А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Отвечай!Заостренный клин волшебства рассек разум Аракаси. Овладевшая им необоримая сила заставила зашевелиться язык и губы.— Он был просто писарь, — услышал Мастер собственный голос. — Имени его я не знал.Аракаси в страхе зажмурился. Нестерпимая боль затопила душу: никогда уже ему не суждено снова увидеть Камлио, чья дерзкая улыбка и холодные глаза неотступно стояли перед его мысленным взором.Сквозь сумятицу воспоминаний прорезался голос мага:— У него в мозгу полнейший хаос. Он думает, что мы его убьем… а в то же время жаждет увидеть какую-то женщину. — Маг разразился хриплым смехом. — Этот дуралей мечтает о молодой красавице куртизанке, которую когда-то знал. У него и мыслей никаких нет, кроме одной: он жаждет еще хоть раз увидеть ее перед смертью.Аракаси почувствовал, что его тело и душу уже не сковывает сила чуждой и враждебной власти. В эту же минуту второй черноризец заявил:— Человек, сознающий свою вину, думал бы не о куртизанках, а о господине, которому служит, или о спасении собственной шкуры.Аракаси был настолько ошеломлен, что не мог шевельнуться, и его неподвижность послужила лишним доказательством умозаключений Тапека:— Да, это не тот, кто нам нужен. Связной, который должен был встретиться с писарем, наверняка унес ноги. А старый недоумок садовник ничего не знает.— Теперь в словах говорящего слышалось неприкрытое раздражение. — Ты упрекнул меня справедливо. Но так или иначе, нам теперь известно, что кто-то пытается добыть запретные знания. Надо возвратиться в Ассамблею. — И грозная пара удалилась.Аракаси по-прежнему лежал на земле. Пыль облепила его взмокшее от пота тело. Слух уловил резкий гудящий звук и хлопок воздуха, ознаменовавший отбытие Всемогущих. Но когда силы вернулись к Мастеру, уже наступили сумерки. Он поднялся на ноги, с трудом преодолевая дрожь в коленях, и долго стоял, привалившись к борту тележки.За воротами, на улице, под наблюдением Имперских Белых рабы очищали улицу от останков переписчика. Кривобокий поденщик с ведром и щеткой смывал последние зловещие следы с мостовой.Носильщики изящных паланкинов старательно обходили стороной роковое место. Не видно было даже уличных мальчишек-оборванцев, никогда не упускающих случая поглазеть на что-либо необычное.Аракаси сидел на краешке тачки, прислушиваясь к гудению ночных насекомых; последние отблески заката погасли. Медный лунный свет заливал увядающие головки сломанных цветов. В том, чтобы изучать свитки, доставленные погибшим школяром, уже не было необходимости. Присутствие Всемогущих подтвердило догадки Аракаси касательно темных периодов истории. Нужно поскорее улизнуть отсюда и доложить обо всем властительнице Маре.Еще хуже была внутренняя неуверенность, оставшаяся после допроса. Аракаси не мог дать ответ самому себе: сумел бы он довести дело до конца и метнуть нож?Мара, беззвучно взывал Аракаси, госпожа моя, я стал ненадежным слугой в твоем деле.Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице за воротами сада. Глава 2. НАМЕК Мара сидела в тишине своих покоев, прижимая к груди маленькую дочку. Пухлые младенческие ручки запутались у нее в волосах: девчушка тянулась к резным серьгам матери. Все красное обладало для Касумы неотразимой привлекательностью, и, если уж ей удавалось ухватиться за предмет, который привлек ее внимание, она неизменно старалась засунуть его в рот. Властительница Мара спасла свое драгоценное украшение от посягательств крошечной наследницы Шиндзаваи только тем, что нашла для малютки другую забаву: пересадила дочку к себе на колено и стала подкидывать вверх. Восторженное младенческое воркование смешивалось с возгласами Джастина, доносящимися во внутренние апартаменты через тонкие перегородки. Мальчик продолжал осваивать воинское искусство под руководством Люджана, который был весьма строгим учителем и не давал подопечному никаких поблажек. Нетерпеливый, как и его отец-варвар, Джастин возмущенно доказывал наставнику, что очень глупо рубить учебным мечом деревянные столбики и ему должны разрешить нападать на что-нибудь способное двигаться. Например, на птиц джайги, которых он гонял вчера и был за это наказан. Повара, того и жди, просто разбегутся из-за проделок Джастина.Властительница наслаждалась прелестью спокойных минут, которые не часто выпадали ей со дня разлуки с Хокану.Касума улыбнулась ей. Мара коснулась носика дочери обдуманно замедленным движением, чтобы маленькие ручонки успели схватить ее браслеты, заставив их зазвенеть. Сегодня, просто чтобы доставить удовольствие своей крошке, она надела помимо обычных нефритовых украшений бесценные медные браслеты, некогда подаренные ей Чипино Ксакатекасом. Ликование Касумы согревало материнское сердце. «Так вот что могла бы чувствовать и моя мать», — подумалось властительнице Акомы.Ведь совсем иным мог оказаться ее жизненный путь, если бы она не лишилась матери так рано! Осталась бы она в храме Лашимы ради служения богине, если хозяйкой Акомы стала бы госпожа Оскиро? Стала бы ее мать править своими владениями так, как это делала Изашани, с помощью тонких женских уловок? Или отчаяние заставило бы и ее прибегнуть к опасным новшествам?Мара вздохнула. Это бесконечное хождение по кругу предположений и догадок ни к чему не приводит. Все, что она знала о матери, — портрет, заказанный властителем Седзу незадолго до безвременной кончины жены.Со двора было слышно, как Люджан отчитывает будущего воина; затем удары меча Джастина возобновились в более размеренном ритме, и, как всегда, этот звук напомнил Маре об Айяки. Джастин был совсем не похож на ее погибшего первенца, но бывали странные мгновения, когда взгляд, поворот головы или мальчишеский смех воскрешали в памяти образ его старшего брата. Сейчас для Айяки уже остались бы позади обряды Праздника возмужания. Как много лет прошло! Теперь ему подобало бы носить боевые доспехи, а не нарядные церемониальные регалии, в которых позволяют покрасоваться малолетним отрокам. Но надо заставить себя переменить направление мыслей и отвлечься от бесплодных сожалений. Чувствуя, как пальчики Касумы теребят ее браслеты, Мара запретила себе поддаваться скорбным раздумьям о другом ребенке Хокану — младенце, убитом еще до своего рождения злодеями из тонга Камои.Через час ей предстояло расставание с обоими ее детьми, оставшимися в живых: их отправят под надежной охраной в Кентосани. Там они будут лучше защищены от возможных опасностей, а тем временем Хокану исполнит свой долг перед семьей Шиндзаваи и сможет вернуться домой, во дворец на берегу озера.Мара закрыла глаза. Завтра она двинется в путь, который начнется в родной усадьбе, но куда он ее приведет? Еще минуту она позволила себе побаловать маленькую дочку. Только богам ведомо, сколь долгим будет ее отсутствие. Обращаясь мыслью к прошлому, Мара с неизменной горечью думала о том, что детство Айяки было омрачено долгой разлукой с матерью; то были времена военной кампании в Дустари. А теперь, когда мальчика уже давно нет на свете, она казнит себя за то, что не была тогда рядом со своим первенцем! И она больше всего на свете не хочет, чтобы Касума росла, не имея других воспоминаний о матери, кроме расписного портрета.Мягкая младенческая ножка стукнулась о подбородок Мары. Властительница улыбнулась, открыла глаза и вздохнула при виде кормилицы, пришедшей забрать малышку. День проходил слишком быстро. Дородная женщина поклонилась с сумрачным лицом: конечно, ей не доставляла удовольствия возможность оказаться свидетельницей расставания матери с младенцем.— Все в порядке, — успокоила ее Мара. — Мне нужно еще упаковать кое-какие вещи, да и Касуме надо бы подремать, прежде чем ее засунут в паланкин вместе с братцем. Джастин не даст ей спать: он же всю дорогу будет отражать нападение выдуманных грабителей, а для этого ему непременно понадобится тыкать палкой в занавески.Лицо кормилицы потеплело.— Госпожа, твои малыши будут благополучны и счастливы. Тебе незачем тревожиться.— Не позволяй Императору баловать их, — предупредила Мара, обнимая Касуму так крепко, что та протестующе запищала. — Он совсем не умеет обращаться с детьми и задаривает их сластями или драгоценностями, лишь бы заткнуть им рты. В один прекрасный день дело кончится тем, что кто-нибудь из этих бедняжек подавится и задохнется, если только одна из его глупышек жен не наберется смелости растолковать ему, что для детей опасно, а что нет.— Не тревожься, — повторила кормилица. Сама-то она в глубине души полагала, что только из алчности царственные матери предпочитают не ограничивать щедрость своего венценосного супруга. Она протянула большие теплые руки и приняла Касуму от матери. Девочка раскричалась, не желая выпускать из пальчиков звенящие браслеты.— Ш-ш-ш… Ну же, цветочек мой маленький, — ласково приговаривала кормилица. — Улыбнись матушке на прощание.В это мгновение, когда Мара почувствовала, что опасно близка к слезам, одинокий удар гонга рассек воздух, и во дворе сразу смолкли удары учебного меча Джастина. По его протестующему воплю Мара догадалась, что Люджан сделал выпад и остановил меч-палочку на полпути. Ее глаза встретились с глазами кормилицы, которая изо всех сил пыталась скрыть обуявший ее страх.— Ступай, — сказала Мара. — Поторопись. Все, что понадобится, купишь по дороге, но сейчас иди прямо к паланкину. Люджан приведет Джастина и соберет эскорт и носильщиков, если еще не поздно.Кормилица отвесила поспешный поклон и, прижав к своему внушительному плечу плачущую Касуму, бросилась к выходу. Она не хуже госпожи знала: только что прозвучавший гонг возвестил о прибытии Всемогущего.Мара стряхнула оцепенение и подавила скорбь, нахлынувшую при мысли, что она лишена даже возможности попрощаться с сыном. Рассудок говорил: если Всемогущие вознамерились начать против нее враждебные действия, то уже не имеет значения, будет ли ее мальчик дома или в пути. Однако и материнским инстинктом нельзя было пренебрегать, а он настоятельно требовал: детей нужно отправить как можно скорее и как можно дальше. Она отвела глаза от пустого дверного проема, через который удалилась кормилица с Касумой на руках, и хлопнула в ладоши, подзывая раба-скорохода:— Вызови советников. Быстро.Она собралась было послать также за горничной, чтобы та принесла чистое платье и гребень, но передумала.Одних лишь браслетов у нее на запястьях было достаточно, чтобы произвести впечатление даже на императрицу. Вдобавок Мара усомнилась, хватит ли у нее самообладания, чтобы вытерпеть хотя бы одну лишнюю минуту ради приведения спутанных волос в порядок.Прилагая все силы, чтобы не выдать волнения, Мара покинула уютный садик, примыкающий к ее покоям. Она торопливо проследовала по сумрачным коридорам, где под ее шагами поскрипывали вощеные половицы; этот звук казался странным после каменных полов, к которым она успела привыкнуть в северном дворце на берегу озера.В каждом усадебном доме имелось помещение, где на полу был выложен особый узор; именно это место предназначалось для черноризцев, использовавших для своего прибытия магические средства. Убранство таких помещений могло быть простым или вычурным, но символ вызова был единственным для каждой семьи. Через низкий дверной проем Мара вошла в комнату, имевшую форму пятиугольника. Она заняла место рядом с мозаичным рисунком из зеленых и белых плиток, изображавшим птицу шетра — геральдический символ Акомы. В комнате уже находились Сарик и Чибариз — хадонра, назначенный Джайкеном для управления родовым поместьем Мары. Лишь коротким кивком она смогла ответить на их поклоны. Явившийся через несколько секунд Люджан тяжело дышал, его взгляд был настороженным и рука плотно сжимала рукоять меча.Гонг прозвучал второй раз, означая миг прибытия. Порыв потревоженного воздуха взъерошил волосы Мары и качнул перья официального плюмажа Люджана. Мара стиснула зубы и заставила себя смотреть прямо перед собой.В центре мозаичного рисунка стоял бородач в коричневой одежде без всяких украшений. Кожаный пояс с медной пряжкой, какие в ходу у варваров, перехватывал на талии хламиду, но не шелковую, а шерстяную. Он был обут в сапоги, а не в сандалии, и от жары его бледное лицо покраснело.Сарик и Люджан заколебались, не завершив поклона. Они ожидали увидеть человека в черном. Всемогущего из Ассамблеи. Никто и слыхом не слыхивал о маге, который носил бы что-то другое вместо традиционной черной хламиды, и, уж конечно, никто из них не щеголял бородой.Мара поклонилась по всей форме, но постаралась по возможности замедлить это движение, чтобы выиграть время для размышления. Хотя Город Магов и находился севернее Онтосета, там не бывало таких холодов, чтобы кто-либо кутался в шерстяные одежды. Только одной причиной можно было объяснить странности в одеянии ее визитера: он не был цурани по рождению. Месяц тому назад, повинуясь наплыву чувств, Мара отослала письмо через магический коридор, и, как видно, оно дошло до адресата. Перед ней стоял маг-варвар Миламбер, чья мощь, разбушевавшаяся в час его гнева, уничтожила обычай Имперских игр.Хотя разгадка и была найдена, страх Мары не ослабевал. Верования мидкемийцев были ей мало известны. На ее глазах бесчинствовали грозные стихии, послушные воле мага, но все это кончилось его изгнанием из Ассамблеи, где он приобщался к науке чародейства. Возможно, он еще хранит верность Ассамблее, да и от его переменчивого нрава можно ждать чего угодно. Даже быстрое появление мага как отклик на ее сбивчивое, невразумительное послание давало повод для беспокойства: ведь Мара не рассчитывала на что-то большее, чем ответное письмо.Хотя Миламбера привела сюда не какая-либо миссия, напрямую связанная с решениями Ассамблеи, не существовало никаких гарантий, что он не станет действовать в интересах своих цуранских собратьев. После его изгнания всякое случалось в отношениях между мирами, и порой он действовал заодно с магами Империи.Мара выпрямилась, завершив свой поклон.— Всемогущий, — начала она, делая все, чтобы ее голос звучал ровно, — ты оказываешь честь моему дому.В темных глазах мага мелькнуло нечто похожее на скрытую усмешку.— Я не Всемогущий, госпожа Мара. Зови меня просто Паг.На лбу Мары прорезались морщинки.— Я ошиблась? Разве твое имя не Миламбер?Паг ответил с непринужденностью, столь свойственной большинству мидкемийцев:— Так называли меня раньше. Но я предпочитаю, чтобы меня знали под именем, данным мне на родине.— Прекрасно, Паг. — Мара представила ему первого советника и военачальника. Затем, так и не решив, как ей следует держаться, и не желая первой открывать карты, она прибегла к светской учтивости:— Могу ли я предложить тебе подкрепиться с дороги?Внимание Пага снова обратилось к ней; в его глазах читался неподдельный интерес. Но руки, которые когда-то отдали город во власть неодолимых сил разрушения, сейчас были мирно опущены вниз. На вопрос он ответил легким кивком.Мара провела его по деревянной лестнице, через полутемные внутренние коридоры в парадный зал. Сарик, Люджан и здешний хадонра следовали за ними в подобающем отдалении; всеми троими владело безмерное любопытство и благоговение, граничащее с ужасом. Первому советнику Акомы не раз доводилось выслушивать за кружкой квайета рассказы кузена о разрушениях на Имперских играх. Люджан передвигался чуть ли не на кончиках пальцев, подтянутый и настороженный, понимая: случись что-нибудь — он не отважится прибегнуть к оружию против человека столь беспримерной мощи. Сарик пожирал глазами мага из варварского мира и при этом слегка морщил нос, принюхиваясь к странным запахам дыма березовых поленьев и свечного жира — запахам, которые словно въелись в одежду посетителя. По меркам цурани, Паг был человеком среднего роста; значит, у себя на родине он считался бы низкорослым. На первый взгляд в его облике не было ничего исключительного, и только глаза поражали непроницаемой глубиной и не позволяли забывать о силах, которые таились за этой заурядной внешностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101