И нет той алмазной ясности, отличавшей его чувства, когда он путешествовал в Ином Месте. Тогда он был зверем. Обколотым, как кремневый наконечник копья, и хотя такая обработка была мучительной, она придала ему остроту и твердость и прозрачность мысли, точно сосулька… И почти каждую минуту им владел страх.
Его легкие требовали сигаретного дыма, он плотно сжал губы и занялся своей работой. Подставлял высокие кружки под насос, доставал лед из ведерка, накачивал еще и еще пинты и без конца тыкал пальцами в шумные кнопки кассы, а ее ящик ударял его по животу всякий раз, когда открывался, как будто желая напомнить о себе.
О себе. Он ощущал в себе совсем другого человека, совсем другую взрослую жизнь. Он ведь взрослел дважды. В первый раз он вырос в обитателя леса, в воина, знакомого с дикарями и феями.
Феи! Какое детское словечко. Вирим! Странно, с каким трудом он вспомнил. Многое он забыл так же, как в свое время забывал лесной язык, чем дальше удалялся от сердца леса.
Но это его другая взрослая жизнь, угрюмо напомнил он себе. Его реальная жизнь. Мир, в котором он останется и умрет, полон реальности: настойчивые лица по ту сторону стойки, вонь пива, шум уличного движения за дверью. Его собственный мир без чудес, серый, полный усталости от бесплодных попыток, мир с нависающим над поясом животом и задыханием. Тот худощавый опасный мужчина, которым он мог когда-то быть, исчез, как полузабытый сон. И в любом случае он не хотел возвращаться туда. Ночи тяжелы даже здесь, в этом городском лабиринте, в этом прирученном месте.
В четыре часа перерыв, и он вышел из задней двери, чтобы подышать чуть более свежим воздухом, и на ходу нащупывал сигареты. Снаружи — красные кирпичные стены, мусорные баки, переполненные до краев, кошка, облизывающая лапы. Небо было обрисовано кирпичом. Небольшой квадрат высоко над ним, исчерченный следами реактивных самолетов и уже одевающийся темнотой ночи, освещенной уличными фонарями. Со всех сторон уходили вверх здания, на металлических пожарных лестницах сушилось белье. Откуда-то доносились детские голоса, плач младенца, смех молодой женщины.
Он докурил сигарету до конца и зажег другую, присев на мусорный бак. Вечер будет долгим. Он останется до закрытия, и в заключение должен будет выкидывать за дверь упирающихся пьяниц. Управляющий возложил на него эту обязанность из-за его роста и широких плеч. Они никогда не вступали с ним в спор. Может быть, даже сейчас что-то в его глазах заставляло самых буйных покорно уходить. Эта мысль его обрадовала. Все еще след той закаленности мужчины, который был любовником Котт, другом Рингбона и убивал людей.
Вечер для города выдался тихим. Что-то… кошка слетела с мусорного бака, загремев крышкой и испустив громкий вопль. Проулок тянулся в сгущающуюся тень, забитый мусором, вертикальными и горизонтальными баками, между которыми жался скелет «пикапа», брошенного и ободранного. В проулке не было никого. Он затянулся сигаретой, и она вспыхнула, как адский глаз. Иногда в проулке спали пьяные бродяги, укрывшись старыми газетами. Они рылись в мусорных баках, соперничая с крысами, и были такими же грязными и вонючими, как сами крысы. Возможно, где-то в утробе мусора такой бродяга свернулся, как нерожденный младенец, и следит за ним.
Трудно поверить, что за кирпичной стеной толпа людей пьет, разговаривает, занимается тем, чем люди любят заниматься в городе, а здесь было тихо — тихо, словно в лесу в безветренную ночь. От соседних зданий падали слабые полоски света, и на одном потолке он увидел голубое мерцание телевизора. Но здесь внизу, где он сидел среди мусора, тишина казалась густой, как дым, и глубокой. Среди рваных газет, смятых банок, объедков и оберток с чипсов и сластей. Все, что выбрасывает прибой городских улиц.
Он выпустил клуб дыма, уже невидимый в сумраке. Что-то двигалось в глубине прохода, таясь, покачиваясь. Когда его рука вновь поднялась к губам, пепел сигареты посыпался по рубашке. У него дрожали пальцы.
Пьяница, устраивающийся на ночлег, или выискивающий чьи-то объедки. Да, за ним кто-то следил. Он чувствовал, как по его толстому телу ползает чей-то взгляд. Нет, он в проулке не один.
У себя за спиной он услышал взрыв хриплого хохота, донесшегося из окна пивной. Окна теперь превратились в прямоугольники желтого света, и от этого проулок казался еще темнее. Он, что, пробыл здесь так долго? Надо вернуться, пока ему не указали на дверь.
Что-то было там, среди теней.
Он попятился, сигарета прилипла к одной мокрой губе. Его каблук ударился о бак, и он выругался тихим шепотом.
Не здесь. Не сейчас. С этим всем покончено. Из теней донеслось рычание, низкое переливчатое рычание из самой глубины какой-то массивной груди. Сигарета выпала у него изо рта. Он повернулся и кинулся назад в безопасность толпы у стойки.
Они увидели деревню после полудня и сразу залезли на дерево (дробовик больно бил Майкла по спине), чтобы разведать что и как. Мечту они оставили в полумиле оттуда, хотя Майкла переполняли дурные предчувствия. Однако Меркади объяснил ему, что ни один вирим не прикоснется к лошади, подкованной железом, не говоря уж о железных стременах и пучке остролиста (они наткнулись на него в чаще), привязанного к луке седла. От нечеловеческих обитателей леса лошади ничего не угрожает, а люди редко осмеливались уходить так далеко от деревень или Великой южной дороги. Котт его поддержала, и Майки уступил, хотя его тревожила мысль об обычных зверях, водящихся тут. Львы, тигры, медведи… Его бы ничто не удивило. И он не слишком верил в остро пахнущее растение, которым Меркади натер лезвие его кинжала. Деревня была беспорядочно разбросана в изгибе быстрого прозрачного ручья. Вырубка тянулась на сто ярдов от крайних хижин, и земля там была вся в пнях, вокруг которых уже разрослись папоротники, шиповник и крапива. За изгибом ручья Майкл углядел другие расчистки, зеленеющие сочной травой, где паслась скотина. Над деревней висел полог голубого и серого дыма, а от мусорной кучи несло теплым смрадом навоза и падали. Хижины были глинобитными или бревенчатыми, щели замазаны глиной с берега ручья. Крыты они были дерном и древесной корой, а дверями служили шкуры, утяжеленные камнями.
Однако одно здание было совсем другим — построенная из тесаных досок и крытая дранкой на пригорке к северу от деревни стояла церковь, а рядом с ней — хижина побольше и поприятнее, в которой, конечно, жил священник. На выступах церковной крыши были кресты, в крохотных окошках — цветное стекло, а в звоннице колокольни медно блестел колокол. Колокольня эта была ниже окружающих деревьев.
В деревне, казалось, царило спокойствие, мужчины, возможно, трудились на крохотных полях или охотились в лесу. У ручья играли дети, одетые в некрашенные холст или шерсть, босые, чумазые, а неподалеку кучка женщин черпала воду из ручья, переговариваясь на непонятном языке, и их голоса разносились далеко в окружающей тишине. Другие сидели за прялками под навесами возле хижин или ковыряли землю в маленьких огородах грубыми мотыгами. На завалинке одной из хижин сидел старик, покуривая глиняную трубку, иногда удовлетворенно сплевывая и взмахивая ногой, когда к нему слишком близко подходила свинья, разыскивающая корм.
Свиньи, куры и собаки бродили по всей деревне, мешаясь с детьми. Отличала их, главным образом, худоба. Свиньи казались полудикими, куры были тощими и воинственными, а собаки — поджарыми и по виду напоминали волков, от которых их отделяло не так уж много поколений. Деревню окружал грубый частокол из заостренных кольев иногда с просветами, в которые можно было просунуть ногу. Частокол охватывал самые дальние хижины и заканчивался за ручьем, где на кожаных петлях были подвешены створки открытых ворот. Их никто не охранял. Место выглядело мирным и сонным.
— Легче легкого, — удовлетворенно шепнул Меркади.
— Но где мужчины? — с недоумением спросила Котт.
Ответом послужили донесшиеся издали крики. Лес заслонял, откуда именно. Майкл заметил, что женщины у ручья смолкли и посмотрели в ту сторону. Одна покачала головой.
— Там что-то происходит, — сказал он с разгорающимся любопытством.
— Нас это не касается, — заметил Меркади. — Видишь серого мерина в загоне за церковью? Он-то нам и нужен. Поистине прекрасное животное, но, увы, на освященной земле, куда мне нет доступа. Теперь ты должен положиться на собственную смекалку.
— Слушайте! — Котт пропустила его слова мимо ушей.
Лошадиный топот, нарастающий прибой голосов. Глаза Меркади весело заблестели.
— Свара! Сейчас самое время…
В дальнем конце деревни появились люди, конные и пешие. Двое впереди, казалось, спотыкались на каждом шагу… Нет, их толкали в спину. Высокий лысый человек в коричневом одеянии размахивал руками и кричал что-то о служителях дьявола, о дикарях.
— Я понимаю, что они говорят, — еле слышно произнес Майкл.
Ни Котт, ни Меркади словно бы не услышали его.
— Один из братьев! — Меркади сплюнул, его пальцы-сучочки нацелились на приближающуюся толпу, как два рога.
Раздавались выкрики, но теперь Майкл перестал понимать слова. Способность проникать в их смысл угасала, менялась. Он сознавал, что не знает этого языка. Значение слов, проникавших в его мозг, оставалось неведомым, но иногда оно внезапно становилось ясным, будто из туч вырывался солнечный луч.
Жители деревни всей ордой перешли ручей, их было человек тридцать-сорок, и все время впереди шагал высокий священник. Их злоба обрушивалась на оборванные дикого обличья фигуры, которые столкнули в ручей, так что взлетели фонтаны брызг. Майкл только сейчас увидел, что они связаны — что их руки крепко притянуты к телу.
Лисьи люди!
— Значит, священник вознегодовал на какое-то племя, — пробормотал Меркади, глаза у него блестели, как мокрый нефрит. — Так что с ними сделают? Утопят, сожгут или просто изобьют до бесчувствия?
Всадники проскакали через ручей, нагнувшись в седлах, подхватили обоих лисьих людей и выволокли на берег. Они лежали там, без толку пытаясь высвободить руки. Лица их были в крови, а один лишился своего головного убора.
Они больше не внушали страха, а казались странно уязвимыми, словно чучела, брошенные на потеху толпы. Они совсем не походили на страшные тени из прошлых воспоминаний Майкла.
— За что они с ними так? — спросил он, инстинктивно сочувствуя слабым.
— Лысоголовые лесные братья не любят племена, — сказал Меркади. — А племена боятся крестовых чар, которые чинят помехи вирим. Иногда какой-нибудь пустяк оборачивается оскорблением — подлинным или мнимым, либо случается кража. У них ведь совсем разные понятия о том, что хорошо, а что дурно, — у племен и жителей деревень. И происходит вот такое. Этим лисьим очень повезет, если они увидят еще один рассвет.
Майкла охватило бешеное возмущение.
— Они их убьют. Мы не можем позволить такое. Надо что-то сделать!
Котт и Меркади уставились на него.
— Мы здесь для того, чтобы украсть для тебя лошадь, или ты забыл? — ехидно спросил Меркади. — А вон тех всадников ты видишь?
Их было пять-шесть, ехали они на лошадках ростом немногим больше пони, но крепких и косматых. На них были кожаные панцири с блестящими бронзовыми бляхами и меховой опушкой. На головах — неуклюжие шлемы из кожи и рога. Забрала с отверстиями для глаз и клювом, прикрывавшим нос. В них чувствовались хищность и сноровка. Вооружены они были копьями с бронзовыми наконечниками и длинными кинжалами. У одного с бедра свисал меч в ножнах из волчьей шкуры, и у всех на панцирях были нарисованы красные кресты с ржавым оттенком, словно запекшаяся кровь.
— Кто они? — во всадниках чувствовалось что-то стихийное, что-то необузданное. Они хохотали, гарцуя вокруг распростертых пленников, а когда один лисий человек приподнялся и встал на колени, тупой конец копья тут же опрокинул его на землю. Священник проповедовал, воздев руки над головой, и деревенские жители притихли. Даже с такого расстояния Майкл различал злорадство на одних лицах, тревогу на других.
— Это воинствующие рыцари, воинство братства, — объяснил Меркади. — Защитники Деревень и Спасители Церкви. Тупые звери.
— Им неведомо милосердие, Майкл, — добавила Котт, — лучше держаться от них подальше. — Однако ее глаза пылали негодованием.
— Они же их убивают! — в ужасе почти крикнул Майкл, глядя, как удары тупыми концами копий сыплются на лежащих лисьих людей. — Что это за священник, если он способен спокойно смотреть, как они совершают убийство?
— Братья бывают всякими, — сказала Котт. — И хорошими, и дурными. Они здесь уже давно, может быть, века. Некоторые сами из племен. Однако в большинстве они смотрят на таких людей как на дикарей. «Хьетин» — вот какое слово они употребляют. И не любят, чтобы жители деревень имели дело с племенами.
— Ш-ш-ш! Смотрите-ка! — в возбуждении сказал Меркади. — Что-то там не так! Не удивлюсь, если сейчас пух и перья полетят!
Деревенские жители и рыцари явно встревожились. Священник еще сильнее замахал руками. «Племена идут!» — разобрал Майкл, и тут что-то черное впилось в горло священника, и он рухнул навзничь.
Деревенские на миг замерли, а потом бросились врассыпную. Волна бегущих захлестнула лошадей, и рыцари отпихивали их копьями, угрожающе крича. Майкл заметил какое-то движение за деревьями, и в ту же секунду на расчистку выскочила шеренга лисьих людей, и они с воинственными воплями помчались вперед, перепрыгивая пни. Через частокол на ближайшую хижину полетел пылающий факел, и кровля сразу занялась: дерн и кора чернели, повалил дым. У частокола лисьи люди остановились, посылая стрелы сквозь щели. Жители укрывались за хижинами, убегали, а двое смельчаков с трудом волокли труп священника от ручья.
Всадники понеслись галопом вверх по ручью в направлении дерева, где прятался Майкл. Они направлялись к воротам в намерении напасть на лисьих людей сзади — с наружной стороны частокола. Майкл увидел, как молнией блеснул обнаженный меч их начальника. Железный меч, не тускло-желтый бронзовый.
Майкл спрыгнул с дерева, и рыцари от неожиданности придержали лошадей, но затем поскакали дальше. Он услышал, как Котт кричит ему вслед, но даже не оглянулся. Кровь пела у него в жилах, он чувствовал себя таким же легким и пылающим, как подхваченный ветром уголек костра, и понял команду передового всадника: «Держитесь рядом, не давайте никому прорваться!» Смысл слов был так же ясен, как если бы их произнесла Котт. Что-то в нем взметнулось и обрело свое место. На бегу он машинально зарядил дробовик и встретил рыцарей у ворот.
Он увидел горящие под забралом глаза их начальника, и тут же грудь всадника словно разорвало — первый заряд попал точно в ее центр. Он не заметил ни треска выстрела, ни отдачи, и уже лихорадочно перезаряжал дробовик. Невыразимо громкий щелчок — а мимо упавшего начальника на него мчался второй рыцарь с копьем наперевес.
На этот раз выше. Заряд снес верхнюю часть головы: шлем раскололся и слетел в фонтане осколков черепа, обрывков мозга и темных брызг крови. Лошадь проскакала мимо Майкла. Ее мертвый наездник медленно соскальзывал вниз.
Четверо оставшихся рыцарей что-то кричали, а их лошади пятились и вставали на дыбы, напуганные громовым треском выстрелов. Майкл аккуратно переломил дробовик, выбросил две дымящиеся гильзы и перезарядил его. Все происходило, как во сне.
Новые крики — теперь со стороны деревни. В воздухе висел дым, трещало пламя, вопили женщины. Майкл шагнул вперед и выстрелил еще раз… слишком низко. Заряд угодил в морду лошади сбоку, и она сразу упала, а всадник перелетел через ее голову. Лицо Майкла словно осыпали теплые поцелуи, пока лошадь билась в конвульсиях, ее жуткая изуродованная голова покачивалась, точно цветок на стебле, — блестели кости, пузырилась кровь. Воздух внезапно пропах смрадом бойни. Майкл заколебался, эйфория угасла. И он промахнулся. Дробовик выпал из его обессилевших рук, а рыцарь, которого он спешил, кинулся на него с горящими глазами, скаля зубы.
…И замер, занеся кинжал. Воздух словно потемнел, мимо Майкла замелькали черные силуэты — призраки детских кошмаров под ярким солнцем. Всюду вокруг него были лисьи люди.
Пеший рыцарь зарычал и скрылся под пологом опускающихся и поднимающихся рук. Шмяканье ударов — и лисьи люди уже бежали дальше, оставив позади труп.
Оставшиеся всадники повернули лошадей и ускакали в пылающий хаос деревни. Майкл согнулся пополам — его вырвало на кровавую землю. Все происходило слишком вдруг, слишком молниеносно.
Он зарядил дробовик и пристрелил искалеченную лошадь, а глаза ему жгли слезы, горло щипал дым. На земле неподалеку блестел меч начальника, и он подобрал его, избегая взгляда остекленевших глаз, посверкивания обнажившейся кости. Грудь была разъята, как воскресная баранья нога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Его легкие требовали сигаретного дыма, он плотно сжал губы и занялся своей работой. Подставлял высокие кружки под насос, доставал лед из ведерка, накачивал еще и еще пинты и без конца тыкал пальцами в шумные кнопки кассы, а ее ящик ударял его по животу всякий раз, когда открывался, как будто желая напомнить о себе.
О себе. Он ощущал в себе совсем другого человека, совсем другую взрослую жизнь. Он ведь взрослел дважды. В первый раз он вырос в обитателя леса, в воина, знакомого с дикарями и феями.
Феи! Какое детское словечко. Вирим! Странно, с каким трудом он вспомнил. Многое он забыл так же, как в свое время забывал лесной язык, чем дальше удалялся от сердца леса.
Но это его другая взрослая жизнь, угрюмо напомнил он себе. Его реальная жизнь. Мир, в котором он останется и умрет, полон реальности: настойчивые лица по ту сторону стойки, вонь пива, шум уличного движения за дверью. Его собственный мир без чудес, серый, полный усталости от бесплодных попыток, мир с нависающим над поясом животом и задыханием. Тот худощавый опасный мужчина, которым он мог когда-то быть, исчез, как полузабытый сон. И в любом случае он не хотел возвращаться туда. Ночи тяжелы даже здесь, в этом городском лабиринте, в этом прирученном месте.
В четыре часа перерыв, и он вышел из задней двери, чтобы подышать чуть более свежим воздухом, и на ходу нащупывал сигареты. Снаружи — красные кирпичные стены, мусорные баки, переполненные до краев, кошка, облизывающая лапы. Небо было обрисовано кирпичом. Небольшой квадрат высоко над ним, исчерченный следами реактивных самолетов и уже одевающийся темнотой ночи, освещенной уличными фонарями. Со всех сторон уходили вверх здания, на металлических пожарных лестницах сушилось белье. Откуда-то доносились детские голоса, плач младенца, смех молодой женщины.
Он докурил сигарету до конца и зажег другую, присев на мусорный бак. Вечер будет долгим. Он останется до закрытия, и в заключение должен будет выкидывать за дверь упирающихся пьяниц. Управляющий возложил на него эту обязанность из-за его роста и широких плеч. Они никогда не вступали с ним в спор. Может быть, даже сейчас что-то в его глазах заставляло самых буйных покорно уходить. Эта мысль его обрадовала. Все еще след той закаленности мужчины, который был любовником Котт, другом Рингбона и убивал людей.
Вечер для города выдался тихим. Что-то… кошка слетела с мусорного бака, загремев крышкой и испустив громкий вопль. Проулок тянулся в сгущающуюся тень, забитый мусором, вертикальными и горизонтальными баками, между которыми жался скелет «пикапа», брошенного и ободранного. В проулке не было никого. Он затянулся сигаретой, и она вспыхнула, как адский глаз. Иногда в проулке спали пьяные бродяги, укрывшись старыми газетами. Они рылись в мусорных баках, соперничая с крысами, и были такими же грязными и вонючими, как сами крысы. Возможно, где-то в утробе мусора такой бродяга свернулся, как нерожденный младенец, и следит за ним.
Трудно поверить, что за кирпичной стеной толпа людей пьет, разговаривает, занимается тем, чем люди любят заниматься в городе, а здесь было тихо — тихо, словно в лесу в безветренную ночь. От соседних зданий падали слабые полоски света, и на одном потолке он увидел голубое мерцание телевизора. Но здесь внизу, где он сидел среди мусора, тишина казалась густой, как дым, и глубокой. Среди рваных газет, смятых банок, объедков и оберток с чипсов и сластей. Все, что выбрасывает прибой городских улиц.
Он выпустил клуб дыма, уже невидимый в сумраке. Что-то двигалось в глубине прохода, таясь, покачиваясь. Когда его рука вновь поднялась к губам, пепел сигареты посыпался по рубашке. У него дрожали пальцы.
Пьяница, устраивающийся на ночлег, или выискивающий чьи-то объедки. Да, за ним кто-то следил. Он чувствовал, как по его толстому телу ползает чей-то взгляд. Нет, он в проулке не один.
У себя за спиной он услышал взрыв хриплого хохота, донесшегося из окна пивной. Окна теперь превратились в прямоугольники желтого света, и от этого проулок казался еще темнее. Он, что, пробыл здесь так долго? Надо вернуться, пока ему не указали на дверь.
Что-то было там, среди теней.
Он попятился, сигарета прилипла к одной мокрой губе. Его каблук ударился о бак, и он выругался тихим шепотом.
Не здесь. Не сейчас. С этим всем покончено. Из теней донеслось рычание, низкое переливчатое рычание из самой глубины какой-то массивной груди. Сигарета выпала у него изо рта. Он повернулся и кинулся назад в безопасность толпы у стойки.
Они увидели деревню после полудня и сразу залезли на дерево (дробовик больно бил Майкла по спине), чтобы разведать что и как. Мечту они оставили в полумиле оттуда, хотя Майкла переполняли дурные предчувствия. Однако Меркади объяснил ему, что ни один вирим не прикоснется к лошади, подкованной железом, не говоря уж о железных стременах и пучке остролиста (они наткнулись на него в чаще), привязанного к луке седла. От нечеловеческих обитателей леса лошади ничего не угрожает, а люди редко осмеливались уходить так далеко от деревень или Великой южной дороги. Котт его поддержала, и Майки уступил, хотя его тревожила мысль об обычных зверях, водящихся тут. Львы, тигры, медведи… Его бы ничто не удивило. И он не слишком верил в остро пахнущее растение, которым Меркади натер лезвие его кинжала. Деревня была беспорядочно разбросана в изгибе быстрого прозрачного ручья. Вырубка тянулась на сто ярдов от крайних хижин, и земля там была вся в пнях, вокруг которых уже разрослись папоротники, шиповник и крапива. За изгибом ручья Майкл углядел другие расчистки, зеленеющие сочной травой, где паслась скотина. Над деревней висел полог голубого и серого дыма, а от мусорной кучи несло теплым смрадом навоза и падали. Хижины были глинобитными или бревенчатыми, щели замазаны глиной с берега ручья. Крыты они были дерном и древесной корой, а дверями служили шкуры, утяжеленные камнями.
Однако одно здание было совсем другим — построенная из тесаных досок и крытая дранкой на пригорке к северу от деревни стояла церковь, а рядом с ней — хижина побольше и поприятнее, в которой, конечно, жил священник. На выступах церковной крыши были кресты, в крохотных окошках — цветное стекло, а в звоннице колокольни медно блестел колокол. Колокольня эта была ниже окружающих деревьев.
В деревне, казалось, царило спокойствие, мужчины, возможно, трудились на крохотных полях или охотились в лесу. У ручья играли дети, одетые в некрашенные холст или шерсть, босые, чумазые, а неподалеку кучка женщин черпала воду из ручья, переговариваясь на непонятном языке, и их голоса разносились далеко в окружающей тишине. Другие сидели за прялками под навесами возле хижин или ковыряли землю в маленьких огородах грубыми мотыгами. На завалинке одной из хижин сидел старик, покуривая глиняную трубку, иногда удовлетворенно сплевывая и взмахивая ногой, когда к нему слишком близко подходила свинья, разыскивающая корм.
Свиньи, куры и собаки бродили по всей деревне, мешаясь с детьми. Отличала их, главным образом, худоба. Свиньи казались полудикими, куры были тощими и воинственными, а собаки — поджарыми и по виду напоминали волков, от которых их отделяло не так уж много поколений. Деревню окружал грубый частокол из заостренных кольев иногда с просветами, в которые можно было просунуть ногу. Частокол охватывал самые дальние хижины и заканчивался за ручьем, где на кожаных петлях были подвешены створки открытых ворот. Их никто не охранял. Место выглядело мирным и сонным.
— Легче легкого, — удовлетворенно шепнул Меркади.
— Но где мужчины? — с недоумением спросила Котт.
Ответом послужили донесшиеся издали крики. Лес заслонял, откуда именно. Майкл заметил, что женщины у ручья смолкли и посмотрели в ту сторону. Одна покачала головой.
— Там что-то происходит, — сказал он с разгорающимся любопытством.
— Нас это не касается, — заметил Меркади. — Видишь серого мерина в загоне за церковью? Он-то нам и нужен. Поистине прекрасное животное, но, увы, на освященной земле, куда мне нет доступа. Теперь ты должен положиться на собственную смекалку.
— Слушайте! — Котт пропустила его слова мимо ушей.
Лошадиный топот, нарастающий прибой голосов. Глаза Меркади весело заблестели.
— Свара! Сейчас самое время…
В дальнем конце деревни появились люди, конные и пешие. Двое впереди, казалось, спотыкались на каждом шагу… Нет, их толкали в спину. Высокий лысый человек в коричневом одеянии размахивал руками и кричал что-то о служителях дьявола, о дикарях.
— Я понимаю, что они говорят, — еле слышно произнес Майкл.
Ни Котт, ни Меркади словно бы не услышали его.
— Один из братьев! — Меркади сплюнул, его пальцы-сучочки нацелились на приближающуюся толпу, как два рога.
Раздавались выкрики, но теперь Майкл перестал понимать слова. Способность проникать в их смысл угасала, менялась. Он сознавал, что не знает этого языка. Значение слов, проникавших в его мозг, оставалось неведомым, но иногда оно внезапно становилось ясным, будто из туч вырывался солнечный луч.
Жители деревни всей ордой перешли ручей, их было человек тридцать-сорок, и все время впереди шагал высокий священник. Их злоба обрушивалась на оборванные дикого обличья фигуры, которые столкнули в ручей, так что взлетели фонтаны брызг. Майкл только сейчас увидел, что они связаны — что их руки крепко притянуты к телу.
Лисьи люди!
— Значит, священник вознегодовал на какое-то племя, — пробормотал Меркади, глаза у него блестели, как мокрый нефрит. — Так что с ними сделают? Утопят, сожгут или просто изобьют до бесчувствия?
Всадники проскакали через ручей, нагнувшись в седлах, подхватили обоих лисьих людей и выволокли на берег. Они лежали там, без толку пытаясь высвободить руки. Лица их были в крови, а один лишился своего головного убора.
Они больше не внушали страха, а казались странно уязвимыми, словно чучела, брошенные на потеху толпы. Они совсем не походили на страшные тени из прошлых воспоминаний Майкла.
— За что они с ними так? — спросил он, инстинктивно сочувствуя слабым.
— Лысоголовые лесные братья не любят племена, — сказал Меркади. — А племена боятся крестовых чар, которые чинят помехи вирим. Иногда какой-нибудь пустяк оборачивается оскорблением — подлинным или мнимым, либо случается кража. У них ведь совсем разные понятия о том, что хорошо, а что дурно, — у племен и жителей деревень. И происходит вот такое. Этим лисьим очень повезет, если они увидят еще один рассвет.
Майкла охватило бешеное возмущение.
— Они их убьют. Мы не можем позволить такое. Надо что-то сделать!
Котт и Меркади уставились на него.
— Мы здесь для того, чтобы украсть для тебя лошадь, или ты забыл? — ехидно спросил Меркади. — А вон тех всадников ты видишь?
Их было пять-шесть, ехали они на лошадках ростом немногим больше пони, но крепких и косматых. На них были кожаные панцири с блестящими бронзовыми бляхами и меховой опушкой. На головах — неуклюжие шлемы из кожи и рога. Забрала с отверстиями для глаз и клювом, прикрывавшим нос. В них чувствовались хищность и сноровка. Вооружены они были копьями с бронзовыми наконечниками и длинными кинжалами. У одного с бедра свисал меч в ножнах из волчьей шкуры, и у всех на панцирях были нарисованы красные кресты с ржавым оттенком, словно запекшаяся кровь.
— Кто они? — во всадниках чувствовалось что-то стихийное, что-то необузданное. Они хохотали, гарцуя вокруг распростертых пленников, а когда один лисий человек приподнялся и встал на колени, тупой конец копья тут же опрокинул его на землю. Священник проповедовал, воздев руки над головой, и деревенские жители притихли. Даже с такого расстояния Майкл различал злорадство на одних лицах, тревогу на других.
— Это воинствующие рыцари, воинство братства, — объяснил Меркади. — Защитники Деревень и Спасители Церкви. Тупые звери.
— Им неведомо милосердие, Майкл, — добавила Котт, — лучше держаться от них подальше. — Однако ее глаза пылали негодованием.
— Они же их убивают! — в ужасе почти крикнул Майкл, глядя, как удары тупыми концами копий сыплются на лежащих лисьих людей. — Что это за священник, если он способен спокойно смотреть, как они совершают убийство?
— Братья бывают всякими, — сказала Котт. — И хорошими, и дурными. Они здесь уже давно, может быть, века. Некоторые сами из племен. Однако в большинстве они смотрят на таких людей как на дикарей. «Хьетин» — вот какое слово они употребляют. И не любят, чтобы жители деревень имели дело с племенами.
— Ш-ш-ш! Смотрите-ка! — в возбуждении сказал Меркади. — Что-то там не так! Не удивлюсь, если сейчас пух и перья полетят!
Деревенские жители и рыцари явно встревожились. Священник еще сильнее замахал руками. «Племена идут!» — разобрал Майкл, и тут что-то черное впилось в горло священника, и он рухнул навзничь.
Деревенские на миг замерли, а потом бросились врассыпную. Волна бегущих захлестнула лошадей, и рыцари отпихивали их копьями, угрожающе крича. Майкл заметил какое-то движение за деревьями, и в ту же секунду на расчистку выскочила шеренга лисьих людей, и они с воинственными воплями помчались вперед, перепрыгивая пни. Через частокол на ближайшую хижину полетел пылающий факел, и кровля сразу занялась: дерн и кора чернели, повалил дым. У частокола лисьи люди остановились, посылая стрелы сквозь щели. Жители укрывались за хижинами, убегали, а двое смельчаков с трудом волокли труп священника от ручья.
Всадники понеслись галопом вверх по ручью в направлении дерева, где прятался Майкл. Они направлялись к воротам в намерении напасть на лисьих людей сзади — с наружной стороны частокола. Майкл увидел, как молнией блеснул обнаженный меч их начальника. Железный меч, не тускло-желтый бронзовый.
Майкл спрыгнул с дерева, и рыцари от неожиданности придержали лошадей, но затем поскакали дальше. Он услышал, как Котт кричит ему вслед, но даже не оглянулся. Кровь пела у него в жилах, он чувствовал себя таким же легким и пылающим, как подхваченный ветром уголек костра, и понял команду передового всадника: «Держитесь рядом, не давайте никому прорваться!» Смысл слов был так же ясен, как если бы их произнесла Котт. Что-то в нем взметнулось и обрело свое место. На бегу он машинально зарядил дробовик и встретил рыцарей у ворот.
Он увидел горящие под забралом глаза их начальника, и тут же грудь всадника словно разорвало — первый заряд попал точно в ее центр. Он не заметил ни треска выстрела, ни отдачи, и уже лихорадочно перезаряжал дробовик. Невыразимо громкий щелчок — а мимо упавшего начальника на него мчался второй рыцарь с копьем наперевес.
На этот раз выше. Заряд снес верхнюю часть головы: шлем раскололся и слетел в фонтане осколков черепа, обрывков мозга и темных брызг крови. Лошадь проскакала мимо Майкла. Ее мертвый наездник медленно соскальзывал вниз.
Четверо оставшихся рыцарей что-то кричали, а их лошади пятились и вставали на дыбы, напуганные громовым треском выстрелов. Майкл аккуратно переломил дробовик, выбросил две дымящиеся гильзы и перезарядил его. Все происходило, как во сне.
Новые крики — теперь со стороны деревни. В воздухе висел дым, трещало пламя, вопили женщины. Майкл шагнул вперед и выстрелил еще раз… слишком низко. Заряд угодил в морду лошади сбоку, и она сразу упала, а всадник перелетел через ее голову. Лицо Майкла словно осыпали теплые поцелуи, пока лошадь билась в конвульсиях, ее жуткая изуродованная голова покачивалась, точно цветок на стебле, — блестели кости, пузырилась кровь. Воздух внезапно пропах смрадом бойни. Майкл заколебался, эйфория угасла. И он промахнулся. Дробовик выпал из его обессилевших рук, а рыцарь, которого он спешил, кинулся на него с горящими глазами, скаля зубы.
…И замер, занеся кинжал. Воздух словно потемнел, мимо Майкла замелькали черные силуэты — призраки детских кошмаров под ярким солнцем. Всюду вокруг него были лисьи люди.
Пеший рыцарь зарычал и скрылся под пологом опускающихся и поднимающихся рук. Шмяканье ударов — и лисьи люди уже бежали дальше, оставив позади труп.
Оставшиеся всадники повернули лошадей и ускакали в пылающий хаос деревни. Майкл согнулся пополам — его вырвало на кровавую землю. Все происходило слишком вдруг, слишком молниеносно.
Он зарядил дробовик и пристрелил искалеченную лошадь, а глаза ему жгли слезы, горло щипал дым. На земле неподалеку блестел меч начальника, и он подобрал его, избегая взгляда остекленевших глаз, посверкивания обнажившейся кости. Грудь была разъята, как воскресная баранья нога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34