О Марроне не было сказано ни слова, даже когда девушки прямо спросили об этом. Только один из монахов вместо ответа откашлялся, сплюнул на пол и хрипло сказал;
— Предатель! — а потом отвернулся. Впрочем, Маррон не был главной заботой девушек. Они видели, как юноша, свободный, сражался на стене, а потом ушёл со двора вместе с д'Эскриве, словно оруженосец при господине. Это скорее всего означало, что Маррону простили неповиновение в деревне, о котором, несмотря даже на строгие правила Ордена, говорили все братья. Девушкам историю с неповиновением рассказал Блез, который сам услышал её от дюжины человек в дюжине вариантов, впрочем, немногим различавшихся между собой.
Итак, Джулианна была уверена, что Маррон прощён. Ну, или по крайней мере пыталась казаться уверенной перед самой собой и перед подругой. А вот Элизанда ворчала:
— Ну и где он, спрашивается? Я хочу взглянуть на его руку. — И она снова приставала к братьям с этим вопросом и снова не получала ответа.
На закате, в те недолгие минуты, когда солнца уже не было видно за стенами замка, но за горизонтом оно ещё не скрылось, Элизанда взяла Джулианну под руку и потащила прочь из лазарета.
— В чём дело?
— Надо успеть, пока колокол не зазвонил, а нас никто не слышит. Пошли. Надень вуаль и постарайся выглядеть посмиреннее.
Они пересекли замок и вышли к кухням, а оттуда спустились по узкой лестнице в скальные недра, в самую тьму. Джулианна не могла разглядеть ничего, даже перед самым своим носом; одной рукой она цеплялась за Элизанду, а другой касалась стены. Вопросы были не нужны — она догадалась, что это за место. И задолго до того, как девушки оказались внизу, Джулианна поняла, зачем Элизанда привела её сюда, зачем прихватила с собой сумку с бинтами и лекарствами.
Из темноты они вышли на свет: в маленькой комнатушке горел масляный светильник, у противоположной двери стояли на страже два брата. У них не было никакого оружия, если не считать посохов, но они держались насторожённо и очень удивились, увидев целеустремлённо спускающихся по лестнице женщин.
— Мы пришли лечить брата Маррона, — заявила Элизанда, выставив напоказ сумку. — Мы знаем, что прошлой ночью в бою он был ранен; к тому же его рука нуждается в перевязке…
Она говорила очень убедительно и серьёзно, да и причина была вполне законной, но стражники только покачали головами, и один из них ответил:
— Его тут нет.
Разумеется, девушки не могли миновать охранников, взять лампу и пойти по тёмному коридору, заглядывая в каждую дверь. Оставалось только кивнуть братьям и подняться обратно в кухню. Впрочем, Элизанда предприняла ещё одну попытку, спросив:
— А вы не знаете, где он?
Очевидно, сегодня ей не везло. Охранник вновь покачал головой, и в этот момент над их головами загудел, пробиваясь сквозь камень, большой колокол. Брат покачал головой ещё раз, причём очень выразительно, коснулся пальцем губ и повернулся ко второму охраннику. Они встали на колени, набросив капюшоны на головы, но лицом друг к другу. Кланяясь; они только что не стукались лбами, но зато полностью перекрывали выход в охраняемый ими коридор. Проскользнуть мимо них было абсолютно невозможно; в глазах Элизанды Джулианна увидела разочарование. И всё же девушка задержалась на мгновение, искоса взглянув в сторону тёмного коридора, словно она могла разглядеть того, кого искала, сквозь темноту и каменные стены.
Вернувшись в свою комнату, Джулианна вновь повторила ей, что Маррон, должно быть, жив и более или менее здоров.
— Его нет в лазарете и нет в камерах — брат не стал бы брать на душу грех и лгать нам. Значит, Маррон не получил тяжёлых ран и не попал в беду…
А вот другие попали, так что волноваться надо было за них, а не за Маррона. Другие были приговорены к смерти, окончательно и бесповоротно. Джулианна не знала их имён и не могла вспомнить лиц — в конце концов, мало ли конюшенных мальчиков ей приходилось видеть за свою жизнь, откуда ей было знать, что эти лица стоило запомнить? — но всё же беда, в которую они попали, тревожила и её, и Элизанду, и ложилась на плечи тяжким грузом, который девушки несли весь день и не могли сбросить.
Так прошёл день и вечер. Блез сам принёс девушкам ужин — он сказал, что в замке нет свободных рук, что даже менестрель Радель вынужден был попросить солдат Блеза поделиться с ним едой. Он заявил, что никогда ещё не слышал, чтобы в Ордене не заботились о гостях, и тут же сделал девушкам выговор, узнав, почему их платья испачканы в пыли и перемазаны в чём-то тёмном.
Элизанда проворчала что-то в ответ, Джулианна же была само терпение — по крайней мере так сказала Элизанда, когда они остались одни. Она слегка улыбнулась и пожала плечами:
— Меня этому учили.
Наконец Блез ушёл, сказав, что должен быть со своими людьми, но не объяснив причины. Должно быть, среди солдат были совсем юнцы, нервные, холодеющие при мысли о том, что должно было произойти вечером; Джулианна догадывалась об этом, поскольку сама была такой же, но ни за что не призналась бы в этом Блезу. А может, солдатам хотелось посмотреть? В молодости люди бывают жестоки; к тому же все солдаты происходили из Элесси, где люди суровы с собой, но ещё суровее с другими. Шарайцы были их врагами и врагами Господа, и вражда эта давным-давно въелась в плоть и в кость элессинов. Милосердия к предателям-шарайцам в их сердцах быть не могло.
Возможно, подумала Элизанда, Блез сам хочет посмотреть на казнь, раз уж ему не довелось побывать во вчерашнем бою. Он был искренне возмущён и потому произнёс сердитую тираду по адресу девушек. Он был воином, обученным и готовым к бою, но ему не позволили сражаться, а в итоге он даже не сумел удержать свою подопечную подальше от схватки. Как известно, для успокоения охваченного лихорадкой тела больному пускают кровь; для успокоения духа сержант нуждался в чужой крови.
Они узнали о приближении казни по ярко-алым отблескам, заплясавшим на серых стенах. Джулианна ощутила себя полной дурой — она-то думала, что сможет просто-напросто отвернуться от закрытых резными ставнями окон и переждать, делая вид, что ничего не видит и ни о чём не подозревает.
Однако она забыла о криках. Она не ожидала, что казнь будет проведена с такой изуверской жестокостью, что в костёр станут бросать по одному. Мальчики гибли один за другим, и в каждом крике была история жизни, от пробуждения при рождении до страшного конца. И на краткий миг после каждой смерти воцарялось молчание…
Должно быть, так решил кто-то из глав Ордена, скорее всего сам прецептор — то ли ради жестокого удовольствия, то ли для того, чтобы запугать мальчиков, ждавших своей очереди. А может, по обеим причинам. Джулианна старалась думать об этих муках как о последнем призыве; каждый крик возносился к небу, к шарайскому богу, не смешиваясь с криками остальных жертв. И всё же Джулианне не удалось сохранить спокойствие. С каждым новым криком, с каждым мгновением последующего молчания она вздрагивала и всхлипывала. Ей удалось только удержаться от крика. Да и то, эта заслуга принадлежала её отцу, а не ей самой…
Наконец, после долгих мучений, крики прекратились, а молчание было нарушено шипящим шёпотом. Вытерев мокрое лицо и подпухшие глаза вуалью (хоть какая-то от неё польза), Джулианна огляделась и увидела силуэт Элизанды на фоне окна в мрачных красных сумерках.
Наверное, снова молится, подумала девушка, снова читает кхалат, обращаясь к душам мальчиков, попавшим, конечно, в рай — если только у шарайцев есть рай. Если только существует иной, более добрый мир, если только он не красивая ложь для глупцов и рабов, с помощью которой их заставляют служить суровому хозяйскому закону. Сама Джулианна сомневалась в этом, но всё же сделала то, что могла: встала рядом с подругой, отдавая дань уважения обряду, в надежде, что он что-то значит для Элизанды, хотя он никак не мог помочь самой Джулианне или спасти погибших.
Так она и стояла, со сложенными руками, неподвижная, если не считать подрагивающего горла и вздымающейся груди. Дочь тени заставляла себя не отводить глаз от горящего во дворе огня. Вначале ей показалось, что пляшущий в резных ставнях свет — всего лишь обман зрения…
Потом одна из ламп внезапно вспыхнула, и тени заметались по стенам.
Перед девушками появилось нечто вроде крыльев насекомого, которые быстро-быстро били по воздуху; тело странного гостя исчезало в игре света и теней, пробивавшихся сквозь ставни.
Джулианна подумала — или в гордыне ей показалось, что она подумала, — будто она с первого взгляда распознала нечто странное, притягивающую взгляд пустоту. Это случилось, когда тени, движения и мерцание слились в поблёскивающего червяка длиной и толщиной с палец. К одному из концов червяк сужался и в целом походил на старательное изображение пальца. Вокруг него заплясали пятна света, слившиеся в тело, — и только тут Джулианна смогла вздохнуть и заговорить каким-то не своим голосом, низким, отливающим металлом.
— Джинн Халдор! Ты поразил нас своим неожиданным появлением.
Таковы были её первые слова, хотя сама Джулианна не вполне была уверена в собственной правдивости. После всех ужасов вчерашней ночи, после сегодняшней усталости и дикой жестокости казни (костёр всё еще продолжал тлеть во дворе), казни, которую она пусть не видела, но слышала, — после всего этого у Джулианны уже не оставалось сил поразиться чему бы то ни было.
А вот Элизанда явно была поражена. Она задохнулась и запрокинула голову, поморгала, ища глазами сотканный из света и воздуха сверкающий вихрь, в образе которого пришёл джинн, а потом потратила ещё миг, стараясь успокоиться. После этого она шагнула вперёд, встав между джинном и Джулианной.
— Если бы вы ожидали меня, — произнёс джинн звучным и спокойным голосом — он, очевидно, звучал всегда одинаково, какую бы форму ни принимал дух, — вам пришлось бы ждать очень долго.
— И мы бы ничего от этого не выиграли, это уж наверняка, — ответила Элизанда таким тоном, словно она имела в виду совсем не то, что сказала. «Осторожно, — подумала Джулианна, кладя пальцы на запястье подруги и чуть сжимая его в безмолвном предупреждении. — Не позволяй злости говорить за себя. Ты ведь знаешь, как проницательны эти создания…» А сама Джулианна была здесь всего лишь перепуганным учеником, неумелым и неуверенным. И всё же она должна была что-то сказать, что-то узнать, хоть она и не осмелилась бы задать джинну вопрос, которого жаждала её душа.
— Ты не права. Просто в этом случае в моём появлении не было бы смысла. Вы догадались бы, чего я хочу.
— Пусть так. Видишь ли, людей иногда надо просить об услуге. — Голос Элизанды стал твёрже, в нём звучало уважение без капли раболепия, твёрдое намерение говорить с джинном как с равным, хотя о равенстве речи и быть не могло. — А приди ты сюда с какой-нибудь целью, мы всё равно не смогли бы дать тебе то, чего ты ищешь…
— Это не в твоей власти, Лизан из Мёртвых Вод. Эта вещь не из тех, которые забирают. Между нами долг…
Джулианна поняла, что он обращается к ней, хотя у вихря не было лица, которое он мог бы повернуть к ней, не было даже тела, по которому изощрённый взгляд Джулианны мог бы что-нибудь прочесть. О, как жалела она о его неуязвимости — а ведь он чего-то хотел от неё. Правда, удивления это уже не вызывало.
Удивление мог вызвать только её ответ, да и то, удивлённой оказалась бы одна только Элизанда.
— Долг непризнанный — не есть долг, — медленно произнесла Джулианна.
На этот раз Элизанда сжала ей руку: «Осторожнее, будь осторожнее! Ты не знаешь, как сильны эти создания!»
Джинн заговорил.
— Ты права. Но долг, сделанный по незнанию, всё же остаётся долгом. Его можно простить, но нельзя не замечать. Те же, кто заговаривает с незнакомцами, не зная, чего от них ожидать, не имеют права отрекаться от последствий своего выбора.
Джулианна кивнула, почти поклонилась, признавая его правоту. Потом, повернувшись к окну, где мерцали последние блики догорающего костра, она произнесла:
— Только что я задумалась, истинна ли вера шарайцев, существует ли на самом деле их бог и их рай. Мне кажется, что никто из смертных не может этого знать, а вот джинну наверняка всё известно.
— Дочь тени, джинны тоже смертны — в определённом смысле. Время не может коснуться нас, однако нас можно убить. Мы не знаем богов, не знаем, правдивы ли обещания, в которые вы верите. Любая вера есть надежда, но не более; ничего другого я не могу тебе сказать.
Джинн постарался ответить как можно мягче, и она оценила это по достоинству. Оставался долг, о котором она давно была осведомлена; возможно, он заключался в том, чего желала сама Джулианна, и у неё были свои причины согласиться на это. Правда, она так и не смогла понять, почему ей этого хочется — разве что из-за какого-то странного чувства чести, которое джинн понимал и на которое откликался. В любом случае его последние слова принесли девушке больше облегчения, чем тревоги. Она сказала:
— Скажи мне, чего ты хочешь, дух, и я выполню всё, что будет в моих силах.
Элизанда задохнулась от ужаса, резко повернулась к Джулианне и зажала ей рот ладонью, хотя было уже поздно.
— Нет! Джинн, она совсем не это имела… Джулианна, нельзя…
Джулианна обеими руками отвела ладонь подруги и успокаивающе похлопала по ней.
— Нет, — подтвердила она, — я сказала то, что хотела сказать, и сделаю это. Я знаю, что даю безоглядное обещание коварному и проницательному существу, и всё же я выполню это обещание. На мне лежит долг. — Вот сейчас, сейчас…
— Поезжай туда, куда ты послана, Джулианна де Ране, и выйди замуж там, где должно тебе.
Этого она не ожидала. Проглотив рвущийся на язык вопрос, девушка взяла себя в руки и произнесла:
— Я так и сделаю, но…
— Я ещё не сказал, куда я тебя посылаю. — Джинн умолк на целое биение сердца, эхом отозвавшееся в мозгу Джулианны. Потом он рассмеялся и закончил:
— Ступай к шарайцам, дочь тени.
Это было уже не просто неожиданно; это было ошеломляюще. На язык сразу запросились сотни вопросов, которые девушка смогла отогнать с большим трудом. Способ вызнать необходимое, не задавая вопроса, несомненно, существовал, но взволнованная Джулианна не могла отыскать его. Зато Элизанда казалась спокойной. Она произнесла:
— В прошлую нашу встречу ты возложил эту обязанность на меня.
— Да.
— Должна быть причина, — осторожно, без малейшего намёка на вопросительную интонацию произнесла девушка, — по которой джинну нужно, чтобы мы оказались среди шарайцев.
— На то есть множество причин, Лизан, и я назову две из них. Сыны и дочери человеческие привыкли заботиться о друзьях, поэтому, если я пошлю Джулианну в незнакомые земли к незнакомым людям, ты скорее всего отправишься с ней. Она назвала меня проницательным; не знаю, проницательность ли тому виной, но я думаю, одной тебе идти не следует.
— Я не хочу к шарайцам.
— Да, но я хочу, чтобы ты пошла, и другие тоже будут рады этому. Ты сможешь сказать рабатским имамам, что в миг смерти над погибшими был прочтён кхалат.
— Он прочтён, и этого достаточно.
— Для их бога, если он, конечно, есть, — достаточно. Но недостаточно для горюющих семей и для их священнослужителей. Кроме того, там Джулианна найдёт своего отца.
Отца? Ногти Элизанды впились в её запястье; Джулианна пискнула, вырвала ладонь из руки подруги и сказала:
— Я… я не знала, что мой отец сейчас там.
— Да, он там, и там останется на какое-то время. Кроме того, вскоре ему будет грозить опасность. Ты сможешь спасти его, хотя, возможно, было бы лучше, если бы ты не стала делать этого.
— Джинн… — Это было чересчур; в сказанном им был смысл — и не было его ни капли. Новости потрясли Джулианну. — Я хотела бы, чтобы ты прямо сказал, чего тебе от меня надо.
— Я говорил тебе это уже трижды. Повторю и ещё один раз, но не здесь.
— По крайней мере скажи, как мне понять, куда я иду, как найти путь… — Джулианна почти выкрикнула эту мольбу, но потом заставила себя замолчать, догадавшись, что просьба об информации — по существу, тот же вопрос и что джинн может использовать это, засчитав за девушкой очередной долг.
Однако он произнёс только:
— Тебе все расскажет Лизан. Она покажет тебе путь, станет твоей дорогой, если пожелает. А пока — прощайте.
На этот раз обошлось без раската грома и без мерцания. Джинн начал сокращаться, точно так же как и рос, становясь всего лишь игрой света и растворяясь в воздухе. Джулианна успела ещё подумать о том, как же всё-таки выглядит тело джинна, из чего оно состоит, сколько обликов может принимать, каковы эти облики… Но эту мысль она отбросила очень быстро.
«Отец…»
Девушка повернулась к Элизанде и спросила:
— Ты пойдёшь?
— Я не хочу.
— Ты уже говорила.
— Я несвободна, Джулианна…
— Я тоже, — ответила дочь тени. Долг лежал на ней тяжкой ношей, обещания тянули в разные стороны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55