А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Тасайо не из тех, кто ограничивается одним ударом, — втолковывала она Люджану, в то время как темнота сумерек сгущалась вокруг освещенного огнем костра места стоянки воинов. — Я знаю, что нашим раненым придется несладко во время перехода, но к ночи мы обязаны вернуться домой.Ее опасения были весьма основательными, и военачальник не стал возражать. Он отошел и, собрав солдат, умело распорядился подготовкой к выходу в обратный путь. Трое уцелевших солдат из первоначального эскорта Мары, измученные сражением и забинтованные, были поставлены на почетные места в голове походной колонны. Следом несли Кевина и двух раненых, нуждающихся в носилках, а за ними — тех, кто погиб с честью. Мара настояла на том, чтобы самой ей предоставили возможность идти пешком. Ее носильщики остались невредимыми, но им доверили доставку раненых — ведь их умение нести груз ровно, без толчков и тряски, здесь было неоценимо.Властительница Акомы шла рядом с носилками, на которых неподвижно лежал ее раб-телохранитель. Кевину дали снадобья, притупляющие боль и дарующие милосердный глубокий сон. Она держала его за неперевязанную руку, разрываясь между мучительной скорбью и яростью.Она не вняла предупреждениям, что Тасайо может разоблачить агентов Аракаси. Она слишком занеслась, упиваясь своим возросшим могуществом; ее тешила мысль, что теперь, когда она стала предводителем клана, не следует усматривать ничего особенного в заискиваниях правителей более низких рангов. Накойя не раз предостерегала ее. А Кейок весьма многозначительно избегал пререканий, но давал понять, что от Тасайо следует ждать ловушки… и вот теперь она столь глупо в такую ловушку угодила.Погибли двадцать семь верных воинов из ее личной охраны. Еще двенадцать потерял Люджан, пробиваясь ей на выручку, а Кевин, возможно, навсегда останется хромым.Цена оказалась непомерно высокой. Мара не чувствовала камней у себя под ногами и не замечала руки Люджана, который время от времени поддерживал ее под локоть, когда на пути попадались овражки или рытвины. Она едва обращала внимание на то, как уходили и возвращались патрули разведчиков, которые осматривали придорожную чащу в поисках неприятеля. Она не могла избавиться от жгучего чувства стыда за свое позорное тщеславие; снова и снова Мара пыталась себе представить, что же она сможет сказать Аракаси.Луна зашла. Под деревьями стало совсем темно; такой же мрак наполнял душу властительницы, пока она вышагивала по дороге, без конца упрекая себя во всех грехах. Наконец они приблизились к границам Акомы, где их ожидал еще один патруль — вооруженный до зубов и с горящими факелами.Мара была настолько измотана, что не сразу сообразила: в присутствии здесь дополнительного отряда кроется нечто необычное. В разговоре, который вели между собой командир патруля и Люджан, Мара уловила имя Айяки — и похолодела от страха.Охваченная тревогой, она оторвалась от носилок Кевина и поспешила к военачальнику.— Что с моим сыном?Люджан крепко схватил ее за плечи.— Он жив, госпожа.Удовольствоваться столь кратким заверением Мара не могла. Даже в неверном, дрожащем на ветру свете факела лицо командира патруля во время его доклада Люджану выдавало напряжение. С ужасом осознавая, что бедствия Акомы не ограничивались разгромом в лесу, Мара требовательно спросила:— Кто-то напал на мой дом?Низко поклонившись, командир патруля дал ответ:— Госпожа, был подослан убийца. — Молодой офицер, которого Кейок приучил быть кратким, излагал события в форме военного донесения. — Айяки получил незначительную рану, но больше никак не пострадал. Мертвы двое слуг и одна няня. Накойя, первая советница, погибла, защищая ребенка. Территорию усадьбы обыскали, но никаких признаков других врагов не обнаружили. Убийца, по-видимому, прокрался в дом один. Кейок усилил все пограничные патрули и послал нас, чтобы помочь твоему эскорту.Однако Мара не слышала никаких подробностей, после того как узнала, что Айяки ранен, а Накойя, вынянчившая и выпестовавшая ее, заменившая ей мать, — умерла. У нее подгибались ноги, а потрясенный разум отказывался воспринимать услышанное.Накойя мертва. Айяки ранен. Как отчаянно Мара нуждалась сейчас в Кевине! Если бы она могла прильнуть к нему, почувствовать силу горячих рук, обрести опору в его любви… Может быть, это помогло бы ей собраться с духом; но он лежал, забинтованный, на носилках и спал беспробудным сном от целебного снадобья.Мара сделала неуверенный шаг вперед. Ночь дышала горестной безысходностью. Незримые опасности, казалось, притаились в темноте, и даже дорога через молитвенные врата Акомы внушала страх перед безымянной угрозой.— Я должна пойти домой, — безучастно произнесла Мара.— Госпожа, мы доставим тебя туда со всей поспешностью.Люджан отдал несколько коротких приказов своему отряду, и патруль присоединился к эскорту, уже окружившему властительницу, а также раненых и погибших. Затем, не дожидаясь возвращения посланного за носилками гонца, воины двинулись к господскому дому.Мара спешила, все еще не стряхнув с души пелены тупого оцепенения. Накойя мертва. Это не укладывалось в голове. Может быть, слезы принесли бы властительнице утешение, но ее хватало лишь на то, чтобы глядеть себе под ноги, выбирая место, куда ступить при следующем шаге. Она сознавала, что командир патруля описывает Люджану подробности налета убийцы, но в памяти у нее звучал только голос Накойи, снова и снова укоряющей ее за глупость, тщеславие и самонадеянность.Айяки ранен.Сердце разрывалось от горя и возмущения при мысли, что даже малые дети становятся жертвами Большой Игры. Она позволила себе кощунственную мысль: Кевин был прав, когда утверждал, что гибель людей ради чьих-то политических выгод не приводит ни к чему, кроме жестоких и бессмысленных потерь. Чувство оскорбленной фамильной чести боролось с болью. Насколько же близок был Тасайо к своей заветной цели — покончить с родословной дома Акома в течение одного дня! И если ему это не удалось — то лишь благодаря мудрости Кейока, отваге Накойи и нежеланию раба считаться с общепринятыми понятиями о пристойности!Ее бросило в дрожь. Она вспоминала, как сыпались градом и свистели у нее над головой стрелы; она вспоминала, как Кевин закрыл ее своим телом, бесцеремонно навалившись на нее, потому что на вежливые предостережения уже не оставалось времени.Властительница торопилась все больше и не возражала, когда Люджан, не замедляя шаг, подхватил ее на руки и прямо на ходу усадил в паланкин запасных носилок, которые были наконец доставлены из дома по его приказу.Подоспевшие рабы-носильщики, не измученные дорогой, были способны нести паланкин гораздо быстрее. Мара подала Люджану знак, чтобы он выделил для нее эскорт и разрешил другим солдатам, сопровождающим раненых и погибших, идти дальше медленнее. Уже не владея собой от беспокойства, она крикнула рабам, чтобы последнюю четверть мили до освещенного парадного входа в господский дом они проделали бегом.Там ее встретил угрюмый Кейок, облаченный в доспехи. Он надел свой старый шлем со срезанным плюмажем, а его меч висел на ремне сбоку. Он подготовился к самому худшему: к сообщению, что его госпожа убита в лесу.Мара выскочила из носилок, прежде чем Люджан успел ей помочь. Она бросилась в объятия старого воина и прижалась щекой к жесткой кирасе, стараясь сдержать слезы.Крепко опираясь на костыль, Кейок свободной рукой гладил ее волосы.— Мараанни, — проговорил он своим низким голосом, употребив ласковое имя, с каким отец мог бы обратиться к любимой дочери, — Накойя умерла, проявив величайшую доблесть. Ее проводят в чертоги Туракаму со всеми почестями, как славного воина, послужившего для возвеличения рода Акома.Мара подавила рыдание.— Мой сын… — выдохнула она. — Как он? Военный советник и Люджан обменялись быстрыми взглядами поверх ее склоненной головы. Не нуждаясь в словах, военачальник мягко взял Мару за локоть и отвел на шаг от Кейока.— Мы сейчас же пойдем к Айяки, — сказал старый советник. Он подчеркнуто не задавал вопросов по поводу ее истерзанного вида и бросающихся в глаза пятен крови на одежде. — Твой сын спит под присмотром Джайкена. Его рану внимательно осмотрели и сделали все, что требовалось, но он потерял много крови. Айяки поправится довольно скоро, но ты должна знать: он плакал неудержимо, и с этим мы никак не могли справиться. Он испытал ужасное потрясение.Мара застыла на месте.— Кевин… — произнесла она в сильном волнении. — Я хочу, чтобы его перенесли в мои покои и там занимались его лечением.— Госпожа, — решительно сказал Люджан, — я уже взял на себя смелость распорядиться насчет этого.Одной рукой обняв ее за плечи, он направил Мару в коридор, который вел к ее апартаментам. Кто-то — вероятно, Джайкен — предусмотрительно приказал зажечь все лампы до единой, чтобы хозяйке не пришлось передвигаться по дому в полутьме.Глаза военачальника и военного советника снова встретились. Кейок знал, что отряд Мары попал в засаду, и ему не терпелось услышать подробности. Люджан кивнул ему, без слов давая понять, что расскажет о случившемся, когда рядом не будет Мары. На ее долю сегодня и без того выпало много горя, и не стоит заставлять ее пережить все это снова.Они подошли к ее личным покоям. Перегородки были широко раздвинуты, и возле них стояла на страже дюжина вооруженных воинов. Внутри, почти затерявшись среди множества подушек, лежал наследник Акомы с белой повязкой вокруг шеи. Рядом с ним кто-то сидел, но кто именно — Мара не стала приглядываться. Она вырвалась из рук Люджана и упала на колени рядом с сыном. Нежно, стараясь не потревожить рану, она обняла его… и заплакала, потеряв всякое самообладание.Ее офицеры отвернулись с выражением полнейшей безучастности на лицах: им не подобало быть свидетелями постыдной слабости, которой поддалась властительница. Тот, кто бодрствовал на подушках, тактично встал, собираясь удалиться.Взглянув на него сквозь слезы, Мара узнала Джайкена.— Останься, — сказала она дрожащим голосом. — Вы все останьтесь. Я не хочу быть здесь одна.Еще очень долго горели лампы, пока она сидела, на руках качая сына. *** Глубокой ночью, после того как Кевина уложили на циновку рядом с Айяки, Мара приказала потушить светильники. Она отпустила Кейока, Джайкена и Люджана для давно заслуженного отдыха и под защитой воинов, несущих посменный караул на всех подступах к дому, оставшиеся до утра часы провела в молчаливом бдении возле своих любимых. Оглядываясь мысленно назад, Мара с горечью сознавала, что собственный эгоизм едва не привел ее к гибели. Ее дерзкие притязания на пост предводителя — пусть даже увенчавшиеся успехом — теперь казались верхом недомыслия.Мара не раздевалась для отдыха, хотя лекарь, несколько раз заходивший проведать двух своих подопечных, упрашивал ее принять сонное снадобье. Вина тяжким грузом лежала на сердце, и слишком многие мысли теснились в голове. На рассвете Мара собралась с духом, решительно поднялась с подушек и покинула комнату. Словно бездомный щенок, одна, провожаемая лишь взглядами часовых, она шла по затемненным коридорам к детской — туда, где на почетных похоронных носилках лежало тело женщины, которая вырастила и выпестовала ее.Окровавленные одежды Накойи заменили на облачение из дорогих шелков с каймой зеленого цвета Акомы. Старые морщинистые руки мирно покоились по бокам. Мягкие кожаные перчатки скрывали страшные рубцы, оставленные шнуром убийцы. Нож, который убил ее, лежал на груди: этот символ должен был послужить для Туракаму свидетельством, что она умерла смертью воина. Никогда прежде, даже во сне, ее лицо в обрамлении серебристо-белых волос не казалось таким безмятежным. Заботы и ломота в костях, равно как и шпильки, которые никогда не держались как следует, теперь уже не могли причинить ей беспокойство. Годы ее верной службы остались позади.Мара почувствовала, как слезы снова обожгли глаза.— Мать моего сердца, — прошептала она, опустившись на подушки рядом с умершей. Она подняла холодную сухонькую руку и несколько мгновений безмолвствовала, а потом, совладав с собой, заговорила тихо, но твердо:— Накойя, знай, твое имя будут почитать наравне с предками Акомы, и твой прах развеют внутри священной рощи вокруг натами. Знай, что кровь, которую ты сегодня пролила, была кровью Акомы и что ты принадлежишь семье и роду…Здесь Мара остановилась: у нее перехватило дыхание. Она подняла голову и вгляделась куда-то в даль. Тусклый свет пробивался через стенные перегородки, но утренний туман еще скрывал окрестности.— Мать моего сердца, — продолжила она с предательской дрожью в голосе. — Я не послушала тебя. Я была эгоистична, самонадеянна и легкомысленна. Из-за моего безрассудства боги забрали твою жизнь. Но поверь: я еще могу научиться. Твоя мудрость осталась жить у меня в сердце, и утром, когда твой прах будет препоручен богам, я клятвой скреплю обещание, которое даю тебе: я отошлю варвара Кевина, напишу договор о помолвке, отправлю его властителю Шиндзаваи и начну с ним переговоры о заключении брака с Хокану. Все это я непременно сделаю, прежде чем закончится сезон, моя мудрая наставница. И до конца моих дней я буду горевать и раскаиваться, что не захотела прислушаться к тебе, когда ты была рядом.Мара осторожно положила безжизненную руку на носилки.— Я еще не сказала главного, что должна была сказать, Накойя: я тебя очень любила, мать моего сердца, — с силой закончила она. — И благодарю тебя за жизнь моего сына. Глава 9. ПРОРЫВ Барабанный бой прекратился. В первый раз за три дня, прошедшие после окончания погребальных обрядов, на землях Акомы воцарилась тишина. Жрецы Туракаму, вызванные для совершения положенных церемоний, упаковали свои глиняные маски и гуськом удалились восвояси.Зримым напоминанием об их пребывании в усадьбе оставались только красные полотнища, вывешенные на столбах по обе стороны от парадного крыльца. Но Маре казалось, что родной дом уже никогда не станет тем надежным убежищем, каким был прежде, в годы ее детства.Тревога томила не только Мару. Айяки по ночам кричал во сне. Кевин, лежавший рядом и похожий на какое-то странное привидение из-за многочисленных белых повязок, делал для мальчика все, что мог: развлекал затейливыми историями, звал слуг зажечь лампы, когда мальчик, лежа в темноте, дрожал от страха, и успокаивал его, когда тот просыпался, обезумев от ночных кошмаров.Мара часто сидела у постели сына — иногда молча, а иногда обмениваясь ничего не значащими фразами с Кевином. Она старалась не замечать двенадцати воинов, стоявших на страже около каждого окна и каждой двери. Сейчас даже в тени кустов, которыми были обсажены дорожки у нее в саду, Маре чудилась подстерегающая опасность, и она невольно озиралась по сторонам в поисках притаившихся убийц.Дотошно обыскав всю усадьбу, разведчики Люджана шаг за шагом проследили путь наемного убийцы. Чтобы пробраться в дом незамеченным, преступнику потребовалось время. Случалось ему и проводить ночь на дереве, и долгие часы неподвижно лежать за изгородью, выжидая, пока пройдет патруль или оказавшийся поблизости слуга. Как видно, после Ночи Окровавленных Мечей Тасайо Минванаби сменил тактику. Тогда, понадеявшись на грубую силу, на подавляющее численное превосходство, он не смог добиться успеха; зато для последнего покушения, потребовавшего скрытности и терпения, был подослан лишь один человек. У Люджана было недостаточно солдат, чтобы ежедневно обшаривать каждый клочок земли, высматривая возможных злоумышленников. Часовые Акомы ни в коем случае не заслуживали упрека в нерадивости или небрежности. Просто имение было слишком обширным, а местность, где оно располагалось, — слишком открытой, чтобы обеспечить безупречную охрану.Накойя и доблестные воины из эскорта обратились в пепел, но боль потери не отпускала Мару. Из-за какого просчета стала возможной обрушившаяся на нее напасть? Эта мысль гвоздем засела в голове властительницы Акомы. Прошла неделя, и лишь тогда она достаточно собралась с силами, чтобы призвать к себе Аракаси.Был поздний вечер, и Мара сидела в кабинете перед подносом с почти нетронутым ужином. Маленький раб-посыльный, которого она незадолго перед тем отправила за мастером тайного знания, склонился в низком поклоне, уткнувшись лбом в натертый воском пол.— Госпожа, — сказал он, не поднимая головы. — Твоего мастера тайного знания в усадьбе нет. Джайкен с сожалением сообщает, что мастер покинул твои владения спустя час после нападения на тебя и твоего сына. Он никому не сказал, куда направляется и когда вернется.Мара, сидевшая на подушках под ярким светом лампы, оставалась неподвижной так долго, что мальчика кинуло в дрожь. Она уставилась на настенные фрески, выполненные по заказу ее покойного мужа Бантокапи, на которых кричаще-яркими красками были изображены жестокие батальные сцены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87