Ах, Ланен, твое известие жестоко ранило меня. Из-за такой мелочи!
Я постаралась, насколько могла, сохранять в голосе спокойствие. Мне и невдомек было, что за всей этой чешуйчатой броней скрывается настолько чувствительная душа. Я причинила ему боль, несмотря на всю его силу и собственную слабость.
— Послушай, Акор. Взываю к твоей доброте, поговори же со мной! Почему ты называешь этот «кадиш» мелочью? У меня на родине он ценится очень высоко. Я ни разу в жизни не видела столько богатства. Всего лишь за крохотную долю этого можно было бы купить ферму моего отца, включая всех ее обитателей. Почему ты называешь его мелочью?
— Потому что это так! — Акор говорил с горячностью, какой я до сих пор в его речах не слышала. — Зачем вы приписываете ему такую ценность? Это живые существа обладают ценностью благодаря своим деяниям, словам, мыслям, благодаря созданным своими руками прекрасным вещам — вот что следует ценить, а не какой-то металл! В этом нет смысла, — он вновь повернулся ко мне: глаза его пылали, а самоцвет на голове сиял настолько ярко, что распространял вокруг слабое изумрудное свечение. — Детище гедри, я поведаю тебе правду, какой прежде не знал никто из твоего племени. Этот металл, этот кхаадиш — часть моего существования, он постоянно неразрывно сопровождает мое племя; но при этом все мы знаем, что, кроме как за красоту, его больше не за что ценить. Для нас это естественно, Ланен. Там, где мы спим, земля всегда превращается в это вещество.
Я не говорила ни слова, силясь осмыслить его речи. Акор смотрел на меня выжидаючи.
— Земля превращается? — переспросила я наконец. — Но почему?
— На это нет ответа, такое просто происходит. Там, где спят кантри, земля обязательно превратится в кхаадиш. Таков ход вещей.
Хвала Владычице, напряженность с него несколько схлынула. Он даже издал негромкое шипение, означавшее смех, добавив при этом:
— На наш взгляд, на нем лежать удобнее всего — это к слову. Некоторые считают, что земля слишком страдала бы от нашего жара, не будь она защищена кхаадишом; другие полагают, что все дело в нашей броне, она каким-то образом вступает во взаимодействие с землей, порождая это вещество. Не важно. Главное, что так происходит, — он переменил положение и уселся на пол, поставив передние лапы перед собой, отчего приобрел строгий вид и спросил меня: — Зачем твой народ придает столь огромную ценность этому ничего не стоящему металлу, что вы готовы убивать ради него?
Мне хотелось бы дать ему вразумительный ответ, но я могла лишь сказать правду.
— Я не знаю, — ответила я искренне. — Разумеется, он красив, ты и сам воспользовался его красотой, чтобы украсить свою пещеру, но, помимо этого, я не вижу в нем ничего ценного. Мой от… Хадрон разводил лошадей, и в глазах других людей они были необычайно ценны. Мы меняли их на товары или брали за них серебром, а изредка и золотом — оба металла позволяли нам купить лошадям корм, а себе кое-что из имущества, потому что другие люди всегда готовы обменять на эти металлы свой товар. Но какими бы ни были грехи Хадрона, он никогда не питал к золоту страсти. Он лишь заботился о своих лошадях.
Акор все молчал.
— Я никого из-за золота не убивала, Акор, и не ставила его превыше всего на свете. Мне жаль, что оно явилось причиной неприязни между нашими народами, но разве это было единственной причиной? Вот что я скажу: не стоит переносить на меня деяния, совершенные другими.
Он вновь переменил положение и, наклонившись ко мне, проговорил с раскаянием в голосе:
— Прости меня, малышка. Ты совершенно права. Мне следует хотя бы иногда помнить, насколько быстро протекают ваши жизни, с тех пор в твоем племени сменилось множество поколений. Это все равно, как если бы ты начала приписывать мне вину за решение, принятое перворожденными. Я прошу у тебя прощения, Ланен. Тебе нужно постоянно напоминать мне об этом.
Пламя костра начало тускнеть. Драконий огонь, похоже, был жарче обычного: огромное бревно уже почти полностью сгорело. Впрочем, оно сослужило свою службу — холод, пробиравший меня, отступил, и сейчас мне было тепло и уютно.
— Разве твоему огню не требуется еще дров, малышка? — спросил Акор.
Тогда-то я и совершила один из самых смелых и (хотя я этого и не осознавала) мудрых поступков в своей жизни.
— Нет, — сказала я. — Пускай гаснет. Тогда меня не будет ослеплять ни вид этого места, ни ты сам, — я усмехнулась, глядя на него. — Самые лучшие разговоры в моей жизни происходили ночью, при погашенных светильниках. У меня нет одеяла, но за него вполне сойдет и плащ, а если ты позволишь мне сесть рядом с тобою, я, скорее всего, не замерзну, — я огляделась. — Я все так же не люблю пещер, но думаю, что ты не допустишь, чтобы на меня тут что-нибудь набросилось.
Наградой мне было облако пара. Несмотря на мое удивление, тепло от него было просто чудесным, хотя при этом в пещере стало довольно-таки влажно. Для себя я открыла, что таким образом Акор выражает громкий смех.
— Храбрые речи, Ланен, отлично! Да не войдет сюда ни одно существо, ни большое, ни малое, ибо сам Акхор Серебряный царь охраняет здесь женщину из рода гедришакримов!
И сам воздух пещеры словно очистился от древнего гнева, от безрассудства предшественников — от всего, что не относилось ни к кому из нас. Смех — самое могущественное средство.
Когда огонь погас, мы устроились поудобнее. Я поразилась сама себе, обнаружив, как играючи велю ему убрать хвост, переместить крыло то в одну сторону, то в другую, чтобы мне было удобно сидеть. Думаю, он тоже был слегка удивлен, но его это еще и забавляло; я решила, что и у драконов, верно, при дружбе многое позволяется. Мы оба свернулись друг подле друга на краю золотого пола пещеры, на котором мне, между прочим, вовсе не казалось уютно, под самым проемом, что открывал над нами небо. Я сидела, прислонившись к его теплому боку, завернутая в плащ. Голова Акора покоилась у него на передних лапах, крылья он сложил назад, чтобы они не мешали мне. Мы следили, как по стенам скользят последние блики умирающего огня, и наслаждались уже тем, что мы вместе, мы верили, что подобное не было ведомо больше никому из наших народов.
— Тут очень красиво, Акор, — произнесла я тихо. — Я хотела сказать тебе об этом. А отблески огня на зо… на кадише, кажется, источают тепло и успокаивают.
— Я рад, малышка, — он устремил на меня взгляд своих бездонных глаз. — И я рад также, что страх, преследовавший тебя, отступил. Не поговоришь ли ты со мною об этом?
Только не сейчас, прошу тебя. Чуть позднее, подожди немного. Все так прелестно, и я не хочу нарушать этой прелести.
Хорошо. Тогда о чем же мы будем говорить сейчас, окруженные такой прелестью после долгих веков разлуки?
Я улыбнулась.
— Для начала скажи: что же такое заставляло тебя и раньше прибегать к подобному приземлению?
Он рассмеялся, как я и предполагала. Мило и ласково.
— Это было из-за глупости, о чем ты, думаю, догадываешься, — ответил он. — Мне пригрезилось… Я пробуждался ото сна (своего последнего вех-сна) и был обуреваем ферриншадиком; я чувствовал, что если не предприму что-нибудь, то взорвусь от переполнявших меня чувств. И я представил, будто у меня есть друг-гедри, который мечтает полетать…
Ему пришлось объяснить мне, что такое ферриншадик; оказалось, подобное чувство знакомо и мне, и я рада была узнать, что кто-то придумал для него особенное слово. Что касалось его умения приземляться стоймя, то, судя по всему, он весьма им гордился, хотя на первый взгляд могло показаться, что он не придает этому особого значения.
— Это довольно неуклюжий способ посадки, но он вполне годится, — в голосе его мне послышалась усмешка. — Хорошо еще, что ты не видела, как я в этом упражнялся. А то никогда бы не согласилась покинуть твердую землю…
Огонь догорал.
— Может, и вправду не согласилась бы, — ответила я. — Мне даже до сих пор не верится, что я летела. Это было чудесно.
— Жаль, что у тебя нет крыльев, Ланен. Думаю, настоящий полет доставил бы тебе гораздо больше удовольствия.
И я вздохнула, мечтая о крыльях и чешуйчатой броне — и о Ветрах, что вознесли бы меня ввысь.
Акхор
Она набрала полную грудь воздуха и резко выдохнула. Выглядело это очень странно. Мне необходимо было выяснить.
— Что это обозначает?
Она помолчала немного.
— Это называется вздохом, — ответила Ланен с каким-то унынием в голосе. — Я не уверена, что могу объяснить тебе, что он означает, хотя я вроде бы слышала, как ты и сам испустил подобный же звук совсем недавно. Я сидела и мечтала о крыльях, о полете и о том, что недурно было бы стать… одной из представительниц твоего Рода, и понимала, что это совершенно невозможно. Такая мысль слега удручила меня: мне было жаль, что с этим ничего нельзя поделать. Вот и все.
От костра остались лишь пылающие угли, все еще ярко-красные и горячие; глядя на них, я слышал подлинную грусть, исходившую из ее сердца;
— Прости меня, дорогая Ланен, но я должен спросить тебя еще кое о чем. Ты ведь понимаешь, что между нами больше не должно быть секретов. Молю тебя: поведай мне о своей печали и о страхе, что омрачил нашу с тобой сегодняшнюю встречу.
— Ты прав, сейчас самое время.
Она рассказала мне историю о Маран и Марике — так же, как ей рассказывал Джеми, а затем и все остальное, произошедшее с тех пор, как она ступила на остров; в заключение она поведала мне о непреодолимом колдовском соблазне и своем побеге на свободу.
— Они ведь почти добрались до нас, мы едва успели улететь, да? — спросила она, и в голосе ее слышался притуплённый ужас.
— Я удивлюсь, если они не видели, как мы улетели.
— Когда я вернусь назад, они схватят меня. Я все еще не уверена, хочет ли этого Марик, но подозреваю, что меня или убьют, или живьем отдадут ракшасам, — подняв руки, она закрыла ими лицо. — О мой друг, прости меня, я вовсе не хотела впутывать тебя в эту свистопляску. Она не имеет к вам отношения, а теперь мы оба нарушили законы твоего народа.
— Твоя жизнь подвергалась опасности, разве не так?
— Да, — ответила она с уверенностью в голосе. — Клянусь тебе, Акор: если бы люди Марика схватили меня, я была бы уже мертва или того хуже. Когда я вернусь, так и произойдет.
— Тогда все довольно просто. Ты не вернешься.
Ланен
В изумлении я уставилась на него широко раскрытыми глазами, и рот мой, должно быть, приобрел идеально круглую форму.
— Но… но… разве твой народ… разве Шикрар не…
Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
— Дорогая моя Ланен, я дал тебе свое слово. Ничто не сможет причинить тебе вред, пока я жив и способен защищать тебя.
Я прикрыла рот ладонью.
— Милостивая Владычица! — пробормотала я. — Акор, знай же, что я готова была пасть на колени и умолять тебя и Шикрара позволить мне остаться здесь, на этом острове. Я уже все продумала: я бы оставалась по ту сторону Рубежа, жила бы себе в одной из хижин. Но я вовсе не хотела, чтобы ты нарушал законы своего народа!..
Я вздрогнула от неожиданности, когда он вдруг мягко обнял меня своим ближайшим крылом. Прикосновение было нежным.
— Дорогая моя, я уже решил, что именно этот закон основывается на старых предрассудках и древних обидах. Будь это в моих полномочиях, я бы отменил Великий запрет и вновь установил мир. Но это возможно только на Совете.
— На Совете?
— Да. Я не знаю, как осуществляется управление среди твоего народа, но мы каждые пять лет собираем Совет. Любой из представителей нашего племени при желании может выступить на нем. А иногда Совет собирается по особым случаям — как вот сейчас. Я повелел Совету собраться завтра, — я готова была поклясться, что голосом своим он сейчас донельзя походил на Джеми, когда тот порой вел себя бесцеремонно. — Должно быть, будет интересно.
— Ха! — фыркнула я. — Интересно! Да они нас обоих слопают на завтрак!
— По крайней мере, это будет для всех внове.
Откинув голову, я расхохоталась. Не спрашивайте почему. Угроза, исходившая от Марика, как-то сразу улетучилась — лишь стоило мне представить, как все члены Совета подступают ко мне с жутким намерением пожрать меня, уже приготовив солонку. Когда я рассказала Акору о причине своего смеха, на некоторое время своды пещеры заволокло паром.
Марик
Очнувшись, я увидел одного из своих охранников, склонившегося надо мной.
— Где она? — пробормотал я, ощупывая челюсть. Говорить было больно.
По моему распоряжению листосборцы повсюду ищут ее, господин, однако пока не нашли. Сул побежал за ней, но ей удалось значительно оторваться, пока он выкарабкивался из-под меня, — смиренно повесив голову, болван объяснил, как Ланен сумела сбежать; огромная шишка на лбу молчаливо свидетельствовала в пользу правдивости его рассказа.
— Приведи сюда целителя, — приказал я ему, поднявшись. — И позови ко мне Кадерана.
Майкель, мой целитель, занимался мною, когда явился Сул. Выражение его лица красноречиво говорило само за себя. Я потребовал ответа:
— Где она?
— Прошу тебя, не говори пока ничего, повелитель, это мешает мне врачевать тебя, — мягко напомнил меня Майкель. Я недовольно промычал.
— Она сбежала, господин, — ответил Сул, и в голосе его слышалось изумление. — Она намного опередила меня, и я потерял в лесу ее след, поэтому побежал назад в лагерь и снарядил несколько поисковых групп из всех, кто подвернулся под руку. Я взял с собой двух надежных парней и отправился с ними вдоль Рубежа, на случай, если ей вздумалось бы побежать тем путем, — тут-то мы ее и сцапали бы. Мы, должно быть, прошли вдоль изгороди добрую милю, как вдруг я услышал голоса и увидел что-то впереди, возле того места, где вы встречались с драконами, господин, — голос его снизился до почтительного шепота. — Там был один из них, по эту сторону изгороди, и я видел, как он схватил ее в лапы, взлетел и унес прочь.
Я простонал. Проклятие всех Преисподних! Она не только говорила с ними, но и завела дружбу! Дружбу настолько тесную, что они решили ее спасти! А я был уже настолько близок к цели! Как же ей удалось противостоять амулету? Он ведь был создан самим Берисом — она должна была пасть на колени! Если только…
Если только она не обладала какой-то врожденной способностью к сопротивлению.
В дверях появился Кадеран, и полумрак милостиво скрывал от меня его резкие черты лица и прилизанные волосы. Глаза горели от возбуждения.
— Эта тварь была по эту сторону Рубежа, ты уверен в этом? — спросил он Сула.
— Да, господин. Я видел, как он наклонился и подхватил ее, — ответил Сул.
— Вы свободны, — сказал он обоим охранникам, и те вышли наружу, заняв свое обычное место.
Майкель все еще занимался моей челюстью, так что я не мог говорить, но по лицу Кадерана я все понял прежде, чем заговорил он сам.
— Они в наших руках, мой господин. Разве ты не сказал, что договор предусматривает, что они должны оставаться по ту сторону границы?
Я промычал в знак согласия.
У него на лице появилась вкрадчивая улыбка.
— Драконы — существа Порядка, мой господин. Они крепко связаны им. Это твой козырь в переговорах, который они не посмеют отвергнуть. Тебе, возможно, и вовсе не придется прибегать к вылазке.
Целитель наконец-то закончил возиться со мной, и я прогнал его:
— Теперь я уже выживу, Майкель, спасибо тебе за твои старания. Мне с господином Кадераном нужно побыть наедине.
Ни слова не говоря, Майкель поклонился и вышел.
— Растолкуй.
— Из своих источников я узнал, что если ты сумеешь отыскать среди их законов положение, которое они сами же и нарушили, они вынуждены будут возместить весь ущерб, — он радостно потер руки. — Она сделала все за тебя, господин. Сбежав к ним, она тем самым заставила их нарушить собственные законы. Ты только подумай! Теперь драконье золото нужно будет лишь попросить! — он зашелся тонким, высоким смехом, от которого у меня по хребту пробежала дрожь отвращения.
— Довольно! — оборвал я. — Завтра в полдень ты будешь сопровождать меня к месту встреч. А пока не потрудишься ли объяснить, как эта девчонка ухитрилась противостоять силе моего амулета?
— Что?!
— Да, господин колдун. Она была совсем уже в моей власти, я это чувствовал, но стоило мне заговорить с ней о том, что я хотел узнать, как она тут же отстранилась, а в следующее мгновение ударила меня.
Кадеран не сумел скрыть улыбку.
— Да, это очень забавно, не спорю, — сказал я кисло. — Чтоб она тебя когда-нибудь так же огрела! Глупец! Мне наплевать на свои Шишки. Как ей удалось воспротивиться силе амулета?
— Не могу понять, господин. Ни одна женщина не в силах устоять при воздействии его чар. На мужчин он никакого действия не оказывает, пока, конечно, его носит мужчина; впрочем, Раз он создан лично для тебя, то, даже если какая-нибудь женщина вздумала бы украсть его, ты-то все равно был бы защищен от его чар. Но…
— Неужели же все так просто? — я удивился своей догадке. — Он был создан для меня, я защищен от его чар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Я постаралась, насколько могла, сохранять в голосе спокойствие. Мне и невдомек было, что за всей этой чешуйчатой броней скрывается настолько чувствительная душа. Я причинила ему боль, несмотря на всю его силу и собственную слабость.
— Послушай, Акор. Взываю к твоей доброте, поговори же со мной! Почему ты называешь этот «кадиш» мелочью? У меня на родине он ценится очень высоко. Я ни разу в жизни не видела столько богатства. Всего лишь за крохотную долю этого можно было бы купить ферму моего отца, включая всех ее обитателей. Почему ты называешь его мелочью?
— Потому что это так! — Акор говорил с горячностью, какой я до сих пор в его речах не слышала. — Зачем вы приписываете ему такую ценность? Это живые существа обладают ценностью благодаря своим деяниям, словам, мыслям, благодаря созданным своими руками прекрасным вещам — вот что следует ценить, а не какой-то металл! В этом нет смысла, — он вновь повернулся ко мне: глаза его пылали, а самоцвет на голове сиял настолько ярко, что распространял вокруг слабое изумрудное свечение. — Детище гедри, я поведаю тебе правду, какой прежде не знал никто из твоего племени. Этот металл, этот кхаадиш — часть моего существования, он постоянно неразрывно сопровождает мое племя; но при этом все мы знаем, что, кроме как за красоту, его больше не за что ценить. Для нас это естественно, Ланен. Там, где мы спим, земля всегда превращается в это вещество.
Я не говорила ни слова, силясь осмыслить его речи. Акор смотрел на меня выжидаючи.
— Земля превращается? — переспросила я наконец. — Но почему?
— На это нет ответа, такое просто происходит. Там, где спят кантри, земля обязательно превратится в кхаадиш. Таков ход вещей.
Хвала Владычице, напряженность с него несколько схлынула. Он даже издал негромкое шипение, означавшее смех, добавив при этом:
— На наш взгляд, на нем лежать удобнее всего — это к слову. Некоторые считают, что земля слишком страдала бы от нашего жара, не будь она защищена кхаадишом; другие полагают, что все дело в нашей броне, она каким-то образом вступает во взаимодействие с землей, порождая это вещество. Не важно. Главное, что так происходит, — он переменил положение и уселся на пол, поставив передние лапы перед собой, отчего приобрел строгий вид и спросил меня: — Зачем твой народ придает столь огромную ценность этому ничего не стоящему металлу, что вы готовы убивать ради него?
Мне хотелось бы дать ему вразумительный ответ, но я могла лишь сказать правду.
— Я не знаю, — ответила я искренне. — Разумеется, он красив, ты и сам воспользовался его красотой, чтобы украсить свою пещеру, но, помимо этого, я не вижу в нем ничего ценного. Мой от… Хадрон разводил лошадей, и в глазах других людей они были необычайно ценны. Мы меняли их на товары или брали за них серебром, а изредка и золотом — оба металла позволяли нам купить лошадям корм, а себе кое-что из имущества, потому что другие люди всегда готовы обменять на эти металлы свой товар. Но какими бы ни были грехи Хадрона, он никогда не питал к золоту страсти. Он лишь заботился о своих лошадях.
Акор все молчал.
— Я никого из-за золота не убивала, Акор, и не ставила его превыше всего на свете. Мне жаль, что оно явилось причиной неприязни между нашими народами, но разве это было единственной причиной? Вот что я скажу: не стоит переносить на меня деяния, совершенные другими.
Он вновь переменил положение и, наклонившись ко мне, проговорил с раскаянием в голосе:
— Прости меня, малышка. Ты совершенно права. Мне следует хотя бы иногда помнить, насколько быстро протекают ваши жизни, с тех пор в твоем племени сменилось множество поколений. Это все равно, как если бы ты начала приписывать мне вину за решение, принятое перворожденными. Я прошу у тебя прощения, Ланен. Тебе нужно постоянно напоминать мне об этом.
Пламя костра начало тускнеть. Драконий огонь, похоже, был жарче обычного: огромное бревно уже почти полностью сгорело. Впрочем, оно сослужило свою службу — холод, пробиравший меня, отступил, и сейчас мне было тепло и уютно.
— Разве твоему огню не требуется еще дров, малышка? — спросил Акор.
Тогда-то я и совершила один из самых смелых и (хотя я этого и не осознавала) мудрых поступков в своей жизни.
— Нет, — сказала я. — Пускай гаснет. Тогда меня не будет ослеплять ни вид этого места, ни ты сам, — я усмехнулась, глядя на него. — Самые лучшие разговоры в моей жизни происходили ночью, при погашенных светильниках. У меня нет одеяла, но за него вполне сойдет и плащ, а если ты позволишь мне сесть рядом с тобою, я, скорее всего, не замерзну, — я огляделась. — Я все так же не люблю пещер, но думаю, что ты не допустишь, чтобы на меня тут что-нибудь набросилось.
Наградой мне было облако пара. Несмотря на мое удивление, тепло от него было просто чудесным, хотя при этом в пещере стало довольно-таки влажно. Для себя я открыла, что таким образом Акор выражает громкий смех.
— Храбрые речи, Ланен, отлично! Да не войдет сюда ни одно существо, ни большое, ни малое, ибо сам Акхор Серебряный царь охраняет здесь женщину из рода гедришакримов!
И сам воздух пещеры словно очистился от древнего гнева, от безрассудства предшественников — от всего, что не относилось ни к кому из нас. Смех — самое могущественное средство.
Когда огонь погас, мы устроились поудобнее. Я поразилась сама себе, обнаружив, как играючи велю ему убрать хвост, переместить крыло то в одну сторону, то в другую, чтобы мне было удобно сидеть. Думаю, он тоже был слегка удивлен, но его это еще и забавляло; я решила, что и у драконов, верно, при дружбе многое позволяется. Мы оба свернулись друг подле друга на краю золотого пола пещеры, на котором мне, между прочим, вовсе не казалось уютно, под самым проемом, что открывал над нами небо. Я сидела, прислонившись к его теплому боку, завернутая в плащ. Голова Акора покоилась у него на передних лапах, крылья он сложил назад, чтобы они не мешали мне. Мы следили, как по стенам скользят последние блики умирающего огня, и наслаждались уже тем, что мы вместе, мы верили, что подобное не было ведомо больше никому из наших народов.
— Тут очень красиво, Акор, — произнесла я тихо. — Я хотела сказать тебе об этом. А отблески огня на зо… на кадише, кажется, источают тепло и успокаивают.
— Я рад, малышка, — он устремил на меня взгляд своих бездонных глаз. — И я рад также, что страх, преследовавший тебя, отступил. Не поговоришь ли ты со мною об этом?
Только не сейчас, прошу тебя. Чуть позднее, подожди немного. Все так прелестно, и я не хочу нарушать этой прелести.
Хорошо. Тогда о чем же мы будем говорить сейчас, окруженные такой прелестью после долгих веков разлуки?
Я улыбнулась.
— Для начала скажи: что же такое заставляло тебя и раньше прибегать к подобному приземлению?
Он рассмеялся, как я и предполагала. Мило и ласково.
— Это было из-за глупости, о чем ты, думаю, догадываешься, — ответил он. — Мне пригрезилось… Я пробуждался ото сна (своего последнего вех-сна) и был обуреваем ферриншадиком; я чувствовал, что если не предприму что-нибудь, то взорвусь от переполнявших меня чувств. И я представил, будто у меня есть друг-гедри, который мечтает полетать…
Ему пришлось объяснить мне, что такое ферриншадик; оказалось, подобное чувство знакомо и мне, и я рада была узнать, что кто-то придумал для него особенное слово. Что касалось его умения приземляться стоймя, то, судя по всему, он весьма им гордился, хотя на первый взгляд могло показаться, что он не придает этому особого значения.
— Это довольно неуклюжий способ посадки, но он вполне годится, — в голосе его мне послышалась усмешка. — Хорошо еще, что ты не видела, как я в этом упражнялся. А то никогда бы не согласилась покинуть твердую землю…
Огонь догорал.
— Может, и вправду не согласилась бы, — ответила я. — Мне даже до сих пор не верится, что я летела. Это было чудесно.
— Жаль, что у тебя нет крыльев, Ланен. Думаю, настоящий полет доставил бы тебе гораздо больше удовольствия.
И я вздохнула, мечтая о крыльях и чешуйчатой броне — и о Ветрах, что вознесли бы меня ввысь.
Акхор
Она набрала полную грудь воздуха и резко выдохнула. Выглядело это очень странно. Мне необходимо было выяснить.
— Что это обозначает?
Она помолчала немного.
— Это называется вздохом, — ответила Ланен с каким-то унынием в голосе. — Я не уверена, что могу объяснить тебе, что он означает, хотя я вроде бы слышала, как ты и сам испустил подобный же звук совсем недавно. Я сидела и мечтала о крыльях, о полете и о том, что недурно было бы стать… одной из представительниц твоего Рода, и понимала, что это совершенно невозможно. Такая мысль слега удручила меня: мне было жаль, что с этим ничего нельзя поделать. Вот и все.
От костра остались лишь пылающие угли, все еще ярко-красные и горячие; глядя на них, я слышал подлинную грусть, исходившую из ее сердца;
— Прости меня, дорогая Ланен, но я должен спросить тебя еще кое о чем. Ты ведь понимаешь, что между нами больше не должно быть секретов. Молю тебя: поведай мне о своей печали и о страхе, что омрачил нашу с тобой сегодняшнюю встречу.
— Ты прав, сейчас самое время.
Она рассказала мне историю о Маран и Марике — так же, как ей рассказывал Джеми, а затем и все остальное, произошедшее с тех пор, как она ступила на остров; в заключение она поведала мне о непреодолимом колдовском соблазне и своем побеге на свободу.
— Они ведь почти добрались до нас, мы едва успели улететь, да? — спросила она, и в голосе ее слышался притуплённый ужас.
— Я удивлюсь, если они не видели, как мы улетели.
— Когда я вернусь назад, они схватят меня. Я все еще не уверена, хочет ли этого Марик, но подозреваю, что меня или убьют, или живьем отдадут ракшасам, — подняв руки, она закрыла ими лицо. — О мой друг, прости меня, я вовсе не хотела впутывать тебя в эту свистопляску. Она не имеет к вам отношения, а теперь мы оба нарушили законы твоего народа.
— Твоя жизнь подвергалась опасности, разве не так?
— Да, — ответила она с уверенностью в голосе. — Клянусь тебе, Акор: если бы люди Марика схватили меня, я была бы уже мертва или того хуже. Когда я вернусь, так и произойдет.
— Тогда все довольно просто. Ты не вернешься.
Ланен
В изумлении я уставилась на него широко раскрытыми глазами, и рот мой, должно быть, приобрел идеально круглую форму.
— Но… но… разве твой народ… разве Шикрар не…
Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
— Дорогая моя Ланен, я дал тебе свое слово. Ничто не сможет причинить тебе вред, пока я жив и способен защищать тебя.
Я прикрыла рот ладонью.
— Милостивая Владычица! — пробормотала я. — Акор, знай же, что я готова была пасть на колени и умолять тебя и Шикрара позволить мне остаться здесь, на этом острове. Я уже все продумала: я бы оставалась по ту сторону Рубежа, жила бы себе в одной из хижин. Но я вовсе не хотела, чтобы ты нарушал законы своего народа!..
Я вздрогнула от неожиданности, когда он вдруг мягко обнял меня своим ближайшим крылом. Прикосновение было нежным.
— Дорогая моя, я уже решил, что именно этот закон основывается на старых предрассудках и древних обидах. Будь это в моих полномочиях, я бы отменил Великий запрет и вновь установил мир. Но это возможно только на Совете.
— На Совете?
— Да. Я не знаю, как осуществляется управление среди твоего народа, но мы каждые пять лет собираем Совет. Любой из представителей нашего племени при желании может выступить на нем. А иногда Совет собирается по особым случаям — как вот сейчас. Я повелел Совету собраться завтра, — я готова была поклясться, что голосом своим он сейчас донельзя походил на Джеми, когда тот порой вел себя бесцеремонно. — Должно быть, будет интересно.
— Ха! — фыркнула я. — Интересно! Да они нас обоих слопают на завтрак!
— По крайней мере, это будет для всех внове.
Откинув голову, я расхохоталась. Не спрашивайте почему. Угроза, исходившая от Марика, как-то сразу улетучилась — лишь стоило мне представить, как все члены Совета подступают ко мне с жутким намерением пожрать меня, уже приготовив солонку. Когда я рассказала Акору о причине своего смеха, на некоторое время своды пещеры заволокло паром.
Марик
Очнувшись, я увидел одного из своих охранников, склонившегося надо мной.
— Где она? — пробормотал я, ощупывая челюсть. Говорить было больно.
По моему распоряжению листосборцы повсюду ищут ее, господин, однако пока не нашли. Сул побежал за ней, но ей удалось значительно оторваться, пока он выкарабкивался из-под меня, — смиренно повесив голову, болван объяснил, как Ланен сумела сбежать; огромная шишка на лбу молчаливо свидетельствовала в пользу правдивости его рассказа.
— Приведи сюда целителя, — приказал я ему, поднявшись. — И позови ко мне Кадерана.
Майкель, мой целитель, занимался мною, когда явился Сул. Выражение его лица красноречиво говорило само за себя. Я потребовал ответа:
— Где она?
— Прошу тебя, не говори пока ничего, повелитель, это мешает мне врачевать тебя, — мягко напомнил меня Майкель. Я недовольно промычал.
— Она сбежала, господин, — ответил Сул, и в голосе его слышалось изумление. — Она намного опередила меня, и я потерял в лесу ее след, поэтому побежал назад в лагерь и снарядил несколько поисковых групп из всех, кто подвернулся под руку. Я взял с собой двух надежных парней и отправился с ними вдоль Рубежа, на случай, если ей вздумалось бы побежать тем путем, — тут-то мы ее и сцапали бы. Мы, должно быть, прошли вдоль изгороди добрую милю, как вдруг я услышал голоса и увидел что-то впереди, возле того места, где вы встречались с драконами, господин, — голос его снизился до почтительного шепота. — Там был один из них, по эту сторону изгороди, и я видел, как он схватил ее в лапы, взлетел и унес прочь.
Я простонал. Проклятие всех Преисподних! Она не только говорила с ними, но и завела дружбу! Дружбу настолько тесную, что они решили ее спасти! А я был уже настолько близок к цели! Как же ей удалось противостоять амулету? Он ведь был создан самим Берисом — она должна была пасть на колени! Если только…
Если только она не обладала какой-то врожденной способностью к сопротивлению.
В дверях появился Кадеран, и полумрак милостиво скрывал от меня его резкие черты лица и прилизанные волосы. Глаза горели от возбуждения.
— Эта тварь была по эту сторону Рубежа, ты уверен в этом? — спросил он Сула.
— Да, господин. Я видел, как он наклонился и подхватил ее, — ответил Сул.
— Вы свободны, — сказал он обоим охранникам, и те вышли наружу, заняв свое обычное место.
Майкель все еще занимался моей челюстью, так что я не мог говорить, но по лицу Кадерана я все понял прежде, чем заговорил он сам.
— Они в наших руках, мой господин. Разве ты не сказал, что договор предусматривает, что они должны оставаться по ту сторону границы?
Я промычал в знак согласия.
У него на лице появилась вкрадчивая улыбка.
— Драконы — существа Порядка, мой господин. Они крепко связаны им. Это твой козырь в переговорах, который они не посмеют отвергнуть. Тебе, возможно, и вовсе не придется прибегать к вылазке.
Целитель наконец-то закончил возиться со мной, и я прогнал его:
— Теперь я уже выживу, Майкель, спасибо тебе за твои старания. Мне с господином Кадераном нужно побыть наедине.
Ни слова не говоря, Майкель поклонился и вышел.
— Растолкуй.
— Из своих источников я узнал, что если ты сумеешь отыскать среди их законов положение, которое они сами же и нарушили, они вынуждены будут возместить весь ущерб, — он радостно потер руки. — Она сделала все за тебя, господин. Сбежав к ним, она тем самым заставила их нарушить собственные законы. Ты только подумай! Теперь драконье золото нужно будет лишь попросить! — он зашелся тонким, высоким смехом, от которого у меня по хребту пробежала дрожь отвращения.
— Довольно! — оборвал я. — Завтра в полдень ты будешь сопровождать меня к месту встреч. А пока не потрудишься ли объяснить, как эта девчонка ухитрилась противостоять силе моего амулета?
— Что?!
— Да, господин колдун. Она была совсем уже в моей власти, я это чувствовал, но стоило мне заговорить с ней о том, что я хотел узнать, как она тут же отстранилась, а в следующее мгновение ударила меня.
Кадеран не сумел скрыть улыбку.
— Да, это очень забавно, не спорю, — сказал я кисло. — Чтоб она тебя когда-нибудь так же огрела! Глупец! Мне наплевать на свои Шишки. Как ей удалось воспротивиться силе амулета?
— Не могу понять, господин. Ни одна женщина не в силах устоять при воздействии его чар. На мужчин он никакого действия не оказывает, пока, конечно, его носит мужчина; впрочем, Раз он создан лично для тебя, то, даже если какая-нибудь женщина вздумала бы украсть его, ты-то все равно был бы защищен от его чар. Но…
— Неужели же все так просто? — я удивился своей догадке. — Он был создан для меня, я защищен от его чар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55