Смерть для него начиналась в десяти милях от дома.
Никто не захотел сказать ему, как и почему она умерла, — сор, заметенный под ковер, скелет, для которого надо было подыскать шкаф. Он молился за нее, за ребенка, которого она собиралась где-то взять, но он думал, а вдруг она шутила и сейчас шутит. Роза всегда была большой выдумщицей.
Через некоторое время — колоссальное время (по меньшей мере три года) — она отодвинулась в глубину его сознания. Кур взяла на себя Рейчел, но у нее дело шло плохо, потому что они ей не доверяли, и она не могла отыскать половины гнезд. А потому яйца на завтрак бывали реже. А дедушка выгнал одного из работников, Томаса Маккэнделса, совсем молодого, почти мальчика. Майкл так и не узнал, за что. Он старался побольше времени проводить в одиночестве или с Мулланом. Так было безопаснее. Однако ему смутно верилось, что когда-нибудь Роза вернется, что вот он спустится к заводи у моста однажды утром и увидит, что она сидит там, болтает ногой в воде и ждет его.
Эти пять лет он рос и рос, да так быстро, что одежда становилась ему коротка за одну ночь, и пугающие завитки начали появляться там, где прежде никаких волос не было. Хотя у Розы были. В этой мысли было что-то утешительное.
— Скоро ты из кожи вырастешь, — сказала бабушка, прикладывая рубашку к его раздавшимся вширь плечам и пожевала губами. — А волосы! Будто у тебя на голове лохматый пес. Ну, что мне с тобой делать?
Он бродил по лесам и лугам около фермы, точно лесник, и часто в обществе старика Муллана. Он был гибким, высоким и тощим, но потом удлинившиеся кости стали покрываться плотью. От работы на ферме его мышцы перекатывались под кожей, как упругие шары. Солнце выжгло веснушки на его переносице и покрыло лицо таким загаром, что светло-серые глаза странно с ним контрастировали. Рейчел пеняла ему за «дикарское поведение», нагибала его голову над кухонной раковиной и отскребала его шею, пока он извивался и охал в ее сильных плотных руках. И это — хотя уже четыре с лишним года ему было положено самому мыться.
— Ты еще не настолько большой, чтобы разгуливать по христианскому дому с шеей чернее торфа, — говорила она.
Дни недели накатывались и откатывались, как волны прилива и отлива, принося и унося всякие обломки. Демон издох, и Пат втайне его оплакивал. Он уже не присутствовал невидимым под обеденным столом. Его закопали неподалеку от реки без всяких церемоний, только дедушка коснулся могилы кепкой странным жестом, который был и прощанием и отдачей чести. После положенного времени его место заняли два визгливых щенка, и вскоре они уже бежали за Патом, точно миниатюрные двойники своего седомордого предшественника.
Край оставался все таким же, разве что прибавилось машин на дорогах пугать лошадей, и кое-где выросли новые дома. Две-три рощи были сведены фермерами, которые хотели добавить полакра к пахотным землям и положить себе в карман немножко больше денег; ну и, конечно, шли обычные разговоры о волнениях в городе, о том, что вызваны английские войска, и на несколько дней между Патом и Мулланом возникла некоторая натянутость. Но все это было слишком далеко, чтобы принимать близко к сердцу.
Куда более важным было то, что Шон купил новенький трактор — огромный, рычащий маккормиковский «Кропмастер», который совсем затмил их маленький серенький «масси-фергюсон». Майклу он больше всего напоминал багряного пучеглазого дракона, который пердел дымом. Пата смущало и появление этого изрыгающего дым чудища у него во дворе, и количество денег, которое ушло на то, чтобы он появился там, но Шон сиял и излучал уверенность. Кларк Гейбл на тракторе.
— А потом и чертова машина! — угрюмо пророчествовал Муллан и продолжал чистить гнедую кобылку.
Школа все так же забирала Майкла на две трети года к вечной его досаде. Пять раз в неделю он проходил две мили до деревни с учебниками и завтраком в сумке, а зимой и со связкой торфяных брикетов на спине для школьной печки. Он ненавидел математику, другие точные науки (ту малость, какую им преподавали), географию, грамматику и все остальные, за исключением некоторых разделов истории (кельты, викинги, норманны — былое его острова) и чтения, когда попадались интересные книги. Он проглотил сказки леди Грегори и братьев Гримм, Жюль Верна, Роберта Льюиса Стивенсона и даже кое-что Конрада. В своем классе он был аномалией (и не только потому, что был на голову выше всех остальных). Он любил читать — пусть выборочно, но он любил читать. Учительница, мисс Главер, побывала за морем . Приятная круглолицая старая дева, говорившая с акцентом, который, по убеждению учеников (да и почти всей округи), она приобрела в Англии. Забываясь, она могла быть гневной, но чаще избегала этого, потому что детей это втайне забавляло, о чем она догадывалась. Майкл много раз видел ее раздраженной и даже сердитой, но никогда она не приходила в такую ярость, чтобы ударить ученика, что было очень странно.
В школе у него почти не было друзей — и никого, с кем ему было бы хотя бы отдаленно так хорошо, как с Розой. Многие в классе состояли с ним в той или иной степени родства — Феи были многочисленным племенем. Но он почти не соприкасался с ними. Он слыл «чудным», и, если бы не его рост и сила не по возрасту, ему приходилось бы нелегко. Состоявшая из двух комнат школа находилась у нижнего края Антримского плато, и за мощеной площадкой для игр поросшая дроком пустошь тянулась до усыпанных валунами холмов. Деревня эта представляла собой одну длинную извилистую улицу, протянувшуюся от моста через Банн в долине до нижних склонов холмов на востоке. Школа стояла в восточном конце деревни чуть в стороне от дороги. Полвека назад в ней учился дед Майкла, и в некоторых учебниках, которыми пользовались дети, еще говорилось о Британской империи и Индии — ее жемчужине. Майклу это напоминало рассказы Муллана о войне — о том, как он видел солдат-индийцев, которые тряслись от холода в грязи окопов, и о ветеранах, которые пытались объясняться с бельгийцами на урду или хинди, не сомневаясь, что на всех иностранцев хватит одного языка. Покрытые темным загаром, выдубленные солнцем Африки, Индии или Афганистана, они находили смерть под изморосью Фландрии. Конец Империи, печально говорил Муллан, но ведь Муллан был протестантом.
Лисьи морды вернулись в речную долину.
Они, как и Роза, принадлежали иному времени — тому, когда он был кем-то еще. Казалось странным, что Майкл начал забывать лицо Розы, но помнил все нюансы того мгновения, когда она в реке прижала к себе его голого. Мгновение это повторялось и повторялось в его снах, наполняя его жгучим желанием. Воспоминание о лисьих людях (как он начал их называть), вызывало в нем смесь страха и любопытства. В лесах и полях, в лугах и холмах таились странные существа, и только он знал о них. Его литературная диета подготовила его для восприятия их, а бесконечные блуждания приучили к внезапным сценам, возникавшим среди теней в самые разные минуты и тут же исчезавшим — никто не причинял ему вреда, какими бы жуткими они не выглядели. Тревожили его лишь волки. Однажды он озабоченно спросил Муллана — ближе старика к земле мог быть только погребенный в ней, — не видел ли тот чего-нибудь странного среди деревьев. Каких-нибудь следов, костей, меток? А старик бросил на него настороженный взгляд и спросил, уж не фей ли он снова увидел.
— Собаки. Как насчет собак? Собачьей стаи? Какие-нибудь следы?
— Куда ты клонишь, Майк? Или мы потеряли пару-другую овец?
— Нет-нет. Я так, — но все равно он беспокоился, когда Муллан оставался в лесу всю ночь, подстерегая фазанов, и гадал, что случится, если старик наткнется на пирующую стаю волков. Но этого не случилось, и Муллан, как ни близок он был к земле, ничего необычного не замечал.
Быть может, они принадлежат ему одному — волки Майкла?
Иногда над ним тяготел старый-старый кошмар, доводя его до крика. Лисья маска, а под ней темно-грязное лицо, дышащее на него смрадом. Он пытается привстать, но его опрокидывают, злой басистый голос чеканит незнакомые слова. Лесной язык. Рингбон. Его голова перекатилась набок, и он увидел, что на его руку наложена повязка из бересты, и из-под нее сочится черная грязь. Грязь пахла мочой. Он закрыл глаза. Он слышал вокруг себя людей, потрескивание костра, ветер в вершинах деревьев. Под ним, когда он пошевелился, зашуршала его подстилка. На его горячий лоб легла прохладная ладонь.
— Котт?
— Все хорошо, Майкл. Рингбон и его люди снова нашли нас и прогнали волков. Твоя рука скоро заживет. Все будет хорошо.
Это он уже слышал. Такие заверения стоили дешево. Он с трудом разлепил веки. Лесные маки. Подлецы его опоили. Но он хорошо знал Рингбона. Почти друг детства. Он помахал здоровой рукой лисьему человеку, который сидел на корточках рядом с ним, смердя потом и падалью. Белые зубы коротко блеснули в ответ.
— И все-таки? Волки…
— Они пока ушли, — ответила Котт. — Люди Рингбона сторожат.
— Меня укусил не волкочеловек… Скажи им… Они знают это?
— Конечно, — ответила она, успокаивая его. — Это был простой зверь. Они знают… Все хорошо. Они тебя не съедят. — И она улыбнулась знаменитой улыбкой Котт, улыбкой Чеширского Кота, ведущего его по Стране Чудес. Она выглядела не такой усталой. Воздух озарялся бледным солнечным светом, будто проблеск весны… или обломок осени. Она вымыла волосы, ее дыхание благоухало мятой. Он ощутил былое волнение и засмеялся — над собой.
Она положила руку на его штаны, прятавшие эрекцию.
— Может быть, сегодня ночью, — сказала она. — Лисьи люди последят…
— За кем? — спросил он шутливо.
— Это уж их дело.
«Я становлюсь дикарем, — подумал он. — Совсем потерял стыд. Я бы взял ее сейчас прямо у них на глазах, будь у меня силы».
Она как будто прочла его мысли. Низко нагнулась и ее язык, неся вкус мяты, ужалил его рот, как влажная змея. И втолкнул листья — он почувствовал их вкус — вкус жевательной резинки. Котт отодвинулась.
— Сегодня ночью, — сказала она с усмешкой.
— Мы ведь уже почти дома, верно?
— Почти, — ее усмешка исчезла. — Но еще не выбрались из леса.
Он закрыл глаза, устыдившись внезапно охватившего его страха. Не впервые Рингбон и его люди спасли им жизнь. И все же он невольно вспомнил кровавую сцену, жуткое пиршество, которое он видел при свете костра в лесу, где звучал волчий вой. Люди Рингбона погребали одного из своих, после того как он стал… нечистым. Словно тысячу лет назад. Иной мир, иная жизнь.
Осенний вечер четыре с лишним года спустя после отъезда Розы — и первые приступы подростковой раздражительности погнали его из-за стола с ужином сначала в конюшню, а потом на луг за фермой. Бурный вечер, клубящиеся в небе тучи, ветер, свистящий в полуобнаженных деревьях. Быстро наползающие сумерки — долгие летние дни остались позади, далеко позади, сено убрано, сложено башней из тючков под навесом. Трава намокла и скользила под подошвами, земля разбухла от дождя. И пока он стоял, глядя на серую мглу там, где обычно виднелись горы, дождь зарядил снова, и он выругался (новообретенная привычка) и зашагал к реке, чтобы укрыться под деревьями, смутно подумав, а не окажется ли что-нибудь между ними.
«Слишком уж ты много понимать начал! — закричала на него тетя Рейчел, когда он отпустил шуточку о ее хлебе на соде, так что даже дед не смог удержаться от смеха. Но она на этом не остановилась. — Болтался с Розой, будто она была тебе сестра, а сам младше ее на десять лет! Вот что тебя погубило, малый!» В кухне воцарилась гробовая тишина. Майкл слепо выбежал за дверь, а к горлу подступали предательские слезы, и он успел услышать гневный голос Пата и визгливый ответ Рейчел.
Как всегда, под деревьями сумрак был гуще и более темный и угрюмый, чем зеленый колышущийся летний сумрак. Он шагал, шурша листьями, думая о Розе с сердитой растерянностью горя и желания, но вскоре пришел в лесное настроение и стал ступать осторожно. В такой вечер в лесу вполне могло быть что-то. Сумерки и рассвет, сказал когда-то Муллан, и был прав.
Майкл видел в этом лесу огромных оленей, а один раз в реке плыл кто-то, шлепая хвостом по воде, — возможно, бобр. Ну и, конечно, волки. Они были темными, эти волки, гораздо чернее волков на картинках в книгах о животных, и черепа у них были крупнее, тела костлявее, а ноги — будто скреплены из длинных палок. Сложены для быстроты, как борзые. Он наблюдал за ними с деревьев, окурившись древесным дымом, чтобы заглушить свой запах. Этому научил его Муллан. Их было около десятка, то больше, то меньше, и чаще всего они двигались с юга на север, переплывали речку, словно даже не заметив ее, и кружили по подлеску, точно отыскивая след. Один раз он увидел их в полях под верхним лугом — дальнюю стаю бегущих силуэтов, маленьких, как муравьи в угасающем свете дня. Майкл никак не мог понять, откуда они явились и что делают здесь. Он знал, что последний волк на Британских островах был убит в Шотландии в восемнадцатом веке. В полях больше не водилось зверей, которых нужно бояться, и в Ирландии в любом случае не осталось лесных дебрей. Эта загадка завораживала его.
Но в этот вечер волков не было. Он слышал реку — вздувшуюся, стремительно несущуюся между берегов. Подлесок умирал в предчувствии зимы, и земля между деревьями почти обнажилась. Глину усыпали листья, холодные и мокрые.
Остановил его звук голосов.
Он встал на четвереньки, ощутил под коленями холодную землю и увидел на том берегу проблески желтого света. Костер. Он начал продвигаться вперед, зная, кто там. Ему было страшно, но любопытство брало верх, и злость после стычки с тетей Рейчел еще не улеглась.
Они были в котловине на западном берегу реки. Он различал их силуэты, скорченные перед «остром. Их спины. Уже так стемнело, что блеск огня его слепил. Он прищурил глаза и пополз вперед, почувствовал, как его рука погрузилась в ил, а затем в леденящую речную воду. Вокруг высоко в небо поднимались деревья, с них, постукивая и шурша, сыпались дождевые капли. Его засасывало то, что он видел и слышал. И еще запах — он чуял их — тот же запах, что и прежде, и он вновь на секунду превратился в перепуганного ребенка, и застыл по лодыжку в бурлящей реке, вдыхая их душный запах. Но ему почти исполнилось тринадцать, умудренные тринадцать, сильные тринадцать, и в нем почти шесть футов, и он весь подобран, как кошка. Он был непобедимо юн, а к тому же упрям как осел. И он пошел через реку вброд.
Дождь усилился, струйки затекали ему за шиворот, плечи намокли. Костер вспыхнул ярче — кто-то подбросил в него хвороста. Облизанные дождем фигуры заблестели, запах стал гуще. Мокрые тела, немытые, в лесной грязи. Голоса внезапно смолкли, и он с ужасом подумал, что они его заметили, но раздался стон, хриплый крик боли, и разговор возобновился. Если это был разговор. Звучал он, как ворчание раздраженных собак.
До них оставалось едва двадцать футов, когда он остановился, не слишком доверяя своей лесной сноровке. Среди черноты мокрых деревьев их костер образовывал маленький шатер желтого света, и падающие дождевые капли вдруг вспыхивали точно искры, сыплющиеся с какой-то небесной наковальни. Четверо лисьих людей сидели вокруг огня. Маски превращали их в остроухие тени, глазницы выглядели странно безжизненными. Они кутались в густые меха. «Медвежьи шкуры?» — прикинул Майкл. Нет, шерсть не такая густая. Он снова вгляделся. Волк! Они носили волчьи шкуры, и жесткая торчащая шерсть загривков под их шеями создавала впечатление, что они горбаты.
Он видел краску на их лицах, бледных, точно известка. Белые дуги у глаз, в нос и вокруг рта втерт какой-то темный пигмент. Под волчьим мехом были другие шкуры. Наверное, лисьи. Ему показалось, что в отблеске пламени мелькнул кончик рыжего пушистого хвоста. Ремни из сыромятной кожи и пращи, грубо сшитые сумки на поясах (в большинстве пустые), а рядом с ними на мокрых листьях лежали копья и ножи — одни из грубо оббитых кремней, другие зеленоватые и гладкие, возможно, бронзовые.
Лисьи люди замолкли. Они ничего не жарили на костре, хотя над ним был сооружен примитивный вертел, а возле огня подсыхала большая куча хвороста. Вид у них был совсем измученный и унылый. А один поигрывал кремневым ножом так, словно собирался полоснуть себя по горлу.
Внимание Майкла привлекло какое-то движение на границе света, отбрасываемого костром. Что-то ворочалось там на разбухшей от влаги земле, и он снова услышал тот же мучительный стон. Там лежал человек, пришпиленный к земле, точно насекомое. Его руки тщетно рвались из уз. Это был лисий человек, распятый между колышками, почти касаясь щекой валяющегося рядом его головного убора. На обнаженной груди поблескивало широкое пятно какой-то вязкой жидкости, и Майкл заметил, что из глубокой раны в боку при каждом его судорожном движении выплескивается темная пузырящаяся струя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Никто не захотел сказать ему, как и почему она умерла, — сор, заметенный под ковер, скелет, для которого надо было подыскать шкаф. Он молился за нее, за ребенка, которого она собиралась где-то взять, но он думал, а вдруг она шутила и сейчас шутит. Роза всегда была большой выдумщицей.
Через некоторое время — колоссальное время (по меньшей мере три года) — она отодвинулась в глубину его сознания. Кур взяла на себя Рейчел, но у нее дело шло плохо, потому что они ей не доверяли, и она не могла отыскать половины гнезд. А потому яйца на завтрак бывали реже. А дедушка выгнал одного из работников, Томаса Маккэнделса, совсем молодого, почти мальчика. Майкл так и не узнал, за что. Он старался побольше времени проводить в одиночестве или с Мулланом. Так было безопаснее. Однако ему смутно верилось, что когда-нибудь Роза вернется, что вот он спустится к заводи у моста однажды утром и увидит, что она сидит там, болтает ногой в воде и ждет его.
Эти пять лет он рос и рос, да так быстро, что одежда становилась ему коротка за одну ночь, и пугающие завитки начали появляться там, где прежде никаких волос не было. Хотя у Розы были. В этой мысли было что-то утешительное.
— Скоро ты из кожи вырастешь, — сказала бабушка, прикладывая рубашку к его раздавшимся вширь плечам и пожевала губами. — А волосы! Будто у тебя на голове лохматый пес. Ну, что мне с тобой делать?
Он бродил по лесам и лугам около фермы, точно лесник, и часто в обществе старика Муллана. Он был гибким, высоким и тощим, но потом удлинившиеся кости стали покрываться плотью. От работы на ферме его мышцы перекатывались под кожей, как упругие шары. Солнце выжгло веснушки на его переносице и покрыло лицо таким загаром, что светло-серые глаза странно с ним контрастировали. Рейчел пеняла ему за «дикарское поведение», нагибала его голову над кухонной раковиной и отскребала его шею, пока он извивался и охал в ее сильных плотных руках. И это — хотя уже четыре с лишним года ему было положено самому мыться.
— Ты еще не настолько большой, чтобы разгуливать по христианскому дому с шеей чернее торфа, — говорила она.
Дни недели накатывались и откатывались, как волны прилива и отлива, принося и унося всякие обломки. Демон издох, и Пат втайне его оплакивал. Он уже не присутствовал невидимым под обеденным столом. Его закопали неподалеку от реки без всяких церемоний, только дедушка коснулся могилы кепкой странным жестом, который был и прощанием и отдачей чести. После положенного времени его место заняли два визгливых щенка, и вскоре они уже бежали за Патом, точно миниатюрные двойники своего седомордого предшественника.
Край оставался все таким же, разве что прибавилось машин на дорогах пугать лошадей, и кое-где выросли новые дома. Две-три рощи были сведены фермерами, которые хотели добавить полакра к пахотным землям и положить себе в карман немножко больше денег; ну и, конечно, шли обычные разговоры о волнениях в городе, о том, что вызваны английские войска, и на несколько дней между Патом и Мулланом возникла некоторая натянутость. Но все это было слишком далеко, чтобы принимать близко к сердцу.
Куда более важным было то, что Шон купил новенький трактор — огромный, рычащий маккормиковский «Кропмастер», который совсем затмил их маленький серенький «масси-фергюсон». Майклу он больше всего напоминал багряного пучеглазого дракона, который пердел дымом. Пата смущало и появление этого изрыгающего дым чудища у него во дворе, и количество денег, которое ушло на то, чтобы он появился там, но Шон сиял и излучал уверенность. Кларк Гейбл на тракторе.
— А потом и чертова машина! — угрюмо пророчествовал Муллан и продолжал чистить гнедую кобылку.
Школа все так же забирала Майкла на две трети года к вечной его досаде. Пять раз в неделю он проходил две мили до деревни с учебниками и завтраком в сумке, а зимой и со связкой торфяных брикетов на спине для школьной печки. Он ненавидел математику, другие точные науки (ту малость, какую им преподавали), географию, грамматику и все остальные, за исключением некоторых разделов истории (кельты, викинги, норманны — былое его острова) и чтения, когда попадались интересные книги. Он проглотил сказки леди Грегори и братьев Гримм, Жюль Верна, Роберта Льюиса Стивенсона и даже кое-что Конрада. В своем классе он был аномалией (и не только потому, что был на голову выше всех остальных). Он любил читать — пусть выборочно, но он любил читать. Учительница, мисс Главер, побывала за морем . Приятная круглолицая старая дева, говорившая с акцентом, который, по убеждению учеников (да и почти всей округи), она приобрела в Англии. Забываясь, она могла быть гневной, но чаще избегала этого, потому что детей это втайне забавляло, о чем она догадывалась. Майкл много раз видел ее раздраженной и даже сердитой, но никогда она не приходила в такую ярость, чтобы ударить ученика, что было очень странно.
В школе у него почти не было друзей — и никого, с кем ему было бы хотя бы отдаленно так хорошо, как с Розой. Многие в классе состояли с ним в той или иной степени родства — Феи были многочисленным племенем. Но он почти не соприкасался с ними. Он слыл «чудным», и, если бы не его рост и сила не по возрасту, ему приходилось бы нелегко. Состоявшая из двух комнат школа находилась у нижнего края Антримского плато, и за мощеной площадкой для игр поросшая дроком пустошь тянулась до усыпанных валунами холмов. Деревня эта представляла собой одну длинную извилистую улицу, протянувшуюся от моста через Банн в долине до нижних склонов холмов на востоке. Школа стояла в восточном конце деревни чуть в стороне от дороги. Полвека назад в ней учился дед Майкла, и в некоторых учебниках, которыми пользовались дети, еще говорилось о Британской империи и Индии — ее жемчужине. Майклу это напоминало рассказы Муллана о войне — о том, как он видел солдат-индийцев, которые тряслись от холода в грязи окопов, и о ветеранах, которые пытались объясняться с бельгийцами на урду или хинди, не сомневаясь, что на всех иностранцев хватит одного языка. Покрытые темным загаром, выдубленные солнцем Африки, Индии или Афганистана, они находили смерть под изморосью Фландрии. Конец Империи, печально говорил Муллан, но ведь Муллан был протестантом.
Лисьи морды вернулись в речную долину.
Они, как и Роза, принадлежали иному времени — тому, когда он был кем-то еще. Казалось странным, что Майкл начал забывать лицо Розы, но помнил все нюансы того мгновения, когда она в реке прижала к себе его голого. Мгновение это повторялось и повторялось в его снах, наполняя его жгучим желанием. Воспоминание о лисьих людях (как он начал их называть), вызывало в нем смесь страха и любопытства. В лесах и полях, в лугах и холмах таились странные существа, и только он знал о них. Его литературная диета подготовила его для восприятия их, а бесконечные блуждания приучили к внезапным сценам, возникавшим среди теней в самые разные минуты и тут же исчезавшим — никто не причинял ему вреда, какими бы жуткими они не выглядели. Тревожили его лишь волки. Однажды он озабоченно спросил Муллана — ближе старика к земле мог быть только погребенный в ней, — не видел ли тот чего-нибудь странного среди деревьев. Каких-нибудь следов, костей, меток? А старик бросил на него настороженный взгляд и спросил, уж не фей ли он снова увидел.
— Собаки. Как насчет собак? Собачьей стаи? Какие-нибудь следы?
— Куда ты клонишь, Майк? Или мы потеряли пару-другую овец?
— Нет-нет. Я так, — но все равно он беспокоился, когда Муллан оставался в лесу всю ночь, подстерегая фазанов, и гадал, что случится, если старик наткнется на пирующую стаю волков. Но этого не случилось, и Муллан, как ни близок он был к земле, ничего необычного не замечал.
Быть может, они принадлежат ему одному — волки Майкла?
Иногда над ним тяготел старый-старый кошмар, доводя его до крика. Лисья маска, а под ней темно-грязное лицо, дышащее на него смрадом. Он пытается привстать, но его опрокидывают, злой басистый голос чеканит незнакомые слова. Лесной язык. Рингбон. Его голова перекатилась набок, и он увидел, что на его руку наложена повязка из бересты, и из-под нее сочится черная грязь. Грязь пахла мочой. Он закрыл глаза. Он слышал вокруг себя людей, потрескивание костра, ветер в вершинах деревьев. Под ним, когда он пошевелился, зашуршала его подстилка. На его горячий лоб легла прохладная ладонь.
— Котт?
— Все хорошо, Майкл. Рингбон и его люди снова нашли нас и прогнали волков. Твоя рука скоро заживет. Все будет хорошо.
Это он уже слышал. Такие заверения стоили дешево. Он с трудом разлепил веки. Лесные маки. Подлецы его опоили. Но он хорошо знал Рингбона. Почти друг детства. Он помахал здоровой рукой лисьему человеку, который сидел на корточках рядом с ним, смердя потом и падалью. Белые зубы коротко блеснули в ответ.
— И все-таки? Волки…
— Они пока ушли, — ответила Котт. — Люди Рингбона сторожат.
— Меня укусил не волкочеловек… Скажи им… Они знают это?
— Конечно, — ответила она, успокаивая его. — Это был простой зверь. Они знают… Все хорошо. Они тебя не съедят. — И она улыбнулась знаменитой улыбкой Котт, улыбкой Чеширского Кота, ведущего его по Стране Чудес. Она выглядела не такой усталой. Воздух озарялся бледным солнечным светом, будто проблеск весны… или обломок осени. Она вымыла волосы, ее дыхание благоухало мятой. Он ощутил былое волнение и засмеялся — над собой.
Она положила руку на его штаны, прятавшие эрекцию.
— Может быть, сегодня ночью, — сказала она. — Лисьи люди последят…
— За кем? — спросил он шутливо.
— Это уж их дело.
«Я становлюсь дикарем, — подумал он. — Совсем потерял стыд. Я бы взял ее сейчас прямо у них на глазах, будь у меня силы».
Она как будто прочла его мысли. Низко нагнулась и ее язык, неся вкус мяты, ужалил его рот, как влажная змея. И втолкнул листья — он почувствовал их вкус — вкус жевательной резинки. Котт отодвинулась.
— Сегодня ночью, — сказала она с усмешкой.
— Мы ведь уже почти дома, верно?
— Почти, — ее усмешка исчезла. — Но еще не выбрались из леса.
Он закрыл глаза, устыдившись внезапно охватившего его страха. Не впервые Рингбон и его люди спасли им жизнь. И все же он невольно вспомнил кровавую сцену, жуткое пиршество, которое он видел при свете костра в лесу, где звучал волчий вой. Люди Рингбона погребали одного из своих, после того как он стал… нечистым. Словно тысячу лет назад. Иной мир, иная жизнь.
Осенний вечер четыре с лишним года спустя после отъезда Розы — и первые приступы подростковой раздражительности погнали его из-за стола с ужином сначала в конюшню, а потом на луг за фермой. Бурный вечер, клубящиеся в небе тучи, ветер, свистящий в полуобнаженных деревьях. Быстро наползающие сумерки — долгие летние дни остались позади, далеко позади, сено убрано, сложено башней из тючков под навесом. Трава намокла и скользила под подошвами, земля разбухла от дождя. И пока он стоял, глядя на серую мглу там, где обычно виднелись горы, дождь зарядил снова, и он выругался (новообретенная привычка) и зашагал к реке, чтобы укрыться под деревьями, смутно подумав, а не окажется ли что-нибудь между ними.
«Слишком уж ты много понимать начал! — закричала на него тетя Рейчел, когда он отпустил шуточку о ее хлебе на соде, так что даже дед не смог удержаться от смеха. Но она на этом не остановилась. — Болтался с Розой, будто она была тебе сестра, а сам младше ее на десять лет! Вот что тебя погубило, малый!» В кухне воцарилась гробовая тишина. Майкл слепо выбежал за дверь, а к горлу подступали предательские слезы, и он успел услышать гневный голос Пата и визгливый ответ Рейчел.
Как всегда, под деревьями сумрак был гуще и более темный и угрюмый, чем зеленый колышущийся летний сумрак. Он шагал, шурша листьями, думая о Розе с сердитой растерянностью горя и желания, но вскоре пришел в лесное настроение и стал ступать осторожно. В такой вечер в лесу вполне могло быть что-то. Сумерки и рассвет, сказал когда-то Муллан, и был прав.
Майкл видел в этом лесу огромных оленей, а один раз в реке плыл кто-то, шлепая хвостом по воде, — возможно, бобр. Ну и, конечно, волки. Они были темными, эти волки, гораздо чернее волков на картинках в книгах о животных, и черепа у них были крупнее, тела костлявее, а ноги — будто скреплены из длинных палок. Сложены для быстроты, как борзые. Он наблюдал за ними с деревьев, окурившись древесным дымом, чтобы заглушить свой запах. Этому научил его Муллан. Их было около десятка, то больше, то меньше, и чаще всего они двигались с юга на север, переплывали речку, словно даже не заметив ее, и кружили по подлеску, точно отыскивая след. Один раз он увидел их в полях под верхним лугом — дальнюю стаю бегущих силуэтов, маленьких, как муравьи в угасающем свете дня. Майкл никак не мог понять, откуда они явились и что делают здесь. Он знал, что последний волк на Британских островах был убит в Шотландии в восемнадцатом веке. В полях больше не водилось зверей, которых нужно бояться, и в Ирландии в любом случае не осталось лесных дебрей. Эта загадка завораживала его.
Но в этот вечер волков не было. Он слышал реку — вздувшуюся, стремительно несущуюся между берегов. Подлесок умирал в предчувствии зимы, и земля между деревьями почти обнажилась. Глину усыпали листья, холодные и мокрые.
Остановил его звук голосов.
Он встал на четвереньки, ощутил под коленями холодную землю и увидел на том берегу проблески желтого света. Костер. Он начал продвигаться вперед, зная, кто там. Ему было страшно, но любопытство брало верх, и злость после стычки с тетей Рейчел еще не улеглась.
Они были в котловине на западном берегу реки. Он различал их силуэты, скорченные перед «остром. Их спины. Уже так стемнело, что блеск огня его слепил. Он прищурил глаза и пополз вперед, почувствовал, как его рука погрузилась в ил, а затем в леденящую речную воду. Вокруг высоко в небо поднимались деревья, с них, постукивая и шурша, сыпались дождевые капли. Его засасывало то, что он видел и слышал. И еще запах — он чуял их — тот же запах, что и прежде, и он вновь на секунду превратился в перепуганного ребенка, и застыл по лодыжку в бурлящей реке, вдыхая их душный запах. Но ему почти исполнилось тринадцать, умудренные тринадцать, сильные тринадцать, и в нем почти шесть футов, и он весь подобран, как кошка. Он был непобедимо юн, а к тому же упрям как осел. И он пошел через реку вброд.
Дождь усилился, струйки затекали ему за шиворот, плечи намокли. Костер вспыхнул ярче — кто-то подбросил в него хвороста. Облизанные дождем фигуры заблестели, запах стал гуще. Мокрые тела, немытые, в лесной грязи. Голоса внезапно смолкли, и он с ужасом подумал, что они его заметили, но раздался стон, хриплый крик боли, и разговор возобновился. Если это был разговор. Звучал он, как ворчание раздраженных собак.
До них оставалось едва двадцать футов, когда он остановился, не слишком доверяя своей лесной сноровке. Среди черноты мокрых деревьев их костер образовывал маленький шатер желтого света, и падающие дождевые капли вдруг вспыхивали точно искры, сыплющиеся с какой-то небесной наковальни. Четверо лисьих людей сидели вокруг огня. Маски превращали их в остроухие тени, глазницы выглядели странно безжизненными. Они кутались в густые меха. «Медвежьи шкуры?» — прикинул Майкл. Нет, шерсть не такая густая. Он снова вгляделся. Волк! Они носили волчьи шкуры, и жесткая торчащая шерсть загривков под их шеями создавала впечатление, что они горбаты.
Он видел краску на их лицах, бледных, точно известка. Белые дуги у глаз, в нос и вокруг рта втерт какой-то темный пигмент. Под волчьим мехом были другие шкуры. Наверное, лисьи. Ему показалось, что в отблеске пламени мелькнул кончик рыжего пушистого хвоста. Ремни из сыромятной кожи и пращи, грубо сшитые сумки на поясах (в большинстве пустые), а рядом с ними на мокрых листьях лежали копья и ножи — одни из грубо оббитых кремней, другие зеленоватые и гладкие, возможно, бронзовые.
Лисьи люди замолкли. Они ничего не жарили на костре, хотя над ним был сооружен примитивный вертел, а возле огня подсыхала большая куча хвороста. Вид у них был совсем измученный и унылый. А один поигрывал кремневым ножом так, словно собирался полоснуть себя по горлу.
Внимание Майкла привлекло какое-то движение на границе света, отбрасываемого костром. Что-то ворочалось там на разбухшей от влаги земле, и он снова услышал тот же мучительный стон. Там лежал человек, пришпиленный к земле, точно насекомое. Его руки тщетно рвались из уз. Это был лисий человек, распятый между колышками, почти касаясь щекой валяющегося рядом его головного убора. На обнаженной груди поблескивало широкое пятно какой-то вязкой жидкости, и Майкл заметил, что из глубокой раны в боку при каждом его судорожном движении выплескивается темная пузырящаяся струя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34