и мы оба знаем, что это означает.
Монахиня знаком остановила его и посмотрела на него долгим взглядом.
— Как ваше имя?
— Окоон. Из племени найанов.
— Окоон, — повторила сестра Наджа, нежно касаясь его руки. — Но ведь есть и другое, верно? Другое имя. И другая история.
— Верно.
— Что-то внутри вас. Страдание. Воспоминания. Вы… добрый человек. Мне так кажется.
Найан пожал плечами и направился к каменной лесенке, которая вела к выходу. Поднявшись по ступенькам, он обернулся. Монахиня подняла руку.
— Да хранит вас Великий Дух, — сказала она.
— Да… Да хранит вас Единственный, — ответил найан. — Я передам ему ваше письмо.
— Окоон!
Найан обернулся.
— Передайте ему… Просто скажите ему, что я люблю его.
Он поднял руку, не оборачиваясь. Свиток.
— Я провожу вас, — сказала я, выходя ему навстречу.
— Не надо, — ответил Окоон, вытирая лицо рукой. — Я сам найду дорогу.
Он покинул монастырь в тот самый момент, когда взошло солнце.
* * *
Лайшам был главным.
Он освободил Аракса от командования войсками.
Ему не пришлось ставить его на колени. Не пришлось говорить с ним, объяснять, почему все должны поступать так, как он скажет. Когда взошло солнце, он появился на вершине одной из двух башен Больших Южных ворот, и все — и варвары, и азенаты — тут же узнали его фигуру.
Он медленно поднял меч к небу.
И его крик нарушил тишину.
Ответом ему стал крик многотысячной толпы.
Потом он повернулся к югу, и войска сентаев тут же пришли в движение.
Вопли врагов: солдаты на стенах до последнего момента не стреляли, как завороженные, глядя на их черные гривы, замысловатые шлемы, на худых воинов и насекомообразных монстров с острыми клыками, на которых они сидели верхом, на всю эту махину с обнаженными мечами и заряженными арбалетами, которая сейчас обрушится на них, как рой обезумевших пчел.
Град стрел с одной и с другой стороны. Тысячи стрел рассекли мирный утренний воздух и вонзились в глотки, в кольчуги, в обнаженные руки. Несколько сотен сентаев, сраженные на лету, рухнули вниз, а их монстры продолжили бег до самых стен и уцепились за камень своими черными клешнями.
Волна осаждающих обрушилась на равнину: море стали, зазубренные мечи, тараны, осадные машины на шести колесах, катапульты, мечущие в стены зажженные ядра. Десятки азенатских лучников (вождь варваров поместил на первую стену больше всего воинов) полетели со стены вниз, и те, кому не посчастливилось умереть сразу же, были безжалостно искромсаны. Потом на приступ двинулись сентайские пехотинцы. Прилепившись к стенам, подобно насекомым, они с ужасающей быстротой полезли наверх. Азенатские офицеры, которыми командовал лично Лайшам, получили приказ дать врагу отпор. С внешней стены вниз вывернули огромное количество кипящего масла. Сотни булыжников из наскоро разобранных внутренних стен полетели вниз, арбалетчики выпустили по врагам новую порцию стрел. Защитники города настолько боялись рукопашной схватки, что делали все возможное, чтобы оттянуть ее.
В течение примерно получаса сентаи не могли преодолеть их сопротивление.
Но вскоре у защитников иссякли силы, и первая башня попала в руки врага, а солдаты, защищавшие ее, были безжалостно перебиты. Нападавших было ненамного больше, но их техника была гораздо более совершенной, чем у защитников. Будучи под надежной защитой своей кожи и своих доспехов, они проявляли неслыханные чудеса ловкости, а их атаки были настолько непредсказуемы, что о том, чтобы победить их в рукопашной, нельзя было и мечтать.
Оказавшись лицом к лицу с противником, они нападали с ужасающей быстротой. Их оружие было смертоносно: не один десяток защитников испытал на себе действие их крюков с пятью когтями и кривых мечей, раздирающих внутренности. Сентаи нападали даже с голыми руками и сражались до последней капли крови. Их когти вспарывали животы. Шипы на кольчугах впивались в ослабевшие тела. Они нападали, издавая мерзкие крики и раскручивая над головой боевые цепы. Азенаты мужественно защищались, но большинству из них никогда раньше не приходилось иметь дело с таким противником, и Лайшам хорошо понимал, что они должны были чувствовать. Он помнил свой первый бой. Это страшное ощущение их непобедимости. Сентаи родились для того, чтобы творить зло, и этим искусством они владели в совершенстве. Победить сентая можно было, лишь убив его.
Но к страху примешивалось еще одно неприятное чувство, которое каждый азенатский воин таил в глубине своего существа. Эти исчадия ада на самом деле были не так уж далеки от них. Более того: глядя на них, они испытывали чудовищное чувство родства. Сентаи были частью их самих. В их жилах текла такая же кровь. Если бы не они, не азенаты — сентаев бы не было. И похоже, что они это знали, ведь их садистские смешки были хуже любого оружия, их кривые клинки со свистом рассекали воздух, в их узких глазах сверкала злобная радость, а глаза как будто говорили: «Мы ваши дети».
Еще одна башня пала. Чтобы убить одного сентая, нужно было четыре азенатских воина. Иногда пять, или шесть, или десять. Осаждающие сражались, не обращая ни малейшего внимания на опасность и боль, и останавливались лишь тогда, когда в жилах у них не оставалось ни капли крови. Лайшам понял, что помешать им войти в город не удастся. И лучше попытаться извлечь из этого выгоду, пока еще есть время.
— Откройте Большие ворота! — приказал вождь варваров, и гонцы уже неслись к Ирхаму, чтобы передать ему приказ.
Азенаты в недоумении переглянулись. Большинство башен были еще в их руках, и они были намерены продолжать бой. Впустить врага значило сдать Дат-Лахан. Генерал Аракс заметил это Лайшаму, который взял его под руку и указал на варварские войска, рассеянные по прилегавшим улочкам.
— Мои воины готовы к бою! — крикнул он. — На стенах мы только теряем людей. В городе они будут чувствовать себя не так уверенно. Они очень удивятся: поверьте мне!
Генерал Аракс ничего не ответил.
Не дожидаясь его согласия, Лайшам велел открыть ворота.
Азенаты повиновались. Они видели, как этот человек сражается на стене. Он видел, как подчиняются ему его войска, как они исполняются мужества и за несколько минут расправляются с целым батальоном врагов. Они видели, как он шел впереди, размахивая поверх голов мечом по имени Возмездие, и они поняли, почему этого странного варвара, не снимающего шлема, прозвали львом. Отныне они были готовы во всем ему повиноваться.
Солнце медленно плыло над полем брани, как безучастный свидетель. Колокола монастыря пробили в последний раз: десять часов.
Большие Южные ворота медленно раскрылись, и все затаили дыхание.
В ту же минуту сентаи устремились в город.
* * *
«Любимый мой!
Не знаю, как по-другому начать.
Как мне называть тебя? Тириус? Твои люди зовут тебя Лайшам, «лев».
Да, именно таким я и помню тебя: как гордый зверь, ты впервые покинул город, а гвардейцы шли за тобой по пятам. А еще я помню, как однажды утром ты во главе своей армии шел на верную смерть.
Но ты до сих пор жив.
Я не знаю, проклятие это для нас или удача. Наверное, и то, и другое. Я думаю о тебе, как о нашем спасителе: так или иначе, ты заставишь нас взглянуть правде в глаза. Подобно Единственному, ты взвалишь на себя бремя наших ошибок. Подобно Единственному, ты вырвешь из нас темную часть и отведешь нас к абсолютному свету.
Да, сентаи — часть нас.
С незапамятных времен в нас живет это могущественное зло. Мы пытаемся скрыть от себя правду. Но зло возвращается. Мы предали тебя. Я виновна не меньше других. Я пыталась, клянусь тебе. Я пыталась, когда палач Фрейдер занес над тобой топор. Я должна была сделать гораздо больше. Я должна была отправить за тобой своих людей и убить собственными руками чудовище, которое потом стало мне мужем. Но у меня не хватило храбрости. Это так.
Когда ты пришел в Дат-Лахан, тебе было лишь шесть лет. Ты был ранен, а твоя деревня стерта с лица земли. Армия Полония, который тогда был лишь юным лейтенантом и полным амбиций наследником, его армия оставалась на горе и смотрела, как враги убивают твой народ. Ты, наверное, этого не помнишь. Когда ты пришел к нам, тебя отвели в монастырь. Тебя вылечили, а еще тебе дали особое снадобье, чтобы ты забыл. Что забыл? Гордый нрав твоего народа. Кровь, пролившуюся на этих равнинах. Много веков несправедливости и лжи.
Настоящие варвары — это мы. Монахини, такие же, как я, молятся во искупление наших грехов в тиши монастырей. Но на самом деле ничто не может искупить их. Лишь ты один можешь даровать нам свое прощение. Не знаю, сможешь ли ты. Не знаю, хочешь ли ты этого. Ведь с самого начала мы лгали тебе, с самого начала мы предали тебя. С высоты нашего положения мы смеялись над твоей наивностью, над твоей стойкостью, над твоей несгибаемой волей.
Я знаю лишь одно. И я хотела бы, чтобы ты вспомнил об этом в тот миг, когда навсегда покинешь нас, живых или мертвых — теперь это не имеет значения.
У тебя есть сын, любимый».
* * *
Сражаться до последней капли крови.
Сражаться даже без оружия; спрыгивать с крыши на спину врагу; вонзать меч в бока этих монстров и умирать прямо на улице с лицом, сожженным огненной кислотой. Сражаться, как лев: брать меч павшего друга и смело бросаться в атаку, не умея, не раздумывая, со своей храбростью вместо щита. Залезать на башни: вспоминать давние уроки стрельбы из лука и выпускать стрелы по фигурам в темных доспехах. Смотреть сентаям в глаза. Не дрогнув, смотреть, как они разворачиваются и надвигаются на тебя, рассекая утренний воздух своими зазубренными мечами. Не бояться смерти. Биться за каждую улочку, каждый проход, каждый фонтан, будто он последний. Смотреть, как под ударами врага умирают твои братья, поджигать собственный дом, чтобы вместе с ним сгорели враги. Сражаться, как демон, ибо ничто больше не имеет значения, ибо другого выхода нет. Вонзать меч в живот сестре, матери, жене, чтобы она не попала в руки сентаев. А потом вновь идти на бой, и рубить, рубить, пока не отнимется рука.
Старики, дети, зрелые мужчины, даже женщины вышли из домов, чтобы встретиться с врагом и истребить его. На карту была поставлена судьба не только Дат-Лахана — нет, целой Империи, последний оплот которой не желал сдаваться.
На борьбу с врагом вышли все азенаты.
И Лайшам сражался вместе с ними. Воин, вернувшийся из царства мертвых.
Когда Большие Южные ворота отворились, он сам повел варваров навстречу сентаям. Как по волшебству, вдруг отовсюду появились ишвены, найаны с обнаженными торсами, гуоны, обезумевшие от горя, акшаны и семеты. Враг двигался вперед, кольцо вокруг него сжималось. И тогда начался настоящий бой. Очень скоро в него вступили жители города. Миллион человек — оружие взяли все, кто был в городе. Азенаты наконец поняли, что победу нужно оплатить собственной кровью, что Лайшам вознесет их к небесам, если они согласятся умереть за него. Варвары, между тем, уже это делали — как и всегда.
Став во главе небольшого отряда отборных ишвенских бойцов, к которому присоединилось несколько азенатских лейтенантов, вождь варваров сражался с таким воодушевлением, что воины вокруг него боролись за честь умереть подле него. Салим, верный слуга, следовал за ним на некотором расстоянии, готовый в любой момент передать его приказ оставшимся генералам.
— Смелее! — кричал Лайшам всем жителям города, которые попадались у него на пути. — Сражайтесь!
Сам он бежал навстречу врагу, бросался на спину всадникам, сбрасывал их на землю, отдавая на растерзание своим солдатам — пять воинов на одного сентая, иначе не победить.
* * *
Бой мало-помалу смещался к нижней части Дат-Лахана.
Войска Лайшама отодвигали сентаев к Золотому Мосту. Расчет варвара был прост: если защитникам удастся прижать врагов к стене, они смогут их победить. Широкое озеро Меланхолии было их спасением. Он знал, что сентаи не выносят воду. Те, кто упадет в озеро, погибнут.
Несколько тысяч человек сложили головы за то, чтобы обеспечить успех этому плану: одинокие беглецы — мчащаяся по улицам наживка — петляли по сложнейшему лабиринту маленьких мостов и переулков до тех пор, пока несущемуся за ними врагу, которого неожиданно атаковали с тыла, не приходилось в свою очередь бросаться в незнакомые проулки и, не понимая того, подходить к восточным кварталам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31